- Тише, тише, дочка, - встревоженно попросила Октавия. – Дагборн, не стой столбом, подай воды!
- Убирайся, - почти прорычала в сторону легионера Велена. – Уходи! Прочь, прочь отсюда! Вон!!!
Если бы кто спросил её, отчего холодная ярость выплеснулась на посланника дурных новостей, колдунья не сумела бы ответить. Почему так не хотелось, чтобы Дагборн видел её искажённого, перекошенного лица, не слышал низкого рычания, вырывавшегося из девичьей груди; не понял, что не только боль по погибшему брату – нет; но бережно взращиваемая, тщательно хранимая и терпеливо выстраданная мечта о возлюбленном разбилась на мелкие осколки, разлетелась пеплом прочь от потерявших опору ног…
О том, какой бессвязной бранью сквозь сцепленные зубы выгоняла и хмурого Дагборна, и встревоженную Октавию, колдунья, как ни старалась, вспомнить потом не могла. Только качнулся перед глазами тяжёлый двуручник, когда легионер запирал за собой дверь, и всё стихло в лишившемся всякого уюта доме. За окнами подвывал ветер, подтверждая пророчество мастера Мартина об ухудшении погоды, обнимали прохудившиеся окна первые снежинки приближавшейся метели. Улетел ли Дагборн? А хоть бы и так – да и сгинул бы вместе с проклятым артефактом в самом сердце бурана!
И сердце сжималось в ответ на встающие перед глазами образы, в которых переплелись родные черты Райко и искажённое, прозрачное лицо Дагборна с проступавшим в нём обликом чужой, пугающей и враждебной всякому человеку сущности.
Никто не знает, как тяжело ей пришлось в ту ночь. Кажется, она ходила от стены к стене, изредка нагибаясь над поленницей, чтобы бездумно подбросить дров в печь, присаживалась на лавку и вставала снова, сжимала кулаки и бессильно опускала руки, бросалась к двери и билась в неё всем телом, чтобы потом упасть на пороге и тихо выть, то сдерживая себя по привычке, то отпуская надтреснутый крик из воспалённого горла.
Ночь прошла вместе с метелью. О наступлении утра сикирийка догадалась лишь по прорвавшемуся в сторожку яркому свету да по далёким звукам из проснувшегося порта. Шевелиться колдунья не стала, лишь придвинулась поближе к комоду, подбирая под себя занемевшие ноги. Сколько просидела она так, в одной позе, бездумно разглядывая половицы? Впрочем, не всё ли равно? Если Райко нет – можно сидеть или стоять, спать или бодрствовать, жить или умереть…
Почему её дыхание не оборвалось вместе с его смертью? Зачем она всё ещё двигается, живёт? Пустота, бессмысленность, холод и одиночество – это ли не высшая награда за болезненную любовь к собственному брату?..
- Велена! Велена, открой! Ты там?
Настойчивый стук повторился; не сразу, но память воскресла, подсказав имя: Нила. Хорошо, что она: помощница Мартина не казалась ни особо догадливой, ни слишком сложной в общении. Понимающую Октавию или проницательного Мартина сикирийка бы сейчас не перенесла.
- Прости, что беспокою… знаю, что не вовремя… Рем пропал! В городе нет, везде обыскались… Мартин обронил, ты могла что-то видеть во время облёта. Да не рискнул к тебе идти: говорит, не до того сейчас. Прости, знаю, потревожила… я… просто…
Чтобы вспомнить, кто такой Рем, пришлось ещё раз напрячь равнодушный разум. Как там… Дагборн же говорил… старший брат Мартина, сошедший с ума. Тот, из-за которого мастер вернулся из Унтерхолда и поселился в Духом забытой глуши, отрекшись от Мира и магических почестей. Убивать таких нужно, чтобы и сами не страдали, и других не мучили.
- Велена? Ответь, пожалуйста! Ты видела что-нибудь сверху? Мартин говорит, Рем бормотал что-то о горах, мог и уйти из города. Меня в харчевне не было, ушла тебе помогать, Мартина фермеры отвлекли… Проглядели!..
Не вставая на ноги, Велена на четвереньках доползла до приоткрытых дверей в сени; помогая себе руками, поднялась, неуклюже ступая на затекшие ступни. Неловко, не сразу попадая в рукава, надела шубу, набрасывая меховой капюшон.
- Велена, - обрадовалась Нила, как только дверь перед ней распахнулась. Тут же растерялась, разглядывая бледное, лишённое красок, измождённое девичье лицо. – Великий Дух…
Сикирийка молча обогнула замершую женщину, захлопнула за собой дверь, не заботясь засовом, и так же, не говоря ни слова, направилась в сторону загона. Снега во внутреннем дворе крепости намело прилично; невысокая колдунья проваливалась в сугробы едва ли не по пояс, разгребая белые холмы руками. Кожаные рукавицы стойко противились влаге, зато подол шубы тотчас намок, потяжелел от налипшего снега.
- Велена? Куда ты?
Говорить колдунья не могла: внутри царило непробиваемое равнодушие к происходящему снаружи. Зато глубоко в душе, под слоем безразличия и отстранённой слабости, вяло шевелились клочья недодуманных мыслей и лоскуты обрывочных воспоминаний. Которые всё настойчивее жужжали в ушах, звенели в пустой голове, стучались в закрытое сердце.
Даже Дед сегодня не упорствовал, позволив ей набросить седло, тщательно, насколько хватало силы ослабших после жуткой ночи рук, закрепить ремни и цепи, и неожиданно легко взобраться на спину, готовясь ко взлёту.
- Велена! Ты… ты знаешь, где искать? – Нила прижалась спиной к двери, пока Дед, пыхтя, выходил из загона. – Мартин не велел тебя беспокоить… но я подумала… Велена!
Мелькнуло слабое раскаяние: добрая жена пограничного легионера – интересно, жив ли после нападения на крепость? – заслужила хоть какой-то ответ. Вот только дать его Велена не могла. Хоть бы и открыла рот, но заставить горло служить всё равно бы не сумела: не осталось сил на волевое усилие, всё происходило по наитию и словно во сне.
Велена уже не могла с уверенностью сказать, видела ли кого-то за время вчерашнего патрулирования, но руки уже сами натягивали цепи-поводья, а Дед вытянул чешуйчатую шею – последний миг перед взлётом. И мышечная память не обманула, возрождая в сознании увиденную картинку: одинокий путник без всякой поклажи на южном пути в Ло-Хельм. Лишь безумец сунется на горные тропы с голыми руками…
Затем все мысли оставили внезапно опустевшую голову: ящер оттолкнулся от земли, делая первый мощный взмах, и заснеженный двор крепости качнулся, провалился вниз вместе с растерянной, задравшей голову Нилой. Хлестнул в лицо ветер, выбил слёзы из широко распахнутых глаз. Дед сделал круг над крепостью и устремился на юг, низко стелясь над скалистой дорогой. Тщетно приглядывалась Велена к заснеженной тропе: на полчаса пешего пути ни человека, ни повозки. Да и кто бы ехал в такое время? Для отъезда из Кристара – поздно, солнце давно на небе; для въезда – рано, если только безумцы не гнали всю ночь сквозь метель.
Зачем она это делала? Потеряв брата, возлюбленного… сорвалась по первому зову не слишком-то дорогих сердцу людей. Ради кого?
Ответа Велена не находила. Натянув поводья, почти распласталась вдоль шеи Деда, прижавшись к тёплой чешуе и вглядываясь в мелькающие внизу скалы. Ящеры хороши для быстрых полётов; зависать в воздухе у них, увы, не получалось: приходилось до острой рези напрягать уставшие от бессонной ночи глаза, торопливо смахивать с них набегавшие слёзы, часто моргать, чтобы слепящие блики на снегу не лишили зрения, не затмили бы его тёмными пятнами.
Райко, который в четырёх стенах крохотной сторожки казался таким близким, что, казалось, шепни заклинание – и восстанет из праха, вернётся во плоти – в необъятном северном небе потерялся, развеялся, обрёл свободу вместе с ней.
Брат мой, любовь моя…
Брат.
Велена до хруста стиснула зубы: не сейчас. Дай слабину – и свалится из седла, упустит поводья из ослабевших пальцев. Брат, да! Только брат! Вот и Рем для Мартина – брат, какой бы там ни был. И если кристарскому магу от его потери станет хотя бы вполовину так же плохо, как ей – она найдёт безумного путника, куда бы тот ни направился.
- Я просто могу это сделать, Дед, - ровно проронила Велена, почти свесившись из седла для лучшего обзора, - и я это сделаю.
Ящер не возражал, только вздыхал по-старчески, терпеливо перенося все прихоти молодой наездницы. Стерпел, даже когда она резко натянула поводья, заставив крылатого зверя раздражённо вскрикнуть и сделать едва ли не переворот в воздухе: внизу, на расстоянии почти дня пути от портового города, темнела грубо сбитая придорожная хижина – из тех, которые стонгардцы оставляют на дорогах, следуя старым традициям.
Дед устремился вниз, рассекая кожаными крыльями воздух; тяжело ударился о каменистую тропу, так что Велена подпрыгнула в седле, чудом удержавшись на спине зверя. Лишь когда ящер опустился на все четыре лапы, колдунья отпустила ремни и соскользнула вниз, бегло оглядывая безлюдный горный проход.
В хижине кто-то находился. Невнятно бормотал, ходил, то и дело ударяясь о кожаный полог шатра изнутри; кажется, ворошил уголья в очажке. Велена щёлкнула пальцами, сжимая кисть в кулак: вдоль руки заискрились, засверкали колдовские блики. Если там кто враждебный, то с такого расстояния она не промахнётся, уложит на месте. Велена и раньше не отличалась лёгким нравом – теперь же, когда Райко не стало, последние рубежи рассудительности пали, обнажая граничащее с помешательством безразличие. Рука бы не дрогнула: колдунья готовилась к убийству.
- Ма-артин, - раздался приглушённый блеющий голос, - то-олстый… Ма-артин… - тот, кто ходил внутри, вдруг всхлипнул, - укрой ме-еня, Ма-артин… хо-олодно…
Велена медленно разжала кулак. Решительно шагнула вперёд, распахивая полог шатра. Сидевший у почти потухшего очажка мужчина обернулся, меряя её пустым взглядом неестественно горящих глаз. Ещё не утративший человеческого облика – стараниями ли младшего брата-мага или милостью Великого Духа – с довольно приятным лицом, светлыми, как у Мартина, волосами цвета морского песка, и крепкими, выпирающими мышцами под плотной меховой рубашкой. Верно, когда был в силе и уме, от недостатка женского внимания не страдал.
- Ты – Рем? – ровно спросила она, разглядывая дрожащего от холода человека.
Тот словно очнулся, встрепенулся весь, подскакивая на неверных ногах. Притоптывая, обхватывая себя за крутые плечи, жалобно проскулил:
- Рем – плохо-ой! Он Мартина мучил! То-олстым обзывал! Перед де-евушками позорил! Я – хороший! Хоро-оший!
- Хороший, - бесцветно согласилась Велена.
Странно: ни отвращения, ни страха сумасшедший не вызывал. Перед ней, посиневший от холода, голодный, неуверенный в себе и в том, где находится, стоял обыкновенный человек. Даже привлекательнее многих здравых разумом, которых ей доводилось раньше видеть.
- Идём, - позвала она Рема. Рослый, выше её, верно, в два раза, тот послушался, как телёнок: доверчиво протянул руку, вцепился в рукав шубы, пошёл за ней на мороз из худо-бедно протопленной хижины.
- Зверь! – испугался он Деда, заметив зевающего во всю клыкастую пасть ящера. Рухнул на дорогу, закрывая голову ладонями. – У-у-у!!!
- Не бойся, - позвала Велена, невольно выныривая из вязкого полусна, в котором плавала после страшной вести. – Слышишь? Он тоже хороший. Рем – хороший. И Дед – хороший. На нём даже покататься можно. Хочешь?
Рем оценивающе вскинул голову, дико оглядел чешуйчатого ящера, и снова уткнулся лбом в колени. Велена задумалась на миг, затем вскинула руку вверх, выталкивая заклинание из непослушного горла. Яркий зелёный луч вырвался из основания ладони, прорезал серое от набежавших туч небо. Вспыхнул в вышине ослепительным светом и погас. В Кристаре заметят; уж по крайней мере, если не получится у неё доставить Рема в город, то помощь выдвинется им навстречу.
Присев на корточки, Велена сняла рукавицу, положила тёплую ладонь на затылок вскинувшемуся Рему. Заклинание сработало быстрее, чем сумасшедший оттолкнул её; мгновение – и безумный огонь в глазах погас. Теперь сикирийка видела, что они у Рема тоже зелёные, как у Мартина, только не ясные, а мутные, словно бутылочное стекло.
- Идём, - тихо позвала она, ненавязчиво трогая его за локоть. – Домой. Мартин ждёт.
Сумасшедший безвольно поднялся, пошёл на прямых ногах к ящеру. Отчего-то стало совестно: уколоть магией разума того, кто его не имел, всё равно что ударить спящего или обидеть безответного. Впрочем, когда это её занимали подобные вопросы? Верно, с тех самых пор, как она ступила на эту определённо проклятую стонгардскую землю…
Полёт оказался сложным. Поднялся ветер, небо потемнело; Дед летел с трудом и крайне неохотно, Рем за спиной цеплялся за неё так отчаянно, что от удушения и синяков спасала лишь толстая шуба – вот уж когда подарок иммуна оказал добрую службу! На подлёте к Кристару Велена заметила группу людей, уже покидавших город, но вновь развернувшихся при её приближении. Спускаться сикирийка не стала – направила уставшего Деда в крепость, из последних сил удерживая в руках цепи-поводья, позволила ящеру плюхнуться у самого загона, едва не повредив заграждения.
Сумасшедший отцепился от неё, спрыгнул в глубокий снег, помчался прочь из крепости. Колдунья не сразу погналась следом – если поскользнётся на крутой тропе, даром все труды! – но вначале закрыла загон за Дедом, подобрала подол длинной шубы, чтобы не мешал – и у самых ворот остановилась, разглядев, как внизу, у дома отца Кристофера, перепуганного, нервно гогочущего Рема ловит в железные объятия подоспевший Мартин, быстро и грубовато гладит по мускулистой спине, что-то нашёптывая тому на ухо. Безумец успокоился, погладил толстого харчевника в ответ по голове и, бормоча, направился с ним вниз.
Мартин обернулся лишь раз, и Велена могла бы поклясться, что не видела у него подобного взгляда раньше. Ни привычной строгости, ни полунасмешливой хитринки, ни проницательной пытливости. Кажется, что-то среднее между благодарностью, облегчением, восхищением и… грустью? А… ну да. Выражает соболезнования.
Остальные люди из спасательной процессии уже разошлись, повстречав на своем пути харчевника с найденным братом; наверх, к своему дому, поднимался лишь отец Кристофер. Бездумно, повинуясь внутреннему порыву, Велена сделала несколько шагов навстречу, вниз по тропе.
- Хорошо, что ты Рема нашла, - первым заговорил духовник, встретившись с ней взглядом. – Мартин сильно тревожился, весь город на уши поднял. Никогда твоей услуги не забудет… Славное дело провернула, славное! Дочка, - вдруг встрепенулся духовник, словно вспомнив нечто важное, - а поможешь в храме? Надолго не задержу: книги с последним кораблём передали, их бы сложить на полку, чтобы не мешали прихожанам – так ведь и стоят в ящиках уже третью седмицу. Я Октавию просил, да ей всё недосуг: то к Ниле бежит с помощью, то к тебе, то вот к Мартину…
Велена молча спустилась ниже, безвольно приняла подставленный локоть.
- Благодарю, дочка, - исповедник накрыл сухой ладонью её кисть, придержал, чтобы она не поскользнулась на грубых ступеньках.
Тропу вокруг храма расчистили и присыпали жёлтым прибрежным песком, так что идти оказалось удобно: вскоре стояли у запертых дверей. Отец Кристофер потянул тяжёлые створки, вошёл первым. Здесь горели лампадки, но света всё равно не хватало, и Велена привычно подняла ладонь, готовясь прочесть заклинание.
- Не надо, - не оборачиваясь, мягко попросил духовник. – Не здесь.
- Убирайся, - почти прорычала в сторону легионера Велена. – Уходи! Прочь, прочь отсюда! Вон!!!
Если бы кто спросил её, отчего холодная ярость выплеснулась на посланника дурных новостей, колдунья не сумела бы ответить. Почему так не хотелось, чтобы Дагборн видел её искажённого, перекошенного лица, не слышал низкого рычания, вырывавшегося из девичьей груди; не понял, что не только боль по погибшему брату – нет; но бережно взращиваемая, тщательно хранимая и терпеливо выстраданная мечта о возлюбленном разбилась на мелкие осколки, разлетелась пеплом прочь от потерявших опору ног…
О том, какой бессвязной бранью сквозь сцепленные зубы выгоняла и хмурого Дагборна, и встревоженную Октавию, колдунья, как ни старалась, вспомнить потом не могла. Только качнулся перед глазами тяжёлый двуручник, когда легионер запирал за собой дверь, и всё стихло в лишившемся всякого уюта доме. За окнами подвывал ветер, подтверждая пророчество мастера Мартина об ухудшении погоды, обнимали прохудившиеся окна первые снежинки приближавшейся метели. Улетел ли Дагборн? А хоть бы и так – да и сгинул бы вместе с проклятым артефактом в самом сердце бурана!
И сердце сжималось в ответ на встающие перед глазами образы, в которых переплелись родные черты Райко и искажённое, прозрачное лицо Дагборна с проступавшим в нём обликом чужой, пугающей и враждебной всякому человеку сущности.
Никто не знает, как тяжело ей пришлось в ту ночь. Кажется, она ходила от стены к стене, изредка нагибаясь над поленницей, чтобы бездумно подбросить дров в печь, присаживалась на лавку и вставала снова, сжимала кулаки и бессильно опускала руки, бросалась к двери и билась в неё всем телом, чтобы потом упасть на пороге и тихо выть, то сдерживая себя по привычке, то отпуская надтреснутый крик из воспалённого горла.
Ночь прошла вместе с метелью. О наступлении утра сикирийка догадалась лишь по прорвавшемуся в сторожку яркому свету да по далёким звукам из проснувшегося порта. Шевелиться колдунья не стала, лишь придвинулась поближе к комоду, подбирая под себя занемевшие ноги. Сколько просидела она так, в одной позе, бездумно разглядывая половицы? Впрочем, не всё ли равно? Если Райко нет – можно сидеть или стоять, спать или бодрствовать, жить или умереть…
Почему её дыхание не оборвалось вместе с его смертью? Зачем она всё ещё двигается, живёт? Пустота, бессмысленность, холод и одиночество – это ли не высшая награда за болезненную любовь к собственному брату?..
- Велена! Велена, открой! Ты там?
Настойчивый стук повторился; не сразу, но память воскресла, подсказав имя: Нила. Хорошо, что она: помощница Мартина не казалась ни особо догадливой, ни слишком сложной в общении. Понимающую Октавию или проницательного Мартина сикирийка бы сейчас не перенесла.
- Прости, что беспокою… знаю, что не вовремя… Рем пропал! В городе нет, везде обыскались… Мартин обронил, ты могла что-то видеть во время облёта. Да не рискнул к тебе идти: говорит, не до того сейчас. Прости, знаю, потревожила… я… просто…
Чтобы вспомнить, кто такой Рем, пришлось ещё раз напрячь равнодушный разум. Как там… Дагборн же говорил… старший брат Мартина, сошедший с ума. Тот, из-за которого мастер вернулся из Унтерхолда и поселился в Духом забытой глуши, отрекшись от Мира и магических почестей. Убивать таких нужно, чтобы и сами не страдали, и других не мучили.
- Велена? Ответь, пожалуйста! Ты видела что-нибудь сверху? Мартин говорит, Рем бормотал что-то о горах, мог и уйти из города. Меня в харчевне не было, ушла тебе помогать, Мартина фермеры отвлекли… Проглядели!..
Не вставая на ноги, Велена на четвереньках доползла до приоткрытых дверей в сени; помогая себе руками, поднялась, неуклюже ступая на затекшие ступни. Неловко, не сразу попадая в рукава, надела шубу, набрасывая меховой капюшон.
- Велена, - обрадовалась Нила, как только дверь перед ней распахнулась. Тут же растерялась, разглядывая бледное, лишённое красок, измождённое девичье лицо. – Великий Дух…
Сикирийка молча обогнула замершую женщину, захлопнула за собой дверь, не заботясь засовом, и так же, не говоря ни слова, направилась в сторону загона. Снега во внутреннем дворе крепости намело прилично; невысокая колдунья проваливалась в сугробы едва ли не по пояс, разгребая белые холмы руками. Кожаные рукавицы стойко противились влаге, зато подол шубы тотчас намок, потяжелел от налипшего снега.
- Велена? Куда ты?
Говорить колдунья не могла: внутри царило непробиваемое равнодушие к происходящему снаружи. Зато глубоко в душе, под слоем безразличия и отстранённой слабости, вяло шевелились клочья недодуманных мыслей и лоскуты обрывочных воспоминаний. Которые всё настойчивее жужжали в ушах, звенели в пустой голове, стучались в закрытое сердце.
Даже Дед сегодня не упорствовал, позволив ей набросить седло, тщательно, насколько хватало силы ослабших после жуткой ночи рук, закрепить ремни и цепи, и неожиданно легко взобраться на спину, готовясь ко взлёту.
- Велена! Ты… ты знаешь, где искать? – Нила прижалась спиной к двери, пока Дед, пыхтя, выходил из загона. – Мартин не велел тебя беспокоить… но я подумала… Велена!
Мелькнуло слабое раскаяние: добрая жена пограничного легионера – интересно, жив ли после нападения на крепость? – заслужила хоть какой-то ответ. Вот только дать его Велена не могла. Хоть бы и открыла рот, но заставить горло служить всё равно бы не сумела: не осталось сил на волевое усилие, всё происходило по наитию и словно во сне.
Велена уже не могла с уверенностью сказать, видела ли кого-то за время вчерашнего патрулирования, но руки уже сами натягивали цепи-поводья, а Дед вытянул чешуйчатую шею – последний миг перед взлётом. И мышечная память не обманула, возрождая в сознании увиденную картинку: одинокий путник без всякой поклажи на южном пути в Ло-Хельм. Лишь безумец сунется на горные тропы с голыми руками…
Затем все мысли оставили внезапно опустевшую голову: ящер оттолкнулся от земли, делая первый мощный взмах, и заснеженный двор крепости качнулся, провалился вниз вместе с растерянной, задравшей голову Нилой. Хлестнул в лицо ветер, выбил слёзы из широко распахнутых глаз. Дед сделал круг над крепостью и устремился на юг, низко стелясь над скалистой дорогой. Тщетно приглядывалась Велена к заснеженной тропе: на полчаса пешего пути ни человека, ни повозки. Да и кто бы ехал в такое время? Для отъезда из Кристара – поздно, солнце давно на небе; для въезда – рано, если только безумцы не гнали всю ночь сквозь метель.
Зачем она это делала? Потеряв брата, возлюбленного… сорвалась по первому зову не слишком-то дорогих сердцу людей. Ради кого?
Ответа Велена не находила. Натянув поводья, почти распласталась вдоль шеи Деда, прижавшись к тёплой чешуе и вглядываясь в мелькающие внизу скалы. Ящеры хороши для быстрых полётов; зависать в воздухе у них, увы, не получалось: приходилось до острой рези напрягать уставшие от бессонной ночи глаза, торопливо смахивать с них набегавшие слёзы, часто моргать, чтобы слепящие блики на снегу не лишили зрения, не затмили бы его тёмными пятнами.
Райко, который в четырёх стенах крохотной сторожки казался таким близким, что, казалось, шепни заклинание – и восстанет из праха, вернётся во плоти – в необъятном северном небе потерялся, развеялся, обрёл свободу вместе с ней.
Брат мой, любовь моя…
Брат.
Велена до хруста стиснула зубы: не сейчас. Дай слабину – и свалится из седла, упустит поводья из ослабевших пальцев. Брат, да! Только брат! Вот и Рем для Мартина – брат, какой бы там ни был. И если кристарскому магу от его потери станет хотя бы вполовину так же плохо, как ей – она найдёт безумного путника, куда бы тот ни направился.
- Я просто могу это сделать, Дед, - ровно проронила Велена, почти свесившись из седла для лучшего обзора, - и я это сделаю.
Ящер не возражал, только вздыхал по-старчески, терпеливо перенося все прихоти молодой наездницы. Стерпел, даже когда она резко натянула поводья, заставив крылатого зверя раздражённо вскрикнуть и сделать едва ли не переворот в воздухе: внизу, на расстоянии почти дня пути от портового города, темнела грубо сбитая придорожная хижина – из тех, которые стонгардцы оставляют на дорогах, следуя старым традициям.
Дед устремился вниз, рассекая кожаными крыльями воздух; тяжело ударился о каменистую тропу, так что Велена подпрыгнула в седле, чудом удержавшись на спине зверя. Лишь когда ящер опустился на все четыре лапы, колдунья отпустила ремни и соскользнула вниз, бегло оглядывая безлюдный горный проход.
В хижине кто-то находился. Невнятно бормотал, ходил, то и дело ударяясь о кожаный полог шатра изнутри; кажется, ворошил уголья в очажке. Велена щёлкнула пальцами, сжимая кисть в кулак: вдоль руки заискрились, засверкали колдовские блики. Если там кто враждебный, то с такого расстояния она не промахнётся, уложит на месте. Велена и раньше не отличалась лёгким нравом – теперь же, когда Райко не стало, последние рубежи рассудительности пали, обнажая граничащее с помешательством безразличие. Рука бы не дрогнула: колдунья готовилась к убийству.
- Ма-артин, - раздался приглушённый блеющий голос, - то-олстый… Ма-артин… - тот, кто ходил внутри, вдруг всхлипнул, - укрой ме-еня, Ма-артин… хо-олодно…
Велена медленно разжала кулак. Решительно шагнула вперёд, распахивая полог шатра. Сидевший у почти потухшего очажка мужчина обернулся, меряя её пустым взглядом неестественно горящих глаз. Ещё не утративший человеческого облика – стараниями ли младшего брата-мага или милостью Великого Духа – с довольно приятным лицом, светлыми, как у Мартина, волосами цвета морского песка, и крепкими, выпирающими мышцами под плотной меховой рубашкой. Верно, когда был в силе и уме, от недостатка женского внимания не страдал.
- Ты – Рем? – ровно спросила она, разглядывая дрожащего от холода человека.
Тот словно очнулся, встрепенулся весь, подскакивая на неверных ногах. Притоптывая, обхватывая себя за крутые плечи, жалобно проскулил:
- Рем – плохо-ой! Он Мартина мучил! То-олстым обзывал! Перед де-евушками позорил! Я – хороший! Хоро-оший!
- Хороший, - бесцветно согласилась Велена.
Странно: ни отвращения, ни страха сумасшедший не вызывал. Перед ней, посиневший от холода, голодный, неуверенный в себе и в том, где находится, стоял обыкновенный человек. Даже привлекательнее многих здравых разумом, которых ей доводилось раньше видеть.
- Идём, - позвала она Рема. Рослый, выше её, верно, в два раза, тот послушался, как телёнок: доверчиво протянул руку, вцепился в рукав шубы, пошёл за ней на мороз из худо-бедно протопленной хижины.
- Зверь! – испугался он Деда, заметив зевающего во всю клыкастую пасть ящера. Рухнул на дорогу, закрывая голову ладонями. – У-у-у!!!
- Не бойся, - позвала Велена, невольно выныривая из вязкого полусна, в котором плавала после страшной вести. – Слышишь? Он тоже хороший. Рем – хороший. И Дед – хороший. На нём даже покататься можно. Хочешь?
Рем оценивающе вскинул голову, дико оглядел чешуйчатого ящера, и снова уткнулся лбом в колени. Велена задумалась на миг, затем вскинула руку вверх, выталкивая заклинание из непослушного горла. Яркий зелёный луч вырвался из основания ладони, прорезал серое от набежавших туч небо. Вспыхнул в вышине ослепительным светом и погас. В Кристаре заметят; уж по крайней мере, если не получится у неё доставить Рема в город, то помощь выдвинется им навстречу.
Присев на корточки, Велена сняла рукавицу, положила тёплую ладонь на затылок вскинувшемуся Рему. Заклинание сработало быстрее, чем сумасшедший оттолкнул её; мгновение – и безумный огонь в глазах погас. Теперь сикирийка видела, что они у Рема тоже зелёные, как у Мартина, только не ясные, а мутные, словно бутылочное стекло.
- Идём, - тихо позвала она, ненавязчиво трогая его за локоть. – Домой. Мартин ждёт.
Сумасшедший безвольно поднялся, пошёл на прямых ногах к ящеру. Отчего-то стало совестно: уколоть магией разума того, кто его не имел, всё равно что ударить спящего или обидеть безответного. Впрочем, когда это её занимали подобные вопросы? Верно, с тех самых пор, как она ступила на эту определённо проклятую стонгардскую землю…
Полёт оказался сложным. Поднялся ветер, небо потемнело; Дед летел с трудом и крайне неохотно, Рем за спиной цеплялся за неё так отчаянно, что от удушения и синяков спасала лишь толстая шуба – вот уж когда подарок иммуна оказал добрую службу! На подлёте к Кристару Велена заметила группу людей, уже покидавших город, но вновь развернувшихся при её приближении. Спускаться сикирийка не стала – направила уставшего Деда в крепость, из последних сил удерживая в руках цепи-поводья, позволила ящеру плюхнуться у самого загона, едва не повредив заграждения.
Сумасшедший отцепился от неё, спрыгнул в глубокий снег, помчался прочь из крепости. Колдунья не сразу погналась следом – если поскользнётся на крутой тропе, даром все труды! – но вначале закрыла загон за Дедом, подобрала подол длинной шубы, чтобы не мешал – и у самых ворот остановилась, разглядев, как внизу, у дома отца Кристофера, перепуганного, нервно гогочущего Рема ловит в железные объятия подоспевший Мартин, быстро и грубовато гладит по мускулистой спине, что-то нашёптывая тому на ухо. Безумец успокоился, погладил толстого харчевника в ответ по голове и, бормоча, направился с ним вниз.
Мартин обернулся лишь раз, и Велена могла бы поклясться, что не видела у него подобного взгляда раньше. Ни привычной строгости, ни полунасмешливой хитринки, ни проницательной пытливости. Кажется, что-то среднее между благодарностью, облегчением, восхищением и… грустью? А… ну да. Выражает соболезнования.
Остальные люди из спасательной процессии уже разошлись, повстречав на своем пути харчевника с найденным братом; наверх, к своему дому, поднимался лишь отец Кристофер. Бездумно, повинуясь внутреннему порыву, Велена сделала несколько шагов навстречу, вниз по тропе.
- Хорошо, что ты Рема нашла, - первым заговорил духовник, встретившись с ней взглядом. – Мартин сильно тревожился, весь город на уши поднял. Никогда твоей услуги не забудет… Славное дело провернула, славное! Дочка, - вдруг встрепенулся духовник, словно вспомнив нечто важное, - а поможешь в храме? Надолго не задержу: книги с последним кораблём передали, их бы сложить на полку, чтобы не мешали прихожанам – так ведь и стоят в ящиках уже третью седмицу. Я Октавию просил, да ей всё недосуг: то к Ниле бежит с помощью, то к тебе, то вот к Мартину…
Велена молча спустилась ниже, безвольно приняла подставленный локоть.
- Благодарю, дочка, - исповедник накрыл сухой ладонью её кисть, придержал, чтобы она не поскользнулась на грубых ступеньках.
Тропу вокруг храма расчистили и присыпали жёлтым прибрежным песком, так что идти оказалось удобно: вскоре стояли у запертых дверей. Отец Кристофер потянул тяжёлые створки, вошёл первым. Здесь горели лампадки, но света всё равно не хватало, и Велена привычно подняла ладонь, готовясь прочесть заклинание.
- Не надо, - не оборачиваясь, мягко попросил духовник. – Не здесь.
