Белая смерть косила людей без продыху, и мёртвых теперь часто сжигали по нескольку человек за раз, так что густой чёрный дым то и дело накрывал город. Говорят, те, кого не облизали языки погребальных костров, долго потом ищут путь в чертоги Халльфры... На мгновение Мирана мстительно подумала: не закопать ли Дарангара без всякого костра? Пусть помучается, поищет дорогу до обители предков. Но сама себя одёрнула: нельзя так, нельзя... Она вновь вздохнула, и горячее облачко вырвалось изо рта и мгновенно сгинуло в стылом воздухе.
«Ну, милая, пошла!» — велела Мирана Ерке, и лошадь двинулась вперёд — к Пустому холму, за которым жила нынче знахарка.
Гарунда давно покинула прежние края, где Винлинг оставлял ей на попечение свою маленькую дочь, и переселилась поближе к Ощрице. То ли Мирана ей приглянулась, то ли решила женщина, что здесь её умения пригодятся больше, чем в маленькой лисьепадской деревеньке, затерянной среди дремучих лесов, — никто точно не знал. Но ни мужа, ни детей у знахарки не было, и упрямая рыжая девчонка в самом деле полюбилась ей и стала как дочь.
Стояла теперь Гарунда на пороге своего дома, и холодный ветер трепал её распущенные тёмные волосы, в которых уже появлялась первая седина. Глядела знахарка, как тяжело ступает по снегу серая, почти серебряная лошадь, как держится замёрзшими побелевшими пальцами за поводья Мирана — забыла, ну точно забыла, дурочка, рукавицы надеть! Никак случилось что-то... Никак Дарангар...
«Умер», — выдохнула Мирана, спешившись, и знахарка молча обняла её, прижав к своей тёплой груди.
Они вошли в дом, и Гарунда поставила кипятиться воду, чтобы согреть гостью отваром из летних листьев. Мирана опустилась на лавку, служившую знахарке кроватью, и невидяще оглядела убранство дома — понавешанные всюду пучки трав, какие-то кусочки коры и сухие палочки, перевязанные меж собой. Глаза её встретились с внимательными тёмными глазами Гарунды, и Мирана вдруг раздражённо воскликнула:
«Только не говори, что мне надо снова замуж!»
«Я и не собиралась», — покачала головой знахарка.
Плечи Мираны опустились, и тело её бессильно обмякло.
«Я не простила его, — прошептала она. — Он просил прощения, а я не простила».
Гарунда тяжело вздохнула.
«Я не хотела так», — призналась Мирана.
«Я знаю».
«Что мне теперь делать с этим? Он умер, а я так и не...»
«Ему уже всё равно, милая. Теперь это лишь твоя тяжесть».
Мирана всхлипнула и сжала зубы: не станет она плакать по Дарангару, не станет! Но отчего же в груди так больно? Отчего так невыносимо, словно это непрощение ужасающим грузом легло на её собственную душу и никогда уже не снять его? Мирана любила Дарангара и ненавидела одновременно. Но его больше не было на свете. Не было...
«Я так устала, — призналась она, и Гарунда присела рядом с ней, притянув к себе. — Так устала...»
«Я знаю, — прошептала знахарка, едва заметно покачиваясь и качая с собой Мирану — совсем как делала она в те безумно далёкие времена, когда хотела успокоить эту бесновавшуюся девчонку, не умевшую справляться со своими чувствами. — Я зна-а-аю», — нараспев протянула Гарунда.
«Столько людей умирает... — Мирана в отчаянии скомкала платье. — А ничего сделать нельзя».
«Вот спустится однажды с гор колдун, и обязательно вылечит всех больных», — заверила Гарунда.
«Чушь ты говоришь! — рассердилась Мирана. — Колдун за своё лечение возьмёт столько, что мы всем княжеством ещё должны ему будем!».
«Не верь этим выдумкам. Колдуны лечили людей не из-за награды, а потому что слышали людские страдания и не могли пройти мимо».
Мирана покачала головой:
«Только ты так думаешь. Вся Лисья Падь считает иначе. Отчего же Инг-колдун не вылечил дочь Рована? Говорят ведь, награда ему не понравилась. Мало золота предложил князь!»
Но Гарунда лишь тихонько рассмеялась:
«Тебя ведь там не было, Мирана. Да и всей Лисьей Пади не было. Был там только колдун, князь да семья князя. И кто их знает, из-за чего они на самом деле повздорили? Да только любой потом станет рассказывать то, что выгодно ему, и очернять другого. Не спеши судить, коли сама не видела!».
Мирана положила голову на плечо знахарке и вздохнула:
«И когда же колдун спустится со своих гор?»
«Не знаю, милая, — Гарунда обняла её крепче и вновь закачалась. — Не зна-а-аю. Но я, пожалуй, не дождусь его, — она поглядела в окно, за которым с белого-белого неба сыпали крупные хлопья снега, и повторила: — Я не дождусь. А ты — дождёшься».
Мирана ощутила, как тепло и спокойно становится на душе, словно вновь она маленькая девочка, и отец вот-вот приедет за ней, и жизнь ещё такая длинная, и столько приключений ждёт впереди... столько приключений.
Она закрыла глаза, и Гарунда тихонько запела ей в самое ухо песню:
«Когда сойдут все снега
И не останется льдов,
Тогда молитвы богам
Достигнут Диких хребтов.
Услышит в ветре колдун
Про край, сражённый чумой,
И плащ с заклятием рун
Сверкнёт крылом за спиной...»
Пела знахарка и про дальние дороги, и про высокие горы, чьи белые заострённые пики сияют в свете солнца, и про то, что однажды колдун покинет Дикую гряду, пойдёт по миру, останавливая войны и излечивая больных, и тихо станет в чертогах Халльфры.
И засыпала, засыпала Мирана. Засыпала и маленькая рыжая девочка, чей отец ускакал на поле боя, и взрослая госпожа, только-только потерявшая мужа, и даже та уставшая женщина, так тщетно пытающаяся спасти свою больную дочь, неслышно сопевшую у неё под боком на чужом сеновале, — даже она засыпала тоже. И пряталась луна над Вязким лесом, кутаясь в окружившие её облака, и тревожно шумели ивы у реки под холмом, и тлели угли в оставленных воинами кострах. Никак не желала кончаться ночь.
* * *
Стояла тьма и над Пустым холмом у Ощрицкого леса. Луна, которую ещё не настигли облака с севера, безмолвно сияла с неба, освещая напряжённое лицо одинокого всадника. Он придержал коня, угрюмо глядя вниз, и сердце тревожно сжалось в груди. Холм и впрямь оказался пустым — лишь редкая трава покрывала его, будто жидкие волосы на макушке старого великана. Ни разу ещё не бывал здесь Мьямир, хоть и много слышал он про знахарку, чьи руки без устали лечили больных и калечных уж не одну зиму.
Дом Гарунды тоже выглядел опустевшим, и князем овладело сильное беспокойство: что если знахарка уехала? Но он тут же отмахнулся от этих мыслей: да быть не может! Ещё утром она принимала больных — так доложили ему. Люди всё продолжают ехать к ней за лекарством от Белой смерти, да только с ней Гарунде совладать не под силу. Мьямир пристально поглядел в тёмный провал окна, не прикрытого ставнями — отсюда, с холма, не различить, есть там кто в доме или нет, но отчего-то чудилось князю, будто чьи-то глаза тоже смотрят на него в ответ. Не смогла Гарунда победить Белую смерть или не захотела, чтобы не раскрывать себя? Вот что мучило князя.
Мьямир почти уверился, что это и есть та самая знахарка из лисьепадской деревушки, которую он разыскивал без малого десять зим! Та, что приснилась ему... Скольких уже знахарок не стало по всему княжеству, а силы колдовской как не было, так и нет? Мьямир не убивал всех без разбора: он подолгу присматривался, вызывал к себе, выдумывая мнимые болезни и пеняя на колдовское проклятие. Лекари и знахари со всех концов Лисьей Пади стекались к нему, заглядывали в рот, осматривали кожу и слушали сердце. А Мьямир прожигал их глазами, пытаясь проникнуть в самую душу. Он понимал, что не может оставить лисьепадцев совсем без помощи, и отправлял лекарей домой. А потом выбирал двух-трёх человек и наведывался к ним в ночной тишине, переодевшись простым дружинником... И кажется, лишь немногих отправил князь к Халльфре, да словно кара богов — всё равно поразила княжество Белая смерть, с которой никто не может справиться.
Все эти годы Мьямира не покидало ощущение, что он не там ищет. Будь он сам колдуном, уже давно исчез бы, затаился, а не лечил людей по всей Лисьей Пади, и уж тем более — не поехал бы в княжеский двор по первому зову. Но отец отчего-то уверял Мьямира: колдун слышит боль людей и не может пройти мимо, а значит, вернее всего искать его среди лекарей. Или в Диких горах — да кто ж доберётся до них теперь? Если и жив Инг Серебряный, то хорошенько укрылся он: ни один князь не вернулся ещё из этих гиблых мест!
Часто думал Мьямир, не отправиться ли под конец жизни на север, как делали предыдущие князья? И так, и так умирать скоро, а вдруг всё же удастся отыскать колдуна среди безлюдных каменных хребтов? Однако пока рано. Рано! Ещё зим восемь, наверно, получится прожить, прежде чем проткнёт сердце невидимое копьё. Да только отчего уже сейчас так больно в груди?
Порой Мьямир сам себе казался безумцем. Не так уж много лекарей в Лисьей Пади, чтоб изводить их без счёта... Сколько людей отправил князь на поиски колдунов в другие княжества, сколько раз сам ездил по чужим краям! Да надолго отлучиться не мог: неизменно что-то возвращало его домой. А потом и гонцы приезжали ни с чем.
Мьямир злился: отведённое время улетает быстрее пущенной стрелы, а будто ни единого колдуна не осталось на свете! И тогда князь вдруг принимался искать смерти на поле боя, кидался в самую гущу сражений и подставлялся под вражеский меч. Да мимо пролетало острое лезвие. Разве что одежду порвёт, да прядь волос срежет — и только. Мьямир гадал: «А если в воду брошусь с камнем на шее, река сама на берег вынесет?». Да топиться ему не хотелось. Вдруг всё-таки пойдёт ко дну? Погибнуть в битве — почётно, о таких героях и песни слагают. А об утопленниках никто не поёт.
Мьямир поглядел в освещённое луной небо, где с трудом угадывались звёзды. Смотрит ли оттуда отец, Гаранур? Смотрит ли Рован, сын Гвара? Есть ли ему дело до оставленных здесь потомков, проклятых по его вине? Князь вздохнул, собираясь с мыслями и вновь перевёл взгляд на одинокий дом.
Мирана обожала Гарунду, оттого-то Мьямир и медлил столько времени. Но он умел ждать как никто, и вот, наконец, дождался. Мирана отправилась в Дикие горы, откуда, возможно, уже никогда не вернётся, и вряд ли сердце её заболит по убитой знахарке. И всё же, всё же... Как хотелось Мьямиру отступить, как желал он, чтобы не мучила его эта невыносимая жажда колдовской силы, которую ничем не утолить! Ничем, кроме убитого колдуна. Но князь был не в силах противиться. И, сжав поводья, он шагом направил коня к дому Гарунды.
Мьямир спешился у самого крыльца и осторожно поднялся по перекошенным скрипящим ступеням. Рукой толкнул легонько дверь: та оказалась не заперта и бесшумно отворилась вовнутрь, будто приглашая войти.
— Что ж ты, княже, в ночи ко мне являешься? — раздался тихий голос.
Холодные пальцы Мьямира тотчас сомкнулись на рукояти верного меча. Знахарка не то кашлянула, не то издала смешок:
— Никак болен чем?
Мьямир отпустил меч и распрямился. Он решительно шагнул через порог, прикрывая за собой дверь:
— С чего ты взяла, что я князь?
— А кто же ты, если не князь? Давно я тебя ждала.
Мьямир различил справа от входа сундук и, смахнув с него какие-то тряпки, сел. Меч его в расписных деревянных ножнах глухо стукнулся о доски пола, и голос Гарунды вновь прорезал тьму:
— Что ж ты сразу-то меч не достанешь?
— Поговорить хочу, — промолвил Мьямир серьёзно и наклонился вперёд: — Так ты колдунья?
Глаза его привыкли ко мраку внутри, и он уже почти видел знахарку, сидевшую у стены напротив. Гарунда куталась в вязаный платок, словно пыталась согреться, хотя дневной зной только-только, наконец, сменился ночной прохладой. Мьямир с удивлением отметил, что тоже мёрзнет: пальцы его были холодны, точно руки покойника. Не значит ли это, что смерть близко? Князь облизал в миг пересохшие губы и поглядел на знахарку, пытаясь угадать свою судьбу. Но взгляд тёмных глаз Гарунды казался задумчивым и далёким. Она помолчала немного да покачала головой:
— Нет, княже. Я не колдунья.
Князь разочарованно выдохнул:
— Я и не ждал, что ты признаешься.
— Что тебе до моего признания?
— Не по душе мне убивать тебя, — нахмурился Мьямир. — Но и сам умирать не хочу. Я знаю, как ты дорога Миране... Может, разойдёмся миром? Сними с меня колдовское проклятие, и я оставлю тебя в живых.
— Думаешь, что так избежишь смерти, княже? Я тебе в этом не помощник. Не я накладывала проклятие — не мне и снимать.
Мьямир молча смотрел на неё и вдруг с отчаянием взмолился:
— Сними проклятие, прошу! Мне не нужно ни бессмертия, ни силы! Я хочу лишь жить, как все люди, и умереть от старости или хотя бы в бою. А не от того, что у меня сердце встало на тридцать третью зиму... Прошу тебя! — вновь повторил князь, и боль послышалась в его голосе.
Гарунда с печалью промолвила:
— Мне жаль тебя, княже, но я не та, кого ты ищешь.
— Врёшь! — голос Мьямира дрогнул, и князь вскочил на ноги. — Откуда же ты знала, что я приду?
— Во снах тебя видела, — отозвалась знахарка тихо. — Но больно ты к Миране привязан... Не будь её, да не разразись в Лисьей Пади Белая смерть, верно, давно уж явился бы ты по мою душу.
Мьямир склонил голову, и тёмно стало его лицо:
— Ты видишь, колдунья, я пришёл к тебе один, — процедил он. — Я даю тебе слово, что не убью тебя, если ты снимешь проклятие с моего рода.
Гарунда вновь упрямо покачала головой, и длинные волосы её рассыпались по плечам. Луна заглянула в отворённое окно, и мертвенный свет коснулся тёмных прядей. Нашла луна ту душу, что пойдёт за ней сегодня, нашла...
— Что передать мне твоим предкам в чертогах Халльфры, княже? — просто спросила Гарунда.
Мьямир обнажил меч и направил его остриё на знахарку. В любовно отполированном лезвии отразилась половинка луны, словно кем-то уже порубленная пополам.
— Почему ты не боишься меня? — нахмурился князь. — Почему даже не пыталась сбежать, раз знала, что я приду?
— Куда мне бежать? — удивилась Гарунда. — Будто ты не станешь искать меня всюду.
— Последний раз предлагаю, колдунья...
— Руби, княже, — перебила она. — Только знай: не принесёт тебе радости моя смерть.
— Я не верю тебе! — воскликнул Мьямир.
Видят боги, как не хотел он убивать эту знахарку! Как готов был прожить жизнь обычного человека, отказавшись от вечных поисков колдовской силы и бессмертия... Да готов ли был в самом деле? Мьямир сжал зубы от злости на самого себя: нет, он врал в лицо этой женщине. Он до дрожи жаждал силы — той силы, которую желали и его отец, и его дед, и все, кто жил перед ними — вплоть до Рована, сына Гвара, впервые замахнувшегося на колдуна. И в то же время Мьямир мечтал освободиться от этой жажды. Это она, а вовсе не ранняя смерть, стала настоящим проклятием его рода — проклятием, наложенным не Ингом Серебряным, а самим Рованом...
Мьямир зажмурился и закрыл лицо свободной ладонью: ему хотелось заорать что было мочи, лишь бы битва в его собственном сердце, наконец, утихла. Холод прижатой ко лбу руки отрезвил князя и придал ему сил. Стиснув рукоять меча, он размахнулся и одним движением снёс Гарунде голову. С глухим стуком покатилась она, ударилась об край лавки и упала на пол. Тело так и осталось сидеть, лишь наклонилось немного вбок и припало к стене, на которой чернел теперь глубокий след от княжеского меча.
Мьямир стоял посреди дома, но ничего не происходило. Он и не знал толком, чего ждал, но отец говорил, будто сила колдуна должна войти в его тело, а сам колдун — рассыпаться в прах.
«Ну, милая, пошла!» — велела Мирана Ерке, и лошадь двинулась вперёд — к Пустому холму, за которым жила нынче знахарка.
Гарунда давно покинула прежние края, где Винлинг оставлял ей на попечение свою маленькую дочь, и переселилась поближе к Ощрице. То ли Мирана ей приглянулась, то ли решила женщина, что здесь её умения пригодятся больше, чем в маленькой лисьепадской деревеньке, затерянной среди дремучих лесов, — никто точно не знал. Но ни мужа, ни детей у знахарки не было, и упрямая рыжая девчонка в самом деле полюбилась ей и стала как дочь.
Стояла теперь Гарунда на пороге своего дома, и холодный ветер трепал её распущенные тёмные волосы, в которых уже появлялась первая седина. Глядела знахарка, как тяжело ступает по снегу серая, почти серебряная лошадь, как держится замёрзшими побелевшими пальцами за поводья Мирана — забыла, ну точно забыла, дурочка, рукавицы надеть! Никак случилось что-то... Никак Дарангар...
«Умер», — выдохнула Мирана, спешившись, и знахарка молча обняла её, прижав к своей тёплой груди.
Они вошли в дом, и Гарунда поставила кипятиться воду, чтобы согреть гостью отваром из летних листьев. Мирана опустилась на лавку, служившую знахарке кроватью, и невидяще оглядела убранство дома — понавешанные всюду пучки трав, какие-то кусочки коры и сухие палочки, перевязанные меж собой. Глаза её встретились с внимательными тёмными глазами Гарунды, и Мирана вдруг раздражённо воскликнула:
«Только не говори, что мне надо снова замуж!»
«Я и не собиралась», — покачала головой знахарка.
Плечи Мираны опустились, и тело её бессильно обмякло.
«Я не простила его, — прошептала она. — Он просил прощения, а я не простила».
Гарунда тяжело вздохнула.
«Я не хотела так», — призналась Мирана.
«Я знаю».
«Что мне теперь делать с этим? Он умер, а я так и не...»
«Ему уже всё равно, милая. Теперь это лишь твоя тяжесть».
Мирана всхлипнула и сжала зубы: не станет она плакать по Дарангару, не станет! Но отчего же в груди так больно? Отчего так невыносимо, словно это непрощение ужасающим грузом легло на её собственную душу и никогда уже не снять его? Мирана любила Дарангара и ненавидела одновременно. Но его больше не было на свете. Не было...
«Я так устала, — призналась она, и Гарунда присела рядом с ней, притянув к себе. — Так устала...»
«Я знаю, — прошептала знахарка, едва заметно покачиваясь и качая с собой Мирану — совсем как делала она в те безумно далёкие времена, когда хотела успокоить эту бесновавшуюся девчонку, не умевшую справляться со своими чувствами. — Я зна-а-аю», — нараспев протянула Гарунда.
«Столько людей умирает... — Мирана в отчаянии скомкала платье. — А ничего сделать нельзя».
«Вот спустится однажды с гор колдун, и обязательно вылечит всех больных», — заверила Гарунда.
«Чушь ты говоришь! — рассердилась Мирана. — Колдун за своё лечение возьмёт столько, что мы всем княжеством ещё должны ему будем!».
«Не верь этим выдумкам. Колдуны лечили людей не из-за награды, а потому что слышали людские страдания и не могли пройти мимо».
Мирана покачала головой:
«Только ты так думаешь. Вся Лисья Падь считает иначе. Отчего же Инг-колдун не вылечил дочь Рована? Говорят ведь, награда ему не понравилась. Мало золота предложил князь!»
Но Гарунда лишь тихонько рассмеялась:
«Тебя ведь там не было, Мирана. Да и всей Лисьей Пади не было. Был там только колдун, князь да семья князя. И кто их знает, из-за чего они на самом деле повздорили? Да только любой потом станет рассказывать то, что выгодно ему, и очернять другого. Не спеши судить, коли сама не видела!».
Мирана положила голову на плечо знахарке и вздохнула:
«И когда же колдун спустится со своих гор?»
«Не знаю, милая, — Гарунда обняла её крепче и вновь закачалась. — Не зна-а-аю. Но я, пожалуй, не дождусь его, — она поглядела в окно, за которым с белого-белого неба сыпали крупные хлопья снега, и повторила: — Я не дождусь. А ты — дождёшься».
Мирана ощутила, как тепло и спокойно становится на душе, словно вновь она маленькая девочка, и отец вот-вот приедет за ней, и жизнь ещё такая длинная, и столько приключений ждёт впереди... столько приключений.
Она закрыла глаза, и Гарунда тихонько запела ей в самое ухо песню:
«Когда сойдут все снега
И не останется льдов,
Тогда молитвы богам
Достигнут Диких хребтов.
Услышит в ветре колдун
Про край, сражённый чумой,
И плащ с заклятием рун
Сверкнёт крылом за спиной...»
Пела знахарка и про дальние дороги, и про высокие горы, чьи белые заострённые пики сияют в свете солнца, и про то, что однажды колдун покинет Дикую гряду, пойдёт по миру, останавливая войны и излечивая больных, и тихо станет в чертогах Халльфры.
И засыпала, засыпала Мирана. Засыпала и маленькая рыжая девочка, чей отец ускакал на поле боя, и взрослая госпожа, только-только потерявшая мужа, и даже та уставшая женщина, так тщетно пытающаяся спасти свою больную дочь, неслышно сопевшую у неё под боком на чужом сеновале, — даже она засыпала тоже. И пряталась луна над Вязким лесом, кутаясь в окружившие её облака, и тревожно шумели ивы у реки под холмом, и тлели угли в оставленных воинами кострах. Никак не желала кончаться ночь.
* * *
Стояла тьма и над Пустым холмом у Ощрицкого леса. Луна, которую ещё не настигли облака с севера, безмолвно сияла с неба, освещая напряжённое лицо одинокого всадника. Он придержал коня, угрюмо глядя вниз, и сердце тревожно сжалось в груди. Холм и впрямь оказался пустым — лишь редкая трава покрывала его, будто жидкие волосы на макушке старого великана. Ни разу ещё не бывал здесь Мьямир, хоть и много слышал он про знахарку, чьи руки без устали лечили больных и калечных уж не одну зиму.
Дом Гарунды тоже выглядел опустевшим, и князем овладело сильное беспокойство: что если знахарка уехала? Но он тут же отмахнулся от этих мыслей: да быть не может! Ещё утром она принимала больных — так доложили ему. Люди всё продолжают ехать к ней за лекарством от Белой смерти, да только с ней Гарунде совладать не под силу. Мьямир пристально поглядел в тёмный провал окна, не прикрытого ставнями — отсюда, с холма, не различить, есть там кто в доме или нет, но отчего-то чудилось князю, будто чьи-то глаза тоже смотрят на него в ответ. Не смогла Гарунда победить Белую смерть или не захотела, чтобы не раскрывать себя? Вот что мучило князя.
Мьямир почти уверился, что это и есть та самая знахарка из лисьепадской деревушки, которую он разыскивал без малого десять зим! Та, что приснилась ему... Скольких уже знахарок не стало по всему княжеству, а силы колдовской как не было, так и нет? Мьямир не убивал всех без разбора: он подолгу присматривался, вызывал к себе, выдумывая мнимые болезни и пеняя на колдовское проклятие. Лекари и знахари со всех концов Лисьей Пади стекались к нему, заглядывали в рот, осматривали кожу и слушали сердце. А Мьямир прожигал их глазами, пытаясь проникнуть в самую душу. Он понимал, что не может оставить лисьепадцев совсем без помощи, и отправлял лекарей домой. А потом выбирал двух-трёх человек и наведывался к ним в ночной тишине, переодевшись простым дружинником... И кажется, лишь немногих отправил князь к Халльфре, да словно кара богов — всё равно поразила княжество Белая смерть, с которой никто не может справиться.
Все эти годы Мьямира не покидало ощущение, что он не там ищет. Будь он сам колдуном, уже давно исчез бы, затаился, а не лечил людей по всей Лисьей Пади, и уж тем более — не поехал бы в княжеский двор по первому зову. Но отец отчего-то уверял Мьямира: колдун слышит боль людей и не может пройти мимо, а значит, вернее всего искать его среди лекарей. Или в Диких горах — да кто ж доберётся до них теперь? Если и жив Инг Серебряный, то хорошенько укрылся он: ни один князь не вернулся ещё из этих гиблых мест!
Часто думал Мьямир, не отправиться ли под конец жизни на север, как делали предыдущие князья? И так, и так умирать скоро, а вдруг всё же удастся отыскать колдуна среди безлюдных каменных хребтов? Однако пока рано. Рано! Ещё зим восемь, наверно, получится прожить, прежде чем проткнёт сердце невидимое копьё. Да только отчего уже сейчас так больно в груди?
Порой Мьямир сам себе казался безумцем. Не так уж много лекарей в Лисьей Пади, чтоб изводить их без счёта... Сколько людей отправил князь на поиски колдунов в другие княжества, сколько раз сам ездил по чужим краям! Да надолго отлучиться не мог: неизменно что-то возвращало его домой. А потом и гонцы приезжали ни с чем.
Мьямир злился: отведённое время улетает быстрее пущенной стрелы, а будто ни единого колдуна не осталось на свете! И тогда князь вдруг принимался искать смерти на поле боя, кидался в самую гущу сражений и подставлялся под вражеский меч. Да мимо пролетало острое лезвие. Разве что одежду порвёт, да прядь волос срежет — и только. Мьямир гадал: «А если в воду брошусь с камнем на шее, река сама на берег вынесет?». Да топиться ему не хотелось. Вдруг всё-таки пойдёт ко дну? Погибнуть в битве — почётно, о таких героях и песни слагают. А об утопленниках никто не поёт.
Мьямир поглядел в освещённое луной небо, где с трудом угадывались звёзды. Смотрит ли оттуда отец, Гаранур? Смотрит ли Рован, сын Гвара? Есть ли ему дело до оставленных здесь потомков, проклятых по его вине? Князь вздохнул, собираясь с мыслями и вновь перевёл взгляд на одинокий дом.
Мирана обожала Гарунду, оттого-то Мьямир и медлил столько времени. Но он умел ждать как никто, и вот, наконец, дождался. Мирана отправилась в Дикие горы, откуда, возможно, уже никогда не вернётся, и вряд ли сердце её заболит по убитой знахарке. И всё же, всё же... Как хотелось Мьямиру отступить, как желал он, чтобы не мучила его эта невыносимая жажда колдовской силы, которую ничем не утолить! Ничем, кроме убитого колдуна. Но князь был не в силах противиться. И, сжав поводья, он шагом направил коня к дому Гарунды.
Мьямир спешился у самого крыльца и осторожно поднялся по перекошенным скрипящим ступеням. Рукой толкнул легонько дверь: та оказалась не заперта и бесшумно отворилась вовнутрь, будто приглашая войти.
— Что ж ты, княже, в ночи ко мне являешься? — раздался тихий голос.
Холодные пальцы Мьямира тотчас сомкнулись на рукояти верного меча. Знахарка не то кашлянула, не то издала смешок:
— Никак болен чем?
Мьямир отпустил меч и распрямился. Он решительно шагнул через порог, прикрывая за собой дверь:
— С чего ты взяла, что я князь?
— А кто же ты, если не князь? Давно я тебя ждала.
Мьямир различил справа от входа сундук и, смахнув с него какие-то тряпки, сел. Меч его в расписных деревянных ножнах глухо стукнулся о доски пола, и голос Гарунды вновь прорезал тьму:
— Что ж ты сразу-то меч не достанешь?
— Поговорить хочу, — промолвил Мьямир серьёзно и наклонился вперёд: — Так ты колдунья?
Глаза его привыкли ко мраку внутри, и он уже почти видел знахарку, сидевшую у стены напротив. Гарунда куталась в вязаный платок, словно пыталась согреться, хотя дневной зной только-только, наконец, сменился ночной прохладой. Мьямир с удивлением отметил, что тоже мёрзнет: пальцы его были холодны, точно руки покойника. Не значит ли это, что смерть близко? Князь облизал в миг пересохшие губы и поглядел на знахарку, пытаясь угадать свою судьбу. Но взгляд тёмных глаз Гарунды казался задумчивым и далёким. Она помолчала немного да покачала головой:
— Нет, княже. Я не колдунья.
Князь разочарованно выдохнул:
— Я и не ждал, что ты признаешься.
— Что тебе до моего признания?
— Не по душе мне убивать тебя, — нахмурился Мьямир. — Но и сам умирать не хочу. Я знаю, как ты дорога Миране... Может, разойдёмся миром? Сними с меня колдовское проклятие, и я оставлю тебя в живых.
— Думаешь, что так избежишь смерти, княже? Я тебе в этом не помощник. Не я накладывала проклятие — не мне и снимать.
Мьямир молча смотрел на неё и вдруг с отчаянием взмолился:
— Сними проклятие, прошу! Мне не нужно ни бессмертия, ни силы! Я хочу лишь жить, как все люди, и умереть от старости или хотя бы в бою. А не от того, что у меня сердце встало на тридцать третью зиму... Прошу тебя! — вновь повторил князь, и боль послышалась в его голосе.
Гарунда с печалью промолвила:
— Мне жаль тебя, княже, но я не та, кого ты ищешь.
— Врёшь! — голос Мьямира дрогнул, и князь вскочил на ноги. — Откуда же ты знала, что я приду?
— Во снах тебя видела, — отозвалась знахарка тихо. — Но больно ты к Миране привязан... Не будь её, да не разразись в Лисьей Пади Белая смерть, верно, давно уж явился бы ты по мою душу.
Мьямир склонил голову, и тёмно стало его лицо:
— Ты видишь, колдунья, я пришёл к тебе один, — процедил он. — Я даю тебе слово, что не убью тебя, если ты снимешь проклятие с моего рода.
Гарунда вновь упрямо покачала головой, и длинные волосы её рассыпались по плечам. Луна заглянула в отворённое окно, и мертвенный свет коснулся тёмных прядей. Нашла луна ту душу, что пойдёт за ней сегодня, нашла...
— Что передать мне твоим предкам в чертогах Халльфры, княже? — просто спросила Гарунда.
Мьямир обнажил меч и направил его остриё на знахарку. В любовно отполированном лезвии отразилась половинка луны, словно кем-то уже порубленная пополам.
— Почему ты не боишься меня? — нахмурился князь. — Почему даже не пыталась сбежать, раз знала, что я приду?
— Куда мне бежать? — удивилась Гарунда. — Будто ты не станешь искать меня всюду.
— Последний раз предлагаю, колдунья...
— Руби, княже, — перебила она. — Только знай: не принесёт тебе радости моя смерть.
— Я не верю тебе! — воскликнул Мьямир.
Видят боги, как не хотел он убивать эту знахарку! Как готов был прожить жизнь обычного человека, отказавшись от вечных поисков колдовской силы и бессмертия... Да готов ли был в самом деле? Мьямир сжал зубы от злости на самого себя: нет, он врал в лицо этой женщине. Он до дрожи жаждал силы — той силы, которую желали и его отец, и его дед, и все, кто жил перед ними — вплоть до Рована, сына Гвара, впервые замахнувшегося на колдуна. И в то же время Мьямир мечтал освободиться от этой жажды. Это она, а вовсе не ранняя смерть, стала настоящим проклятием его рода — проклятием, наложенным не Ингом Серебряным, а самим Рованом...
Мьямир зажмурился и закрыл лицо свободной ладонью: ему хотелось заорать что было мочи, лишь бы битва в его собственном сердце, наконец, утихла. Холод прижатой ко лбу руки отрезвил князя и придал ему сил. Стиснув рукоять меча, он размахнулся и одним движением снёс Гарунде голову. С глухим стуком покатилась она, ударилась об край лавки и упала на пол. Тело так и осталось сидеть, лишь наклонилось немного вбок и припало к стене, на которой чернел теперь глубокий след от княжеского меча.
Мьямир стоял посреди дома, но ничего не происходило. Он и не знал толком, чего ждал, но отец говорил, будто сила колдуна должна войти в его тело, а сам колдун — рассыпаться в прах.
