Весело помахав на прощание удаляющемуся фургону, Андрэ повернулся к высокому старому зданию и, прежде чем войти, щелкнул по металлической табличке «Газета “День”», украшавшей парадный вход.
В редакции было душно и, несмотря на ранний час, собралось уже немало посетителей, занявших почти все стулья в коридоре.
— Доброе утро, Ленц, — приветствовал Андрэ приятеля, с которым едва не столкнулся в дверях.
— И тебе доброе утро, возмутитель спокойствия, — отозвался Ленц. — Большой Бен уже спрашивал о тебе. Дважды.
— Подождет. Спешишь куда-то?
— В типографию, — коллега хлопнул его по плечу и умчался прочь.
Сначала Андрэ решил заглянуть к машинисткам и разжиться свежими сплетнями, но возле лестницы его перехватил зам главного редактора Морис, собственной внушительной персоной, и вцепился в рукав так, что не пошевелиться. Вся редакция за глаза называла его Морисом Сивым, в честь легендарного предводителя разбойников, с которым важную персону в газете «День» роднили суровость и преданность делу, а также тяга к женщинам и разной крепости напиткам.
— Вас ждут, господин Бенар, — с явным намеком на неприятности сказал Морис, и, не успев даже обдумать стратегию поведения, Андрэ оказался пред очами Большого Бена.
Был еще и Маленький Бен, сын главного, существо абсолютно непригодное к тяжкому репортерскому труду и определенное отцом в отдел светской хроники. В обязанности наследника вменялось раза два в неделю появляться в редакции, просматривать готовый материал и высказывать свое мнение. Визиты были кратковременны, мнения — крайне неопределенные, в общем, вреда он не приносил.
— Ну-ка, ну-ка, — сказал Большой Бен, поудобнее устраиваясь в своем большом кресле. Затем он поставил локти на стол и сплел пальцы в замок. — Садитесь, юноша, и можете пока прекратить дрожать, я еще не собираюсь гнать вас вон из газеты.
Начало было многообещающее. Точно понять, что именно оно обещает, было сложно, зато головомойки тоже пока не предвиделось: Большой Бен обычно гневался громогласно, в выражениях не стеснялся, и если сразу не обрушил громы и молнии на сотрудника — стало быть, не сильно зол на него.
— Итак, извольте поведать мне историю этого вашего интервью с террористом Долини. — Большой Бен расцепил пальцы, пихнул в сторону подчиненного несколько машинописных страниц и подался вперед, щуря правый глаз. Андрэ отчаянно захотелось закурить. Курил он редко, в основном ради законной возможности сделать в разговоре паузу. И дамам всегда нравились его красивые пальцы, небрежно держащие сигарету…
— Да рассказывать пока особо и нечего, — осторожно начал он. — В Аркадии о Долини практически ничего не знают, на запрос в Эрдвац нет времени. Так что интервью с террористом — эксклюзивный материал, и только в «Дне».
— Потрясающе, — отозвался Большой Бен. — Ну-ну, продолжайте. Как же вам удалось взять интервью у преступника, которого содержат в одиночной камере и которому не разрешают видеться даже с ближайшими родственниками?
— Ему, как пленнику Страгата, положены еженедельно цирюльник и священник.
— Цирюльник! — фыркнул шеф.
— Это привилегия всех тамошних узников, тюрьма-то королевская, кто там только не сидел. Указ Вильгельма Второго никто не отменял.
— Ну и кем вы предстали? Я думаю, из вас вышел бы превосходный священник, Бенар, сутана вам была бы к лицу, и само лицо располагает к… исповедям, — и Большой Бен расхохотался собственной шутке.
Репортер скупо улыбнулся в ответ. Природа отдала ему все лучшее, что было в родителях — матушкины зеленые глаза и густые каштановые волосы, отцовские рост и стать. В школе его прозвали «Красавчиком» и нещадно лупили — за чистенький костюмчик, аккуратный пробор, вежливую речь, а более всего — за немужскую красоту. Совсем маленьким он убегал от обидчиков, но потом научился драться.
— Каждую субботу Долини посещает тюремный брадобрей Планк. Но два дня назад он слег с жестокой простудой.
— Я надеюсь, — заметил главный, — к простуде вы не имеете никакого отношения?
— Боже упаси, — в тон ему ответил Андрэ.
Пока другие соображали, как бы подступиться к Страгату, он убедил Планка «заболеть», для чего пришлось, правда, распрощаться с остатками жалованья. Долини живо интересовал общественность. Во-первых, настоящего террористического акта, пусть и несостоявшегося, в Аркадии давно не случалось, во-вторых, преступника не перевезли в столицу, а решили судить на месте, и этот суд обещал стать едва ли не главным событием сезона, в-третьих, газеты успели опубликовать несколько фотографий террориста, чьи молодость и невинный вид, столь несовместные с тем, что он намеревался сделать, взволновали чувствительных дам.
Далее он поведал, как усыпил бдительность охраны и побеседовал с Долини наедине. Начальство кивало, время от времени касаясь мизинцем седого виска. Затем воцарилось молчание.
— Вот что, — сказал, наконец, Большой Бен. — Печатать это мы не будем.
На миг Андрэ не поверил своим ушам.
— Почему? — спросил он. — Ведь это настоящая сенсация! Разве не наш долг — донести её до читателей?
Главный взглянул на него так, что слова замерзли на языке.
— У вас настоящее журналистское чутье, — Большой Бен откинулся на спинку кресла. — Но вы идеалист. Со временем это пройдет. Ваш репортаж, действительно, сенсационен. И написан отлично, вы умеете увлечь публику. Но. Каково умонастроение нашего города? Все сочувствуют этому молокососу Долини. Ах, он так молод, ах он запутался, ах, эти бессердечные власти держат его в заточении, — изображение квохтанья кумушек получилось довольно точным. — А теперь представьте: вы берете у него интервью в тюрьме, куда, как считается, невозможно проникнуть. Это дискриминация властей — раз, общественное мнение еще более склоняется на сторону преступника — два, террорист получает дополнительную известность — да именно то, чего и добивался — три! А нашу газету начинают считать левой — четыре. Боже нас сохрани от политики.
— Ясно, — угрюмо кивнул репортер. На душе было муторно.
— За фантазию, проявленную при работе, — продолжил Большой Бен, — возьмите в кассе небольшие премиальные. Я распорядился. А за недальновидность, проистекающую от чрезмерной горячности, вот вам наказание: что вы знаете о древней керамике?
— Простите? — переспросил Андрэ. — О керамике? Вообще ничего не знаю.
— Придется ознакомиться. Археологический музей сделал заказ, у них уже неделю проходит выставка, а посетителей — кот наплакал. Вам придется расписать эту керамику так, чтобы народ валом повалил.
— А другие варианты есть?
— Есть. Обзор криминальных происшествий за неделю. Сводку из полицейского управления уже доставили.
— Трупов много?
— Один или два.
— Может, я лучше трупами займусь?
— Фотографа возьмите, какой у нас сегодня дежурит, — напутствовал его Большой Бен. — Проследите, чтобы снимки были всем на загляденье. И подробностей побольше! Публика это любит.
Первым делом Андрэ получил причитающуюся ему премию. Не то, чтобы это компенсировало испорченное настроение, да и на особую щедрость начальства он, конечно, не рассчитывал, но это были деньги, и абсолютно точно — не лишние. Потом, сняв копию со сводки происшествий, он нашел фотографа Титуса Фрибеса, спавшего в подсобке в обнимку со штативом.
Первой на очереди стояла драма в семье прачки и жестянщика.
На улицу Таможенную Бенар и Фрибес прибыли, когда солнце поднялось уже высоко и разогнало по домам даже самых любопытных, оставляя место трагедии всецело во власти полиции. Тем, пока не будут выполнены положенные предписания, оставалось только мечтать об уютных прохладных погребках, где нальют кружку-другую холодного квасу, а после конца дежурства — может еще и пива.
Таможенная пересекала от края до края район Южный, один из старейших в городе, тихий и скромный в сравнении со знаменитым своей бесшабашной публикой Приморьем, где участков было больше, чем в любой другой части. Городские полицейские, все до одного, в обязательном порядке проходили там стажировку и боевое крещение. В Южном обитали рабочие, мелкие торговцы и клерки. Аккуратные улочки, скромные дома, окруженные непременными фруктовыми садами, дальше по улице — муниципальная школа, закрытая на летние вакации, пока ученики отдаются другим занятиям: купаются на бесчисленных диких пляжах, совершают набеги на чужие сады и обсуждают очередной выпуск «Похождений сыщика Аллена», не сдающих позиций популярности второе десятилетие. Когда-то и сам Андрэ ими зачитывался, без сожаления отдавая за тоненькие брошюрки сэкономленные гроши и представляя себя главным героем очередного сложного дела. В детстве он колебался, становиться ли, когда вырастет, сыщиком, чтобы раскрывать преступления века (на меньшее он был не согласен), или выбрать стезю журналиста, который будет эти подвиги описывать. Детская мечта почти осуществились: Андрэ Бенар стал репортером в газете «День». Осталось только найти сенсационный материал и прославиться. Но это все в будущем, разумеется — недалеком, а пока нужно попробовать пробраться за полицейские кордоны и как-то протащить фотографа с его ненаглядными ящиками и штативом.
На пожарище распоряжался высокий светловолосый парень в летней форме с сержантскими нашивками. Андрэ как раз прикидывал, как незаметно проскользнуть мимо него, но тут сержант обернулся.
— О нет! Снова вы, стервятники! — простонал он.
— Я тоже рад тебя видеть, Руди, — приветливо помахал рукой Андрэ. — Пропустишь?
— Не пропущу! — уперся сержант полиции Рудольф Синовац, давно оставивший попытки отучить приятеля от фамильярностей. — Нечего вам здесь делать! Вон отсюда и не сметь мешать полиции при исполнении служебных обязанностей!
— Поразительное совпадение, и мы тоже при исполнении, — вкрадчиво заметил репортер, приближаясь. — А тебе я тебе, кажется, задолжал пиво.
— Попытка подкупа официального лица? — многозначительно поднял бровь Руди. Андрэ ответил ему безмятежным взглядом, и еще секунду-другую они играли в гляделки, прежде чем сержант с тяжелым вздохом признал поражение: — Да проходи уже, все равно от вас, газетчиков, не спрятаться.
— Если хочешь, мы тебя тоже снимем на месте преступления, — предложил Бенар, пригибаясь и пролезая под оградительной лентой, за ним последовал фотограф, для которого ленту пришлось придержать. — И поставим в статью. Будешь живым воплощением нашей доблестной полиции, берегущей покой граждан.
— Да ну тебя… — отмахнулся сержант. — Не вижу, чем тут вам поживиться, дело ясное: пожар из-за неосторожности, бедолага задохнулся в дыму. Надеюсь, у него есть хотя бы кому похоронить останки по-человечески.
— А кто он был? — Андрэ осматривался, выхватывая взглядом детали и привычно уже начиная набрасывать в уме черновик будущей статьи.
Фрибес начал устанавливать штатив, тот держался ненадежно, постоянно клонился и норовил упасть на фотографа, но, наконец равновесие было найдено. Настала очередь громоздкой камеры.
Фотографией Титус Фрибес увлекался уже лет двадцать, с тех пор как юношей впервые попал на популярную лекцию в Летнем саду, где профессор из Ареццо рассказывал об оптических опытах и демонстрировал принцип работы фотографического аппарата. Потом были два года в портретном ателье, откуда Фрибес ушел без тени сожаления, чтобы присоединиться к экспедиции Штерна и Кавайчека. Его альбом с таежными снимками выиграл первую премию на Всемирной фотографический выставке, а когда в печати появилась авторская статья о натурных съемках, Большой Бен пригласил его войти в штат «Дня».
— Мелкая сошка, — вздохнул Руди. — Помощник архивариуса в Археологическом.
— Это где выставка керамики? — рассеянно отозвался Андрэ, искоса наблюдая, как коллега продолжает копошиться в огромном кофре, извлекая по очереди разнокалиберные линзы и раскладывая их вокруг себя.
— Понятия не имею. Его опознал хозяин дома, где он снимал квартиру. Вон он, причитает, что разорен и его бедным детям придется просить милостыню у церковных врат. Будто бы никто не знает про страховку, там кругленькая сумма, между прочим…
Щелкнул затвор. Вместе с большой прямоугольной коробкой с выпяченным объективом, трехногим штативом и черным покрывалом, из-под которого виднелась только нижняя половина спины вместе с ногами, Фрибес напоминал диковинного зверя. За редакцией числилось три стареньких фотографических аппарата, выпущенных еще в компании Зигеля, дорогущий «походный чемодан» для командировок за пределы Аркадии и три фотографа. Лабораторию для проявления пластинок и печати изображений на специальной бумаге оборудовали в подвале редакции.
— Так может, это и не несчастный случай? — загорелся репортер. — А что, если домовладелец сам устроил поджог ради этих денег? А парень, допустим, стал случайным свидетелем, и от него пришлось избавиться…
Сержант Синовац махнул рукой. Фрибес вынырнул из-под покрывала, бережно упаковал пластинку в кофр, снял камеру и перенес штатив в другое место. Все манипуляции повторились.
— Мы-то проверим. Только держу пари, все равно поставят на дело штамп «несчастный случай» и сдадут в архив. У нас летом пожары частенько случаются, сам знаешь.
Фрибес закончил работу и собрал оборудование, чтобы и дальше, пыхтя и поминутно чертыхаясь, тащить его к следующему пункту в списке воплощением самоотверженности и преданности долгу. Андрэ почувствовал укол совести: за день они посетили с полдюжины разнообразных мест, материала уже набралось достаточно на статью. Он только не решил пока, на чем делать акцент: напомнить, как важно быть бдительными, бичевать пороки общества, восхититься прекрасной работой городских служб или сразу засунуть всего понемногу и перемешать.
Так или иначе, решил Андрэ, свою работу на сегодня они выполнили, и отпустил фотографа. Конечно, напомнив, что как только будут готовы снимки — сразу же сообщить ему.
— Пиво, — напомнил он приятелю, но Руди покачал головой.
— Вечером, быть может, когда с дежурства уйду. А еще лучше — приходи к нам на ужин. Будем рады тебя видеть.
Андрэ усмехнулся.
— Без подарка неудобно, — сказал он. — А с наличностью у меня пока туго. Сначала нужен сенсационный репортаж, который прославит мое имя и принесет премию имени Гирша. Вот арестовал бы ты, к примеру, Пауля Герента? А я бы потом взял у него интервью.
Руди грустно усмехнулся.
— Пауль Герент открывает правой ногой дверь в кабинет нашего бургомистра, а левой ногой — в приемную великого князя Вильгельма, — сказал он. — Это Аркадия, Андрэ, здесь не берет только памятник Зурбану, и только потому, что он бюст и рук у него нет. Но если Герент исчезнет — на улицах начнется война, в которой крови будет больше, чем воды во время разливов в Приморье. И рад бы его упрятать за решетку до конца дней, но вряд ли это получится.
Аркадия была городом курортов, науки и культуры. И городом бандитов, воров и контрабандистов.
— Тогда вечером, — решил журналист. — Я угощаю.
Друзья пожали друг другу руки и разошлись, Руди Синовац — к себе в участок, писать рапорт и подшивать к делу свидетельские показания, Андрэ Бенар — обратно в редакцию.
Через заборы по пути перевешивались отягощенные фруктами ветки, словно испытывая моральную крепость прохожих. Противиться искушениям Андрэ умел плохо и сорвал пару ярко-оранжевых абрикос.
В редакции было душно и, несмотря на ранний час, собралось уже немало посетителей, занявших почти все стулья в коридоре.
— Доброе утро, Ленц, — приветствовал Андрэ приятеля, с которым едва не столкнулся в дверях.
— И тебе доброе утро, возмутитель спокойствия, — отозвался Ленц. — Большой Бен уже спрашивал о тебе. Дважды.
— Подождет. Спешишь куда-то?
— В типографию, — коллега хлопнул его по плечу и умчался прочь.
Сначала Андрэ решил заглянуть к машинисткам и разжиться свежими сплетнями, но возле лестницы его перехватил зам главного редактора Морис, собственной внушительной персоной, и вцепился в рукав так, что не пошевелиться. Вся редакция за глаза называла его Морисом Сивым, в честь легендарного предводителя разбойников, с которым важную персону в газете «День» роднили суровость и преданность делу, а также тяга к женщинам и разной крепости напиткам.
— Вас ждут, господин Бенар, — с явным намеком на неприятности сказал Морис, и, не успев даже обдумать стратегию поведения, Андрэ оказался пред очами Большого Бена.
Был еще и Маленький Бен, сын главного, существо абсолютно непригодное к тяжкому репортерскому труду и определенное отцом в отдел светской хроники. В обязанности наследника вменялось раза два в неделю появляться в редакции, просматривать готовый материал и высказывать свое мнение. Визиты были кратковременны, мнения — крайне неопределенные, в общем, вреда он не приносил.
— Ну-ка, ну-ка, — сказал Большой Бен, поудобнее устраиваясь в своем большом кресле. Затем он поставил локти на стол и сплел пальцы в замок. — Садитесь, юноша, и можете пока прекратить дрожать, я еще не собираюсь гнать вас вон из газеты.
Начало было многообещающее. Точно понять, что именно оно обещает, было сложно, зато головомойки тоже пока не предвиделось: Большой Бен обычно гневался громогласно, в выражениях не стеснялся, и если сразу не обрушил громы и молнии на сотрудника — стало быть, не сильно зол на него.
— Итак, извольте поведать мне историю этого вашего интервью с террористом Долини. — Большой Бен расцепил пальцы, пихнул в сторону подчиненного несколько машинописных страниц и подался вперед, щуря правый глаз. Андрэ отчаянно захотелось закурить. Курил он редко, в основном ради законной возможности сделать в разговоре паузу. И дамам всегда нравились его красивые пальцы, небрежно держащие сигарету…
— Да рассказывать пока особо и нечего, — осторожно начал он. — В Аркадии о Долини практически ничего не знают, на запрос в Эрдвац нет времени. Так что интервью с террористом — эксклюзивный материал, и только в «Дне».
— Потрясающе, — отозвался Большой Бен. — Ну-ну, продолжайте. Как же вам удалось взять интервью у преступника, которого содержат в одиночной камере и которому не разрешают видеться даже с ближайшими родственниками?
— Ему, как пленнику Страгата, положены еженедельно цирюльник и священник.
— Цирюльник! — фыркнул шеф.
— Это привилегия всех тамошних узников, тюрьма-то королевская, кто там только не сидел. Указ Вильгельма Второго никто не отменял.
— Ну и кем вы предстали? Я думаю, из вас вышел бы превосходный священник, Бенар, сутана вам была бы к лицу, и само лицо располагает к… исповедям, — и Большой Бен расхохотался собственной шутке.
Репортер скупо улыбнулся в ответ. Природа отдала ему все лучшее, что было в родителях — матушкины зеленые глаза и густые каштановые волосы, отцовские рост и стать. В школе его прозвали «Красавчиком» и нещадно лупили — за чистенький костюмчик, аккуратный пробор, вежливую речь, а более всего — за немужскую красоту. Совсем маленьким он убегал от обидчиков, но потом научился драться.
— Каждую субботу Долини посещает тюремный брадобрей Планк. Но два дня назад он слег с жестокой простудой.
— Я надеюсь, — заметил главный, — к простуде вы не имеете никакого отношения?
— Боже упаси, — в тон ему ответил Андрэ.
Пока другие соображали, как бы подступиться к Страгату, он убедил Планка «заболеть», для чего пришлось, правда, распрощаться с остатками жалованья. Долини живо интересовал общественность. Во-первых, настоящего террористического акта, пусть и несостоявшегося, в Аркадии давно не случалось, во-вторых, преступника не перевезли в столицу, а решили судить на месте, и этот суд обещал стать едва ли не главным событием сезона, в-третьих, газеты успели опубликовать несколько фотографий террориста, чьи молодость и невинный вид, столь несовместные с тем, что он намеревался сделать, взволновали чувствительных дам.
Далее он поведал, как усыпил бдительность охраны и побеседовал с Долини наедине. Начальство кивало, время от времени касаясь мизинцем седого виска. Затем воцарилось молчание.
— Вот что, — сказал, наконец, Большой Бен. — Печатать это мы не будем.
На миг Андрэ не поверил своим ушам.
— Почему? — спросил он. — Ведь это настоящая сенсация! Разве не наш долг — донести её до читателей?
Главный взглянул на него так, что слова замерзли на языке.
— У вас настоящее журналистское чутье, — Большой Бен откинулся на спинку кресла. — Но вы идеалист. Со временем это пройдет. Ваш репортаж, действительно, сенсационен. И написан отлично, вы умеете увлечь публику. Но. Каково умонастроение нашего города? Все сочувствуют этому молокососу Долини. Ах, он так молод, ах он запутался, ах, эти бессердечные власти держат его в заточении, — изображение квохтанья кумушек получилось довольно точным. — А теперь представьте: вы берете у него интервью в тюрьме, куда, как считается, невозможно проникнуть. Это дискриминация властей — раз, общественное мнение еще более склоняется на сторону преступника — два, террорист получает дополнительную известность — да именно то, чего и добивался — три! А нашу газету начинают считать левой — четыре. Боже нас сохрани от политики.
— Ясно, — угрюмо кивнул репортер. На душе было муторно.
— За фантазию, проявленную при работе, — продолжил Большой Бен, — возьмите в кассе небольшие премиальные. Я распорядился. А за недальновидность, проистекающую от чрезмерной горячности, вот вам наказание: что вы знаете о древней керамике?
— Простите? — переспросил Андрэ. — О керамике? Вообще ничего не знаю.
— Придется ознакомиться. Археологический музей сделал заказ, у них уже неделю проходит выставка, а посетителей — кот наплакал. Вам придется расписать эту керамику так, чтобы народ валом повалил.
— А другие варианты есть?
— Есть. Обзор криминальных происшествий за неделю. Сводку из полицейского управления уже доставили.
— Трупов много?
— Один или два.
— Может, я лучше трупами займусь?
— Фотографа возьмите, какой у нас сегодня дежурит, — напутствовал его Большой Бен. — Проследите, чтобы снимки были всем на загляденье. И подробностей побольше! Публика это любит.
Первым делом Андрэ получил причитающуюся ему премию. Не то, чтобы это компенсировало испорченное настроение, да и на особую щедрость начальства он, конечно, не рассчитывал, но это были деньги, и абсолютно точно — не лишние. Потом, сняв копию со сводки происшествий, он нашел фотографа Титуса Фрибеса, спавшего в подсобке в обнимку со штативом.
Первой на очереди стояла драма в семье прачки и жестянщика.
На улицу Таможенную Бенар и Фрибес прибыли, когда солнце поднялось уже высоко и разогнало по домам даже самых любопытных, оставляя место трагедии всецело во власти полиции. Тем, пока не будут выполнены положенные предписания, оставалось только мечтать об уютных прохладных погребках, где нальют кружку-другую холодного квасу, а после конца дежурства — может еще и пива.
Таможенная пересекала от края до края район Южный, один из старейших в городе, тихий и скромный в сравнении со знаменитым своей бесшабашной публикой Приморьем, где участков было больше, чем в любой другой части. Городские полицейские, все до одного, в обязательном порядке проходили там стажировку и боевое крещение. В Южном обитали рабочие, мелкие торговцы и клерки. Аккуратные улочки, скромные дома, окруженные непременными фруктовыми садами, дальше по улице — муниципальная школа, закрытая на летние вакации, пока ученики отдаются другим занятиям: купаются на бесчисленных диких пляжах, совершают набеги на чужие сады и обсуждают очередной выпуск «Похождений сыщика Аллена», не сдающих позиций популярности второе десятилетие. Когда-то и сам Андрэ ими зачитывался, без сожаления отдавая за тоненькие брошюрки сэкономленные гроши и представляя себя главным героем очередного сложного дела. В детстве он колебался, становиться ли, когда вырастет, сыщиком, чтобы раскрывать преступления века (на меньшее он был не согласен), или выбрать стезю журналиста, который будет эти подвиги описывать. Детская мечта почти осуществились: Андрэ Бенар стал репортером в газете «День». Осталось только найти сенсационный материал и прославиться. Но это все в будущем, разумеется — недалеком, а пока нужно попробовать пробраться за полицейские кордоны и как-то протащить фотографа с его ненаглядными ящиками и штативом.
На пожарище распоряжался высокий светловолосый парень в летней форме с сержантскими нашивками. Андрэ как раз прикидывал, как незаметно проскользнуть мимо него, но тут сержант обернулся.
— О нет! Снова вы, стервятники! — простонал он.
— Я тоже рад тебя видеть, Руди, — приветливо помахал рукой Андрэ. — Пропустишь?
— Не пропущу! — уперся сержант полиции Рудольф Синовац, давно оставивший попытки отучить приятеля от фамильярностей. — Нечего вам здесь делать! Вон отсюда и не сметь мешать полиции при исполнении служебных обязанностей!
— Поразительное совпадение, и мы тоже при исполнении, — вкрадчиво заметил репортер, приближаясь. — А тебе я тебе, кажется, задолжал пиво.
— Попытка подкупа официального лица? — многозначительно поднял бровь Руди. Андрэ ответил ему безмятежным взглядом, и еще секунду-другую они играли в гляделки, прежде чем сержант с тяжелым вздохом признал поражение: — Да проходи уже, все равно от вас, газетчиков, не спрятаться.
— Если хочешь, мы тебя тоже снимем на месте преступления, — предложил Бенар, пригибаясь и пролезая под оградительной лентой, за ним последовал фотограф, для которого ленту пришлось придержать. — И поставим в статью. Будешь живым воплощением нашей доблестной полиции, берегущей покой граждан.
— Да ну тебя… — отмахнулся сержант. — Не вижу, чем тут вам поживиться, дело ясное: пожар из-за неосторожности, бедолага задохнулся в дыму. Надеюсь, у него есть хотя бы кому похоронить останки по-человечески.
— А кто он был? — Андрэ осматривался, выхватывая взглядом детали и привычно уже начиная набрасывать в уме черновик будущей статьи.
Фрибес начал устанавливать штатив, тот держался ненадежно, постоянно клонился и норовил упасть на фотографа, но, наконец равновесие было найдено. Настала очередь громоздкой камеры.
Фотографией Титус Фрибес увлекался уже лет двадцать, с тех пор как юношей впервые попал на популярную лекцию в Летнем саду, где профессор из Ареццо рассказывал об оптических опытах и демонстрировал принцип работы фотографического аппарата. Потом были два года в портретном ателье, откуда Фрибес ушел без тени сожаления, чтобы присоединиться к экспедиции Штерна и Кавайчека. Его альбом с таежными снимками выиграл первую премию на Всемирной фотографический выставке, а когда в печати появилась авторская статья о натурных съемках, Большой Бен пригласил его войти в штат «Дня».
— Мелкая сошка, — вздохнул Руди. — Помощник архивариуса в Археологическом.
— Это где выставка керамики? — рассеянно отозвался Андрэ, искоса наблюдая, как коллега продолжает копошиться в огромном кофре, извлекая по очереди разнокалиберные линзы и раскладывая их вокруг себя.
— Понятия не имею. Его опознал хозяин дома, где он снимал квартиру. Вон он, причитает, что разорен и его бедным детям придется просить милостыню у церковных врат. Будто бы никто не знает про страховку, там кругленькая сумма, между прочим…
Щелкнул затвор. Вместе с большой прямоугольной коробкой с выпяченным объективом, трехногим штативом и черным покрывалом, из-под которого виднелась только нижняя половина спины вместе с ногами, Фрибес напоминал диковинного зверя. За редакцией числилось три стареньких фотографических аппарата, выпущенных еще в компании Зигеля, дорогущий «походный чемодан» для командировок за пределы Аркадии и три фотографа. Лабораторию для проявления пластинок и печати изображений на специальной бумаге оборудовали в подвале редакции.
— Так может, это и не несчастный случай? — загорелся репортер. — А что, если домовладелец сам устроил поджог ради этих денег? А парень, допустим, стал случайным свидетелем, и от него пришлось избавиться…
Сержант Синовац махнул рукой. Фрибес вынырнул из-под покрывала, бережно упаковал пластинку в кофр, снял камеру и перенес штатив в другое место. Все манипуляции повторились.
— Мы-то проверим. Только держу пари, все равно поставят на дело штамп «несчастный случай» и сдадут в архив. У нас летом пожары частенько случаются, сам знаешь.
Фрибес закончил работу и собрал оборудование, чтобы и дальше, пыхтя и поминутно чертыхаясь, тащить его к следующему пункту в списке воплощением самоотверженности и преданности долгу. Андрэ почувствовал укол совести: за день они посетили с полдюжины разнообразных мест, материала уже набралось достаточно на статью. Он только не решил пока, на чем делать акцент: напомнить, как важно быть бдительными, бичевать пороки общества, восхититься прекрасной работой городских служб или сразу засунуть всего понемногу и перемешать.
Так или иначе, решил Андрэ, свою работу на сегодня они выполнили, и отпустил фотографа. Конечно, напомнив, что как только будут готовы снимки — сразу же сообщить ему.
— Пиво, — напомнил он приятелю, но Руди покачал головой.
— Вечером, быть может, когда с дежурства уйду. А еще лучше — приходи к нам на ужин. Будем рады тебя видеть.
Андрэ усмехнулся.
— Без подарка неудобно, — сказал он. — А с наличностью у меня пока туго. Сначала нужен сенсационный репортаж, который прославит мое имя и принесет премию имени Гирша. Вот арестовал бы ты, к примеру, Пауля Герента? А я бы потом взял у него интервью.
Руди грустно усмехнулся.
— Пауль Герент открывает правой ногой дверь в кабинет нашего бургомистра, а левой ногой — в приемную великого князя Вильгельма, — сказал он. — Это Аркадия, Андрэ, здесь не берет только памятник Зурбану, и только потому, что он бюст и рук у него нет. Но если Герент исчезнет — на улицах начнется война, в которой крови будет больше, чем воды во время разливов в Приморье. И рад бы его упрятать за решетку до конца дней, но вряд ли это получится.
Аркадия была городом курортов, науки и культуры. И городом бандитов, воров и контрабандистов.
— Тогда вечером, — решил журналист. — Я угощаю.
Друзья пожали друг другу руки и разошлись, Руди Синовац — к себе в участок, писать рапорт и подшивать к делу свидетельские показания, Андрэ Бенар — обратно в редакцию.
Через заборы по пути перевешивались отягощенные фруктами ветки, словно испытывая моральную крепость прохожих. Противиться искушениям Андрэ умел плохо и сорвал пару ярко-оранжевых абрикос.
