Ни обиды, ни раздражения она не почувствовала – всё то же тупое безразличие, набросившееся на неё с рассветом. Пока исповедник зажигал лампы и светильники, колдунья огляделась, мельком отмечая деревянные лавки вдоль стен, украшенный сухими цветами алтарь, масляные картины, священные символы и образы на колоннах. Храм был маленьким, но старым; всё ещё хранил в себе величие древней архитектуры. Вглубь Велена не прошла: что она, поклонница Тёмного, там забыла?
Ах, да. Книги.
- Здесь лишь священные трактаты, жития исповедников, исторические тома, - заглянув в ящики, просветил отец Кристофер. – Я так и не разложил их по стопкам. Не хочу тебя утруждать, дочка: складывай как придётся. Ящики я вынесу, и место сразу освободится. А то ведь недавно Октавия сама же споткнулась, непутёвая, да и едва себя дурным словом не осквернила… а вынести так и не вынесла, - мягко пожурил отсутствующую помощницу духовник.
Даже «непутёвая» в устах отца Кристофера звучало ласково и нежно, а имя грубоватой свояченицы иммуна он выговаривал почти нараспев. Велена бы удивилась в другой раз; сейчас лишь безмолвно взяла первую книгу в руки. Не до чужих сердечных тайн: со своими бы совладать.
- Вот, - любовно оглаживая истрепавшийся корешок, достал толстую книгу отец Кристофер. – Это – почти святая книга. Её наверх.
Велена приняла тяжёлый том, бездумно провела большим пальцем по витиеватой вязи на обложке. В центре дивной росписи оказался символ Великого Духа, Творца сущего; колдунья тотчас поспешно поставила её на полку, подальше от горящих ладоней. Тяжёлое, невысказанное скопилось комом у горла, наполнило звенящую голову. Скопилось, переполнило, вырвалось наружу прерывистым полувздохом. Тишина и треск свечей, запах и умиротворение, шелест книг – одна за другой, корешок к корешку, на тёмные полки – близость священных символов, одиночество и пустота, ужас и смерть… Райко! Райко, как ты это допустил?!
- Это случилось в Оше, - вдруг заговорила Велена, придержав в руке последнюю из книг. Всё медлила, словно от того, поставит ли её на полку, зависело ни много ни мало – вся жизнь. – Мастер Грег выделил нас из прочих адептов, позвал за собой. Райко пошёл первым, хотя я не одобряла этого выбора. Мне казалось, мастер Грег крадёт его у меня. Брат и без того… увлёкся тамошней яркой жизнью. Лекции мастера его будоражили, воодушевляли. Говорил, вот то достойное, которому не жалко посвятить жизнь. И что адепты Тёмного – Братство Ночи – единственные, кто имеет власть в Мире. Что хотел бы он пробраться на самый верх иерархии, встретиться с сильнейшими магами, стать лучшим из лучших. У него не получалось. Он… не слишком талантлив. Был. Не слишком талантлив…
Молодая колдунья умолкла, прислонившись плечом к полке, вперила неподвижный взгляд в подол мантии духовника.
- Я – сильнее, - негромко продолжила она. – Умнее. Выносливее. Грег быстро выделил меня среди прочих адептов. Именно моя рука не дрогнула, когда понадобилось…
Пальцы, державшие книгу, словно свело судорогой; болезненно, неприятно. Закололо тысячью игл под кожей. Нарастало, зазвенело в тяжёлой голове. Зачем она это говорит? Почему открывается перед незнакомым духовником? Слова шумят, словно хлынувшая вода через треснувшие шлюзы… Что, если отец Кристофер выдаст её властям, напишет иммуну Сибранду? В таком случае, пожалуй, пожилому исповеднику не жить – терять уже нечего – да и ей, в целом, дышать больше незачем.
- Жертву опоили дурманом, так что он как будто… умер. Чтобы нам, адептам, было легче. Он лежал на столе и не шевелился, стеклянные глаза смотрели в потолок. Никто не решился. А я так искала его похвалы… восхищения…
- Мастера Грега? – тихо уточнил отец Кристофер.
- Нет. Брата. Я любила его совсем не как сестра, отец. Страсть и безумие… и кинжал в моей руке. Кожа на горле оказалась такой мягкой, податливой. Совсем не холодной, не как у мертвеца. Он был ещё жив, когда… Кровь хлынула на стол, брызнула на одежду. Мастер Грег говорил, что это не человек – только подопытный. Так действительно легче, когда… поднимаешь ещё тёплый труп. Горло разодрано, видно нутро. А он встаёт и ходит по твоей команде. Берёт в руки меч, готов воевать. И умереть уже не может: дважды ни у кого не получалось…
Одна рука не могла удержать потяжелевшую книгу; Велена вцепилась второй, всё ещё не поднимая глаз.
- Я никого больше не убивала: не пришлось. Мертвецов поставлял сам мастер. Говорил, я единственная готова для настоящей службы. Я вызывала тёмных духов, позволяла им проходить сквозь души живых подопытных, затем чистила им память, ведь они порой менялись разительно: совсем другие люди после тёмных обрядов. Куда более безжалостные, открытые всем страстям… Ими становилось очень легко управлять. Моё сердце омертвело, но даже Райко этого не заметил. Я словно остановилась в том дне самого первого обряда. Чувства истлели, и даже животные инстинкты – та же похоть, то же неразделённое желание – потеряли свой вкус. Когда Райко меня целовал… я даже не чувствовала его губ. Словно дурман: вроде действует, но ты не можешь этим насладиться. А теперь… Райко мёртв. Так странно… Всё было зря…
Сухие ладони накрыли её пальцы, намертво вцепившиеся в книгу. Осторожно высвободили корешок, поставили на полку толстый фолиант. Снова легли на так и не опустившиеся руки, крепко сжали – почти до боли – заставляя Велену поднять голову. Духовник смотрел на неё молча, и ей вдруг захотелось стереть эту бесконечную доброту и понимание из неожиданно молодых, ярких, как небо, голубых глаз. Слабой вспышки злости хватило ненадолго:
- Думаете, что не всё потеряно? Что я возвращаюсь к Духу, помогаю людям? Какая глупость! Этого умалишённого… Рема! Я просто… могла, и я сделала! Это не из любви и сострадания!
- Из любви, - грустно прервал исповедник. – Не к нему, конечно же. К Мартину.
Знакомое имя эхом пронеслось по храму, отразилось от расписанных сводов, потерялось у блестящих врат алтаря.
- Ведь ты не хотела, чтобы ему было так же больно, как тебе? Ведь несмотря на то, что он стал твоим разочарованием – толстый харчевник не достоин быть магом, верно? – ты по-прежнему уважаешь и восхищаешься им?
- Его трудами, - нахмурившись, поправила колдунья. В горле по-прежнему стояло склизкое, гадкое – словно шевелились полудохлые черви, не желая ни проваливаться в утробу, ни выплеснуться отвратительным комом наружу. – А то, что толстый… может, действительно, это – его жало…
- Нет, - внезапно жёстко прервал духовник. – Не это.
Велена неосознанно вцепилась пальцами в сухие ладони. Вспыхнувший интерес к судьбе напарника полыхнул, как сноп искр из-под потухшего полена, заставил её впиться жадным взглядом в немолодое лицо.
- Что же тогда?
Кажется, прошло несколько мгновений – зачадила свеча в глубине храма, стремительно потемнело за окнами в преддверии приближавшейся ночи – прежде чем отец Кристофер наконец ответил:
- Рем.
И пояснял в ответ на непонимающий взгляд:
- Жалом в плоть послужило лишение семьи и пожизненный присмотр за умалишённым старшим братом, которого он когда-то так ненавидел. Это не тайна исповеди, дочь: Мартин рассказал мне за личной беседой и не просил хранить его слова в секрете.
- Но как? – почти воскликнула колдунья, безрезультатно дёрнувшись из крепких старческих рук. – Ведь жало в плоть должно… касаться личного! Тела, разума, здоровья…
Голубые глаза померкли, подёрнулись мутной пеленой – словно отец Кристофер ковырнул старую рану.
- В случае Мартина сработал закон зеркала: жало обратилось против тех, на кого он держал обиду. Из большой семьи кто умер, кто лишился ума… Мартин сразу понял, что и почему произошло: он питал не слишком приятные чувства к оставленной семье, и жало нашло эту слабину. Его можно понять по-человечески: пьяницы, дебоширы, невежды, среди которых такому мощному разуму, как у Мартина, было душно. Но по духовным законам оправданий внутренним злым умыслам нет. Стать причиной их гибели… одним росчерком оборвать сразу четыре судьбы – а также тех, кто от них зависел…
- Поэтому Мартин не берёт шестого круга, - внезапно догадалась Велена, и губы невольно дрогнули: будто насквозь пронзило чужой болью и раскаянием. – Боится…
- Что пострадает кто-то ещё, - грустно кивнул отец Кристофер. – Хотя как раз перед твоим появлением он говорил, что готов рискнуть. У него, кроме Рема, никого не осталось, а Кристару нужен очень сильный маг. Мартин готовился отдать всего себя, до остатка, ради защиты города. До тебя.
- Но нас теперь двое, - неуверенно возразила Велена. – Он может не так сильно беспокоиться. Я…
Колдунья осеклась: пронзительные голубые глаза заглянули, казалось, в самую душу, а по морщинистому лицу духовника пробежала быстрая усмешка.
- А ты решила, дочка? Ты остаёшься? Время ещё есть: обратись к иммуну, и он что-то придумает, добьётся твоего перевода подальше отсюда. Разве есть смысл вкладывать силы в ненавистный северный город и грубых варваров? Они не изменятся, нет. И снега не станет меньше. Всё будет здесь так же отвратительно, постыло, непонятно, пока… не изменишься ты сама. Впрочем, даже в этом случае… Мартин не возьмёт шестого круга.
- Почему? – почти беспомощно спросила сикирийка.
Духовник стиснул тонкие, безвольные запястья колдуньи в своих руках, нагнулся, чтобы лучше видеть блеклое после пережитых потрясений, бесцветное молодое лицо.
- Потому что появилась ты, - очень спокойно повторил он. – И ты очень сильно напоминаешь ту, кого он когда-то потерял. Стать возможной причиной ещё и твоей гибели… думаю, сама понимаешь, что наш Мартин на это не пойдёт.
В груди похолодело. Велена дёрнулась – тщетно – вскинула вспыхнувшее лицо на духовника. В голове забились сумасшедшими птицами нестройные мысли, выпрыгнули из горла надрывным криком:
- Пусти! Я хочу к нему! Сказать! Мартин… должен знать! Я не… не хочу… жить – не хочу! Пусть… его мечта… Это его мечта! Он станет сильным, станет… лучшим, он… а я… мне ничего не нужно, ничего… Больше – ничего… Отпусти! Хватит! Отпусти… меня…
И обмякла в крепких руках сломанной куклой, слушая, как заходится в рыданиях собственное, внезапно такое чужое, тело, чувствуя тёплые ладони, поддерживающие её под локти, чтобы ослабевшие ноги не подкосились, не уронили хозяйку на пол, не видя за белёсой пеленой хлынувших слёз ничего, кроме бесформенных оранжевых пятен на месте свеч и алтаря. И голос, шуршащий, будто листва, и спокойный, как северное море, произнёс:
- Глубокое раскаяние очищает самые страшные деяния… Великий Дух заповедал: «и даже если будут ваши грехи багряны, как кровь, убелю их, как снег». Дочь моя Велена! Недаром Великий Дух направил тебя именно сюда – нужно очень, очень много снега, чтобы убелить твоё сердце.
«Я не хотела тебе писать. Это так глупо – обращаться к тому, кто ушёл навсегда. Ты сам говорил, что незачем скорбеть о мёртвых: ведь ничего не изменишь, и утраченного не вернёшь. Я промолчала, и ты подумал, будто я соглашаюсь. Брат мой, как часто ты заблуждался! Как редко я утруждала себя объяснениями! Не писать тебе нет смысла – ты не слышал тогда, не услышишь и сейчас. А я поговорю с тобой ещё один раз, попробую, хотя теперь уже и бесконечно поздно, достучаться до того Райко, которого помню. Любовь моя, ведь ты не прочтёшь это письмо так же, как не читал и все предыдущие. Я могу позволить себе откровенность.
Помнишь, как ты испугался, когда я убила первую жертву? Как сторонился, как избегал смотреть в глаза? Как не то с восторгом, не то с ужасом смотрел в мою сторону, когда думал, что я не вижу? А когда пытался, стыдясь, скрыть от меня дрожащие руки? Так и не сумел, хотя и по-честному старался, поднять мертвеца. Я стала свидетельницей твоего страха… и того, как ты преодолел его. Я наблюдала, как ты с каждым шагом расправлял плечи, бездумно погружаясь во тьму. Как постепенно, по капле, вытравливал из себя всё доброе и неиспорченное. А как ты был горд, когда нас приняли в Братство! Позабыл страх, стыд, позор… Райко, брат мой, ты и не заметил, как изменился. А я, хотя и шла в ногу с тобой, наблюдала каждую новую черту в твоём искажённом лице.
Это жестоко, но я спрошу. Скажи, ты доволен наградой?..
К мерзости привыкаешь. Не сразу, не всегда, не всё пропускаешь через панцирь духовной брони – но смиряешься, если неизбежно; принимаешь, когда не можешь изменить. Страдаешь, кривишься и пьешь гнилую воду глоток за глотком…
Я думала, что никогда тебе не напишу. Глупости. Я буду писать тебе всегда. Ты был братом, защитником, проводником в лучшую жизнь. Ты был прекрасен в самые омерзительные минуты жизни. Не твоя вина, что мы оба оказались слишком слабы и самонадеянны. Нас оказалось так легко обмануть… Прости, я не уберегла тебя. Не предупредила. Не оттолкнула от зла, не заслонила собой – нет, я увлекла тебя следом… Где ты теперь, Райко? Я отказываюсь… я не верю, что тебя больше нет.
У меня остался твой молитвенник – единственный сувенир на память. Помнишь, тётушка Морин подарила? Ты отдал мне за ненадобностью. Это последняя память о тебе, мой родной. Переплёт у книги ещё совсем новый, страницы пахнут краской. Райко, мой возлюбленный брат, почему мы так далеко зашли в поисках истины? Вот, я вижу её в каждой строке.
Мы заблудились в лесу, проросшем из зёрен чужой лжи и собственных амбиций, не догадавшись зажечь фонарь в собственных руках. Где бы ты ни был, прислушайся: я читаю святые слова первый раз в своей жизни…»
Грохот в большой зале заставил Велену вздрогнуть и судорожно вцепиться в тяжёлую лестницу, спасаясь от неминуемого падения. С такой высоты получилось бы не слишком приятно: уж по крайней мере, мягкие места бы отбила ещё о ступени.
- Прости, Велена!
- Это она виновата!!!
- Я не нарочно! Это ты меня толкнул!!!
От сердца отлегло: уж если горланят во все обиженные глотки, то ничего страшного не произошло. Опрокинули-таки в зале огромный комод, который Велена пыталась своими не слишком внушительными силами прибить к стене. Ну и Дух с ним: та ещё рухлядь, небось бы и не выдержал ни книг, ни инструментария. Мужских рук, как и пророчила Нила, не хватало. Мартин оказался в эти дни занят: в порт зашёл торговый корабль, харчевня никогда не пустовала, а в дни дежурств кристарский маг обходил город на своих двух, подолгу вглядываясь в горизонт. Колдовское зрение, которым обладал Мартин, вызывало неизменную зависть у Велены, но смотреть столь же далеко, как он, погружаясь в мир магических нитей и энергетических всплесков, у неё никак не получалось: не хватало сил. Вот бы ещё один круг взять…
- Зато погляди, погляди, чего мы нашли! – выскочил в коридор старший сын Нилы, светловолосый Лей, едва не подпрыгивая от возбуждения. – Ключ от сундука! Айда глянем?
Велена закрепила наконец тяжёлый гобелен у входа и осторожно спустилась по лестнице вниз. Разрушенная крепость кое-где сохранилась превосходно. В этом крыле Октавия с Нилой расчистили одну большую и две маленькие залы, а коридор выводил в приёмные покои с одной стороны и завершался двумя тупиками с другой: один под обвалом, который наспех заложили камнями и выровняли кое-как, а второй служил проходом к внешним вратам, которые, как предписывал указ, были заперты наглухо и навсегда.
Ах, да. Книги.
- Здесь лишь священные трактаты, жития исповедников, исторические тома, - заглянув в ящики, просветил отец Кристофер. – Я так и не разложил их по стопкам. Не хочу тебя утруждать, дочка: складывай как придётся. Ящики я вынесу, и место сразу освободится. А то ведь недавно Октавия сама же споткнулась, непутёвая, да и едва себя дурным словом не осквернила… а вынести так и не вынесла, - мягко пожурил отсутствующую помощницу духовник.
Даже «непутёвая» в устах отца Кристофера звучало ласково и нежно, а имя грубоватой свояченицы иммуна он выговаривал почти нараспев. Велена бы удивилась в другой раз; сейчас лишь безмолвно взяла первую книгу в руки. Не до чужих сердечных тайн: со своими бы совладать.
- Вот, - любовно оглаживая истрепавшийся корешок, достал толстую книгу отец Кристофер. – Это – почти святая книга. Её наверх.
Велена приняла тяжёлый том, бездумно провела большим пальцем по витиеватой вязи на обложке. В центре дивной росписи оказался символ Великого Духа, Творца сущего; колдунья тотчас поспешно поставила её на полку, подальше от горящих ладоней. Тяжёлое, невысказанное скопилось комом у горла, наполнило звенящую голову. Скопилось, переполнило, вырвалось наружу прерывистым полувздохом. Тишина и треск свечей, запах и умиротворение, шелест книг – одна за другой, корешок к корешку, на тёмные полки – близость священных символов, одиночество и пустота, ужас и смерть… Райко! Райко, как ты это допустил?!
- Это случилось в Оше, - вдруг заговорила Велена, придержав в руке последнюю из книг. Всё медлила, словно от того, поставит ли её на полку, зависело ни много ни мало – вся жизнь. – Мастер Грег выделил нас из прочих адептов, позвал за собой. Райко пошёл первым, хотя я не одобряла этого выбора. Мне казалось, мастер Грег крадёт его у меня. Брат и без того… увлёкся тамошней яркой жизнью. Лекции мастера его будоражили, воодушевляли. Говорил, вот то достойное, которому не жалко посвятить жизнь. И что адепты Тёмного – Братство Ночи – единственные, кто имеет власть в Мире. Что хотел бы он пробраться на самый верх иерархии, встретиться с сильнейшими магами, стать лучшим из лучших. У него не получалось. Он… не слишком талантлив. Был. Не слишком талантлив…
Молодая колдунья умолкла, прислонившись плечом к полке, вперила неподвижный взгляд в подол мантии духовника.
- Я – сильнее, - негромко продолжила она. – Умнее. Выносливее. Грег быстро выделил меня среди прочих адептов. Именно моя рука не дрогнула, когда понадобилось…
Пальцы, державшие книгу, словно свело судорогой; болезненно, неприятно. Закололо тысячью игл под кожей. Нарастало, зазвенело в тяжёлой голове. Зачем она это говорит? Почему открывается перед незнакомым духовником? Слова шумят, словно хлынувшая вода через треснувшие шлюзы… Что, если отец Кристофер выдаст её властям, напишет иммуну Сибранду? В таком случае, пожалуй, пожилому исповеднику не жить – терять уже нечего – да и ей, в целом, дышать больше незачем.
- Жертву опоили дурманом, так что он как будто… умер. Чтобы нам, адептам, было легче. Он лежал на столе и не шевелился, стеклянные глаза смотрели в потолок. Никто не решился. А я так искала его похвалы… восхищения…
- Мастера Грега? – тихо уточнил отец Кристофер.
- Нет. Брата. Я любила его совсем не как сестра, отец. Страсть и безумие… и кинжал в моей руке. Кожа на горле оказалась такой мягкой, податливой. Совсем не холодной, не как у мертвеца. Он был ещё жив, когда… Кровь хлынула на стол, брызнула на одежду. Мастер Грег говорил, что это не человек – только подопытный. Так действительно легче, когда… поднимаешь ещё тёплый труп. Горло разодрано, видно нутро. А он встаёт и ходит по твоей команде. Берёт в руки меч, готов воевать. И умереть уже не может: дважды ни у кого не получалось…
Одна рука не могла удержать потяжелевшую книгу; Велена вцепилась второй, всё ещё не поднимая глаз.
- Я никого больше не убивала: не пришлось. Мертвецов поставлял сам мастер. Говорил, я единственная готова для настоящей службы. Я вызывала тёмных духов, позволяла им проходить сквозь души живых подопытных, затем чистила им память, ведь они порой менялись разительно: совсем другие люди после тёмных обрядов. Куда более безжалостные, открытые всем страстям… Ими становилось очень легко управлять. Моё сердце омертвело, но даже Райко этого не заметил. Я словно остановилась в том дне самого первого обряда. Чувства истлели, и даже животные инстинкты – та же похоть, то же неразделённое желание – потеряли свой вкус. Когда Райко меня целовал… я даже не чувствовала его губ. Словно дурман: вроде действует, но ты не можешь этим насладиться. А теперь… Райко мёртв. Так странно… Всё было зря…
Сухие ладони накрыли её пальцы, намертво вцепившиеся в книгу. Осторожно высвободили корешок, поставили на полку толстый фолиант. Снова легли на так и не опустившиеся руки, крепко сжали – почти до боли – заставляя Велену поднять голову. Духовник смотрел на неё молча, и ей вдруг захотелось стереть эту бесконечную доброту и понимание из неожиданно молодых, ярких, как небо, голубых глаз. Слабой вспышки злости хватило ненадолго:
- Думаете, что не всё потеряно? Что я возвращаюсь к Духу, помогаю людям? Какая глупость! Этого умалишённого… Рема! Я просто… могла, и я сделала! Это не из любви и сострадания!
- Из любви, - грустно прервал исповедник. – Не к нему, конечно же. К Мартину.
Знакомое имя эхом пронеслось по храму, отразилось от расписанных сводов, потерялось у блестящих врат алтаря.
- Ведь ты не хотела, чтобы ему было так же больно, как тебе? Ведь несмотря на то, что он стал твоим разочарованием – толстый харчевник не достоин быть магом, верно? – ты по-прежнему уважаешь и восхищаешься им?
- Его трудами, - нахмурившись, поправила колдунья. В горле по-прежнему стояло склизкое, гадкое – словно шевелились полудохлые черви, не желая ни проваливаться в утробу, ни выплеснуться отвратительным комом наружу. – А то, что толстый… может, действительно, это – его жало…
- Нет, - внезапно жёстко прервал духовник. – Не это.
Велена неосознанно вцепилась пальцами в сухие ладони. Вспыхнувший интерес к судьбе напарника полыхнул, как сноп искр из-под потухшего полена, заставил её впиться жадным взглядом в немолодое лицо.
- Что же тогда?
Кажется, прошло несколько мгновений – зачадила свеча в глубине храма, стремительно потемнело за окнами в преддверии приближавшейся ночи – прежде чем отец Кристофер наконец ответил:
- Рем.
И пояснял в ответ на непонимающий взгляд:
- Жалом в плоть послужило лишение семьи и пожизненный присмотр за умалишённым старшим братом, которого он когда-то так ненавидел. Это не тайна исповеди, дочь: Мартин рассказал мне за личной беседой и не просил хранить его слова в секрете.
- Но как? – почти воскликнула колдунья, безрезультатно дёрнувшись из крепких старческих рук. – Ведь жало в плоть должно… касаться личного! Тела, разума, здоровья…
Голубые глаза померкли, подёрнулись мутной пеленой – словно отец Кристофер ковырнул старую рану.
- В случае Мартина сработал закон зеркала: жало обратилось против тех, на кого он держал обиду. Из большой семьи кто умер, кто лишился ума… Мартин сразу понял, что и почему произошло: он питал не слишком приятные чувства к оставленной семье, и жало нашло эту слабину. Его можно понять по-человечески: пьяницы, дебоширы, невежды, среди которых такому мощному разуму, как у Мартина, было душно. Но по духовным законам оправданий внутренним злым умыслам нет. Стать причиной их гибели… одним росчерком оборвать сразу четыре судьбы – а также тех, кто от них зависел…
- Поэтому Мартин не берёт шестого круга, - внезапно догадалась Велена, и губы невольно дрогнули: будто насквозь пронзило чужой болью и раскаянием. – Боится…
- Что пострадает кто-то ещё, - грустно кивнул отец Кристофер. – Хотя как раз перед твоим появлением он говорил, что готов рискнуть. У него, кроме Рема, никого не осталось, а Кристару нужен очень сильный маг. Мартин готовился отдать всего себя, до остатка, ради защиты города. До тебя.
- Но нас теперь двое, - неуверенно возразила Велена. – Он может не так сильно беспокоиться. Я…
Колдунья осеклась: пронзительные голубые глаза заглянули, казалось, в самую душу, а по морщинистому лицу духовника пробежала быстрая усмешка.
- А ты решила, дочка? Ты остаёшься? Время ещё есть: обратись к иммуну, и он что-то придумает, добьётся твоего перевода подальше отсюда. Разве есть смысл вкладывать силы в ненавистный северный город и грубых варваров? Они не изменятся, нет. И снега не станет меньше. Всё будет здесь так же отвратительно, постыло, непонятно, пока… не изменишься ты сама. Впрочем, даже в этом случае… Мартин не возьмёт шестого круга.
- Почему? – почти беспомощно спросила сикирийка.
Духовник стиснул тонкие, безвольные запястья колдуньи в своих руках, нагнулся, чтобы лучше видеть блеклое после пережитых потрясений, бесцветное молодое лицо.
- Потому что появилась ты, - очень спокойно повторил он. – И ты очень сильно напоминаешь ту, кого он когда-то потерял. Стать возможной причиной ещё и твоей гибели… думаю, сама понимаешь, что наш Мартин на это не пойдёт.
В груди похолодело. Велена дёрнулась – тщетно – вскинула вспыхнувшее лицо на духовника. В голове забились сумасшедшими птицами нестройные мысли, выпрыгнули из горла надрывным криком:
- Пусти! Я хочу к нему! Сказать! Мартин… должен знать! Я не… не хочу… жить – не хочу! Пусть… его мечта… Это его мечта! Он станет сильным, станет… лучшим, он… а я… мне ничего не нужно, ничего… Больше – ничего… Отпусти! Хватит! Отпусти… меня…
И обмякла в крепких руках сломанной куклой, слушая, как заходится в рыданиях собственное, внезапно такое чужое, тело, чувствуя тёплые ладони, поддерживающие её под локти, чтобы ослабевшие ноги не подкосились, не уронили хозяйку на пол, не видя за белёсой пеленой хлынувших слёз ничего, кроме бесформенных оранжевых пятен на месте свеч и алтаря. И голос, шуршащий, будто листва, и спокойный, как северное море, произнёс:
- Глубокое раскаяние очищает самые страшные деяния… Великий Дух заповедал: «и даже если будут ваши грехи багряны, как кровь, убелю их, как снег». Дочь моя Велена! Недаром Великий Дух направил тебя именно сюда – нужно очень, очень много снега, чтобы убелить твоё сердце.
«Я не хотела тебе писать. Это так глупо – обращаться к тому, кто ушёл навсегда. Ты сам говорил, что незачем скорбеть о мёртвых: ведь ничего не изменишь, и утраченного не вернёшь. Я промолчала, и ты подумал, будто я соглашаюсь. Брат мой, как часто ты заблуждался! Как редко я утруждала себя объяснениями! Не писать тебе нет смысла – ты не слышал тогда, не услышишь и сейчас. А я поговорю с тобой ещё один раз, попробую, хотя теперь уже и бесконечно поздно, достучаться до того Райко, которого помню. Любовь моя, ведь ты не прочтёшь это письмо так же, как не читал и все предыдущие. Я могу позволить себе откровенность.
Помнишь, как ты испугался, когда я убила первую жертву? Как сторонился, как избегал смотреть в глаза? Как не то с восторгом, не то с ужасом смотрел в мою сторону, когда думал, что я не вижу? А когда пытался, стыдясь, скрыть от меня дрожащие руки? Так и не сумел, хотя и по-честному старался, поднять мертвеца. Я стала свидетельницей твоего страха… и того, как ты преодолел его. Я наблюдала, как ты с каждым шагом расправлял плечи, бездумно погружаясь во тьму. Как постепенно, по капле, вытравливал из себя всё доброе и неиспорченное. А как ты был горд, когда нас приняли в Братство! Позабыл страх, стыд, позор… Райко, брат мой, ты и не заметил, как изменился. А я, хотя и шла в ногу с тобой, наблюдала каждую новую черту в твоём искажённом лице.
Это жестоко, но я спрошу. Скажи, ты доволен наградой?..
К мерзости привыкаешь. Не сразу, не всегда, не всё пропускаешь через панцирь духовной брони – но смиряешься, если неизбежно; принимаешь, когда не можешь изменить. Страдаешь, кривишься и пьешь гнилую воду глоток за глотком…
Я думала, что никогда тебе не напишу. Глупости. Я буду писать тебе всегда. Ты был братом, защитником, проводником в лучшую жизнь. Ты был прекрасен в самые омерзительные минуты жизни. Не твоя вина, что мы оба оказались слишком слабы и самонадеянны. Нас оказалось так легко обмануть… Прости, я не уберегла тебя. Не предупредила. Не оттолкнула от зла, не заслонила собой – нет, я увлекла тебя следом… Где ты теперь, Райко? Я отказываюсь… я не верю, что тебя больше нет.
У меня остался твой молитвенник – единственный сувенир на память. Помнишь, тётушка Морин подарила? Ты отдал мне за ненадобностью. Это последняя память о тебе, мой родной. Переплёт у книги ещё совсем новый, страницы пахнут краской. Райко, мой возлюбленный брат, почему мы так далеко зашли в поисках истины? Вот, я вижу её в каждой строке.
Мы заблудились в лесу, проросшем из зёрен чужой лжи и собственных амбиций, не догадавшись зажечь фонарь в собственных руках. Где бы ты ни был, прислушайся: я читаю святые слова первый раз в своей жизни…»
Часть 2. Ростки правды
Грохот в большой зале заставил Велену вздрогнуть и судорожно вцепиться в тяжёлую лестницу, спасаясь от неминуемого падения. С такой высоты получилось бы не слишком приятно: уж по крайней мере, мягкие места бы отбила ещё о ступени.
- Прости, Велена!
- Это она виновата!!!
- Я не нарочно! Это ты меня толкнул!!!
От сердца отлегло: уж если горланят во все обиженные глотки, то ничего страшного не произошло. Опрокинули-таки в зале огромный комод, который Велена пыталась своими не слишком внушительными силами прибить к стене. Ну и Дух с ним: та ещё рухлядь, небось бы и не выдержал ни книг, ни инструментария. Мужских рук, как и пророчила Нила, не хватало. Мартин оказался в эти дни занят: в порт зашёл торговый корабль, харчевня никогда не пустовала, а в дни дежурств кристарский маг обходил город на своих двух, подолгу вглядываясь в горизонт. Колдовское зрение, которым обладал Мартин, вызывало неизменную зависть у Велены, но смотреть столь же далеко, как он, погружаясь в мир магических нитей и энергетических всплесков, у неё никак не получалось: не хватало сил. Вот бы ещё один круг взять…
- Зато погляди, погляди, чего мы нашли! – выскочил в коридор старший сын Нилы, светловолосый Лей, едва не подпрыгивая от возбуждения. – Ключ от сундука! Айда глянем?
Велена закрепила наконец тяжёлый гобелен у входа и осторожно спустилась по лестнице вниз. Разрушенная крепость кое-где сохранилась превосходно. В этом крыле Октавия с Нилой расчистили одну большую и две маленькие залы, а коридор выводил в приёмные покои с одной стороны и завершался двумя тупиками с другой: один под обвалом, который наспех заложили камнями и выровняли кое-как, а второй служил проходом к внешним вратам, которые, как предписывал указ, были заперты наглухо и навсегда.
