- Простите за дерзость, господин, но… вы – Кай? Сэр Кай Ллойд?
Молодой рыцарь вздрогнул, распахивая глаза, резко сел, не обращая внимания на острую боль в плече. Перед ним стояла незнакомка в хиджабе с открытым лицом; в руках она держала корзину, полную сена. Очевидно, женщина возвращалась с полевых работ; уставшая, изнемогшая после изнурительного труда, она оказалась в числе последних работников, возвращавшихся в город. У тамариска, под которым прилёг Кай, она остановилась не случайно: теперь, когда юный лорд открыл глаза, женщина рассматривала его с подозрением, перераставшим в непоколебимую уверенность. Она оказалась молода и, несмотря на коричневый загар и измождённый вид, по-своему привлекательна. Траурные одежды выдавали в ней вдову; кисти рук, державшие корзину, не огрубели от тяжёлого труда, но после долгого дня в поле исцарапались и перепачкались землёй.
- Я не могла ошибиться, - продолжила она. – Я каждый день ищу его лицо в толпе. И вы с ним так неуловимо похожи…
- С кем? – хрипло спросил Кай, поднимаясь на ноги.
- С вашим братом, - просто пояснила женщина, так спокойно, словно они были знакомы уже много лет, - с сэром Роландом Ллойдом. Он рассказывал о вас… о тебе, юный рыцарь. Показывал свои картины – он прекрасный художник. Рисовал по памяти твоё лицо. Меня тоже рисовал – я храню эти холсты. А ещё он носил в медальоне локон твоих белых волос. Говорил, вы были очень близки…
- Вы знаете моего брата? – едва не задохнулся Кай. – Правда?!
Женщина нехорошо усмехнулась.
- Лучше, чем хотела бы. Он посещал меня в Яффе. После смерти мужа я имею свой дом, но не имею средств, чтобы его содержать. Твой брат… помогал мне. Заходил время от времени, оставлял деньги.
Кай не сразу понял; но когда до него дошло – вспыхнул, не зная, куда девать глаза. Женщина казалась привлекательной – хиджаб не скрывал выразительных тёмных глаз, полных губ, гладкой смуглой кожи; а ткань верхней одежды, хотя и ниспадала до самой земли, но не сковывала движений по-девичьи гибкого стана.
- Ещё он обещал увезти меня отсюда, - красиво очерченные губы незнакомки дрогнули, взгляд плеснул яростью и болью. – И я поверила. Не ему, о юный рыцарь! Но слову лорда, которое он дал. Я знаю, что это много значит для таких, как вы. Но тем не менее Роланд – мой Роланд – уехал несколько дней назад, предупредив, что это был наш последний раз. Даже не сказал, куда едет. Я не питала особых надежд, ведь я жила на его деньги после смерти мужа. Целомудренные женщины так не поступают. Люди уже прозвали меня шармутой*… Я своей вины не отрицаю: то, что я полюбила Роланда, мой грех. Твой брат не взял бы меня в жёны. Но увезти отсюда он мог. Куда угодно. Теперь, когда я тяжела от него…
(*араб. – шлюха).
Кай сглотнул, затряс головой, словно отгоняя наваждение.
- Вы… ты… беременна от него? – шёпотом спросил он. – Правда?
- Мне нет смысла лгать тебе, о юный рыцарь, - с горечью выговорила женщина. – Потому что я не собираюсь ничего просить у тебя. Ты не в ответе за грехи своего брата. Будь он мёртв, я бы пала тебе в ноги, умоляя взять себя в жёны. Но пока он жив… ему и отвечать перед Аллахом… или перед Христом, если бы только он верил в своего Бога! Когда моя тяжесть станет видна для людей… знаешь ли ты, сэр Кай, что последует за этим? О-о, вижу по глазам, догадываешься! У меня нет родственников, которые бы заступились за меня, нет друзей. Муж мой был стар и бесплоден, так что даже скрыв своё растущее чрево от чужих глаз, я не сумею солгать людям о том, что взяла на воспитание внебрачного ребёнка моего покойного Хасима! Я обречена на позорную смерть, и это нерождённое дитя – тоже. И поверь мне, юный рыцарь, это самый лёгкий путь из возможных! Моя мать в своё время поступала проще: когда рождались девочки, неугодные отцу – он желал лишь наследников – она душила их тотчас после родов, не давая им сделать и нескольких вдохов. Я была старшей, и потому выжила – мать всё надеялась, что следующие дети родятся мальчиками. Мне приходилось порой помогать ей… и это то зрелище, которое я никогда не забуду, сэр Кай! Поэтому где бы ты ни повстречал своего брата – если доживёшь до этого дня – передай ему, что я не стану умерщвлять своё дитя! И когда меня потащат за волосы на городскую площадь или придут в дом, чтобы сжечь вместе с плодом – скажи ему, что наша кровь на его руках! Свои я марать не стану – даже ради него!
Кай стоял ни жив ни мёртв; рассматривал незнакомку, которая то сжимала, то разжимала кулаки; кусала губы, морщила лоб, сдерживая злые слёзы. Получалось у неё плохо: несколько крупных капель сорвались из переполненных влагой глаз, сбежали по щекам. Теперь только Кай понял, что женщина действительно была молода, хотя и казалась старше из-за мешковатой одежды и платка, натянутого едва ли на не самые глаза. Очевидно, того же возраста, что и Ева, - просто пережить ей довелось чуть больше, чем баронессе Штрауб, а теперешние потрясения лишь довершали картину, тенями разукрашивая усталое лицо.
- Зачем ты всё это говоришь мне? – кусая губы, спросил Кай. Весть о том, что брат жив и здоров, не успела вызвать должной радости: рассказ незнакомки полностью поглотил его. – Чем я могу тебе помочь?
- Вижу, что ничем, - кивнула женщина, разглядывая бедно одетого крестоносца. – Боюсь, и за тобой уже начали охоту.
- Какую охоту? О чём ты? – поразился Кай.
- Твой брат Роланд говорил, что я большая христианка, чем все, кого он знал, - усмехнулась незнакомка. – Кроме тебя. И если это правда, то с тобой обойдутся ещё хуже, чем со мной! Теперь слушай внимательно, сэр Кай! Я говорю это не потому, что нуждаюсь в тебе или твоих деньгах – ты сейчас нищий, я вижу – и не потому, что жду благодарности. Что бы ни говорил Роланд, мои родители верили в Аллаха, а не в Христа, а потому не обманывайся – всё, что я тебе расскажу, я делаю из мести к твоему брату, а вовсе не из милосердия к тебе!..
Она заговорила, и Кай медленно осел обратно под тамариск, не обращая внимания на хлестнувшую его по лицу ветвь. За спиной незнакомки из полуоткрытых городских ворот выскользнула знакомая фигура, сгорбленная под весом двух наполненных походных мешков; согнулась в унизительном поклоне перед одним из стражников, решившим вдруг проверить припозднившегося горожанина. Кай рассеянно проследил, как ладонь Сабира накрыла руку воина, оставляя в ней мзду, и последний тотчас удовлетворённо отступил, усмехаясь в густую бороду.
- Как тебя зовут? – спросил Кай, когда женщина замолчала. – Где…
- Амина, - болезненно усмехнулась незнакомка. – Амина, вдова Хасима ибн Хусейна. Мой дом в западной части города, недалеко от вашего храма. Спросишь у лавочников, я им всем должна – укажут с радостью…
Хрустнул камень под сапогом Сабира. Амина вздрогнула, обернулась и, не говоря лишнего слова, стремительно направилась в сторону городских ворот. На ассасина даже не глянула, прошла мимо, опустив глаза в землю, как и положено любой женщине, стянула под подбородком края и без того плотно сидящего платка.
- Кто такая? – резко, неприязненно бросил Сабир, скидывая оба мешка на землю. Глянул на раскрасневшегося Кая, на странно блестевшие зелёные глаза, нехорошо сощурился. – Что тебе сказала?
Диким усилием крестоносец взял себя в руки. Вскинул на Сабира сияющие глаза, неуверенно улыбнулся, скрывая за румянцем бурю нахлынувших на него чувств. Соврал ровно, не моргнув глазом:
- Продажная женщина. Предлагала себя…
Ассасин хмыкнул, мгновенно расслабляясь, удовлетворённо и, как показалось Каю, облегчённо кивнул.
- По ней видно, - равнодушно проронил он. – Хороша собой и не скрывает этого.
Кай не нашёлся, что возразить: был слишком занят собственными мыслями. Ложь далась легко: сказывалось общение с Сабиром. Но то, что творилось у него внутри…
Он поверил Амине. Сразу и безоговорочно. Кай не считал себя искушённым сердцеведцем, но эта женщина, её сверкающие тёмные глаза, эта невыразимая боль и затаённый в глубине зрачков страх, это тщательно сдерживаемое, гордое волнение были искренними. И если он найдёт Роланда… Господи, только бы найти его!.. Он откроет ему глаза; если потребуется, за руку приведёт к обиженной им женщине, носящей под сердцем его дитя…
Что брату терять? Отец отрёкся от него, лишил наследства – но помимо унижения, это имело и свои достоинства: Роланд мог жениться по любви. Ведь… ведь любил же он Амину, раз… проводил с ней ночи? Разве не по любви происходит это? Разве не так старший брат объяснял ему? Разве не о даме сердца когда-то сам мечтал?..
- Хорошо, что у тебя не было денег, - спустил Кая с небес на землю голос Сабира. – Иначе бы вытрясла из доверчивого белого юноши всё до последней монеты. Хотя… вряд ли любовный опыт этого юноши позволил бы оценить её прелести.
Ассасин усмехнулся, глядя на стремительно бледнеющее лицо крестоносца. Кай резко поднялся, отряхнул одежду и направился к своему коню. Тот испуганно всхрапнул, когда хозяин рассерженно накинул на него седло, и Сабир, фыркнув, отпихнул рыцаря в сторону.
- Тише, - сказал, по-прежнему улыбаясь, - лошади нам ещё пригодятся. И они не виноваты, что у тебя с женщинами совсем плохо.
Кай не ответил, но Сабир остался доволен очередной порцией колкостей, а потому замолчал тоже, и оба не проронили ни слова до тех пор, пока кони не были осёдланы. Выезжали уже почти в темноте: ассасин выбрал узкую тропу, уводившую вдаль от главной дороги, и Кай, с трудом направляя своего коня по скалистым холмам в полнейшей темноте, из которой то и дело выныривали раскидистые корявые деревца, не выдержал:
- Почему этим путём? Могли бы пройти по широкой дороге…
- До первого боевого отряда, - отозвался из сумрака Сабир. – Христианские владения скоро кончатся, крестоносец, а судя по тому, что я слышал в городе, вам надо опасаться набегов сарацин из здешних пустынь. А там и Салах ад-Дин войска подтянет. Словом, народа здесь по ночам шастает немало, уж поверь! И чем быстрее мы затеряемся в пустыне, тем лучше. Там одна только опасность – кочевники. Но они не проблема…
Кай невольно согласился: тех, кого Сабир убил по пути в Тир, он, видимо, и в самом деле проблемой не считал.
Ехали долго, всё больше отдаляясь от главной дороги. Несколько раз их окрикивали из темноты – вначале на английском, затем на франкском и на арабском – но оба благоразумно не отзывались. Кто-то даже пустил стрелу на цокот копыт, но промахнулся: наконечник звякнул о камень в нескольких шагах от Кая.
Рассвет и полдень встретили в пути, хотя Кай уже едва держался в седле. У подножия очередного холма крестоносец взмолился:
- Сабир! Не могу больше…
Ассасин обернулся, сощурил на него синие глаза:
- Наконец-то признался, - ответил, усмехнувшись. Тотчас посерьёзнел, кивнул на следующий холм, - там. Там отдохнём. Нельзя в низине: отовсюду увидят.
Молодой рыцарь понимал правоту ассасина, но тело уже не слушалось его. Когда они почти взобрались на вершину, Сабир вдруг ругнулся, крикнул что-то и пустил коня в галоп – вниз, обратно к подножию. Изнемогший от усталости Кай попросту не успел среагировать: руки не повиновались, голова отказывалась работать. Даже когда из-за скал выскочили люди, и пущенный пращой камень угодил в грудь его коня – он не нашёл в себе сил уйти из засады. Конь взбрыкнул, сбросив с себя всадника, но поводья тотчас перехватили чужие руки. Каю подняться не дали – ударили кулаком по лицу, перевернули на живот и заломили руки за спину. Перевязь с мечом сдёрнули тут же; Кай протестующе вскинулся, но тотчас повалился обратно от тяжёлого кулака, опустившегося ему на макушку. Сознания, впрочем, не потерял: когда несколько рук вздёрнули его на ноги и потащили за скалы – коня увели другой тропой вниз – он сумел рассмотреть несколько десятков человек, смуглых и худощавых, сновавших по вершине холма. Внизу Кай различил клубы пыли, и сердце отозвалось ноющей болью.
- Сабир, - прошептал едва слышно.
Вот и всё: знакомство кончилось. Его убьют тотчас, а Сабир, если и ушёл от погони, едва ли вернётся затем, чтобы его спасти. Нет; такого риска никакая награда не стоит…
- Ханзир!** - презрительно сплюнул темнобородый мужчина в чалме, поравнявшись с пленником. Державшие его за руки люди остановились, уступая праву старшего, и тот без особых церемоний ткнул Кая под подбородок копьём. – Кто такой?
(**араб. – свинья).
Кай с трудом понимал чужую речь: не такая чистая, как у Сабира, с жутким акцентом, какой ему не приходилось слышать в городах. Молодой рыцарь мучительно дёрнул головой, но мужчина лишь сильнее прижал остриё к его горлу.
- Путник, - с трудом подбирая слова, вытолкнул Кай. – Паломник…
Араб фыркнул, убирая копьё, кивнул на поднесённый ему меч.
- Путник? – повторил он, поддевая клинок древком. – Паломник? Уверен?
Кай скользнул взглядом в сторону. Лагерь, куда его притащили конвоиры, оказался довольно большим: тут были и шатры, и даже кострища, говорившие о том, что стойбище кочевники раскинули надолго. На той стороне холма даже виднелась тонкая струйка дыма – ветер дул в спины им с Сабиром, оттого они и не различили ни запахов, ни голосов.
- А это что? – повернув меч рукоятью, с подозрением уставился на богатую вязь кочевник.
Крестоносец молчал – что он мог сказать? Герб короля Ричарда сарацины знали хорошо; едва ли этот, чернобородый, пастырь своего довольно большого племени, был исключением.
- Не убивать, - и впрямь быстро сориентировался тот.
Он кивнул своим людям. Кая потащили дальше, вглубь лагеря, под крики и улюлюканья окруживших их кочевников. Последние выглядели куда увереннее, чем тот бедуин, в жилище к которому в своё время затащил его Сабир: добротно одетые и вооружённые кто чем горазд, они, тем не менее, производили впечатление крепкой и сплочённой разбойничьей банды, а никак не мирного племени. Даже мелькнувшие у дальних шатров женские фигуры, тотчас скрывшиеся с глаз, не добавили спокойствия. Кай не рассчитывал на пощаду, но к этому времени устал настолько, что даже не сопротивлялся, когда его притащили к главному шатру – у входа стояли два вооружённых сарацина – и, распахнув полог, швырнули крестоносца внутрь.
Кай упал на больное плечо; невольно вскрикнул, переворачиваясь на спину, с трудом перекатился, но встать ему не дали – двинули древком по лицу, едва не выбив зубы, повалили обратно на землю. Балахон, который подарил ему ассасин, сдёрнули тотчас, а вместе с ним и добротные кожаные сапоги, оставив рыцаря лишь в холщовых штанах да тонкой рубашке. Связав руки, ноги и заткнув рот дурно пахнущей тряпицей, бросили на землю. Лишь теперь конвоиры вышли, и Кай остался один в шатре, - но сквозь отвёрнутый полог видел, как деловито снуют мимо входа растревоженные внезапной добычей кочевники. Юный лорд едва не застонал – попасться так глупо, так нелепо! Даже Сабир не догадался о засаде, что уж говорить про него! И врождённое чутьё на опасность в этот раз предательски промолчало…
Закрыв глаза, Кай сосредоточился, мысленно призывая Господа в помощь. Короткая молитва принесла такое же краткое облегчение: боль, усталость и отчаяние покинули его на несколько долгих мгновений, и на ум пришли совсем другие воспоминания.
Молодой рыцарь вздрогнул, распахивая глаза, резко сел, не обращая внимания на острую боль в плече. Перед ним стояла незнакомка в хиджабе с открытым лицом; в руках она держала корзину, полную сена. Очевидно, женщина возвращалась с полевых работ; уставшая, изнемогшая после изнурительного труда, она оказалась в числе последних работников, возвращавшихся в город. У тамариска, под которым прилёг Кай, она остановилась не случайно: теперь, когда юный лорд открыл глаза, женщина рассматривала его с подозрением, перераставшим в непоколебимую уверенность. Она оказалась молода и, несмотря на коричневый загар и измождённый вид, по-своему привлекательна. Траурные одежды выдавали в ней вдову; кисти рук, державшие корзину, не огрубели от тяжёлого труда, но после долгого дня в поле исцарапались и перепачкались землёй.
- Я не могла ошибиться, - продолжила она. – Я каждый день ищу его лицо в толпе. И вы с ним так неуловимо похожи…
- С кем? – хрипло спросил Кай, поднимаясь на ноги.
- С вашим братом, - просто пояснила женщина, так спокойно, словно они были знакомы уже много лет, - с сэром Роландом Ллойдом. Он рассказывал о вас… о тебе, юный рыцарь. Показывал свои картины – он прекрасный художник. Рисовал по памяти твоё лицо. Меня тоже рисовал – я храню эти холсты. А ещё он носил в медальоне локон твоих белых волос. Говорил, вы были очень близки…
- Вы знаете моего брата? – едва не задохнулся Кай. – Правда?!
Женщина нехорошо усмехнулась.
- Лучше, чем хотела бы. Он посещал меня в Яффе. После смерти мужа я имею свой дом, но не имею средств, чтобы его содержать. Твой брат… помогал мне. Заходил время от времени, оставлял деньги.
Кай не сразу понял; но когда до него дошло – вспыхнул, не зная, куда девать глаза. Женщина казалась привлекательной – хиджаб не скрывал выразительных тёмных глаз, полных губ, гладкой смуглой кожи; а ткань верхней одежды, хотя и ниспадала до самой земли, но не сковывала движений по-девичьи гибкого стана.
- Ещё он обещал увезти меня отсюда, - красиво очерченные губы незнакомки дрогнули, взгляд плеснул яростью и болью. – И я поверила. Не ему, о юный рыцарь! Но слову лорда, которое он дал. Я знаю, что это много значит для таких, как вы. Но тем не менее Роланд – мой Роланд – уехал несколько дней назад, предупредив, что это был наш последний раз. Даже не сказал, куда едет. Я не питала особых надежд, ведь я жила на его деньги после смерти мужа. Целомудренные женщины так не поступают. Люди уже прозвали меня шармутой*… Я своей вины не отрицаю: то, что я полюбила Роланда, мой грех. Твой брат не взял бы меня в жёны. Но увезти отсюда он мог. Куда угодно. Теперь, когда я тяжела от него…
(*араб. – шлюха).
Кай сглотнул, затряс головой, словно отгоняя наваждение.
- Вы… ты… беременна от него? – шёпотом спросил он. – Правда?
- Мне нет смысла лгать тебе, о юный рыцарь, - с горечью выговорила женщина. – Потому что я не собираюсь ничего просить у тебя. Ты не в ответе за грехи своего брата. Будь он мёртв, я бы пала тебе в ноги, умоляя взять себя в жёны. Но пока он жив… ему и отвечать перед Аллахом… или перед Христом, если бы только он верил в своего Бога! Когда моя тяжесть станет видна для людей… знаешь ли ты, сэр Кай, что последует за этим? О-о, вижу по глазам, догадываешься! У меня нет родственников, которые бы заступились за меня, нет друзей. Муж мой был стар и бесплоден, так что даже скрыв своё растущее чрево от чужих глаз, я не сумею солгать людям о том, что взяла на воспитание внебрачного ребёнка моего покойного Хасима! Я обречена на позорную смерть, и это нерождённое дитя – тоже. И поверь мне, юный рыцарь, это самый лёгкий путь из возможных! Моя мать в своё время поступала проще: когда рождались девочки, неугодные отцу – он желал лишь наследников – она душила их тотчас после родов, не давая им сделать и нескольких вдохов. Я была старшей, и потому выжила – мать всё надеялась, что следующие дети родятся мальчиками. Мне приходилось порой помогать ей… и это то зрелище, которое я никогда не забуду, сэр Кай! Поэтому где бы ты ни повстречал своего брата – если доживёшь до этого дня – передай ему, что я не стану умерщвлять своё дитя! И когда меня потащат за волосы на городскую площадь или придут в дом, чтобы сжечь вместе с плодом – скажи ему, что наша кровь на его руках! Свои я марать не стану – даже ради него!
Кай стоял ни жив ни мёртв; рассматривал незнакомку, которая то сжимала, то разжимала кулаки; кусала губы, морщила лоб, сдерживая злые слёзы. Получалось у неё плохо: несколько крупных капель сорвались из переполненных влагой глаз, сбежали по щекам. Теперь только Кай понял, что женщина действительно была молода, хотя и казалась старше из-за мешковатой одежды и платка, натянутого едва ли на не самые глаза. Очевидно, того же возраста, что и Ева, - просто пережить ей довелось чуть больше, чем баронессе Штрауб, а теперешние потрясения лишь довершали картину, тенями разукрашивая усталое лицо.
- Зачем ты всё это говоришь мне? – кусая губы, спросил Кай. Весть о том, что брат жив и здоров, не успела вызвать должной радости: рассказ незнакомки полностью поглотил его. – Чем я могу тебе помочь?
- Вижу, что ничем, - кивнула женщина, разглядывая бедно одетого крестоносца. – Боюсь, и за тобой уже начали охоту.
- Какую охоту? О чём ты? – поразился Кай.
- Твой брат Роланд говорил, что я большая христианка, чем все, кого он знал, - усмехнулась незнакомка. – Кроме тебя. И если это правда, то с тобой обойдутся ещё хуже, чем со мной! Теперь слушай внимательно, сэр Кай! Я говорю это не потому, что нуждаюсь в тебе или твоих деньгах – ты сейчас нищий, я вижу – и не потому, что жду благодарности. Что бы ни говорил Роланд, мои родители верили в Аллаха, а не в Христа, а потому не обманывайся – всё, что я тебе расскажу, я делаю из мести к твоему брату, а вовсе не из милосердия к тебе!..
Она заговорила, и Кай медленно осел обратно под тамариск, не обращая внимания на хлестнувшую его по лицу ветвь. За спиной незнакомки из полуоткрытых городских ворот выскользнула знакомая фигура, сгорбленная под весом двух наполненных походных мешков; согнулась в унизительном поклоне перед одним из стражников, решившим вдруг проверить припозднившегося горожанина. Кай рассеянно проследил, как ладонь Сабира накрыла руку воина, оставляя в ней мзду, и последний тотчас удовлетворённо отступил, усмехаясь в густую бороду.
- Как тебя зовут? – спросил Кай, когда женщина замолчала. – Где…
- Амина, - болезненно усмехнулась незнакомка. – Амина, вдова Хасима ибн Хусейна. Мой дом в западной части города, недалеко от вашего храма. Спросишь у лавочников, я им всем должна – укажут с радостью…
Хрустнул камень под сапогом Сабира. Амина вздрогнула, обернулась и, не говоря лишнего слова, стремительно направилась в сторону городских ворот. На ассасина даже не глянула, прошла мимо, опустив глаза в землю, как и положено любой женщине, стянула под подбородком края и без того плотно сидящего платка.
- Кто такая? – резко, неприязненно бросил Сабир, скидывая оба мешка на землю. Глянул на раскрасневшегося Кая, на странно блестевшие зелёные глаза, нехорошо сощурился. – Что тебе сказала?
Диким усилием крестоносец взял себя в руки. Вскинул на Сабира сияющие глаза, неуверенно улыбнулся, скрывая за румянцем бурю нахлынувших на него чувств. Соврал ровно, не моргнув глазом:
- Продажная женщина. Предлагала себя…
Ассасин хмыкнул, мгновенно расслабляясь, удовлетворённо и, как показалось Каю, облегчённо кивнул.
- По ней видно, - равнодушно проронил он. – Хороша собой и не скрывает этого.
Кай не нашёлся, что возразить: был слишком занят собственными мыслями. Ложь далась легко: сказывалось общение с Сабиром. Но то, что творилось у него внутри…
Он поверил Амине. Сразу и безоговорочно. Кай не считал себя искушённым сердцеведцем, но эта женщина, её сверкающие тёмные глаза, эта невыразимая боль и затаённый в глубине зрачков страх, это тщательно сдерживаемое, гордое волнение были искренними. И если он найдёт Роланда… Господи, только бы найти его!.. Он откроет ему глаза; если потребуется, за руку приведёт к обиженной им женщине, носящей под сердцем его дитя…
Что брату терять? Отец отрёкся от него, лишил наследства – но помимо унижения, это имело и свои достоинства: Роланд мог жениться по любви. Ведь… ведь любил же он Амину, раз… проводил с ней ночи? Разве не по любви происходит это? Разве не так старший брат объяснял ему? Разве не о даме сердца когда-то сам мечтал?..
- Хорошо, что у тебя не было денег, - спустил Кая с небес на землю голос Сабира. – Иначе бы вытрясла из доверчивого белого юноши всё до последней монеты. Хотя… вряд ли любовный опыт этого юноши позволил бы оценить её прелести.
Ассасин усмехнулся, глядя на стремительно бледнеющее лицо крестоносца. Кай резко поднялся, отряхнул одежду и направился к своему коню. Тот испуганно всхрапнул, когда хозяин рассерженно накинул на него седло, и Сабир, фыркнув, отпихнул рыцаря в сторону.
- Тише, - сказал, по-прежнему улыбаясь, - лошади нам ещё пригодятся. И они не виноваты, что у тебя с женщинами совсем плохо.
Кай не ответил, но Сабир остался доволен очередной порцией колкостей, а потому замолчал тоже, и оба не проронили ни слова до тех пор, пока кони не были осёдланы. Выезжали уже почти в темноте: ассасин выбрал узкую тропу, уводившую вдаль от главной дороги, и Кай, с трудом направляя своего коня по скалистым холмам в полнейшей темноте, из которой то и дело выныривали раскидистые корявые деревца, не выдержал:
- Почему этим путём? Могли бы пройти по широкой дороге…
- До первого боевого отряда, - отозвался из сумрака Сабир. – Христианские владения скоро кончатся, крестоносец, а судя по тому, что я слышал в городе, вам надо опасаться набегов сарацин из здешних пустынь. А там и Салах ад-Дин войска подтянет. Словом, народа здесь по ночам шастает немало, уж поверь! И чем быстрее мы затеряемся в пустыне, тем лучше. Там одна только опасность – кочевники. Но они не проблема…
Кай невольно согласился: тех, кого Сабир убил по пути в Тир, он, видимо, и в самом деле проблемой не считал.
Ехали долго, всё больше отдаляясь от главной дороги. Несколько раз их окрикивали из темноты – вначале на английском, затем на франкском и на арабском – но оба благоразумно не отзывались. Кто-то даже пустил стрелу на цокот копыт, но промахнулся: наконечник звякнул о камень в нескольких шагах от Кая.
Рассвет и полдень встретили в пути, хотя Кай уже едва держался в седле. У подножия очередного холма крестоносец взмолился:
- Сабир! Не могу больше…
Ассасин обернулся, сощурил на него синие глаза:
- Наконец-то признался, - ответил, усмехнувшись. Тотчас посерьёзнел, кивнул на следующий холм, - там. Там отдохнём. Нельзя в низине: отовсюду увидят.
Молодой рыцарь понимал правоту ассасина, но тело уже не слушалось его. Когда они почти взобрались на вершину, Сабир вдруг ругнулся, крикнул что-то и пустил коня в галоп – вниз, обратно к подножию. Изнемогший от усталости Кай попросту не успел среагировать: руки не повиновались, голова отказывалась работать. Даже когда из-за скал выскочили люди, и пущенный пращой камень угодил в грудь его коня – он не нашёл в себе сил уйти из засады. Конь взбрыкнул, сбросив с себя всадника, но поводья тотчас перехватили чужие руки. Каю подняться не дали – ударили кулаком по лицу, перевернули на живот и заломили руки за спину. Перевязь с мечом сдёрнули тут же; Кай протестующе вскинулся, но тотчас повалился обратно от тяжёлого кулака, опустившегося ему на макушку. Сознания, впрочем, не потерял: когда несколько рук вздёрнули его на ноги и потащили за скалы – коня увели другой тропой вниз – он сумел рассмотреть несколько десятков человек, смуглых и худощавых, сновавших по вершине холма. Внизу Кай различил клубы пыли, и сердце отозвалось ноющей болью.
- Сабир, - прошептал едва слышно.
Вот и всё: знакомство кончилось. Его убьют тотчас, а Сабир, если и ушёл от погони, едва ли вернётся затем, чтобы его спасти. Нет; такого риска никакая награда не стоит…
- Ханзир!** - презрительно сплюнул темнобородый мужчина в чалме, поравнявшись с пленником. Державшие его за руки люди остановились, уступая праву старшего, и тот без особых церемоний ткнул Кая под подбородок копьём. – Кто такой?
(**араб. – свинья).
Кай с трудом понимал чужую речь: не такая чистая, как у Сабира, с жутким акцентом, какой ему не приходилось слышать в городах. Молодой рыцарь мучительно дёрнул головой, но мужчина лишь сильнее прижал остриё к его горлу.
- Путник, - с трудом подбирая слова, вытолкнул Кай. – Паломник…
Араб фыркнул, убирая копьё, кивнул на поднесённый ему меч.
- Путник? – повторил он, поддевая клинок древком. – Паломник? Уверен?
Кай скользнул взглядом в сторону. Лагерь, куда его притащили конвоиры, оказался довольно большим: тут были и шатры, и даже кострища, говорившие о том, что стойбище кочевники раскинули надолго. На той стороне холма даже виднелась тонкая струйка дыма – ветер дул в спины им с Сабиром, оттого они и не различили ни запахов, ни голосов.
- А это что? – повернув меч рукоятью, с подозрением уставился на богатую вязь кочевник.
Крестоносец молчал – что он мог сказать? Герб короля Ричарда сарацины знали хорошо; едва ли этот, чернобородый, пастырь своего довольно большого племени, был исключением.
- Не убивать, - и впрямь быстро сориентировался тот.
Он кивнул своим людям. Кая потащили дальше, вглубь лагеря, под крики и улюлюканья окруживших их кочевников. Последние выглядели куда увереннее, чем тот бедуин, в жилище к которому в своё время затащил его Сабир: добротно одетые и вооружённые кто чем горазд, они, тем не менее, производили впечатление крепкой и сплочённой разбойничьей банды, а никак не мирного племени. Даже мелькнувшие у дальних шатров женские фигуры, тотчас скрывшиеся с глаз, не добавили спокойствия. Кай не рассчитывал на пощаду, но к этому времени устал настолько, что даже не сопротивлялся, когда его притащили к главному шатру – у входа стояли два вооружённых сарацина – и, распахнув полог, швырнули крестоносца внутрь.
Кай упал на больное плечо; невольно вскрикнул, переворачиваясь на спину, с трудом перекатился, но встать ему не дали – двинули древком по лицу, едва не выбив зубы, повалили обратно на землю. Балахон, который подарил ему ассасин, сдёрнули тотчас, а вместе с ним и добротные кожаные сапоги, оставив рыцаря лишь в холщовых штанах да тонкой рубашке. Связав руки, ноги и заткнув рот дурно пахнущей тряпицей, бросили на землю. Лишь теперь конвоиры вышли, и Кай остался один в шатре, - но сквозь отвёрнутый полог видел, как деловито снуют мимо входа растревоженные внезапной добычей кочевники. Юный лорд едва не застонал – попасться так глупо, так нелепо! Даже Сабир не догадался о засаде, что уж говорить про него! И врождённое чутьё на опасность в этот раз предательски промолчало…
Закрыв глаза, Кай сосредоточился, мысленно призывая Господа в помощь. Короткая молитва принесла такое же краткое облегчение: боль, усталость и отчаяние покинули его на несколько долгих мгновений, и на ум пришли совсем другие воспоминания.
