«Или просто так жало решили свое попарить новыми развлечениями».
– Сын звонил. Спрашивал о тебе. Вечером ко мне заедет продуктов привезет. Пока тебя дождешься, с голоду помереть можно.
«Тебе разгрузочные дни не помешали бы и приседания с отжиманиями в нагрузку. Так сказать, для поддержания здоровья и продления жизни».
– Может и мне пол хлеба купит, мне не дойти, а деньги я отдам.
– Конечно, отдашь. Куда ты денешься. Хорошо сейчас позвоню ему.
Бабка ушла, Светлана еще некоторое время смотрела на закрытую дверь, вскоре веки ее потяжелели, и она уснула.
Жар расползался по всему телу, словно огонь. Он вначале с трудом разгорался, а затем в одно мгновение вспыхнул пламенем, захватив лежащую женщину в свои жаркие объятия.
Капельки пота выступили на белом лбу, красивые губы очертила синяя линия, голова Светланы вновь заметалась по подушке.
Михаил, взяв влажные салфетки, вытер пот со лба женщины. Он уже без градусника мог понять, что у нее опять резко поднялась температура.
«Странная женщина, говорит о чем-то непонятном с Виктором, и главное – оба понимают, о чем речь. Виктор попросил посидеть с ней сегодняшнюю ночь, и почему-то я не смог отказать. Опять поднялась температура. И, как назло, в голову лезут мысли, одна страшней другой».
Стон, пропитанный болью, прервал его мысли. Михаил, взяв табуретку, поставил ее возле кровати и присел, он нахмурился, увидев, как женщина кусает свои пересохшие губы, а затем шепчет:
– Не надо, пожалуйста. Нет! – срывается на крик и пытается вскочить.
Михаил поднимается, обнимает мечущуюся без сознания женщину, прижимая сильней к груди, стараясь успокоить. Руки холодит влажная ночная сорочка. Стараясь не думать о том, что под ней, Михаил укладывает Светлану в постель и накрывает одеялом.
Дверь под номером 2000 разлетелась на щепки от тяжелого удара. Светлану подхватил ледяной вихрь, швырнув в воспоминания.
Очень необычно вновь ощутить себя молодой, цветущей девушкой. Светлана передернула плечами, стараясь отогнать навалившиеся усталость и отчаянье. Мама заболела, вердикт врачей неутешительный, онкология четвертой стадии, неоперабельная.
– Мамочка, – шепчут ее губы, покрытые синевой.
– Мамочка! – кричит она, проглатывая слезы, зажимает рот рукой, чтобы не закричать, и бежит к сестренке.
Руки сестры бережно обнимают ее и гладят по голове, успокаивая. Родной голос дарит тепло, отгоняет тревоги и боль, пусть ненадолго, но окунаешься в мир любви и тепла.
Две сестры долго сидели, обнявшись, каждая понимала, что не в силах что-либо изменить, не в силах помочь матери, над которой уже занесла свою косу смерть.
– Сколько ей врачи дали?
– Месяц, от силы два. Самое главное – болей нет, слабость и похудела сильно.
– А твой где?
– В командировку уехал, подстанцию новую устанавливают.
– Не боишься, что загуляет?
Светка замолчала, окунувшись в воспоминания, как собирала и провожала Геннадия в командировку. Месяц назад она и не предполагала, что так сильно любит его. Только расставание дало ей понять глубину ее чувств. Вернувшись через неделю, он налетел на нее как ураган, затащил в постель и подмял под себя. Столько лет вместе, а до сих пор в его глазах необузданное желание близости, до сих пор шепчет он слова любви. И Светка в ответ раскрывается, уносясь в водоворот наслаждения от его движений. Сладостны ночи, трепещет и замирает душа от его ласк и жарких поцелуев, и совсем чуть-чуть не хватает до пика блаженства, совсем чуть-чуть, но Светка не расстраивается, у них еще вся жизнь впереди.
Через неделю сестра уехала, им осталось только ждать. Что может быть страшнее, чем ожидание, когда твоя мать, погладив тебя по голове, с улыбкой и грустью в глазах посмотрит, сделает последний вздох и навечно закроет глаза. Заберет ее тот, другой мир, оставив тебя с переживаниями и болью потери.
Прошло полтора месяца, Геннадий приехал угрюмым и молчаливым. Отводил взгляд от Светланы, смотревшей на него с любовью. В постели не проявлял вообще никакого интереса. Светлане бы задуматься над его поведением, но мысли были заняты матерью, а затишье в постели она свела на общую усталость.
На следующий день Геннадий уехал и вернулся через пять дней для того, чтобы заявить.
– Я встретил другую женщину и впервые в жизни полюбил.
Светка вскинула голову, слезы как горошины покатились по ее щекам.
– Как впервые? А я?
Боль душила, рвала на части от несправедливости и непонимания – почему это произошло с ней? Она ведь любила. Верила, что любима. Ну почему же так больно?! Мамочка! Мамочка, почему на части рвет душу когтистая лапа измены? Почему так больно и некуда скрыться от того холода, что кружит вокруг... Некому обнять и успокоить, некому сказать слова утешения. Только брошенные слова безразличия кружат вокруг, разъедая и так израненную душу.
– Хватит выть! Я никогда тебя не любил. Слышишь, – лицо Геннадия выражало безразличие и злобу, – сошлись по залету.
Светка сидела в кресле, поджав под себя ноги. Душа кричала, разрывалась на части.
«Никогда не любил! Никогда! Никогда! Я жила для него – любила, дышала для него, для него я могла быть разной: маленькой и капризной, нежной и страстной, глупой и умной. Но ты оказался не моей судьбой».
Свернулась калачиком, шептала:
– Мамочка, родненькая – почему меня никто никогда не любил? Почему? Я никому не нужна – никому. Чем я хуже другой? Чем хуже той, которую он полюбил?
Сказанные мужем слова выжгли все у нее внутри, боль одиночества и ненужности заполнила всю ее. Она увидела внутри себя цветок, схватив его, сорвала и бросила.
«Ты никому не нужна – слышишь! Тебя никто никогда не любил».
Огромный мир вокруг наполнился холодом и пустотой. Слезы прекратились катиться по ее щекам, в один миг любовь сгорела у нее внутри. Вакуум окружил со всех сторон, сказанные мужем слова выжгли ее мир. В тот миг не стало Светки, ее сердце все так же стучало, она продолжала дышать, но в глазах погас лучистый свет.
Она встала с кресла, посмотрела на стоящего рядом Генку – чужой. Смотрела на него и понимала – все умерло. Он стал для нее совершенно чужим – обычным прохожим, каких она видела тысячи, и на всех смотрела глазами, в которых гуляла пустота. Такими же глазами она посмотрела на него – чужой, не мой.
«Вот и все, моя маленькая, все. Тебя предали и растоптали. Вывозили в грязи и даже нашли себе оправдание. Никогда не любил... За что?»
Эхом прокатились в ней последние слова, но они уже не вызвали боли. Внутри была пустота.
– Уходи. Я найду слова для сына.
«Только как ему все рассказать. Если моя душа надломилась, то как справится его еще неокрепшая душа? Где мне найти слова? Где?»
– Ты не думай, я сына не оставлю, буду помогать деньгами.
Она ничего не ответила, встала, пошла, шатаясь, в ванну, вымыла лицо и посмотрела на себя в зеркало. Ее глаза не сияли больше радостью и счастьем, даже щемящей раздирающей боли не отражалось в них – мертвая пустота.
Когда Светка вышла из ванны, Геннадия в доме не было. Она прошла в комнату, легла на кровать, молча смотрела в потолок.
«Вот и осталась одна, не ты первая и не ты последняя».
Вспоминала жизнь с Генкой, и в памяти всплывали только счастливые моменты. Там их лица сияли счастьем и… Ее лицо любовью, а его… Она задала себе вопрос и поняла, что не знает ответа. Она вообще, оказывается, не знала своего мужа, согревала ночами лаской и любовью совершенно чужого человека, которому было все равно, кого иметь.
Она услышала, как хлопнула входная дверь, только встать сил не было. В комнату заглянул сын.
– Мам, ты чего лежишь – заболела?
В детских глазах читались страх и переживание. Она привстала и села на кровати.
– Не переживай, я не заболела.
– А папа приехал?
– Он приезжал и уже уехал.
Она проглотила подступивший комок к горлу, прижала сына к себе.
– Папка больше не будет с нами жить.
– Почему? – крупные слезы потекли из глаз сына, быстро струясь по щекам.
– Не плачь, родненький, так иногда бывает. Папка будет жить с другой женщиной, он меня больше… – Она хотела сказать, что не любит. Но не сказала, что говорить, она не знала. Прижав сына к себе, она, как раненая птица с подбитым крылом, старалась уберечь свое дитя от раздирающей его внутренней боли. Пусть поплачет, освободит душу от горя, а она заберет его боль и впитает в себя. У нее по щекам потекли слез.
«Как же болит твое маленькое раненое сердечко, мой сынок. Ты плачь. Твоя мамка сильная, заберет твою боль, чтобы твое сердечко и душа не покрылись холодом, не разорвались от охватившего тебя горя. Ты такой маленький, а уже познал цену предательства. С тобой только за что так? В чем твоя вина? В один миг мы стали не нужны. Забыты. Вычеркнуты навсегда из его жизни».
Светка вытерла слезы, повернула к себе заплаканное лицо сына и поцеловала.
– Я люблю тебя, сынок. Ты у меня самый лучший, единственный мужчина, который не предаст. – Она улыбнулась, взъерошила его волосы. – Будем жить дальше вдвоем. Пошли-ка на кухню, я накормлю тебя вкусным ужином, а потом мне нужно сходить в больницу к бабушке.
Когда они пришли в больницу, Светка вела себя, будто у нее ничего не случилось. Помогала ей пустота, в ней, оказывается, очень удобно находиться, душу не слышно, ее будто нет. Внутри осталась только последняя искра любви, любви к близким. Она поддерживала, словно одинокий парусник посреди океана поддерживает надежда, так и Светке эта искра любви не давала пойти ко дну.
Только через неделю искра любви матери потухла. И некуда было скрыться от охватившего холода, не к кому было прильнуть своей израненной душой.
Геннадий приехал за день до смерти матери. Он расхаживал по комнате, говорил, вздыхал, а в его глазах пылала боль.
– Она не захотела разбивать нашу семью. Сказала, чтобы я возвращался.
Светлана сидела в кресле, поджав под себя ноги, безразличным взглядом смотрела на метания мужа. Она не осуждала женщину, которая разбила их семейную чашу. За что осуждать? Каждая хочет любить и быть любимой. И если Геннадий, наконец, полюбил, то она только рада и желает ему счастья. Но сейчас она не совсем понимала, что происходит? Женщина знала, что Геннадий женат, когда ложилась с ним в постель и слушала признания в любви, ради нее он бросил ее и сына, и после этого всего она не хочет разбивать семью. А она не подумала, как жить той семье после всего, что случилось.
– Светочка!.. Я был дураком! Пойми, я только после всего этого понял, как тебя люблю. У меня, кроме вас, никого нет больше. Прости меня. Я и правда не понимаю, как это произошло.
Впервые Светлана не знала, что делать. Она не собиралась прощать измену. Рожденные под знаком Овна не прощают предательств. И она с безразличием смотрела, как муж обцеловывает ее ноги, а в душе зияла пустота.
– Не надо, Ген. Все, что ты мне хотел сказать, сказал. И поверь мне, я услышала.
Ей хотелось закричать: «Ты убил во мне любовь! Растоптал! Вдавил в грязь! Предал нас. Я не люблю тебя. Я сгорела как сухой хворост. Нет больше Светки-хохотушки. Меня нет в этом мире».
– Ты знаешь, сейчас я не в том состоянии, чтобы решать данный вопрос. Дай мне время разобраться в себе.
– Какое тебе время? Я люблю тебя и сына! – Геннадий прошелся рукой по волосам, встал, отвернулся. – Как теща?
Светлана промолчала, что говорить в таких случаях – не знала, слезы и так душили каждый день. На следующий день они вылились лавиной.
Смерть, как бы ты к ней ни был готов, выбивает почву из-под ног. Обрывается энергетическая пуповина, связывающая тебя с матерью, и от этого тебя еще раз прокручивают через жернова боли. Ты не хочешь понять и принять, что твоей матери больше нет в этом мире. Ты кричишь, но беззвучно – чтобы никто не видел и не слышал твоей боли, а особенно рядом стоящий родной и такой чужой человек.
Ему тоже больно, но это другая боль, с которой он не может справиться, и после похорон приходит к тебе в спальню.
– Свет… спишь?
Светлана открыла глаза, смахнула с ресниц слезы, размазала по щекам, посмотрела на стоявшего рядом пьяного Геннадия.
– Не сплю.
Разговаривать совсем не хотелось, да еще с пьяным.
Геннадий присел на край кровати.
– Свет… ты знаешь, я ведь и правда впервые в жизни влюбился. Она такая необыкновенная. Мне еще ни разу ни с кем не было так хорошо в постели. Она как ураган страсти… кричала, стонала подо мной. Ты не представляешь, как это заводит, когда от тебя стонут.
Светке хотелось крикнуть: «Я тоже от твоих ласк стонала и готова была кончить, да только тебе уже было все равно. Приезжал, как всегда делал свои дела и слазил с меня, оставив всю гореть от желания».
Не закричала, посмотрела безразличным взглядом на мужа, ни одно слово, сказанное им, не царапнуло душу, полную безразличия.
– Поговори со мной.
– Ген, о чем мне с тобой разговаривать? Может, тебе нужно было настоять на своем. Женщина не оттолкнет мужчину, если она в нем уверена.
– Да что ты понимаешь! – Геннадий вскочил и нервно заходил по комнате, кидая злобные взгляды на Светлану.
– Конечно, я ничего не понимаю, только и помочь ничем не могу. Вы поиграли в любовь…
– Я не играл! Я любил!
– Ты уж определись.
– Мне очень сложно сейчас, я порой сам себя не понимаю.
«А чего тут не понять, Геночка. Ты на своей шкуре испытал, каково это – быть отвергнутым. К тебе возвратилось то, что ты сделал мне, но я бы не хотела, чтобы ты страдал. Мне, в отличие от тебя, совершенно не больно. Внутри все выгорело, остались обугленные, покрытые черной гарью чувства».
– Ложись рядом.
Светка как никто понимала, как это – очутиться в кольце душевной боли, когда некому рассказать о своих страданиях, потому что ты один на один с этой терзающей болью. И Светка слушала, жалела. Почему жалела? Потому что когда-то любила, и где-то там, на осколках воспоминаний, она была счастлива. Она любила. И ничего, что сейчас внутри стужа. Ничего, что сердцу больно, ничего, что кружит воронье над головой, разрывая душу своим поминальным криком. Как ни странно это было понять, но ее спасала внутренняя пустота. Она не давала окончательно утонуть в боли, не давала умереть маленькой светлой душе. Пустота. Вытянула, спасла, чтобы Светлана еще раз испытала боль потери.
– Нет! Нет! Господи, пощади! – кричала Светка, и ее голова беспокойно металась по подушке, слипшиеся мокрые волосы прилипли к лицу, нескончаемые слезы горечи струились по щекам и вискам.
Михаил прилег рядом, обхватил руками кричавшую Светлану, прижал крепко к своей груди, стал гладить по голове, шепча:
– Тише, тише. Все образуется.
Светлана попыталась вырваться, но не смогла освободиться из стального захвата, принесшего ей, как ни странно, успокоение. Мужская воля подавляла, делала слабой и беззащитной, и она сдалась. Окунулась во власть этих чужих рук, которые дарили успокоение израненной душе. Еще была боль – она кружила, разрывала, сжирала своим приговором, но заботливые чужие руки не дали утонуть в жестоких воспоминаниях прошлого.
Звонок сестры выбил в очередной раз почву из-под ног.
– Нет! Только не ты! Только не ты! Почему вы все оставили меня?! Почему?! Почему заставляете мое сердце разрываться от отчаянья и боли.
– Не плачь, сестренка. От онкологии нет спасения. Помни, ты не одна, я буду с небес помогать тебе. И помни, мы все тебя любили и любим. Живи за нас. Люби и будь любима. Ты обязательно встретишь свою любовь.
– Сын звонил. Спрашивал о тебе. Вечером ко мне заедет продуктов привезет. Пока тебя дождешься, с голоду помереть можно.
«Тебе разгрузочные дни не помешали бы и приседания с отжиманиями в нагрузку. Так сказать, для поддержания здоровья и продления жизни».
– Может и мне пол хлеба купит, мне не дойти, а деньги я отдам.
– Конечно, отдашь. Куда ты денешься. Хорошо сейчас позвоню ему.
Бабка ушла, Светлана еще некоторое время смотрела на закрытую дверь, вскоре веки ее потяжелели, и она уснула.
Жар расползался по всему телу, словно огонь. Он вначале с трудом разгорался, а затем в одно мгновение вспыхнул пламенем, захватив лежащую женщину в свои жаркие объятия.
Капельки пота выступили на белом лбу, красивые губы очертила синяя линия, голова Светланы вновь заметалась по подушке.
Михаил, взяв влажные салфетки, вытер пот со лба женщины. Он уже без градусника мог понять, что у нее опять резко поднялась температура.
«Странная женщина, говорит о чем-то непонятном с Виктором, и главное – оба понимают, о чем речь. Виктор попросил посидеть с ней сегодняшнюю ночь, и почему-то я не смог отказать. Опять поднялась температура. И, как назло, в голову лезут мысли, одна страшней другой».
Стон, пропитанный болью, прервал его мысли. Михаил, взяв табуретку, поставил ее возле кровати и присел, он нахмурился, увидев, как женщина кусает свои пересохшие губы, а затем шепчет:
– Не надо, пожалуйста. Нет! – срывается на крик и пытается вскочить.
Михаил поднимается, обнимает мечущуюся без сознания женщину, прижимая сильней к груди, стараясь успокоить. Руки холодит влажная ночная сорочка. Стараясь не думать о том, что под ней, Михаил укладывает Светлану в постель и накрывает одеялом.
Дверь под номером 2000 разлетелась на щепки от тяжелого удара. Светлану подхватил ледяной вихрь, швырнув в воспоминания.
Очень необычно вновь ощутить себя молодой, цветущей девушкой. Светлана передернула плечами, стараясь отогнать навалившиеся усталость и отчаянье. Мама заболела, вердикт врачей неутешительный, онкология четвертой стадии, неоперабельная.
– Мамочка, – шепчут ее губы, покрытые синевой.
– Мамочка! – кричит она, проглатывая слезы, зажимает рот рукой, чтобы не закричать, и бежит к сестренке.
Руки сестры бережно обнимают ее и гладят по голове, успокаивая. Родной голос дарит тепло, отгоняет тревоги и боль, пусть ненадолго, но окунаешься в мир любви и тепла.
Две сестры долго сидели, обнявшись, каждая понимала, что не в силах что-либо изменить, не в силах помочь матери, над которой уже занесла свою косу смерть.
– Сколько ей врачи дали?
– Месяц, от силы два. Самое главное – болей нет, слабость и похудела сильно.
– А твой где?
– В командировку уехал, подстанцию новую устанавливают.
– Не боишься, что загуляет?
Светка замолчала, окунувшись в воспоминания, как собирала и провожала Геннадия в командировку. Месяц назад она и не предполагала, что так сильно любит его. Только расставание дало ей понять глубину ее чувств. Вернувшись через неделю, он налетел на нее как ураган, затащил в постель и подмял под себя. Столько лет вместе, а до сих пор в его глазах необузданное желание близости, до сих пор шепчет он слова любви. И Светка в ответ раскрывается, уносясь в водоворот наслаждения от его движений. Сладостны ночи, трепещет и замирает душа от его ласк и жарких поцелуев, и совсем чуть-чуть не хватает до пика блаженства, совсем чуть-чуть, но Светка не расстраивается, у них еще вся жизнь впереди.
Через неделю сестра уехала, им осталось только ждать. Что может быть страшнее, чем ожидание, когда твоя мать, погладив тебя по голове, с улыбкой и грустью в глазах посмотрит, сделает последний вздох и навечно закроет глаза. Заберет ее тот, другой мир, оставив тебя с переживаниями и болью потери.
Прошло полтора месяца, Геннадий приехал угрюмым и молчаливым. Отводил взгляд от Светланы, смотревшей на него с любовью. В постели не проявлял вообще никакого интереса. Светлане бы задуматься над его поведением, но мысли были заняты матерью, а затишье в постели она свела на общую усталость.
На следующий день Геннадий уехал и вернулся через пять дней для того, чтобы заявить.
– Я встретил другую женщину и впервые в жизни полюбил.
Светка вскинула голову, слезы как горошины покатились по ее щекам.
– Как впервые? А я?
Боль душила, рвала на части от несправедливости и непонимания – почему это произошло с ней? Она ведь любила. Верила, что любима. Ну почему же так больно?! Мамочка! Мамочка, почему на части рвет душу когтистая лапа измены? Почему так больно и некуда скрыться от того холода, что кружит вокруг... Некому обнять и успокоить, некому сказать слова утешения. Только брошенные слова безразличия кружат вокруг, разъедая и так израненную душу.
– Хватит выть! Я никогда тебя не любил. Слышишь, – лицо Геннадия выражало безразличие и злобу, – сошлись по залету.
Светка сидела в кресле, поджав под себя ноги. Душа кричала, разрывалась на части.
«Никогда не любил! Никогда! Никогда! Я жила для него – любила, дышала для него, для него я могла быть разной: маленькой и капризной, нежной и страстной, глупой и умной. Но ты оказался не моей судьбой».
Свернулась калачиком, шептала:
– Мамочка, родненькая – почему меня никто никогда не любил? Почему? Я никому не нужна – никому. Чем я хуже другой? Чем хуже той, которую он полюбил?
Сказанные мужем слова выжгли все у нее внутри, боль одиночества и ненужности заполнила всю ее. Она увидела внутри себя цветок, схватив его, сорвала и бросила.
«Ты никому не нужна – слышишь! Тебя никто никогда не любил».
Огромный мир вокруг наполнился холодом и пустотой. Слезы прекратились катиться по ее щекам, в один миг любовь сгорела у нее внутри. Вакуум окружил со всех сторон, сказанные мужем слова выжгли ее мир. В тот миг не стало Светки, ее сердце все так же стучало, она продолжала дышать, но в глазах погас лучистый свет.
Она встала с кресла, посмотрела на стоящего рядом Генку – чужой. Смотрела на него и понимала – все умерло. Он стал для нее совершенно чужим – обычным прохожим, каких она видела тысячи, и на всех смотрела глазами, в которых гуляла пустота. Такими же глазами она посмотрела на него – чужой, не мой.
«Вот и все, моя маленькая, все. Тебя предали и растоптали. Вывозили в грязи и даже нашли себе оправдание. Никогда не любил... За что?»
Эхом прокатились в ней последние слова, но они уже не вызвали боли. Внутри была пустота.
– Уходи. Я найду слова для сына.
«Только как ему все рассказать. Если моя душа надломилась, то как справится его еще неокрепшая душа? Где мне найти слова? Где?»
– Ты не думай, я сына не оставлю, буду помогать деньгами.
Она ничего не ответила, встала, пошла, шатаясь, в ванну, вымыла лицо и посмотрела на себя в зеркало. Ее глаза не сияли больше радостью и счастьем, даже щемящей раздирающей боли не отражалось в них – мертвая пустота.
Когда Светка вышла из ванны, Геннадия в доме не было. Она прошла в комнату, легла на кровать, молча смотрела в потолок.
«Вот и осталась одна, не ты первая и не ты последняя».
Вспоминала жизнь с Генкой, и в памяти всплывали только счастливые моменты. Там их лица сияли счастьем и… Ее лицо любовью, а его… Она задала себе вопрос и поняла, что не знает ответа. Она вообще, оказывается, не знала своего мужа, согревала ночами лаской и любовью совершенно чужого человека, которому было все равно, кого иметь.
Она услышала, как хлопнула входная дверь, только встать сил не было. В комнату заглянул сын.
– Мам, ты чего лежишь – заболела?
В детских глазах читались страх и переживание. Она привстала и села на кровати.
– Не переживай, я не заболела.
– А папа приехал?
– Он приезжал и уже уехал.
Она проглотила подступивший комок к горлу, прижала сына к себе.
– Папка больше не будет с нами жить.
– Почему? – крупные слезы потекли из глаз сына, быстро струясь по щекам.
– Не плачь, родненький, так иногда бывает. Папка будет жить с другой женщиной, он меня больше… – Она хотела сказать, что не любит. Но не сказала, что говорить, она не знала. Прижав сына к себе, она, как раненая птица с подбитым крылом, старалась уберечь свое дитя от раздирающей его внутренней боли. Пусть поплачет, освободит душу от горя, а она заберет его боль и впитает в себя. У нее по щекам потекли слез.
«Как же болит твое маленькое раненое сердечко, мой сынок. Ты плачь. Твоя мамка сильная, заберет твою боль, чтобы твое сердечко и душа не покрылись холодом, не разорвались от охватившего тебя горя. Ты такой маленький, а уже познал цену предательства. С тобой только за что так? В чем твоя вина? В один миг мы стали не нужны. Забыты. Вычеркнуты навсегда из его жизни».
Светка вытерла слезы, повернула к себе заплаканное лицо сына и поцеловала.
– Я люблю тебя, сынок. Ты у меня самый лучший, единственный мужчина, который не предаст. – Она улыбнулась, взъерошила его волосы. – Будем жить дальше вдвоем. Пошли-ка на кухню, я накормлю тебя вкусным ужином, а потом мне нужно сходить в больницу к бабушке.
Когда они пришли в больницу, Светка вела себя, будто у нее ничего не случилось. Помогала ей пустота, в ней, оказывается, очень удобно находиться, душу не слышно, ее будто нет. Внутри осталась только последняя искра любви, любви к близким. Она поддерживала, словно одинокий парусник посреди океана поддерживает надежда, так и Светке эта искра любви не давала пойти ко дну.
Только через неделю искра любви матери потухла. И некуда было скрыться от охватившего холода, не к кому было прильнуть своей израненной душой.
Геннадий приехал за день до смерти матери. Он расхаживал по комнате, говорил, вздыхал, а в его глазах пылала боль.
– Она не захотела разбивать нашу семью. Сказала, чтобы я возвращался.
Светлана сидела в кресле, поджав под себя ноги, безразличным взглядом смотрела на метания мужа. Она не осуждала женщину, которая разбила их семейную чашу. За что осуждать? Каждая хочет любить и быть любимой. И если Геннадий, наконец, полюбил, то она только рада и желает ему счастья. Но сейчас она не совсем понимала, что происходит? Женщина знала, что Геннадий женат, когда ложилась с ним в постель и слушала признания в любви, ради нее он бросил ее и сына, и после этого всего она не хочет разбивать семью. А она не подумала, как жить той семье после всего, что случилось.
– Светочка!.. Я был дураком! Пойми, я только после всего этого понял, как тебя люблю. У меня, кроме вас, никого нет больше. Прости меня. Я и правда не понимаю, как это произошло.
Впервые Светлана не знала, что делать. Она не собиралась прощать измену. Рожденные под знаком Овна не прощают предательств. И она с безразличием смотрела, как муж обцеловывает ее ноги, а в душе зияла пустота.
– Не надо, Ген. Все, что ты мне хотел сказать, сказал. И поверь мне, я услышала.
Ей хотелось закричать: «Ты убил во мне любовь! Растоптал! Вдавил в грязь! Предал нас. Я не люблю тебя. Я сгорела как сухой хворост. Нет больше Светки-хохотушки. Меня нет в этом мире».
– Ты знаешь, сейчас я не в том состоянии, чтобы решать данный вопрос. Дай мне время разобраться в себе.
– Какое тебе время? Я люблю тебя и сына! – Геннадий прошелся рукой по волосам, встал, отвернулся. – Как теща?
Светлана промолчала, что говорить в таких случаях – не знала, слезы и так душили каждый день. На следующий день они вылились лавиной.
Смерть, как бы ты к ней ни был готов, выбивает почву из-под ног. Обрывается энергетическая пуповина, связывающая тебя с матерью, и от этого тебя еще раз прокручивают через жернова боли. Ты не хочешь понять и принять, что твоей матери больше нет в этом мире. Ты кричишь, но беззвучно – чтобы никто не видел и не слышал твоей боли, а особенно рядом стоящий родной и такой чужой человек.
Ему тоже больно, но это другая боль, с которой он не может справиться, и после похорон приходит к тебе в спальню.
– Свет… спишь?
Светлана открыла глаза, смахнула с ресниц слезы, размазала по щекам, посмотрела на стоявшего рядом пьяного Геннадия.
– Не сплю.
Разговаривать совсем не хотелось, да еще с пьяным.
Геннадий присел на край кровати.
– Свет… ты знаешь, я ведь и правда впервые в жизни влюбился. Она такая необыкновенная. Мне еще ни разу ни с кем не было так хорошо в постели. Она как ураган страсти… кричала, стонала подо мной. Ты не представляешь, как это заводит, когда от тебя стонут.
Светке хотелось крикнуть: «Я тоже от твоих ласк стонала и готова была кончить, да только тебе уже было все равно. Приезжал, как всегда делал свои дела и слазил с меня, оставив всю гореть от желания».
Не закричала, посмотрела безразличным взглядом на мужа, ни одно слово, сказанное им, не царапнуло душу, полную безразличия.
– Поговори со мной.
– Ген, о чем мне с тобой разговаривать? Может, тебе нужно было настоять на своем. Женщина не оттолкнет мужчину, если она в нем уверена.
– Да что ты понимаешь! – Геннадий вскочил и нервно заходил по комнате, кидая злобные взгляды на Светлану.
– Конечно, я ничего не понимаю, только и помочь ничем не могу. Вы поиграли в любовь…
– Я не играл! Я любил!
– Ты уж определись.
– Мне очень сложно сейчас, я порой сам себя не понимаю.
«А чего тут не понять, Геночка. Ты на своей шкуре испытал, каково это – быть отвергнутым. К тебе возвратилось то, что ты сделал мне, но я бы не хотела, чтобы ты страдал. Мне, в отличие от тебя, совершенно не больно. Внутри все выгорело, остались обугленные, покрытые черной гарью чувства».
– Ложись рядом.
Светка как никто понимала, как это – очутиться в кольце душевной боли, когда некому рассказать о своих страданиях, потому что ты один на один с этой терзающей болью. И Светка слушала, жалела. Почему жалела? Потому что когда-то любила, и где-то там, на осколках воспоминаний, она была счастлива. Она любила. И ничего, что сейчас внутри стужа. Ничего, что сердцу больно, ничего, что кружит воронье над головой, разрывая душу своим поминальным криком. Как ни странно это было понять, но ее спасала внутренняя пустота. Она не давала окончательно утонуть в боли, не давала умереть маленькой светлой душе. Пустота. Вытянула, спасла, чтобы Светлана еще раз испытала боль потери.
– Нет! Нет! Господи, пощади! – кричала Светка, и ее голова беспокойно металась по подушке, слипшиеся мокрые волосы прилипли к лицу, нескончаемые слезы горечи струились по щекам и вискам.
Михаил прилег рядом, обхватил руками кричавшую Светлану, прижал крепко к своей груди, стал гладить по голове, шепча:
– Тише, тише. Все образуется.
Светлана попыталась вырваться, но не смогла освободиться из стального захвата, принесшего ей, как ни странно, успокоение. Мужская воля подавляла, делала слабой и беззащитной, и она сдалась. Окунулась во власть этих чужих рук, которые дарили успокоение израненной душе. Еще была боль – она кружила, разрывала, сжирала своим приговором, но заботливые чужие руки не дали утонуть в жестоких воспоминаниях прошлого.
Звонок сестры выбил в очередной раз почву из-под ног.
– Нет! Только не ты! Только не ты! Почему вы все оставили меня?! Почему?! Почему заставляете мое сердце разрываться от отчаянья и боли.
– Не плачь, сестренка. От онкологии нет спасения. Помни, ты не одна, я буду с небес помогать тебе. И помни, мы все тебя любили и любим. Живи за нас. Люби и будь любима. Ты обязательно встретишь свою любовь.
