Мужчина, сидевший возле нее, встал и на его место присел другой – в белом халате, потрогав ее лоб.
– Как вы себя чувствуете? У вас была высокая температура, возможно, из-за нервного срыва, а может, еще какая другая причина. Беречь нужно себя, так что желаю вам скорейшего выздоровления.
– А можно я вам кое-что пожелаю.
Доктор удивленно посмотрел на женщину и с ухмылкой кивнул в знак одобрения.
– Вы меня простите, доктор, только утянет сущность вас в свой зеленый омут, все разрушит.
– Это вы о чем сейчас?
Он взял Светкину руку и стал слушать пульс, убедившись, что пульс в норме, потрогал ее лоб и с непониманием посмотрел на нее.
– Доктор, не переживайте за меня, мне уже легче, а вот вам неимоверно хочется выпить.
Светка видела, как сущность сзади доктора вот уже четыре раза поднимала руку и, запрокинув голову, имитировала глотание, а затем блаженно качалась из стороны в сторону.
– Погубит она вас, уничтожит все: любовь, семью, счастье. Вы потеряете работу, у вас заведутся новые друзья, потому что у нее одно лишь желание – насладиться вашим пороком, а может, она и толкает вас к этому пороку. Желание ее велико, хочет высосать вас до самого дна, опустошить и превратить в управляемую ей оболочку. А почему оболочку, да потому что ничего человеческого в вас больше не останется. Не думайте, что у меня бред, мне вдруг стало вас жалко, а может, та чаша, которую мне с недавнего времени приходится нести, слишком тяжела и хочется скинуть с плеч непосильную ношу. Простите меня, я не должна была так поступать, даже не имела никакого права на такую речь. Больно и тяжко на душе, поэтому и раскидываю свой яд и обижаю ни в чем не повинных людей. Забудьте обо всем, что я только что говорила. Живите как жили, потому что очень мало людей, которые вырываются из этого плена. Если смотреть на спившихся людей, да и не только на них, а на тех, кто имеет другие пороки, то приходит понимание того, что никто из них не замечает, в какую бездну они погружаются. Слишком манящий и дурманящий соблазн, перед которым трудно устоять. Слишком сильно нужно любить жизнь и дорожить ею, а осознать, куда ведет тебя эта дорога, сможет не каждый. Простите меня еще раз, доктор, какой-то сумбур в голове, да и не смотрите на меня так, психушку тоже, прошу, не вызывайте.
– Да я и не собирался. Что, и правда видите? Экстрасенс, что ли?
– Вижу, только видят ли экстрасенсы то, что вижу я – не знаю, да если честно, и знать не хочу. Устала я, спать хочется, вы меня простите.
Светка натянула одеяло до самой головы и закрыла глаза.
Виктор постоял еще какое-то время, смотря на уже спящую пациентку, и переосмысливал услышанное. Можно было, конечно, все, что сказала больная, назвать осложнением после высокой температуры. Да только права была эта женщина, на все сто процентов – права. Выпить хотелось неимоверно, и продолжается это уже бог знает какое время. И с работы его уже перевели. Был ведь отличным хирургом, а теперь вот на скорой работает, и тут его терпят только потому, что врачей не хватает. Он повернулся и посмотрел на стоящего рядом мужчину с тревогой в глазах.
– Я не совсем понял, о чем это она сейчас говорила.
«А тебе и ни к чему знать», – подумал он.
– Бывают осложнения после высокой температуры, может, книжек начиталась каких, женщины такие слабые существа, вот и перемешалось все в голове, а после такой температуры немудрено. Я оставлю вам свой номер телефона, в случае непредвиденных обстоятельств, звоните.
Он взял свой чемоданчик и направился к выходу.
Было видно, что мужчине совсем не хотелось оставаться одному с больной женщиной, да еще незнакомой, но помимо этого у него еще была капризная мать.
– Вы бы не могли еще раз перед уходом осмотреть мою мать.
Доктор повернулся, с вниманием посмотрел на мужчину, с виду здоровый сильный мужик и годов уже за пятьдесят, а мать боится, будто мальчик.
– Хорошо, пройдемте.
Они остановились у двери ее комнаты и робко постучали, услышали хрипловатый голос.
– Проходите.
Войдя, Виктор поставил свой чемодан на стол, открыл его и стал внимательно рассматривать имеющееся препараты.
Бабка зло выкрикнула.
– Долго рыться будешь в своем чемодане! Давай выкладывай, что там с моей квартиранткой?!
Доктор подскочил от неожиданности и промолчал.
«Вот это бабушка! Вот это жизненная сила! Только что еле говорила. Вот хитрая мегера!»
– Да все будет хорошо с вашей квартиранткой, нервное перенапряжение, организм ослаб вот и борется таким способом с навалившейся проблемой.
А про себя подумал:
«Мало ей проблем, так еще ты со своим вредным характером, издеваешься, наверное, как можешь, а ответить она, бедная, тебе не может».
– Вот дура! Нашла, за что переживать! Подумаешь, развод! Я вот совсем молодая развелась и не разу не пожалела, и сына сама на ноги поставила, выучила. Он этот, как его, – замолчала она и посмотрела на сына, ища у того поддержку, чтобы вспомнить незнакомое сложное слово.
– Предприниматель, мам.
– Во-во, предприниматель, вроде слово простое, а вот оказия – никак не запомню.
– Глицин можно принимать для памяти.
– Таблетки, что ли?
– Совершенно безобидные, студенты пачками употребляют, чтобы память лучше была.
– На память я не жалуюсь, я тебе могу припомнить, что было в восьмидесятых годах, как мы все переживали, когда Брежнев умер, думали, война начнется. Славу богу, обошлось… или вот…
Она не успела договорить, доктор ее прервал.
– Раз у вас больше жалоб нет, тогда я вас покидаю, меня еще пациенты ждут.
Он развернулся и быстро вышел из комнаты, ему не хотелось слушать грубую склочную старуху.
За ним вышел ее сын, в коридоре у двери он вытащил из кармана тысячную купюру, протянул. Виктор молча взял, сунул в карман и вышел из квартиры, но на пороге остановился:
– Если что, звоните, у меня два дня выходных.
Он повернулся и зашагал по лестнице, в кармане у него была тысячная купюра, на хороший коньячок хватит.
Он вспомнил, как все начиналось с этих коньячков, люди благодарили за проделанные им операции. За то, что живы и нет больше мучительной боли, сколько их было – уже и не вспомнить, но почти каждый старался отблагодарить. Благодарили и уходили домой, в свои семьи, и он уходил с бутылочкой коньячка, сначала выпивал за ужином, всего-то ничего, стопочку, а потом и сам не заметил, как эти стопочки переросли в бутылочки. И теперь нет любимой работы, нет счастливой семьи, хотя Милка, молодец, до сих пор не бросила, только смотрит с болью в глазах и плачет, закрывшись в ванной. Все это он видел и понимал, но ничего не мог поделать с собой, какая-то неведомая сила тащила его в водочный отдел, и он каждый раз после попойки зарекался, но на следующий день не мог остановиться. Весь день ругал себя и каждый раз говорил: «Хватит, с сегодняшнего дня ни капли в рот».
Но к вечеру все обещания, данные себе, забывались. Внутри горело, и он бежал быстрей домой, представляя, как сядет за стол и терпкая жидкость, растекаясь, будет обжигать горло, доставляя блаженство и радость.
Почему-то только после слов этой женщины пришло осознание, во что он превратился. Да только все равно выпить хотелось неимоверно. Мысли кружили хороводом и были только об одном – быстрей, быстрей в магазин, к заветному коньяку. От понимания того, что с ним происходит, и от раздирающей борьбы в душе, захотелось закричать во все горло. Он остановился у выхода, прислонился лбом к холодной двери, руки слегка дрожали.
«А может, все, что сказала эта больная – просто бред. Ну да, вот я дурак, конечно, бред – бред больной пациентки. Вот я идиот, нашел чему верить».
И он опять чуть не закричал от внутренней борьбы, которая раздирала его, потому что какая-то часть его верила в то, что ему сказали, и эта часть теперь не будет давать ему покоя. Он нажал на кнопку в дверях и вышел на улицу, холодный ветер ударил в лицо, а он ничего не замечал. Мысли путались, он прошел к машине скорой помощи, открыл дверь и сел рядом с водителем.
– Чего-то ты долго, Петрович, сложный случай?
Он посмотрел пустыми глазами на водителя и невразумительно пробормотал:
– Да, сложный.
Затем замолчал и уставился в стекло.
Водитель пожал плечами, завел машину, и они поехали. Всю дорогу Саныч поглядывал на тихо сидевшего доктора. Торопиться было уже некуда, смена их закончилась. Он притормозил у магазина,
– Виктор Петрович, ну ты как сегодня? – спросил, намекая на очередную бутылку.
Виктор посмотрел на него глазами, полными боли.
– Нет, Сан Саныч, сегодня я домой.
Тот удивленно посмотрел, пожал плечами и тронулся дальше. Машина остановилась у старого кирпичного дома.
– Все, Петрович, приехали.
Виктор открыл дверцу кабины, что-то пробормотал и, ссутулившись, пошел к дому.
Шофер почесал голову, смотря удивленно вслед уходящему доктору, пока тот не скрылся в подъезде.
– Чего это с ним? Ничего не понимаю? Ай! – махнул он рукой, как бы прогоняя от себя ненужные проблемы, завел машину и поехал.
Виктор не спеша поднимался по ступенькам. Сколько раз за всю свою жизнь он прыгал, бегал, ходил по этим ступенькам, он их не замечал, они были чем-то обыденным. Но сегодня он различал каждый скол, каждую трещинку на очередной ступеньке. Вот так и жизнь со своими взлетами и падениями, сделал верный шаг – оказался на одной ступеньке выше, оступился, шаг вниз. Только он в своей жизни медленно спускался, сам не замечая того, что остановился на самой последней ступеньке.
Вынув ключи из кармана, открыл дверь, но его никто не вышел встречать.
«А ведь было когда-то… выбегали все домочадцы, обнимали и радовались моему возвращению. Жена целовала в щеку и говорила – мой руки и за стол. А сын и дочка висели на мне и не давали сделать шагу. Тогда я их подхватывал, нес на диван, прижимал и щекотал, дети смеялись и пытались выбраться. Куда все делось? Счастье такое хрупкое – как женщина, обидишь, и упадет в сердце капля боли. А как же сердце любимой Милки, и ведь до сих пор не ушла. Неужели любит? Очень хочется верить, что любит. Мне нужна ее любовь, она мне просто необходима – как воздух. Во, Витек неужели еще не все пропил? Неужели еще осталось что-то человеческое?»
Он прошел на кухню, Милка сидела, проверяя тетради – она работала учителем химии в школе.
«С недавнего времени она перебралась на кухню. Веронике уже десять лет, Игорю пятнадцать, они сейчас сидят по разным комнатам и тоже учат уроки. В двушке совсем мало места, а я ничего не сделал, чтобы им жилось лучше. Я их просто вычеркнул из своей жизни, заменив другим другом – веселым, а иногда и печальным. Были моменты, когда, напившись, сидел и лил слезы – жалел себя».
Стало стыдно. Виктор присел за стол и стал смотреть на жену.
«Скоро сорок, а она ни капли не изменилась, такая же красивая и любимая».
Любил он Милку до безумия, и эта любовь никуда не ушла, а все так же горит внутри огнем. Никто ему не нужен был, кроме нее, сколько баб пыталось затащить его в постель, да только он никого не желал, кроме нее. Самой дорогой, самой любимой, самой необыкновенной женщиной на свете была она для него.
Мила на мгновение замерла, но головы не подняла, а продолжила дальше смотреть в тетрадь.
«Ждет, что сейчас возьму стопку, достану из холодильника закуску, отодвину рукой все ее тетрадки и, как ни в чем не бывало, сяду за стол и буду пить».
От слова «пить» слегка задрожали пальцы, неимоверно выкрутило нутро, все ныло и требовало лишь одного маленького глотка, всего лишь одного. Он сжал кулаки, захотелось закричать. Его всего ломало.
«Боже мой, во что я превратился? Нет сил больше терпеть эту раздирающую борьбу. Я не могу больше! Надо было купить хотя бы маленькую бутылочку коньяка. Совсем чуть-чуть, чтобы унять эту дрожь».
Виктор уже приподнялся, чтобы пойти в магазин, но на кухню зашел сын.
– Мам у меня кроссовки совсем разорвались, перед ребятами стыдно.
Мила оторвалась от тетрадки, посмотрела глазами, полными боли, на сына.
– Хорошо, пойду у тети Маруси займу. Чем только отдавать буду?
Они вели разговор между собой, совершенно не обращая внимания на Виктора, как будто его совсем не было сейчас в этом месте и в этот миг.
«С тобой не хотят разговаривать, тебя просто не замечают – ты пустое место. Ты все сделал своими руками. Нет, не руками, глоткой»
Стало горько от собственных мыслей. Он залез в карман, вынул зарплатную карту, на счете еще оставалось десять тысяч, остальное он пропил, положил на тетрадь.
– Десять тысяч хватит на кроссовки?
– Мне тоже сменка в школу нужна, – громко сказала Люба, она стояла за спиной Кольки, а на глаза навернулись большие капли слез. – Туфли прошлогодние малы стали и девчонки смеются, – не выдержала девочка натиска обиды и стыда, по ее щекам покатились слезы горечи.
«Смотри, это все сделал ты, своей слабостью, своим безволием – ты не мужик, ты тряпка. Жил в свое удовольствие, все пропивал, ни думал ни о ком. Нет, думал. Все мысли были только о сладкой и терпкой веселящей жидкости».
На некоторое время повисла пауза, Милка перевела взгляд с детей на зарплатную карту, но брать ее не спешила. О чем она думала в тот момент – несложно было догадаться. Денег от мужа она не видела уже давно, а тут сам зарплатную карту отдал. А что будет, когда он напьется?
Она подняла на него свои большие, полные переживаний голубые глаза, затем быстро осмотрела стол и посмотрела ему в лицо. Лицо человека, с которым прожила почти двадцать лет и который на ее глазах скатывался вниз. И ничего – ни уговоры, ни слезы, ни просьба на коленях бросить пить, не помогли. Она смотрела и не понимала.
«Не похоже, чтобы был пьяным, и бутылку на стол не поставил – ждет? Только чего? Может, детей постыдился? Так раньше не стеснялся. Может, болит что-то и скрывает?»
Не зная, что думать, она спросила:
– У тебя все в порядке?
Он хотел ей крикнуть: «Нет, не все у меня в порядке, я держусь из последних сил!» – но не крикнул, а улыбнулся вымученно.
– Я голоден. Покормишь?
Она боялась пошевелиться и не сводила с него глаз, все еще не веря в то, что видит. Наконец, опомнившись, подхватилась со стула.
– Суп с вермишелью будешь?
– Суп. Буду.
Виктор улыбнулся.
Мила схватила ковшик, налила две поварешки прозрачной жидкости.
– Пап, а у тебя еще деньги есть?
Люба уже оказалась возле отца и ждала ответа со всей своей детской непосредственностью.
Он улыбнулся, глядя на нее, забылся сразу внутренний мучительный голод. Было радостно и тепло смотреть на эту милую, запачканную чернилами рожицу. Сразу вспомнил, какой она была маленькой и крикливой, когда ее привезли из роддома. Родилась недоношенной, всего два с лишним кило, поэтому каждые два часа требовала свою порцию молока. Надо же, совсем не заметил, как она выросла.
Милка тут же строго сказала:
– Как тебе не стыдно, с такими вопросами приставать к отцу.
Люба тут же надула губы, сморщила свой курносый носик, собираясь расплакаться.
Виктор улыбнулся, погладил дочь по голове.
– А на что тебе деньги?
– Суп надоел, были бы деньги, тогда мама сосисок бы много купила.
– Люба! Сейчас же прекрати! – выкрикнула Милка, и на нее это было непохоже, потому что голос на детей она никогда не повышала. Поняв, что ведет себя неподобающим образом, села на стул, закрыла лицо ладонями и расплакалась. Если б только они знали, как она устала, если б только они знали.
– Как вы себя чувствуете? У вас была высокая температура, возможно, из-за нервного срыва, а может, еще какая другая причина. Беречь нужно себя, так что желаю вам скорейшего выздоровления.
– А можно я вам кое-что пожелаю.
Доктор удивленно посмотрел на женщину и с ухмылкой кивнул в знак одобрения.
– Вы меня простите, доктор, только утянет сущность вас в свой зеленый омут, все разрушит.
– Это вы о чем сейчас?
Он взял Светкину руку и стал слушать пульс, убедившись, что пульс в норме, потрогал ее лоб и с непониманием посмотрел на нее.
– Доктор, не переживайте за меня, мне уже легче, а вот вам неимоверно хочется выпить.
Светка видела, как сущность сзади доктора вот уже четыре раза поднимала руку и, запрокинув голову, имитировала глотание, а затем блаженно качалась из стороны в сторону.
– Погубит она вас, уничтожит все: любовь, семью, счастье. Вы потеряете работу, у вас заведутся новые друзья, потому что у нее одно лишь желание – насладиться вашим пороком, а может, она и толкает вас к этому пороку. Желание ее велико, хочет высосать вас до самого дна, опустошить и превратить в управляемую ей оболочку. А почему оболочку, да потому что ничего человеческого в вас больше не останется. Не думайте, что у меня бред, мне вдруг стало вас жалко, а может, та чаша, которую мне с недавнего времени приходится нести, слишком тяжела и хочется скинуть с плеч непосильную ношу. Простите меня, я не должна была так поступать, даже не имела никакого права на такую речь. Больно и тяжко на душе, поэтому и раскидываю свой яд и обижаю ни в чем не повинных людей. Забудьте обо всем, что я только что говорила. Живите как жили, потому что очень мало людей, которые вырываются из этого плена. Если смотреть на спившихся людей, да и не только на них, а на тех, кто имеет другие пороки, то приходит понимание того, что никто из них не замечает, в какую бездну они погружаются. Слишком манящий и дурманящий соблазн, перед которым трудно устоять. Слишком сильно нужно любить жизнь и дорожить ею, а осознать, куда ведет тебя эта дорога, сможет не каждый. Простите меня еще раз, доктор, какой-то сумбур в голове, да и не смотрите на меня так, психушку тоже, прошу, не вызывайте.
– Да я и не собирался. Что, и правда видите? Экстрасенс, что ли?
– Вижу, только видят ли экстрасенсы то, что вижу я – не знаю, да если честно, и знать не хочу. Устала я, спать хочется, вы меня простите.
Светка натянула одеяло до самой головы и закрыла глаза.
Виктор постоял еще какое-то время, смотря на уже спящую пациентку, и переосмысливал услышанное. Можно было, конечно, все, что сказала больная, назвать осложнением после высокой температуры. Да только права была эта женщина, на все сто процентов – права. Выпить хотелось неимоверно, и продолжается это уже бог знает какое время. И с работы его уже перевели. Был ведь отличным хирургом, а теперь вот на скорой работает, и тут его терпят только потому, что врачей не хватает. Он повернулся и посмотрел на стоящего рядом мужчину с тревогой в глазах.
– Я не совсем понял, о чем это она сейчас говорила.
«А тебе и ни к чему знать», – подумал он.
– Бывают осложнения после высокой температуры, может, книжек начиталась каких, женщины такие слабые существа, вот и перемешалось все в голове, а после такой температуры немудрено. Я оставлю вам свой номер телефона, в случае непредвиденных обстоятельств, звоните.
Он взял свой чемоданчик и направился к выходу.
Было видно, что мужчине совсем не хотелось оставаться одному с больной женщиной, да еще незнакомой, но помимо этого у него еще была капризная мать.
– Вы бы не могли еще раз перед уходом осмотреть мою мать.
Доктор повернулся, с вниманием посмотрел на мужчину, с виду здоровый сильный мужик и годов уже за пятьдесят, а мать боится, будто мальчик.
– Хорошо, пройдемте.
Они остановились у двери ее комнаты и робко постучали, услышали хрипловатый голос.
– Проходите.
Войдя, Виктор поставил свой чемодан на стол, открыл его и стал внимательно рассматривать имеющееся препараты.
Бабка зло выкрикнула.
– Долго рыться будешь в своем чемодане! Давай выкладывай, что там с моей квартиранткой?!
Доктор подскочил от неожиданности и промолчал.
«Вот это бабушка! Вот это жизненная сила! Только что еле говорила. Вот хитрая мегера!»
– Да все будет хорошо с вашей квартиранткой, нервное перенапряжение, организм ослаб вот и борется таким способом с навалившейся проблемой.
А про себя подумал:
«Мало ей проблем, так еще ты со своим вредным характером, издеваешься, наверное, как можешь, а ответить она, бедная, тебе не может».
– Вот дура! Нашла, за что переживать! Подумаешь, развод! Я вот совсем молодая развелась и не разу не пожалела, и сына сама на ноги поставила, выучила. Он этот, как его, – замолчала она и посмотрела на сына, ища у того поддержку, чтобы вспомнить незнакомое сложное слово.
– Предприниматель, мам.
– Во-во, предприниматель, вроде слово простое, а вот оказия – никак не запомню.
– Глицин можно принимать для памяти.
– Таблетки, что ли?
– Совершенно безобидные, студенты пачками употребляют, чтобы память лучше была.
– На память я не жалуюсь, я тебе могу припомнить, что было в восьмидесятых годах, как мы все переживали, когда Брежнев умер, думали, война начнется. Славу богу, обошлось… или вот…
Она не успела договорить, доктор ее прервал.
– Раз у вас больше жалоб нет, тогда я вас покидаю, меня еще пациенты ждут.
Он развернулся и быстро вышел из комнаты, ему не хотелось слушать грубую склочную старуху.
За ним вышел ее сын, в коридоре у двери он вытащил из кармана тысячную купюру, протянул. Виктор молча взял, сунул в карман и вышел из квартиры, но на пороге остановился:
– Если что, звоните, у меня два дня выходных.
Он повернулся и зашагал по лестнице, в кармане у него была тысячная купюра, на хороший коньячок хватит.
Он вспомнил, как все начиналось с этих коньячков, люди благодарили за проделанные им операции. За то, что живы и нет больше мучительной боли, сколько их было – уже и не вспомнить, но почти каждый старался отблагодарить. Благодарили и уходили домой, в свои семьи, и он уходил с бутылочкой коньячка, сначала выпивал за ужином, всего-то ничего, стопочку, а потом и сам не заметил, как эти стопочки переросли в бутылочки. И теперь нет любимой работы, нет счастливой семьи, хотя Милка, молодец, до сих пор не бросила, только смотрит с болью в глазах и плачет, закрывшись в ванной. Все это он видел и понимал, но ничего не мог поделать с собой, какая-то неведомая сила тащила его в водочный отдел, и он каждый раз после попойки зарекался, но на следующий день не мог остановиться. Весь день ругал себя и каждый раз говорил: «Хватит, с сегодняшнего дня ни капли в рот».
Но к вечеру все обещания, данные себе, забывались. Внутри горело, и он бежал быстрей домой, представляя, как сядет за стол и терпкая жидкость, растекаясь, будет обжигать горло, доставляя блаженство и радость.
Почему-то только после слов этой женщины пришло осознание, во что он превратился. Да только все равно выпить хотелось неимоверно. Мысли кружили хороводом и были только об одном – быстрей, быстрей в магазин, к заветному коньяку. От понимания того, что с ним происходит, и от раздирающей борьбы в душе, захотелось закричать во все горло. Он остановился у выхода, прислонился лбом к холодной двери, руки слегка дрожали.
«А может, все, что сказала эта больная – просто бред. Ну да, вот я дурак, конечно, бред – бред больной пациентки. Вот я идиот, нашел чему верить».
И он опять чуть не закричал от внутренней борьбы, которая раздирала его, потому что какая-то часть его верила в то, что ему сказали, и эта часть теперь не будет давать ему покоя. Он нажал на кнопку в дверях и вышел на улицу, холодный ветер ударил в лицо, а он ничего не замечал. Мысли путались, он прошел к машине скорой помощи, открыл дверь и сел рядом с водителем.
– Чего-то ты долго, Петрович, сложный случай?
Он посмотрел пустыми глазами на водителя и невразумительно пробормотал:
– Да, сложный.
Затем замолчал и уставился в стекло.
Водитель пожал плечами, завел машину, и они поехали. Всю дорогу Саныч поглядывал на тихо сидевшего доктора. Торопиться было уже некуда, смена их закончилась. Он притормозил у магазина,
– Виктор Петрович, ну ты как сегодня? – спросил, намекая на очередную бутылку.
Виктор посмотрел на него глазами, полными боли.
– Нет, Сан Саныч, сегодня я домой.
Тот удивленно посмотрел, пожал плечами и тронулся дальше. Машина остановилась у старого кирпичного дома.
– Все, Петрович, приехали.
Виктор открыл дверцу кабины, что-то пробормотал и, ссутулившись, пошел к дому.
Шофер почесал голову, смотря удивленно вслед уходящему доктору, пока тот не скрылся в подъезде.
– Чего это с ним? Ничего не понимаю? Ай! – махнул он рукой, как бы прогоняя от себя ненужные проблемы, завел машину и поехал.
Виктор не спеша поднимался по ступенькам. Сколько раз за всю свою жизнь он прыгал, бегал, ходил по этим ступенькам, он их не замечал, они были чем-то обыденным. Но сегодня он различал каждый скол, каждую трещинку на очередной ступеньке. Вот так и жизнь со своими взлетами и падениями, сделал верный шаг – оказался на одной ступеньке выше, оступился, шаг вниз. Только он в своей жизни медленно спускался, сам не замечая того, что остановился на самой последней ступеньке.
Вынув ключи из кармана, открыл дверь, но его никто не вышел встречать.
«А ведь было когда-то… выбегали все домочадцы, обнимали и радовались моему возвращению. Жена целовала в щеку и говорила – мой руки и за стол. А сын и дочка висели на мне и не давали сделать шагу. Тогда я их подхватывал, нес на диван, прижимал и щекотал, дети смеялись и пытались выбраться. Куда все делось? Счастье такое хрупкое – как женщина, обидишь, и упадет в сердце капля боли. А как же сердце любимой Милки, и ведь до сих пор не ушла. Неужели любит? Очень хочется верить, что любит. Мне нужна ее любовь, она мне просто необходима – как воздух. Во, Витек неужели еще не все пропил? Неужели еще осталось что-то человеческое?»
Он прошел на кухню, Милка сидела, проверяя тетради – она работала учителем химии в школе.
«С недавнего времени она перебралась на кухню. Веронике уже десять лет, Игорю пятнадцать, они сейчас сидят по разным комнатам и тоже учат уроки. В двушке совсем мало места, а я ничего не сделал, чтобы им жилось лучше. Я их просто вычеркнул из своей жизни, заменив другим другом – веселым, а иногда и печальным. Были моменты, когда, напившись, сидел и лил слезы – жалел себя».
Стало стыдно. Виктор присел за стол и стал смотреть на жену.
«Скоро сорок, а она ни капли не изменилась, такая же красивая и любимая».
Любил он Милку до безумия, и эта любовь никуда не ушла, а все так же горит внутри огнем. Никто ему не нужен был, кроме нее, сколько баб пыталось затащить его в постель, да только он никого не желал, кроме нее. Самой дорогой, самой любимой, самой необыкновенной женщиной на свете была она для него.
Мила на мгновение замерла, но головы не подняла, а продолжила дальше смотреть в тетрадь.
«Ждет, что сейчас возьму стопку, достану из холодильника закуску, отодвину рукой все ее тетрадки и, как ни в чем не бывало, сяду за стол и буду пить».
От слова «пить» слегка задрожали пальцы, неимоверно выкрутило нутро, все ныло и требовало лишь одного маленького глотка, всего лишь одного. Он сжал кулаки, захотелось закричать. Его всего ломало.
«Боже мой, во что я превратился? Нет сил больше терпеть эту раздирающую борьбу. Я не могу больше! Надо было купить хотя бы маленькую бутылочку коньяка. Совсем чуть-чуть, чтобы унять эту дрожь».
Виктор уже приподнялся, чтобы пойти в магазин, но на кухню зашел сын.
– Мам у меня кроссовки совсем разорвались, перед ребятами стыдно.
Мила оторвалась от тетрадки, посмотрела глазами, полными боли, на сына.
– Хорошо, пойду у тети Маруси займу. Чем только отдавать буду?
Они вели разговор между собой, совершенно не обращая внимания на Виктора, как будто его совсем не было сейчас в этом месте и в этот миг.
«С тобой не хотят разговаривать, тебя просто не замечают – ты пустое место. Ты все сделал своими руками. Нет, не руками, глоткой»
Стало горько от собственных мыслей. Он залез в карман, вынул зарплатную карту, на счете еще оставалось десять тысяч, остальное он пропил, положил на тетрадь.
– Десять тысяч хватит на кроссовки?
– Мне тоже сменка в школу нужна, – громко сказала Люба, она стояла за спиной Кольки, а на глаза навернулись большие капли слез. – Туфли прошлогодние малы стали и девчонки смеются, – не выдержала девочка натиска обиды и стыда, по ее щекам покатились слезы горечи.
«Смотри, это все сделал ты, своей слабостью, своим безволием – ты не мужик, ты тряпка. Жил в свое удовольствие, все пропивал, ни думал ни о ком. Нет, думал. Все мысли были только о сладкой и терпкой веселящей жидкости».
На некоторое время повисла пауза, Милка перевела взгляд с детей на зарплатную карту, но брать ее не спешила. О чем она думала в тот момент – несложно было догадаться. Денег от мужа она не видела уже давно, а тут сам зарплатную карту отдал. А что будет, когда он напьется?
Она подняла на него свои большие, полные переживаний голубые глаза, затем быстро осмотрела стол и посмотрела ему в лицо. Лицо человека, с которым прожила почти двадцать лет и который на ее глазах скатывался вниз. И ничего – ни уговоры, ни слезы, ни просьба на коленях бросить пить, не помогли. Она смотрела и не понимала.
«Не похоже, чтобы был пьяным, и бутылку на стол не поставил – ждет? Только чего? Может, детей постыдился? Так раньше не стеснялся. Может, болит что-то и скрывает?»
Не зная, что думать, она спросила:
– У тебя все в порядке?
Он хотел ей крикнуть: «Нет, не все у меня в порядке, я держусь из последних сил!» – но не крикнул, а улыбнулся вымученно.
– Я голоден. Покормишь?
Она боялась пошевелиться и не сводила с него глаз, все еще не веря в то, что видит. Наконец, опомнившись, подхватилась со стула.
– Суп с вермишелью будешь?
– Суп. Буду.
Виктор улыбнулся.
Мила схватила ковшик, налила две поварешки прозрачной жидкости.
– Пап, а у тебя еще деньги есть?
Люба уже оказалась возле отца и ждала ответа со всей своей детской непосредственностью.
Он улыбнулся, глядя на нее, забылся сразу внутренний мучительный голод. Было радостно и тепло смотреть на эту милую, запачканную чернилами рожицу. Сразу вспомнил, какой она была маленькой и крикливой, когда ее привезли из роддома. Родилась недоношенной, всего два с лишним кило, поэтому каждые два часа требовала свою порцию молока. Надо же, совсем не заметил, как она выросла.
Милка тут же строго сказала:
– Как тебе не стыдно, с такими вопросами приставать к отцу.
Люба тут же надула губы, сморщила свой курносый носик, собираясь расплакаться.
Виктор улыбнулся, погладил дочь по голове.
– А на что тебе деньги?
– Суп надоел, были бы деньги, тогда мама сосисок бы много купила.
– Люба! Сейчас же прекрати! – выкрикнула Милка, и на нее это было непохоже, потому что голос на детей она никогда не повышала. Поняв, что ведет себя неподобающим образом, села на стул, закрыла лицо ладонями и расплакалась. Если б только они знали, как она устала, если б только они знали.
