Для меня это не имеет никакого значения, ты как была, так и будешь одной из самых лучших моих учениц. Да только люди не поймут. Сегодня, когда ты вела бой с Дунт Куаном, твой зрачок практически полностью стал чёрным. Учитель был удивлён и подумал, что ты принимаешь какие-то препараты. Но решил не прекращать, а посмотреть на твоё умение вести бой. И поверь мне, он остался очень доволен, и когда ты лежала, поверженная, на матах, и твой зрачок изменился, став обычным жёлтым, тогда-то он понял, что ошибался. Только, понимаешь, всех, кто участвует в соревнованиях, тщательно проверяют: и на наличие допинга, и соответствие полу, в общем, всего наизнанку выворачивают. Представь, ты на соревнованиях, и с тобой происходит то же самое, что сегодня у учителя случилось. Твоя победа сразу вызовет много споров и разногласий. Тебя подвергнут экспертизе, а затем, не найдя ничего, будут разбирать по капилляру день за днём, и только для того, чтобы ни у кого не осталось сомнений, что ты обычный человек. Только вот недовольные останутся всё равно. Те, кто проиграют, будут считать, что ты выиграла бой нечестно. Каждое соревнование будут транслировать на телевидении и описывать в газетах. И поверь, жёлтая пресса вытянет за деньги всю твою подноготную и припишет тебе много того, чего и не было. А ты ведь знаешь, где тебя нашли. Вот и учитель говорит, что в тебе живёт дух хищника, и притом сильного и крупного. Может, это оттого, что тебя кормила волчица. У тебя острый глаз и внутреннее чутьё, несвойственное людям. В древние времена про таких людей на родине учителя ходили страшные легенды. Одни будут тебя возносить как победителя, другие тихо ненавидеть. И твоя сегодняшняя жизнь покажется раем. Пока ты здесь живёшь тихо и мирно, о тебе мало кто знает, ты никому не нужна и не интересна. А вот как только станешь победителем, вот тогда и поймёшь все прелести новой жизни. Пойми нас с учителем правильно, мы хотим оградить тебя от жестокого и хищного мира. Не знаю, поняла ли ты меня или нет, поверь, я не хотел тебя ничем обидеть.
Василий Александрович замолчал, молчала и Зарислава. Она обдумывала сказанное физруком, вспоминала свою маленькую жизнь и через что постоянно проходила.
«Кличка и та была – волчара поганая. Даже «СС» издевается и если б не директриса, то жилось бы совсем туго. Да и соревнования: это постоянные разъезды и тренировки, а на кого я Альку оставлю. Одна Верка чего стоит, так и выслуживается перед «СС». Всё рассказывает: и то, что мы с Алькой спать не легли вовремя, и то, что с урока удрали, и то, что хлеб в кровати ели – вот сволочь! Отдубашу её когда-нибудь точно».
– Василий Александрович, если честно, то мне и ни к чему эти соревнования. А продолжать у вас заниматься я могу?
– Даже больше, – улыбаясь, ответил физрук. – Ты будешь посещать тренировки учителя. Но о соревнованиях забудь! Поверь – это не твоё!
Зарислава улыбнулась.
– Да ну их, эти соревнования, какой от них смысл. Я побегу?
– Иди уже, – вслед убегающей Славке сказал физрук. Он с облегчением вздохнул, молодец девчонка – всё правильно поняла. Порой она такая ершистая, тут вчера шёл по коридору и услышал отборный мат, даже остановился, уж больно голос показался знакомым. Завернул за угол и точно – сидит его Слава на подоконнике и объясняет историю своей подруге. И так красноречиво, что и строители позавидовали бы её повествованию. Физрук, конечно, постоял, покачал головой, давая понять, что всё слышал, а она как ни в чём не бывало смотрит на него своими жёлтыми глазищами и не моргает, хоть бы для приличия покраснела. И хотел же с ней поговорить на эту тему, да позабыл, но ничего, будет ещё время.
Физрук взял телефон, хотел побеседовать с учителем, но не стал, лучше привести потом девчонку на тренировку, и всё и так станет понятно.
Славке очень нравилось ездить на тренировки – садиться в автобус, плюхнуться на сиденье и, уткнувшись носом в стекло, смотреть на мелькающие дома, машины, рекламные щиты, предлагающие всё самое лучшее и красивое для живущих на земле людей, и на прохожих, спешащих куда-то. В детдоме всё было однообразно, хотя детей и вывозили на экскурсии или на ёлку в большой концертный зал. Но разве можно это сравнить с такой спокойной ездой.
На тренировках Славка выматывалась по полной программе, приезжала в детдом уже под вечер и садилась за уроки. Учёба давалась легко, поэтому, сделав письменную домашку, девочка быстро складывала учебники. Устное она читала обычно на перемене, зачем два раза время тратить. Только вот у Альки с учёбой была большая проблема, для своего возраста она практически не читала, а считать могла только до десяти. И кто бы у неё ни спрашивал, почему так, молчала и пожимала плечами.
Слава спросила как-то, почему Алька не училась? А та посмотрела на неё и глаза стали почти бесцветными, столько было в них боли. Славка, конечно, поняла, что допустила промах и, хлопнув подругу по плечу, сказала:
– Да не парься, не всем дано. Меня вон вообще дед в лесу нашёл, а если б не это, так я, наверно, и говорить не могла бы, а про писать и считать вообще молчу.
– Как Маугли? – Алькира удивлённо посмотрела на Славку.
– Да никто не знает, как я там оказалась. И фамилию в доме малютки мне поэтому и дали – Волкова.
– Так ты ведь говорила, что у тебя мама умерла.
– А знаешь, они ведь мне как родители. Да и объяснять запутанно всё, ладно, пошли выпрашивать булку у поварихи.
Слава быстро окрестила Алькирию – Алькой, и та при упоминании булки улыбнулась.
Алька и Славка были очень разными. Волевую и боевую Славку в детдоме старались не задевать, зная её взрывной характер. Даже когда она была неправа, могла накинуться на подвернувшегося под руку. А вот над тихой и скромной Алькой многие издевались, когда с ней рядом не было Славки. Но как только она приезжала с тренировки, начинала такие разборки с обидчиками, что клочья волос порой летели. Учителя, первое время пытавшиеся обучить Алькирию, в скором времени были разочарованы, а потом и вовсе старались её не спрашивать. И с ней лично стала заниматься директриса.
К шестнадцати годам Альку как прорвало, она слету запоминала всё сказанное учителями и стала одной из лучших учениц. Директриса не знала, как нарадоваться, она старалась ко всем воспитанникам относиться одинаково, но почему-то эта девочка всегда заставляла её сердце сжиматься от щемящей тоски по своим так и не рождённым детям.
На новогодние каникулы девчонки приехали к деду счастливые и весёлые.
«Ах, молодость!» – думал Макар, глядя на хохочущих девчонок, накрывающих стол. Они шушукались и, когда куранты пробили двенадцать, выбежали на улицу и кричали во всё горло:
– Ура! Ура! С Новым годом!
А Макар сидел в доме смотрел на них счастливые лица. «Как же мне не хочется, крохи мои, омрачать вам это счастье, да не в моих силах менять что-либо. Вон Глафира уже приходила, звала, а я как подумаю… ну на кого оставить этих стрекоз малолетних».
Боится, ох как боится он за сердечки неокрепшие, за души ранимые. Сколько лет прошло после смерти Глафиры, а Зарислава так и носит эту боль, хоть и сказала, что отпустила – да только иногда вспыхнет ярко эта боль в её глазах. Держит в себе, с виду и не скажешь, да только разве можно от старика что-то скрыть. Эх, Зарюшка, кровиночка – на кого же тебя оставить, как рассказать, что пора уходить. Настал и его черёд, давно косая стоит и поджидает. Да он вот всё прочь её гонит – противится.
Встал, выпрямился почти столетний дед – погодь ещё немного, не порть радость стрекозам. Сколько той отрады у них в этом детдоме, некому прижать, приголубить, приласкать. Девчонки ввалились в горницу – раскрасневшиеся с мороза и хохочущие.
– Дедуля, родненький, с Новым годом тебя! – Зарислава подбежала, поцеловала деда в колючую щеку. А потом посмотрела с тревогой в его глаза: – Ты чего, деда?
– Да ничего я, Зорюшка, так, вспомнил, годы бегут, вон вы уже какие красавицы. Наверно, и мальчишки заглядываются?
– Да ну тебя, деда, какие мальчишки!
– Ладно, ладно, стрекозы, вы тут празднуйте, а я спать пойду.
Макар согнулся и, еле переставляя ноги, пошёл к себе в спальню.
– Деда, мы музыку включим? Мы не слишком громко.
– Да включайте вы уже свою музыку, танцуйте – Новый год, как-никак.
– Ура! – закричала Славка. – Алька, я совсем забыла, я тебе вот что купила. – Она достала маленький музыкальный диск и, подавая его подруге, возбуждённо заговорила: – Вот, смотри, здесь собраны хиты лет за пятьдесят.
– Ух ты! – Алька осторожно, боясь дотронуться, словно диск сразу рассыплется в её руках, взяла его. Глаза засияли от счастья, рот расплылся в довольной улыбке. – Славка, – смогла она только и вымолвить.
– Да чего ты им любуешься, давай слушать.
Славка выхватила диск из Алькиных рук и вставила в старенький плеер. И они услышали бархатный голос певца. Песня была на иностранном языке.
– Ай! – завизжала Алька. – Я знаю этого певца. Славка, он такой! – Она закатила глаза от восхищения, а затем обхватила Зариславу и стала кружить под звуки песни.
Славка смеялась и кружилась вместе с Алькой.
– Покажешь мне потом, хочу взглянуть на твою первую любовь.
– Не покажу – влюбишься ещё.
– В кого? Он, наверно, уже дедушка, – и они прыснули от смеха, завалились на диван, хохоча. – Нужно будет найти эти песни в компе.
– Ага.
Дальше была песня в исполнении девушки. Они вскочили с дивана и стали танцевать, кривляясь и смеясь друг перед другом. Когда певица стала петь: «О боже, какой мужчина, я хочу от тебя сына, и я хочу от тебя дочку. И точка, и точка…» Зарислава вдруг посерьёзнела и спросила у Альки:
– Аль, а ты когда-нибудь думала, сколько у тебя будет детей?
– Нет. Я вообще не представляю, как буду жить дальше одна.
– Почему одна? Я ведь с тобой, Аль, ты моя сестрёнка.
Они сели на диван, обнялись и стали слушать следующую грустную песню. Певец исполнял её так, что душа разрывалась от боли: «Не плачь и жди меня домой… я многое стерпел и это мой удел, а значит, я вернусь домой, не плачь…»
– Какая песня, прямо про нас, – грустно сказала Алька.
Славка вскочила и стала танцевать под ритмичную музыку, крича:
– Не плачь, Алька, не плачь...
Дёрнула Альку за руку, и они стали танцевать. Потом послушали современных исполнителей. А когда устали, поплелись спать, довольные и счастливые.
На другой день они встали в три часа дня. Дед истопил печь, наварил грибной суп, и от безделья сидел и ждал, когда его крохи выспятся. Макар столько лет носил в себе тайну, связанную с Зариславой. Так за все эти годы никому и не рассказал, и это давило и угнетало, и перед уходом в мир иной нужно было очисть душу – снять этот груз. Вот только всё боялся, поймёт, примет ли всерьёз стрекоза его исповедь.
Девчонки встали заспанные, но такие счастливые. Умылись, быстро сели за стол и, кривляясь, напевали песни друг перед другом. Наконец, позавтракав и заодно пообедав, они убрали со стола, вымыли посуду и устроились смотреть телевизор. Макар присел рядом.
– Зариславушка, разговор у меня к тебе есть.
– Да, деда – слушаю.
– Зарюшка, разговор серьёзный, хочу тебе рассказать, как нашёл тебя в лесу.
– Так об этом в моём личном деле записано, я его давно выкрала у директрисы и прочитала. Не переживай, деда, я всё знаю.
– Знаешь, да не всё. – Макар вздохнул. – Там написано только то, что я рассказал, а вот что утаил, сейчас хочу тебе поведать. А не дай бог уйду и тайну с собой унесу. Вот думаю, мало ли в жизни чего может произойти.
– А чего, деда?
– Ох, и как тебе объяснить, если и сам толком не знаю. Ведь столько лет прожил, а на то, что увидел, когда тебя нашёл, так и не сыскал ответа. Так, что давайте выключайте свой концерт, присядьте и послушайте.
Девчонки сидели и внимательно смотрели на старика.
– Дня за четыре до того, как я тебя нашёл, случилось затмение солнца. Первый раз я такое видел, чтоб посреди бела дня ночь настала. Глафира, помню, всё крестилась у иконы, тоже страшно ей было. Вот значит, после этого затмения все те дни я ходил, и на душе как-то неспокойно было, всё в лес меня тянуло. А тогда по телевизору много разного показывали: то про этих драконов, что по озеру плавают… то русалку на берег выкинуло, морда страшенная, зубы длинные, острые, прям как у чудища какого-то. А все говорили, что она красавица… то про людей исчезающих. Вот и думал, нагляделся я на всякую чертовщину, вот и мается душа – ан нет. Тянет в лес, хоть что ты делай. Не вытерпел, встал на лыжи и пошёл на охоту. Ну, про то, как волчицу встретил, рассказывать не буду, а вот про то, как она тебя вытащила из своей норы, повторюсь. Вот, значит, вытащила она тебя и смотрит на меня. Я, следовательно, подошёл, хотел уж было тебя на руки взять, да смотрю, шерсть на холке у неё дыбом встала. Обмер я, думаю, сейчас бросится на меня. А она пасть раззявила, клыки показывает – рычит, да вижу, не на меня, морду к земле опустила, а глаза косятся в сторону. Вот и я глянул, а там…
Дед замолчал, даже через столько лет у него слегка тряслись руки от воспоминаний о том дне, и холодные мурашки страха покрыли морщинистую кожу. Найдя в себе силы, он продолжил:
– Вот, значит, поднимаю я голову, смотрю, а там стоит волк. Я даже обомлел от его вида, ростом повыше меня будет. Морда и холка чёрные, а сам весь серой шерстью покрыт, но чуть длиннее, чем у наших волков. Крупный, жилистый, глазища жёлтые, и с таким вниманием он меня рассматривает, будто человек. А я от испуга с места сдвинуться не могу, будто прирос к земле-матушке. Ну, думаю, вот и смертушка моя пришла, а когда он подошёл ко мне, то я уже и с жизнью попрощался. Да только ты так кричишь обиженно, аж душу твой крик рвёт на части. Вот, значит, подходит этот самый волк, ткнулся носом в тебя, поднял морду на меня, а я вижу, слеза бежит у него из глаз, прям как у человека. Посмотрел он на меня, потом на тебя, повернулся и рванул в лес. А ты аж заходишься в плаче. Смотрю, волчица стоит, волчата её повылезли из норы, отпустил страх, не тронул зверь лесной… схватил я тебя и бегом. Да только вот что я тебя скажу, Зариславушка, и прими ты мои слова с умом – прощался с тобой тот лесной неведомый зверь. Как будто своё дитё отдавал, оттого и плакал.
– Так почему неведомый, сам ведь сказал, что волк, только больше.
– В том и дело, Зарюшка, зверь тот не с нашей земли-матушки. Нашим зверям далеко до него, таких волков, выше меня ростом, я не встречал, да и не слыхивал о таких. И как гляну в твои глаза, так его сразу и вижу. Вот такие дела, ладушка ты моя. Сказать о таком я не мог даже Фёдору, да и вы молчите. Всё равно не поверят, а ещё посмеются.
Слава сидела задумчивая, в глазах струилась боль, она представляла себе таинственного зверя.
– И куда же он убежал?
– Да кто ж его знает, но выжить в нашем мире ему вряд ли удалось.
При этих словах сердечко Славки сжалось, от щемящей тоски по неизвестному ей зверю. В носу защипало, слёзы подступили к глазам.
– Ты чего, Зарюшка, вот дурень, расстроил тебя, так чего ж слёзы лить по безвестному зверю? А?
– Не знаю, деда, жалко мне его, ой как жалко, – и Славка, уже не сдерживая слёз, расплакалась. А вместе с ней расплакалась и Алька.
– Вот стрекозы, море развели, а ну быстро чайник ставить!
Василий Александрович замолчал, молчала и Зарислава. Она обдумывала сказанное физруком, вспоминала свою маленькую жизнь и через что постоянно проходила.
«Кличка и та была – волчара поганая. Даже «СС» издевается и если б не директриса, то жилось бы совсем туго. Да и соревнования: это постоянные разъезды и тренировки, а на кого я Альку оставлю. Одна Верка чего стоит, так и выслуживается перед «СС». Всё рассказывает: и то, что мы с Алькой спать не легли вовремя, и то, что с урока удрали, и то, что хлеб в кровати ели – вот сволочь! Отдубашу её когда-нибудь точно».
– Василий Александрович, если честно, то мне и ни к чему эти соревнования. А продолжать у вас заниматься я могу?
– Даже больше, – улыбаясь, ответил физрук. – Ты будешь посещать тренировки учителя. Но о соревнованиях забудь! Поверь – это не твоё!
Зарислава улыбнулась.
– Да ну их, эти соревнования, какой от них смысл. Я побегу?
– Иди уже, – вслед убегающей Славке сказал физрук. Он с облегчением вздохнул, молодец девчонка – всё правильно поняла. Порой она такая ершистая, тут вчера шёл по коридору и услышал отборный мат, даже остановился, уж больно голос показался знакомым. Завернул за угол и точно – сидит его Слава на подоконнике и объясняет историю своей подруге. И так красноречиво, что и строители позавидовали бы её повествованию. Физрук, конечно, постоял, покачал головой, давая понять, что всё слышал, а она как ни в чём не бывало смотрит на него своими жёлтыми глазищами и не моргает, хоть бы для приличия покраснела. И хотел же с ней поговорить на эту тему, да позабыл, но ничего, будет ещё время.
Физрук взял телефон, хотел побеседовать с учителем, но не стал, лучше привести потом девчонку на тренировку, и всё и так станет понятно.
Глава 3.4
Славке очень нравилось ездить на тренировки – садиться в автобус, плюхнуться на сиденье и, уткнувшись носом в стекло, смотреть на мелькающие дома, машины, рекламные щиты, предлагающие всё самое лучшее и красивое для живущих на земле людей, и на прохожих, спешащих куда-то. В детдоме всё было однообразно, хотя детей и вывозили на экскурсии или на ёлку в большой концертный зал. Но разве можно это сравнить с такой спокойной ездой.
На тренировках Славка выматывалась по полной программе, приезжала в детдом уже под вечер и садилась за уроки. Учёба давалась легко, поэтому, сделав письменную домашку, девочка быстро складывала учебники. Устное она читала обычно на перемене, зачем два раза время тратить. Только вот у Альки с учёбой была большая проблема, для своего возраста она практически не читала, а считать могла только до десяти. И кто бы у неё ни спрашивал, почему так, молчала и пожимала плечами.
Слава спросила как-то, почему Алька не училась? А та посмотрела на неё и глаза стали почти бесцветными, столько было в них боли. Славка, конечно, поняла, что допустила промах и, хлопнув подругу по плечу, сказала:
– Да не парься, не всем дано. Меня вон вообще дед в лесу нашёл, а если б не это, так я, наверно, и говорить не могла бы, а про писать и считать вообще молчу.
– Как Маугли? – Алькира удивлённо посмотрела на Славку.
– Да никто не знает, как я там оказалась. И фамилию в доме малютки мне поэтому и дали – Волкова.
– Так ты ведь говорила, что у тебя мама умерла.
– А знаешь, они ведь мне как родители. Да и объяснять запутанно всё, ладно, пошли выпрашивать булку у поварихи.
Слава быстро окрестила Алькирию – Алькой, и та при упоминании булки улыбнулась.
Алька и Славка были очень разными. Волевую и боевую Славку в детдоме старались не задевать, зная её взрывной характер. Даже когда она была неправа, могла накинуться на подвернувшегося под руку. А вот над тихой и скромной Алькой многие издевались, когда с ней рядом не было Славки. Но как только она приезжала с тренировки, начинала такие разборки с обидчиками, что клочья волос порой летели. Учителя, первое время пытавшиеся обучить Алькирию, в скором времени были разочарованы, а потом и вовсе старались её не спрашивать. И с ней лично стала заниматься директриса.
К шестнадцати годам Альку как прорвало, она слету запоминала всё сказанное учителями и стала одной из лучших учениц. Директриса не знала, как нарадоваться, она старалась ко всем воспитанникам относиться одинаково, но почему-то эта девочка всегда заставляла её сердце сжиматься от щемящей тоски по своим так и не рождённым детям.
На новогодние каникулы девчонки приехали к деду счастливые и весёлые.
«Ах, молодость!» – думал Макар, глядя на хохочущих девчонок, накрывающих стол. Они шушукались и, когда куранты пробили двенадцать, выбежали на улицу и кричали во всё горло:
– Ура! Ура! С Новым годом!
А Макар сидел в доме смотрел на них счастливые лица. «Как же мне не хочется, крохи мои, омрачать вам это счастье, да не в моих силах менять что-либо. Вон Глафира уже приходила, звала, а я как подумаю… ну на кого оставить этих стрекоз малолетних».
Боится, ох как боится он за сердечки неокрепшие, за души ранимые. Сколько лет прошло после смерти Глафиры, а Зарислава так и носит эту боль, хоть и сказала, что отпустила – да только иногда вспыхнет ярко эта боль в её глазах. Держит в себе, с виду и не скажешь, да только разве можно от старика что-то скрыть. Эх, Зарюшка, кровиночка – на кого же тебя оставить, как рассказать, что пора уходить. Настал и его черёд, давно косая стоит и поджидает. Да он вот всё прочь её гонит – противится.
Встал, выпрямился почти столетний дед – погодь ещё немного, не порть радость стрекозам. Сколько той отрады у них в этом детдоме, некому прижать, приголубить, приласкать. Девчонки ввалились в горницу – раскрасневшиеся с мороза и хохочущие.
– Дедуля, родненький, с Новым годом тебя! – Зарислава подбежала, поцеловала деда в колючую щеку. А потом посмотрела с тревогой в его глаза: – Ты чего, деда?
– Да ничего я, Зорюшка, так, вспомнил, годы бегут, вон вы уже какие красавицы. Наверно, и мальчишки заглядываются?
– Да ну тебя, деда, какие мальчишки!
– Ладно, ладно, стрекозы, вы тут празднуйте, а я спать пойду.
Макар согнулся и, еле переставляя ноги, пошёл к себе в спальню.
– Деда, мы музыку включим? Мы не слишком громко.
– Да включайте вы уже свою музыку, танцуйте – Новый год, как-никак.
– Ура! – закричала Славка. – Алька, я совсем забыла, я тебе вот что купила. – Она достала маленький музыкальный диск и, подавая его подруге, возбуждённо заговорила: – Вот, смотри, здесь собраны хиты лет за пятьдесят.
– Ух ты! – Алька осторожно, боясь дотронуться, словно диск сразу рассыплется в её руках, взяла его. Глаза засияли от счастья, рот расплылся в довольной улыбке. – Славка, – смогла она только и вымолвить.
– Да чего ты им любуешься, давай слушать.
Славка выхватила диск из Алькиных рук и вставила в старенький плеер. И они услышали бархатный голос певца. Песня была на иностранном языке.
– Ай! – завизжала Алька. – Я знаю этого певца. Славка, он такой! – Она закатила глаза от восхищения, а затем обхватила Зариславу и стала кружить под звуки песни.
Славка смеялась и кружилась вместе с Алькой.
– Покажешь мне потом, хочу взглянуть на твою первую любовь.
– Не покажу – влюбишься ещё.
– В кого? Он, наверно, уже дедушка, – и они прыснули от смеха, завалились на диван, хохоча. – Нужно будет найти эти песни в компе.
– Ага.
Дальше была песня в исполнении девушки. Они вскочили с дивана и стали танцевать, кривляясь и смеясь друг перед другом. Когда певица стала петь: «О боже, какой мужчина, я хочу от тебя сына, и я хочу от тебя дочку. И точка, и точка…» Зарислава вдруг посерьёзнела и спросила у Альки:
– Аль, а ты когда-нибудь думала, сколько у тебя будет детей?
– Нет. Я вообще не представляю, как буду жить дальше одна.
– Почему одна? Я ведь с тобой, Аль, ты моя сестрёнка.
Они сели на диван, обнялись и стали слушать следующую грустную песню. Певец исполнял её так, что душа разрывалась от боли: «Не плачь и жди меня домой… я многое стерпел и это мой удел, а значит, я вернусь домой, не плачь…»
– Какая песня, прямо про нас, – грустно сказала Алька.
Славка вскочила и стала танцевать под ритмичную музыку, крича:
– Не плачь, Алька, не плачь...
Дёрнула Альку за руку, и они стали танцевать. Потом послушали современных исполнителей. А когда устали, поплелись спать, довольные и счастливые.
На другой день они встали в три часа дня. Дед истопил печь, наварил грибной суп, и от безделья сидел и ждал, когда его крохи выспятся. Макар столько лет носил в себе тайну, связанную с Зариславой. Так за все эти годы никому и не рассказал, и это давило и угнетало, и перед уходом в мир иной нужно было очисть душу – снять этот груз. Вот только всё боялся, поймёт, примет ли всерьёз стрекоза его исповедь.
Девчонки встали заспанные, но такие счастливые. Умылись, быстро сели за стол и, кривляясь, напевали песни друг перед другом. Наконец, позавтракав и заодно пообедав, они убрали со стола, вымыли посуду и устроились смотреть телевизор. Макар присел рядом.
– Зариславушка, разговор у меня к тебе есть.
– Да, деда – слушаю.
– Зарюшка, разговор серьёзный, хочу тебе рассказать, как нашёл тебя в лесу.
– Так об этом в моём личном деле записано, я его давно выкрала у директрисы и прочитала. Не переживай, деда, я всё знаю.
– Знаешь, да не всё. – Макар вздохнул. – Там написано только то, что я рассказал, а вот что утаил, сейчас хочу тебе поведать. А не дай бог уйду и тайну с собой унесу. Вот думаю, мало ли в жизни чего может произойти.
– А чего, деда?
– Ох, и как тебе объяснить, если и сам толком не знаю. Ведь столько лет прожил, а на то, что увидел, когда тебя нашёл, так и не сыскал ответа. Так, что давайте выключайте свой концерт, присядьте и послушайте.
Девчонки сидели и внимательно смотрели на старика.
– Дня за четыре до того, как я тебя нашёл, случилось затмение солнца. Первый раз я такое видел, чтоб посреди бела дня ночь настала. Глафира, помню, всё крестилась у иконы, тоже страшно ей было. Вот значит, после этого затмения все те дни я ходил, и на душе как-то неспокойно было, всё в лес меня тянуло. А тогда по телевизору много разного показывали: то про этих драконов, что по озеру плавают… то русалку на берег выкинуло, морда страшенная, зубы длинные, острые, прям как у чудища какого-то. А все говорили, что она красавица… то про людей исчезающих. Вот и думал, нагляделся я на всякую чертовщину, вот и мается душа – ан нет. Тянет в лес, хоть что ты делай. Не вытерпел, встал на лыжи и пошёл на охоту. Ну, про то, как волчицу встретил, рассказывать не буду, а вот про то, как она тебя вытащила из своей норы, повторюсь. Вот, значит, вытащила она тебя и смотрит на меня. Я, следовательно, подошёл, хотел уж было тебя на руки взять, да смотрю, шерсть на холке у неё дыбом встала. Обмер я, думаю, сейчас бросится на меня. А она пасть раззявила, клыки показывает – рычит, да вижу, не на меня, морду к земле опустила, а глаза косятся в сторону. Вот и я глянул, а там…
Дед замолчал, даже через столько лет у него слегка тряслись руки от воспоминаний о том дне, и холодные мурашки страха покрыли морщинистую кожу. Найдя в себе силы, он продолжил:
– Вот, значит, поднимаю я голову, смотрю, а там стоит волк. Я даже обомлел от его вида, ростом повыше меня будет. Морда и холка чёрные, а сам весь серой шерстью покрыт, но чуть длиннее, чем у наших волков. Крупный, жилистый, глазища жёлтые, и с таким вниманием он меня рассматривает, будто человек. А я от испуга с места сдвинуться не могу, будто прирос к земле-матушке. Ну, думаю, вот и смертушка моя пришла, а когда он подошёл ко мне, то я уже и с жизнью попрощался. Да только ты так кричишь обиженно, аж душу твой крик рвёт на части. Вот, значит, подходит этот самый волк, ткнулся носом в тебя, поднял морду на меня, а я вижу, слеза бежит у него из глаз, прям как у человека. Посмотрел он на меня, потом на тебя, повернулся и рванул в лес. А ты аж заходишься в плаче. Смотрю, волчица стоит, волчата её повылезли из норы, отпустил страх, не тронул зверь лесной… схватил я тебя и бегом. Да только вот что я тебя скажу, Зариславушка, и прими ты мои слова с умом – прощался с тобой тот лесной неведомый зверь. Как будто своё дитё отдавал, оттого и плакал.
– Так почему неведомый, сам ведь сказал, что волк, только больше.
– В том и дело, Зарюшка, зверь тот не с нашей земли-матушки. Нашим зверям далеко до него, таких волков, выше меня ростом, я не встречал, да и не слыхивал о таких. И как гляну в твои глаза, так его сразу и вижу. Вот такие дела, ладушка ты моя. Сказать о таком я не мог даже Фёдору, да и вы молчите. Всё равно не поверят, а ещё посмеются.
Слава сидела задумчивая, в глазах струилась боль, она представляла себе таинственного зверя.
– И куда же он убежал?
– Да кто ж его знает, но выжить в нашем мире ему вряд ли удалось.
При этих словах сердечко Славки сжалось, от щемящей тоски по неизвестному ей зверю. В носу защипало, слёзы подступили к глазам.
– Ты чего, Зарюшка, вот дурень, расстроил тебя, так чего ж слёзы лить по безвестному зверю? А?
– Не знаю, деда, жалко мне его, ой как жалко, – и Славка, уже не сдерживая слёз, расплакалась. А вместе с ней расплакалась и Алька.
– Вот стрекозы, море развели, а ну быстро чайник ставить!
