Если уж он сам этого не осознавал, что говорить о Кае, которая гораздо меньше него смыслила во всех подобных тонкостях межличностных отношений. Будучи королевой, она видела в его словах лишь бунт против её власти, и, соответственно, её реакция была поистине королевской.
Оскорблённо выпрямив спину до состояния деревянной доски, гордо подняв чело и расправив плечи, она ледяным тоном заявила:
– Никому вы не поможете, сударь, потому что вы не смеете действовать в обход моей воли! – припечатала она фразу властным и требовательным взглядом.
Сложив руки на груди, Канлар невозмутимо поправил:
– Не «сударь», а «сир».
– Что? – опешила она от такой наглости.
– «Сир», – любезно повторил он. – Вы забываете, мадам, что перед вами король-консорт.
Она заметно побледнела и закаменела. В её голове мгновенно закружились старые опасения по поводу того, стоит ли давать новоявленному супругу в руки настоящую власть, – и сейчас она с несомненной отчаянной отчётливостью понимала, что вот он, тот момент, когда её казавшееся таким мудрым решением вышло ей боком, породив рядом с нею внутреннего врага, способного причинить вред её королевству.
– Выйдите вон, – холодно потребовала она, сделав выверенный и элегантный жест рукой.
Он со злой насмешкой на лице и в голосе ответил:
– Смею напомнить, что это столь же мои покои, как и ваши, и вы не вправе мне указывать, когда их покидать.
Несколько секунд она смотрела на него странно-безразличными, рыбьими глазами, после чего тихо отметила:
– Что ж, прекрасно. Тогда уйду я.
В подкорку её подсознания было вбито вести себя в таких ситуациях сдержанно и достойно, поэтому она двинулась к выходу непринуждённо и изящно, как будто мягко летела над полом, а не делала шаги. Она казалась идеальной куклой, которую подвесили на ниточки и ведут по воздуху.
Именно эта противоестественная идеальность её движения заставила сердце Канлара сжаться. Ему захотелось окликнуть её, остановить, примириться, но его гордость горячо воспротивилась этому порыву. Он не знал и не чувствовал за собой никакой вины, и видел вину лишь в ней – в её деспотичном, эгоцентричном поведении. Ему с отчётливой несомненностью казалось, что он должен стоять твёрдо и решительно в этом конфликте, иначе, поддавшись ей, он потеряет самого себя, потеряет уважение к себе. Поэтому он только крепче сложил руки на груди и стиснул зубы, рисуя на своём лице самое отстранённое и непримиримое выражение.
Кая, которой каждый шаг давался с глубокой душевной болью, в дверях всё же остановилась и нерешительно обернулась. Суровое лицо мужа не вдохновляло на продолжение беседы. Выгнув бровь, он язвительно подтолкнул её:
– Смею вас заверить, никакие люстры нынче падать не собираются.
Она удивлённо перевела взгляд наверх, только потом вспомнила, к чему была сказана эта фраза, закусила зубами внутреннюю сторону щеки, бросила на него взгляд одновременно гневный и обиженный, повернулась к нему, раздумав уходить, и сложила руки на груди тем же жестом, что и у него.
– В самом деле, – холодно отметила она, соглашаясь с его оценкой состояния люстры. – Не поспоришь.
Он криво ухмыльнулся самым уголком рта, что, впрочем, в сочетании с холодным взглядом не выглядело ни в малейшей степени дружелюбным.
С минуту помолчав, он с некоторым сомнением в голосе добавил:
– А вот графин мог бы и упасть.
Кая скептически посмотрела на графин, который стоял вполне себе прочно, и весьма холодно откомментировала:
– Полагаю, нет.
С по-прежнему каменным и не выражающим никаких эмоций лицом Канлар небрежно смахнул графин рукой.
С грохотом тот разбился о пол, расплескав кругом воду.
Королева машинально крикнула Кати оставаться в прихожей и не беспокоиться. Король-консорт невозмутимо игнорировал тот факт, что вода подобралась к его туфлям.
С минуту Кая в недоумении смотрела на осколки, после чего сдержанно отметила:
– По правде сказать, не испытываю ни малейшего желания вас целовать.
В ответ на подобные откровения Канлар лишь хмыкнул. Ему тоже, по совести говоря, совсем не хотелось в этот момент целоваться.
– Вот как! – тем не менее, мягко удивился он. – В таком случае, я настаиваю.
Она встретилась недоумёнными глазами с его непреклонным взглядом.
Медленно сделала шаг к нему, другой, третий. Его испытующий и немного насмешливый взгляд сбивал её, и она смотрела куда-то в пустоту, в район его плеча.
Она сама не знала, почему подчиняется – возможно, потому что это «я настаиваю» напомнило ей их давнишние игры по столкновению воли на балу, и ей с несомненной отчётливостью казалось, что уйти сейчас было бы катастрофической ошибкой.
Когда она подошла уже вплотную, он неожиданно остановил её рукой и с мягкой насмешливостью сказал:
– Полно. Кажется, мы с вами уже выяснили тот факт, что я не насильник.
Резкая перемена в его интонациях обескуражила её. Она почувствовала смятение: ещё неостывший гнев смешался с болью от ссоры и отозвался в сердце горечью и обидой – не столько на него, сколько на саму себя.
– Зачем же тогда настаивали? – тихо, не глядя на него, спросила она.
Он пожал плечами и честно ответил:
– Хотел узнать, подойдёте ли.
– И что выяснили? – ещё тише и совсем уж безвыразительно поинтересовалась она.
– Да у меня просто день открытий сегодня! – ехидно и весело отозвался он. – Сегодня я узнал о себе, что, во-первых, я бунтовщик, во-вторых, планирую свергнуть вас и править самовластно, а в-третьих и в самых поразительных – оказывается, я ещё и тот человек, который способен принуждать женщин к близости, – фыркнул он. – Вы весьма лестного обо мне мнения, мадам, – насмешливо попытался поклониться он, но из-за того, что она стояла слишком близко, манёвр ему не удался.
Где-то две минуты потребовалась ей, чтобы критически подойти к собственным словам и поступкам и признать, что её сегодняшние выводы были более выражением её страхов, нежели логичной оценкой его личности.
К сожалению, чувства в этом вопросе не поспевали за разумом: она уже поняла, что была неправа, но всё еще чувствовала себя задетой, возмущённой, оскорблённой и обиженной.
Наконец, всё также глядя не на него, а скорее куда-то в его плечо, она медленно озвучила результат своих размышлений:
– Я слишком разгневана сейчас, чтобы иметь силы признать свою неправоту. Вы не могли бы, – вдруг на самой тяжёлой части своей фразы она посмотрела ему в глаза, – если это возможно, дать мне время побыть одной и поразмышлять?
Несколько секунд он недоумевал, потом сдержанно ответил:
– Разумеется. У вас есть столько времени, сколько вам нужно.
– Благодарю, – сделала она лёгкий реверанс и удалилась в свою спальню, оставив его в полном недоумении.
В применении к королеве регламент даже те реверансы, которые являются фигурами танцев, обязывал трансформировать в лёгкий благосклонный наклон головы.
Ему потребовалось три минуты, чтобы осознать, что она, не имея в себе сил и достаточных чувств для извинений, попыталась, по крайней мере, сгладить свои обвинения и претензии этим странным жестом.
Когда же, вдогонку к этому, он осознал, что в своей жизни она кланялась только и исключительно своему отцу, королю, он неудержимо и сокрушительно покраснел от стыда. Хотя его гордость и призывала его отстаивать свою независимость, он никогда не претендовал на почести, равные королевским, и в какой-то момент этот жест показался ему унизительным для неё.
По правде сказать, он на ровным месте навыдумывал несуществующих проблем; но в контексте их ссоры ему стало казаться, что он только тем и занимался, что давил на неё – давил, давил, и продавил ажно до этого несчастного реверанса.
Однако дверь в её спальню была закрыта, и он не посчитал возможным тревожить Каю после того, как она сама запросила время побыть одной. Поэтому ему оставалось только сесть и погрузиться в пучины самообвинений и недовольства своим поведением в сложившейся ситуации.
Что касается Каи, должны признать, ей и в голову не пришло обвинить мужа в каком-то мифическом продавливании – наоборот, чем больше она размышляла, тем яснее понимала, что это она снова пыталась подавлять его и подчинять своей королевской воле. И она даже не заметила этот треклятый реверанс. Он вышел у неё машинально, как знак признательности за то, что он не ждёт от неё немедленных извинений и предоставляет ей право разбираться в своих переживаниях, не усугубляя их ссору такой отсрочкой объяснений.
Конечно, ни о каком сне сегодня не могло быть и речи – она слишком погрузилась в свои переживания и их анализ, привлекая к этой ссоре материалы прошлых столкновений и приходя к несомненному выводу, что принять решение не ссориться явно недостаточно для того, чтобы и в самом деле прекратить делать это. Анализируя снова и снова, что именно заставляет её каждый раз срываться, она пришла к выводу, что здесь виноваты страхи – те самые страхи, которые он сегодня так насмешливо озвучил. Страх бунта с его стороны, страх его предательства и страх сломаться и стать покорной игрушкой в его руках.
Достав бумагу и перо, королева зажгла свечу, и стала подробно выписывать всю информацию, которую находила внутри себя касательно этих страхов. Получалось довольно много. Перечитав написанное свежим взглядом, она пришла к печальному выводу, что большая часть этих страхов вообще не имеет к Канлару никакого отношения – это были те самые страхи, которые она в своё время навоображала себе, «готовясь» к своему будущему политическому браку. И теперь, не имея здравых причин обвинять мужа, она, тем не менее, примеряла эти страхи к нему во всякую мало-мальски подходящую минуту.
«Буду ли я когда-нибудь от этого свободна?» – с тоской подумала Кая, невольно бросая взгляд на иконы в поисках поддержки.
В спустившейся ночной мгле лики икон были почти неразличимы в свете той единственной свечи, которую она зажгла для письма.
Кая в ужасе представила, что все последующие годы своего брака она так и будет в любой момент находить повод выплеснуть свой страх, порождённый в ней тем или иным историческим эпизодом, рассказом знакомых или собственным воображением.
Так и не придумав, что с этим сделать, она потянулась было к стакану – попить воды – но обнаружила отсутствие графина. Обычно тот графин, который стоял в кабинете, Кати вечером переносила в её спальню, чтобы ночью королева могла попить воды, не вставая с кровати. Но сегодня графин они благополучно разбили, а новый не принесли, так как она не хотела вмешивать слуг в их ссору, поэтому Кая осталась без воды.
Впрочем, где-то в гостиной наверняка должно что-то быть.
Вздохнув, Кая взяла свечу и отправилась на поиски.
Однако ж, далеко ей уйти не удалось: уже на пороге она благополучно споткнулась о чужие ноги и еле удержала равновесие.
– Вы что тут делаете? – раздражённо шикнула она на явно уснувшего в кресле Канлара.
Тот удивлённо проморгался, щурясь на свет свечи.
Спать в кабинете не входило в его планы, но, пока он предавался своим размышлениям и надеялся, что Кая закончит со своими и выйдет, сон его сморил.
Не иначе, как спросонья, он честно ответил:
– Вас ждал.
Королева удивилась.
Огорчилась.
Устыдилась.
– Совсем не обязательно было дожидаться меня здесь, – тихо отметила она.
Он услышал в её голосе смущение, встал и ответил:
– Да, вы правы. Простите. Пойду к себе.
– Стойте, – она взяла его за руку.
Они оба вздрогнули от этого прикосновения.
Она сделала шаг назад, увлекая его за собой.
– Ваше… – попытался воспротивиться он, но запнулся, встретившись с нею взглядом.
Она молча завела его в свою спальню, прикрыла дверь, поставила свечу на её место на столе. Вернулась к нему и слегка лукаво – в темноте не было видно, но в голосе читалось – напомнила:
– За мной остался поцелуй, ведь так?
– Вот как? – с тихим смешком наклонил он голову набок, пытаясь разглядеть её лицо. – Теперь, стало быть, я снова желанен?
Ей послышалась в его голосе обида – скорее придуманная ею, чем настоящая, – и она огорчённо переспросила:
– Я вас сильно обидела, да?
От смущения она не озвучила вторую часть своих страхов – что из-за ссоры, возможно, ему нежеланны супружеские отношения с нею, – но он по заминке в её голосе угадал её переживания и улыбнулся, вполне явственно даже на взгляд и вполне отчётливо в голосе:
– Ба! Дорогая, если бы вы могли заглянуть в мою голову, вы бы увидели не обиды, а только многочисленные картины того, как я снимаю с вас это кружевное безобразие, – кивнул он на её откровенный ночной наряд.
К его удивлению, она быстро подняла руки к завязкам – и спустя секунду кружево ночной рубашки скользнуло к её ногам.
С мягким смехом она сделала шаг к нему:
– Так кто там из нас мечтал о поцелуе русалки и охотника?..
Наутро Канлар с удивлением изучал составленный ею ночью анализ страхов.
– Впечатляет, – присвистнул он где-то на второй странице, где Кая боялась мужа, который в будущем настроит против неё детей и подобьёт их свергнуть её с престола. – Вот так фантазия, – пробормотал он на четвёртой странице, где описывался харизматичный муж, вовлекающий королеву в групповые любовные связи. – Нда, с этим будет сложно разобраться! – признал он, дочитывая пятую страницу. – Возможно, вам просто нужно больше времени, чтобы научиться доверять мне?
Кая молча ткнула пальцем в седьмую страницу, где как раз шли случаи «вот только научишься ему доверять – и тут-то он тебя и!»
Канлар с растерянным видом почесал щёку. Таких проблем он никак не ожидал. У него самого, конечно, затесалась парочка страхов, связанных с этим браком, но до полномасштабных ужасов, прописанных королевой, там явно было далеко.
– Давайте пойдём от обратного? – воодушевился вдруг идеей он, осознав, что опровергать каждый страх бесполезно и бесперспективно. – Предположим, всё самое дурное осуществится: вот он я, предатель и бунтовщик, все страхи воплотились в жизнь. Ну и что, собственно, страшного произойдёт? Арестуете меня, казните, в конце концов, и дело закрыто. Ну, пострадаете немного на почве предательства, но так ведь вы умная женщина, и сильно по предателю убиваться не станете, – резюмировал он. – И ничего страшного, видите? – попытался он ободрить её улыбкой.
Но она в ответ не улыбнулась; посмотрела строго и холодно и возразила:
– Я люблю вас.
Это было совсем не похоже на признание в любви; сухая, суровая реплика без тени тепла в тоне или во взгляде, но всё-таки он слегка вздрогнул, и сердце его ярко отозвалось на эту фразу.
Беспечно пожав плечами, он безмятежно подвёл итог:
– Так ведь тогда бояться уже поздно.
К его неожиданности, она рассмеялась.
– И в самом деле, – ответила она на его вопросительный взгляд. – Разве ж я теперь могу что-то с этим поделать?
– Это всё ваша мания всё контролировать, – объяснил он ей её собственные порывы.
Тихо улыбнувшись, она признала:
– Вы правы.
Вернувшись к листкам, он оптимистично продолжил:
– Ба, по крайней мере, я могу пообещать вам не подглядывать за тем, как вы рисуете!
Оскорблённо выпрямив спину до состояния деревянной доски, гордо подняв чело и расправив плечи, она ледяным тоном заявила:
– Никому вы не поможете, сударь, потому что вы не смеете действовать в обход моей воли! – припечатала она фразу властным и требовательным взглядом.
Сложив руки на груди, Канлар невозмутимо поправил:
– Не «сударь», а «сир».
– Что? – опешила она от такой наглости.
– «Сир», – любезно повторил он. – Вы забываете, мадам, что перед вами король-консорт.
Она заметно побледнела и закаменела. В её голове мгновенно закружились старые опасения по поводу того, стоит ли давать новоявленному супругу в руки настоящую власть, – и сейчас она с несомненной отчаянной отчётливостью понимала, что вот он, тот момент, когда её казавшееся таким мудрым решением вышло ей боком, породив рядом с нею внутреннего врага, способного причинить вред её королевству.
– Выйдите вон, – холодно потребовала она, сделав выверенный и элегантный жест рукой.
Он со злой насмешкой на лице и в голосе ответил:
– Смею напомнить, что это столь же мои покои, как и ваши, и вы не вправе мне указывать, когда их покидать.
Несколько секунд она смотрела на него странно-безразличными, рыбьими глазами, после чего тихо отметила:
– Что ж, прекрасно. Тогда уйду я.
В подкорку её подсознания было вбито вести себя в таких ситуациях сдержанно и достойно, поэтому она двинулась к выходу непринуждённо и изящно, как будто мягко летела над полом, а не делала шаги. Она казалась идеальной куклой, которую подвесили на ниточки и ведут по воздуху.
Именно эта противоестественная идеальность её движения заставила сердце Канлара сжаться. Ему захотелось окликнуть её, остановить, примириться, но его гордость горячо воспротивилась этому порыву. Он не знал и не чувствовал за собой никакой вины, и видел вину лишь в ней – в её деспотичном, эгоцентричном поведении. Ему с отчётливой несомненностью казалось, что он должен стоять твёрдо и решительно в этом конфликте, иначе, поддавшись ей, он потеряет самого себя, потеряет уважение к себе. Поэтому он только крепче сложил руки на груди и стиснул зубы, рисуя на своём лице самое отстранённое и непримиримое выражение.
Кая, которой каждый шаг давался с глубокой душевной болью, в дверях всё же остановилась и нерешительно обернулась. Суровое лицо мужа не вдохновляло на продолжение беседы. Выгнув бровь, он язвительно подтолкнул её:
– Смею вас заверить, никакие люстры нынче падать не собираются.
Она удивлённо перевела взгляд наверх, только потом вспомнила, к чему была сказана эта фраза, закусила зубами внутреннюю сторону щеки, бросила на него взгляд одновременно гневный и обиженный, повернулась к нему, раздумав уходить, и сложила руки на груди тем же жестом, что и у него.
– В самом деле, – холодно отметила она, соглашаясь с его оценкой состояния люстры. – Не поспоришь.
Он криво ухмыльнулся самым уголком рта, что, впрочем, в сочетании с холодным взглядом не выглядело ни в малейшей степени дружелюбным.
С минуту помолчав, он с некоторым сомнением в голосе добавил:
– А вот графин мог бы и упасть.
Кая скептически посмотрела на графин, который стоял вполне себе прочно, и весьма холодно откомментировала:
– Полагаю, нет.
С по-прежнему каменным и не выражающим никаких эмоций лицом Канлар небрежно смахнул графин рукой.
С грохотом тот разбился о пол, расплескав кругом воду.
Королева машинально крикнула Кати оставаться в прихожей и не беспокоиться. Король-консорт невозмутимо игнорировал тот факт, что вода подобралась к его туфлям.
С минуту Кая в недоумении смотрела на осколки, после чего сдержанно отметила:
– По правде сказать, не испытываю ни малейшего желания вас целовать.
В ответ на подобные откровения Канлар лишь хмыкнул. Ему тоже, по совести говоря, совсем не хотелось в этот момент целоваться.
– Вот как! – тем не менее, мягко удивился он. – В таком случае, я настаиваю.
Она встретилась недоумёнными глазами с его непреклонным взглядом.
Медленно сделала шаг к нему, другой, третий. Его испытующий и немного насмешливый взгляд сбивал её, и она смотрела куда-то в пустоту, в район его плеча.
Она сама не знала, почему подчиняется – возможно, потому что это «я настаиваю» напомнило ей их давнишние игры по столкновению воли на балу, и ей с несомненной отчётливостью казалось, что уйти сейчас было бы катастрофической ошибкой.
Когда она подошла уже вплотную, он неожиданно остановил её рукой и с мягкой насмешливостью сказал:
– Полно. Кажется, мы с вами уже выяснили тот факт, что я не насильник.
Резкая перемена в его интонациях обескуражила её. Она почувствовала смятение: ещё неостывший гнев смешался с болью от ссоры и отозвался в сердце горечью и обидой – не столько на него, сколько на саму себя.
– Зачем же тогда настаивали? – тихо, не глядя на него, спросила она.
Он пожал плечами и честно ответил:
– Хотел узнать, подойдёте ли.
– И что выяснили? – ещё тише и совсем уж безвыразительно поинтересовалась она.
– Да у меня просто день открытий сегодня! – ехидно и весело отозвался он. – Сегодня я узнал о себе, что, во-первых, я бунтовщик, во-вторых, планирую свергнуть вас и править самовластно, а в-третьих и в самых поразительных – оказывается, я ещё и тот человек, который способен принуждать женщин к близости, – фыркнул он. – Вы весьма лестного обо мне мнения, мадам, – насмешливо попытался поклониться он, но из-за того, что она стояла слишком близко, манёвр ему не удался.
Где-то две минуты потребовалась ей, чтобы критически подойти к собственным словам и поступкам и признать, что её сегодняшние выводы были более выражением её страхов, нежели логичной оценкой его личности.
К сожалению, чувства в этом вопросе не поспевали за разумом: она уже поняла, что была неправа, но всё еще чувствовала себя задетой, возмущённой, оскорблённой и обиженной.
Часть её размышлений отражалась на её лице – что можно было рассматривать как довод в пользу подсознательного доверия к нему – и он с нескрываемым интересом вглядывался в это отражение её внутренней жизни, более увлечённый очередной загадкой, чем ссорой.
Наконец, всё также глядя не на него, а скорее куда-то в его плечо, она медленно озвучила результат своих размышлений:
– Я слишком разгневана сейчас, чтобы иметь силы признать свою неправоту. Вы не могли бы, – вдруг на самой тяжёлой части своей фразы она посмотрела ему в глаза, – если это возможно, дать мне время побыть одной и поразмышлять?
Несколько секунд он недоумевал, потом сдержанно ответил:
– Разумеется. У вас есть столько времени, сколько вам нужно.
– Благодарю, – сделала она лёгкий реверанс и удалилась в свою спальню, оставив его в полном недоумении.
В применении к королеве регламент даже те реверансы, которые являются фигурами танцев, обязывал трансформировать в лёгкий благосклонный наклон головы.
Ему потребовалось три минуты, чтобы осознать, что она, не имея в себе сил и достаточных чувств для извинений, попыталась, по крайней мере, сгладить свои обвинения и претензии этим странным жестом.
Когда же, вдогонку к этому, он осознал, что в своей жизни она кланялась только и исключительно своему отцу, королю, он неудержимо и сокрушительно покраснел от стыда. Хотя его гордость и призывала его отстаивать свою независимость, он никогда не претендовал на почести, равные королевским, и в какой-то момент этот жест показался ему унизительным для неё.
По правде сказать, он на ровным месте навыдумывал несуществующих проблем; но в контексте их ссоры ему стало казаться, что он только тем и занимался, что давил на неё – давил, давил, и продавил ажно до этого несчастного реверанса.
Однако дверь в её спальню была закрыта, и он не посчитал возможным тревожить Каю после того, как она сама запросила время побыть одной. Поэтому ему оставалось только сесть и погрузиться в пучины самообвинений и недовольства своим поведением в сложившейся ситуации.
Что касается Каи, должны признать, ей и в голову не пришло обвинить мужа в каком-то мифическом продавливании – наоборот, чем больше она размышляла, тем яснее понимала, что это она снова пыталась подавлять его и подчинять своей королевской воле. И она даже не заметила этот треклятый реверанс. Он вышел у неё машинально, как знак признательности за то, что он не ждёт от неё немедленных извинений и предоставляет ей право разбираться в своих переживаниях, не усугубляя их ссору такой отсрочкой объяснений.
Конечно, ни о каком сне сегодня не могло быть и речи – она слишком погрузилась в свои переживания и их анализ, привлекая к этой ссоре материалы прошлых столкновений и приходя к несомненному выводу, что принять решение не ссориться явно недостаточно для того, чтобы и в самом деле прекратить делать это. Анализируя снова и снова, что именно заставляет её каждый раз срываться, она пришла к выводу, что здесь виноваты страхи – те самые страхи, которые он сегодня так насмешливо озвучил. Страх бунта с его стороны, страх его предательства и страх сломаться и стать покорной игрушкой в его руках.
Достав бумагу и перо, королева зажгла свечу, и стала подробно выписывать всю информацию, которую находила внутри себя касательно этих страхов. Получалось довольно много. Перечитав написанное свежим взглядом, она пришла к печальному выводу, что большая часть этих страхов вообще не имеет к Канлару никакого отношения – это были те самые страхи, которые она в своё время навоображала себе, «готовясь» к своему будущему политическому браку. И теперь, не имея здравых причин обвинять мужа, она, тем не менее, примеряла эти страхи к нему во всякую мало-мальски подходящую минуту.
«Буду ли я когда-нибудь от этого свободна?» – с тоской подумала Кая, невольно бросая взгляд на иконы в поисках поддержки.
В спустившейся ночной мгле лики икон были почти неразличимы в свете той единственной свечи, которую она зажгла для письма.
Кая в ужасе представила, что все последующие годы своего брака она так и будет в любой момент находить повод выплеснуть свой страх, порождённый в ней тем или иным историческим эпизодом, рассказом знакомых или собственным воображением.
Так и не придумав, что с этим сделать, она потянулась было к стакану – попить воды – но обнаружила отсутствие графина. Обычно тот графин, который стоял в кабинете, Кати вечером переносила в её спальню, чтобы ночью королева могла попить воды, не вставая с кровати. Но сегодня графин они благополучно разбили, а новый не принесли, так как она не хотела вмешивать слуг в их ссору, поэтому Кая осталась без воды.
Впрочем, где-то в гостиной наверняка должно что-то быть.
Вздохнув, Кая взяла свечу и отправилась на поиски.
Однако ж, далеко ей уйти не удалось: уже на пороге она благополучно споткнулась о чужие ноги и еле удержала равновесие.
– Вы что тут делаете? – раздражённо шикнула она на явно уснувшего в кресле Канлара.
Тот удивлённо проморгался, щурясь на свет свечи.
Спать в кабинете не входило в его планы, но, пока он предавался своим размышлениям и надеялся, что Кая закончит со своими и выйдет, сон его сморил.
Не иначе, как спросонья, он честно ответил:
– Вас ждал.
Королева удивилась.
Огорчилась.
Устыдилась.
– Совсем не обязательно было дожидаться меня здесь, – тихо отметила она.
Он услышал в её голосе смущение, встал и ответил:
– Да, вы правы. Простите. Пойду к себе.
– Стойте, – она взяла его за руку.
Они оба вздрогнули от этого прикосновения.
Она сделала шаг назад, увлекая его за собой.
– Ваше… – попытался воспротивиться он, но запнулся, встретившись с нею взглядом.
Она молча завела его в свою спальню, прикрыла дверь, поставила свечу на её место на столе. Вернулась к нему и слегка лукаво – в темноте не было видно, но в голосе читалось – напомнила:
– За мной остался поцелуй, ведь так?
– Вот как? – с тихим смешком наклонил он голову набок, пытаясь разглядеть её лицо. – Теперь, стало быть, я снова желанен?
Ей послышалась в его голосе обида – скорее придуманная ею, чем настоящая, – и она огорчённо переспросила:
– Я вас сильно обидела, да?
От смущения она не озвучила вторую часть своих страхов – что из-за ссоры, возможно, ему нежеланны супружеские отношения с нею, – но он по заминке в её голосе угадал её переживания и улыбнулся, вполне явственно даже на взгляд и вполне отчётливо в голосе:
– Ба! Дорогая, если бы вы могли заглянуть в мою голову, вы бы увидели не обиды, а только многочисленные картины того, как я снимаю с вас это кружевное безобразие, – кивнул он на её откровенный ночной наряд.
К его удивлению, она быстро подняла руки к завязкам – и спустя секунду кружево ночной рубашки скользнуло к её ногам.
С мягким смехом она сделала шаг к нему:
– Так кто там из нас мечтал о поцелуе русалки и охотника?..
Глава девятнадцатая
Наутро Канлар с удивлением изучал составленный ею ночью анализ страхов.
– Впечатляет, – присвистнул он где-то на второй странице, где Кая боялась мужа, который в будущем настроит против неё детей и подобьёт их свергнуть её с престола. – Вот так фантазия, – пробормотал он на четвёртой странице, где описывался харизматичный муж, вовлекающий королеву в групповые любовные связи. – Нда, с этим будет сложно разобраться! – признал он, дочитывая пятую страницу. – Возможно, вам просто нужно больше времени, чтобы научиться доверять мне?
Кая молча ткнула пальцем в седьмую страницу, где как раз шли случаи «вот только научишься ему доверять – и тут-то он тебя и!»
Канлар с растерянным видом почесал щёку. Таких проблем он никак не ожидал. У него самого, конечно, затесалась парочка страхов, связанных с этим браком, но до полномасштабных ужасов, прописанных королевой, там явно было далеко.
– Давайте пойдём от обратного? – воодушевился вдруг идеей он, осознав, что опровергать каждый страх бесполезно и бесперспективно. – Предположим, всё самое дурное осуществится: вот он я, предатель и бунтовщик, все страхи воплотились в жизнь. Ну и что, собственно, страшного произойдёт? Арестуете меня, казните, в конце концов, и дело закрыто. Ну, пострадаете немного на почве предательства, но так ведь вы умная женщина, и сильно по предателю убиваться не станете, – резюмировал он. – И ничего страшного, видите? – попытался он ободрить её улыбкой.
Но она в ответ не улыбнулась; посмотрела строго и холодно и возразила:
– Я люблю вас.
Это было совсем не похоже на признание в любви; сухая, суровая реплика без тени тепла в тоне или во взгляде, но всё-таки он слегка вздрогнул, и сердце его ярко отозвалось на эту фразу.
Беспечно пожав плечами, он безмятежно подвёл итог:
– Так ведь тогда бояться уже поздно.
К его неожиданности, она рассмеялась.
– И в самом деле, – ответила она на его вопросительный взгляд. – Разве ж я теперь могу что-то с этим поделать?
– Это всё ваша мания всё контролировать, – объяснил он ей её собственные порывы.
Тихо улыбнувшись, она признала:
– Вы правы.
Вернувшись к листкам, он оптимистично продолжил:
– Ба, по крайней мере, я могу пообещать вам не подглядывать за тем, как вы рисуете!
