- Эту ошибку ты уже искупил, - ладонь святого старца, вместо того, чтобы лишь коснуться макушки лекаря, ласково погладила его по волосам, - и очень дорогой ценой… Велегору же придётся расплачиваться всю жизнь. Не родители страдают за свои грехи, но их безвинные дети…
Януш зажмурился, смахнул выступившие слёзы, ощущая, как по-прежнему мягко и ласково гладит его шершавая старческая ладонь.
- И если не ты поможешь своему сыну, то кто? Ты нужен ему, лекарь… нужен живым! Пока жива в нём любовь, свет его души не погаснет и тьма не возьмёт верх…
- Вы знаете, как вылечить папу? – вдруг встрепенулся Велегор. – Правда, знаете?
- Твоему отцу не в силах помочь ни один врач в мире… Но слышал ли ты легенду, дитя, о Слезе Единого?
- Нет, - тут же загорелся Велегор. – Расскажите!
Отшельник задумчиво посмотрел сквозь мальчика, сложил сухие руки на коленях.
- Давным-давно наш мир, созданный Единым Богом, погрузился во тьму. Войны, болезни, катаклизмы, полчища нечисти и злобных духов, порождаемых армией могущественных магов – последователей Клеветника – истощили мир. Даже те немногие, кто пытался сохранить веру в Единого Бога, перед лицом постоянной опасности и борьбы за выживание теряли последнюю надежду, озлоблялись, грубели, становясь ничем не лучше тех, против кого боролись…
- Совсем как на Островах… - тихо проговорил Януш, не поднимая глаз.
- И тогда Единый Бог внял молитвам верных. Он увидел, что люди не в силах справиться с чёрной магией без Его помощи, и сошёл с небес на землю. Приняв человеческий облик, Он разрушил царство тьмы, победил Клеветника и низверг его в вечную тьму. Вместе с Клеветником этот мир покинула и магия, так что все колдуны потеряли свою тёмную силу… Мир освободился и многие, раскаявшись в своём маловерии, вновь обратились к свету. И тогда Единый вознёсся на самую высокую гору и взглянул на этот мир – такой, каким он был: освобождённым и радостным – а затем прозрел будущее. Люди, которых Он так любил, в новых временах вновь отвернулись от света; магия, которую Он запечатал собственной кровью, вернулась – и по Его щеке скатилась слеза. Единственная слеза, - палец старца, сморщенный, дрожащий, указал на Велегора. – Упав на землю, она превратилась в застывшую хрустальную каплю и затерялась в глубоких снегах той самой горы. Но раз в году над тем местом загорается северное сияние, не зелёное, но синее, как небо... Тот, кто найдёт это место и саму Слезу, обретёт редчайшую благодать, способную исцелить любой недуг… искоренить из души любой грех… осветить самую чёрную душу…
- Исцелить папу? – радостно догадался Велегор.
- Подавить в Велегоре тьму? – в свою очередь поразился Януш.
Монах светло улыбнулся.
- Однако легенда гласит, - продолжил старец, и отец с сыном тотчас насторожились, - что Слеза Единого может внять лишь одной молитве. Затем она растает…
Молчание продлилось недолго.
- Так надо спешить! – воскликнул Велегор, едва не подскакивая на месте. – Вдруг кто другой нашу Слезу отыщет?! А? Что вы смеётесь?
- Значит, самая высокая гора в мире… - задумчиво сказал Януш.
Отшельник не отвечал, глядя сквозь лекаря своими необычными, небесного цвета глазами. Велегор беспокойно потеребил отца за рукав рясы:
- Где это, пап? Ты знаешь?
Лекарь долгое время вглядывался в горящие чёрные глаза, затем медленно кивнул.
- Самые высокие горы в мире, - едва слышно проговорил старец, - в Валлии, дитя…
…Януш возвращался на родину со смешанными чувствами. В первые годы на Островах он скучал по прежней жизни просто безумно, и лишь крайняя нужда и гонка на выживание заглушали ностальгию. Он вспоминал о друзьях, думал о Марион, и многое отдал бы в те дни, чтобы узнать, как они живут, и всё ли с ними хорошо. С появлением Велегора его мир перевернулся, и Януш стал смотреть на него совсем под другим углом. И центром этого угла стал сын…
От прежней жизни его отделяла целая пропасть жизни на Островах, плен у колдунов и монастырская аскеза. Януш даже не помнил, каким он был раньше, и почти забыл такую далёкую и когда-то родную Валлию – прежние образы стёрлись новой жизнью. Он не знал, как их примет его родина – но верил, что найдёт там своего лучшего друга в добром здравии и достаточной силе, чтобы помочь им. Никто не знал снежные горы Валлии так, как герцог всего северного предела, командующий Нестор Ликонт.
Королеве шёл сорок третий год. Усилиями верной камеристки ей удавалось сохранять и свежесть уже увядающей кожи, и красоту своего единственного бесспорного достоинства – длинных чёрных волос – и ухоженность позабывшего давние сражения тела.
Марион высвободила руку из-под шали, потёрла ноющий висок. Она сидела в углу залы для занятий своих дочерей, наблюдая за учёбой маленьких принцесс. Шёл урок истории, и господин Вук пытался разъяснить своим августейшим ученицам тонкости политических манёвров на последней из войн Валлии. Эта тема была особенно близка Марион, но она даже не пыталась вникнуть в то, что говорил Вук. Война стала её прошлым; в настоящем королева Валлии жила политикой мужа и своими детьми.
Она посмотрела на дочерей, и губы её тронула лёгкая улыбка. Марион оказалась не единственной, в ком речь господина Вука не вызывала интереса. Восьмилетняя Каллиста, младшая из принцесс, муки учебного процесса переносила с большим трудом. Она ёрзала на стуле, упираясь в него обеими ладошками, бросала тоскливые взгляды за окно и то и дело поправляла непослушные русые кудряшки, заодно прикрывая ротик при очередном зевке. Мечтательница и выдумщица, Каллиста являлась обладательницей горячего сердца и дикого нрава, жаждущего приключений и игр, и предпочитала бурные забавы чтению и вышивке.
Совсем не такой росла её старшая дочь, Кассандра. Принцесса не отрывала тёмно-синих, как у отца, серьёзных глаз от учителя, впитывая каждое слово, и Марион могла поклясться, готовила тому уже с десяток каверзных вопросов. Десятилетняя Кассандра редко улыбалась, предпочитая общество книг любым развлечениям, и любила присутствовать на собраниях с отцом, напрочь игнорируя тех из своих сверстников, с кем ей разрешали общаться. Марион понимала дочь: Кассандру интересовали взрослые дела, и быстро утомляли детские игры. «Моя девочка», - с гордостью говаривал Нестор, подразумевая хваткий ум и недетскую проницательность старшей дочери. Кассандра унаследовала синие глаза отца и русый цвет волос своей тёти Наалы, однако черты лица и фигуру взяла материнские. Да, Марион так и не родила Нестору наследника престола, но они могли гордиться своими прекрасными дочерьми…
Королева тихо вздохнула: воспоминание о Наале заставило задуматься о том, как же по-настоящему счастлива она была, в отличие от императрицы Аверона. Наале не довелось познать радости материнства – только его горести. Рождение маленькой принцессы Аурики принесло, помимо разочарования от пола младенца, также и сильные сомнения касательно её здоровья. Аурика росла замкнутым ребёнком, плохо ела, спала, и не была способна ни к какому обучению, пребывая в подобии транса всю свою маленькую жизнь. В десять лет принцесса Аурика почти не разговаривала, не обращала внимания на окружавших её людей, не признавала порой даже матери, улыбалась редко и всегда без причины, и никто из лекарей не мог ей помочь.
Боль Наалы читалась в каждом слове их переписки, боль, отчаяние и бесконечная усталость – от попыток помочь дочери, от поисков лекарства и лекарей, от подозрений аверонского двора и ненависти своей свекрови, Северины. Старая императрица, когда-то полюбившая невестку за кроткий нрав и неподкупную доброту, после рождения больной внучки и в отсутствие других наследников искала способы аннулировать столь бесплодный брак. Хвала Единому, император Таир оказался не менее крепким орешком, чем воспитавшая его мать – все попытки Северины оговорить молодую супругу перед сыном разбивались о гранитную решимость последнего сохранить союз. Наала писала, что с рождением больной дочери Таир не замкнулся в себе, как это часто бывает с мужчинами, не отстранился от супруги, но наоборот, горе ещё больше сплотило их, и в этом Наала находила свою единственную отраду. Император Аверона оставался верным своей супруге и их любви, и не терял надежды на то, что когда-нибудь лекарство для маленькой Аурики будет найдено.
В последний год стало полегче: письма Наалы перестали кричать отчаянием и болью, находя несколько строк и для небольших радостей, и это благословенное облегчение исходило главным образом от кончины старой императрицы, Северины. Марион искренне радовалась тому, что значительная часть напряжения, которое испытывала Наала под гнётом ядовитого презрения Северины, спала, и молодая императрица могла наконец не чувствовать себя ничтожеством, неспособным родить здорового ребёнка и наследника аверонского престола. Наале с головой хватало собственной совести и горя, чтобы хлебать год за годом отраву постоянных обвинений свекрови.
Марион надеялась пригласить золовку в Галагат, чтобы Наала сумела хоть ненадолго убежать от собственного двора и отдохнуть от обязанностей. Свадьба Михаэля – прекрасный повод заглянуть в Ренну, чтобы посетить молодую императрицу и передать приглашение лично.
Сын сильно возмужал в последние годы. Сказывались ли черты покойного отца, Синего барона Магнуса, рискнувшего когда-то титулом и положением ради брака с простолюдинкой, или воспитание Нестора, с которым у Михаэля быстро установились крепкие отношения, основанные на взаимном уважении, но сын пожелал вернуться в фамильный замок Синих баронов сразу же по достижении совершеннолетия. Марион прекрасно помнила тот день: Михаэль, готовый к отправлению, стоял у своего коня, и по очереди подбрасывал маленьких сестёр в воздух, прощаясь столь весёлой, заразительной улыбкой, что даже обожавшие брата Кассандра и Каллиста не проронили ни слезинки. Чего нельзя было сказать о ней: обнимая сына, такого взрослого, высокого, вымахавшего на голову выше матери, такого самостоятельного и такого любимого, Марион прикрывала глаза, чтобы не омрачать ему отъезд видом своих слёз. Михо, её понимающий, умный сын, гладил мать по волосам, как маленькую, и шептал:
- Пора, мам… ты ведь и сама знаешь: мне пора…
Марион знала, но всё равно отпускала сына с тяжёлым сердцем. Михаэль стремился поскорее обрести свой дом, и весьма в этом преуспел, решительно наведя порядок на землях Синих баронов, столь долго прозябавших без хозяина. Но вот к чему она точно не была готова, так это к тому, что спустя почти три года Михо напишет ей письмо, в котором попросит благословения на брак.
Она ничего не знала про эту девушку, кроме того, что написал ей сын: гувернантка в одной состоятельной аристократической семье, из рода обедневших аверонских дворян и, конечно же, само совершенство. Убедиться во всём этом Марион предстояло лично, и весьма скоро.
Королева поднялась, плотнее укутавшись в шаль, и кивнула господину Вуку, чтобы тот не прерывал занятия. Девочки проводили её взглядами, и особенно тоскливым он получился у Каллисты, которая надеялась, что мать в конце концов заберёт её с собой и избавит от необходимости присутствия на уроке.
В коридоре холод чувствовался ощутимее – осень в Валии наступала быстро, с ранними заморозками и холодными северными ветрами. Ожидавшая её маркиза Доминика, скучавшая у окна, встрепенулась, как только дверь открылась, и метнулась к королеве, мигом подстраиваясь под решительный, быстрый шаг.
- В зал собраний, ваше величество? – живо поинтересовалась первая придворная дама, пытаясь уловить в лице Марион что-то, что подсказало бы ей ответ до того, как королева разомкнула бы губы.
- Да, но ненадолго, - откликнулась она, не сбавляя темпа.
Маркиза Доминика не отставала, на ходу докладывая последнюю шокирующую сплетню, которую ей удалось раздобыть за время ожидания в коридоре: о любовном романе двух приближенных ко двору особ. Марион слушала вполуха: никогда не знаешь, какая информация пригодится в будущем. Голос Доминики, живой, всегда радостный, полный уверенности и даже насмешки – маркиза и сама не знала, когда шутила, а когда бывала предельно серьёзна – врывался в сознание, оставляя там крупицы новых, возможно, абсолютно ненужных знаний, но совершенно не путал мысли.
В свои сорок пять Доминика была ещё хороша – фигура сохранила девичью стать, лицо, хотя и носило первые признаки увядания, тем не менее оживлялось жизнерадостной улыбкой и стремительно меняющейся мимикой бойкой маркизы. А уж тяжёлые медные кудри, предмет зависти всех придворных дам! Рыжие волосы в Авероне считались признаком позора, клеймом Клеветника – но в Валлии действовали совершенно иные законы красоты. Да и волосы у Доминики и вправду были потрясающими – не рыжими, но медными, почти красными…
Пожалуй, бесспорные достоинства первой придворной дамы были главной и единственной причиной, по которой сэр Эйр не уехал вслед за Синим бароном Михаэлем обратно на родину три года назад, а предпочёл остаться в охране короля Валлии.
Маркиза всегда обладала сомнительной репутацией, однако её предположительно тайный роман с одним из телохранителей его величества вызвал очередную волну сплетен, наветов и осуждений. Сэр Эйр не был знатен, не был богат, и даже не был валлийцем. Более того, он оказался младше маркизы на целых пять лет. Когда первый шквал возмущения утих, придворные начали судачить о том, как долго продлится эта интрига, и самые злоязыкие давали унизительно короткие сроки.
Однако несмотря на ироничные прогнозы, роман сэра Эйра и маркизы длился уже девять лет, и за это время слухи поутихли: к тому, что не блещет новизной, угасает всякий интерес. Все знали, что их брак не мог состояться: слишком разным было их социальное положение, слишком высоким происхождение блистательной маркизы, кузины самого короля Нестора Ликонта. Связь леди Доминики и сэра Эйра выдерживала год за годом, и Марион от подобных отношений лишь выигрывала: маркиза кардинально изменила своё отношение к новой королеве Валлии, и значительная часть подобной перемены исходила от влияния преданного Марион сэра Эйра.
Леди Доминика стала правой рукой королевы и её рьяной защитницей – играла свою роль репутация самой грозной придворной дамы, с которой не рисковала связываться местная знать – и их отношения с Марион укреплялись с каждым годом. Доминика оказалась лишённой предрассудков и в то же время уважающей традиции женщиной, родственницей короля, помолвку с которым когда-то расторгла по обоюдному согласию, и ещё со времён юной королевы Таиры отмечала своим вниманием её камеристку, бывшую в те времена Синей баронессой. Спокойный нрав и твёрдость характера сэра Эйра мало-помалу делали своё дело – маркиза Доминика стала более уравновешенной, более трезвомыслящей, и менее сумасбродной, чем до связи с ним, и положительное влияние аверонского рыцаря лишь усиливалось с годами. Марион знала, что сэр Эйр хотел бы большего, чем предполагала их тщетно скрываемая связь, но прекрасно понимал, что это невозможно. Одним из несравненных качеств бывшего телохранителя Синего баронета оказалось его бесподобное, почти неземное терпение, покорившее буйный темперамент Доминики, и способность ждать. Всю жизнь, если потребуется.
Януш зажмурился, смахнул выступившие слёзы, ощущая, как по-прежнему мягко и ласково гладит его шершавая старческая ладонь.
- И если не ты поможешь своему сыну, то кто? Ты нужен ему, лекарь… нужен живым! Пока жива в нём любовь, свет его души не погаснет и тьма не возьмёт верх…
- Вы знаете, как вылечить папу? – вдруг встрепенулся Велегор. – Правда, знаете?
- Твоему отцу не в силах помочь ни один врач в мире… Но слышал ли ты легенду, дитя, о Слезе Единого?
- Нет, - тут же загорелся Велегор. – Расскажите!
Отшельник задумчиво посмотрел сквозь мальчика, сложил сухие руки на коленях.
- Давным-давно наш мир, созданный Единым Богом, погрузился во тьму. Войны, болезни, катаклизмы, полчища нечисти и злобных духов, порождаемых армией могущественных магов – последователей Клеветника – истощили мир. Даже те немногие, кто пытался сохранить веру в Единого Бога, перед лицом постоянной опасности и борьбы за выживание теряли последнюю надежду, озлоблялись, грубели, становясь ничем не лучше тех, против кого боролись…
- Совсем как на Островах… - тихо проговорил Януш, не поднимая глаз.
- И тогда Единый Бог внял молитвам верных. Он увидел, что люди не в силах справиться с чёрной магией без Его помощи, и сошёл с небес на землю. Приняв человеческий облик, Он разрушил царство тьмы, победил Клеветника и низверг его в вечную тьму. Вместе с Клеветником этот мир покинула и магия, так что все колдуны потеряли свою тёмную силу… Мир освободился и многие, раскаявшись в своём маловерии, вновь обратились к свету. И тогда Единый вознёсся на самую высокую гору и взглянул на этот мир – такой, каким он был: освобождённым и радостным – а затем прозрел будущее. Люди, которых Он так любил, в новых временах вновь отвернулись от света; магия, которую Он запечатал собственной кровью, вернулась – и по Его щеке скатилась слеза. Единственная слеза, - палец старца, сморщенный, дрожащий, указал на Велегора. – Упав на землю, она превратилась в застывшую хрустальную каплю и затерялась в глубоких снегах той самой горы. Но раз в году над тем местом загорается северное сияние, не зелёное, но синее, как небо... Тот, кто найдёт это место и саму Слезу, обретёт редчайшую благодать, способную исцелить любой недуг… искоренить из души любой грех… осветить самую чёрную душу…
- Исцелить папу? – радостно догадался Велегор.
- Подавить в Велегоре тьму? – в свою очередь поразился Януш.
Монах светло улыбнулся.
- Однако легенда гласит, - продолжил старец, и отец с сыном тотчас насторожились, - что Слеза Единого может внять лишь одной молитве. Затем она растает…
Молчание продлилось недолго.
- Так надо спешить! – воскликнул Велегор, едва не подскакивая на месте. – Вдруг кто другой нашу Слезу отыщет?! А? Что вы смеётесь?
- Значит, самая высокая гора в мире… - задумчиво сказал Януш.
Отшельник не отвечал, глядя сквозь лекаря своими необычными, небесного цвета глазами. Велегор беспокойно потеребил отца за рукав рясы:
- Где это, пап? Ты знаешь?
Лекарь долгое время вглядывался в горящие чёрные глаза, затем медленно кивнул.
- Самые высокие горы в мире, - едва слышно проговорил старец, - в Валлии, дитя…
…Януш возвращался на родину со смешанными чувствами. В первые годы на Островах он скучал по прежней жизни просто безумно, и лишь крайняя нужда и гонка на выживание заглушали ностальгию. Он вспоминал о друзьях, думал о Марион, и многое отдал бы в те дни, чтобы узнать, как они живут, и всё ли с ними хорошо. С появлением Велегора его мир перевернулся, и Януш стал смотреть на него совсем под другим углом. И центром этого угла стал сын…
От прежней жизни его отделяла целая пропасть жизни на Островах, плен у колдунов и монастырская аскеза. Януш даже не помнил, каким он был раньше, и почти забыл такую далёкую и когда-то родную Валлию – прежние образы стёрлись новой жизнью. Он не знал, как их примет его родина – но верил, что найдёт там своего лучшего друга в добром здравии и достаточной силе, чтобы помочь им. Никто не знал снежные горы Валлии так, как герцог всего северного предела, командующий Нестор Ликонт.
Глава 2. Сквозь года
Королеве шёл сорок третий год. Усилиями верной камеристки ей удавалось сохранять и свежесть уже увядающей кожи, и красоту своего единственного бесспорного достоинства – длинных чёрных волос – и ухоженность позабывшего давние сражения тела.
Марион высвободила руку из-под шали, потёрла ноющий висок. Она сидела в углу залы для занятий своих дочерей, наблюдая за учёбой маленьких принцесс. Шёл урок истории, и господин Вук пытался разъяснить своим августейшим ученицам тонкости политических манёвров на последней из войн Валлии. Эта тема была особенно близка Марион, но она даже не пыталась вникнуть в то, что говорил Вук. Война стала её прошлым; в настоящем королева Валлии жила политикой мужа и своими детьми.
Она посмотрела на дочерей, и губы её тронула лёгкая улыбка. Марион оказалась не единственной, в ком речь господина Вука не вызывала интереса. Восьмилетняя Каллиста, младшая из принцесс, муки учебного процесса переносила с большим трудом. Она ёрзала на стуле, упираясь в него обеими ладошками, бросала тоскливые взгляды за окно и то и дело поправляла непослушные русые кудряшки, заодно прикрывая ротик при очередном зевке. Мечтательница и выдумщица, Каллиста являлась обладательницей горячего сердца и дикого нрава, жаждущего приключений и игр, и предпочитала бурные забавы чтению и вышивке.
Совсем не такой росла её старшая дочь, Кассандра. Принцесса не отрывала тёмно-синих, как у отца, серьёзных глаз от учителя, впитывая каждое слово, и Марион могла поклясться, готовила тому уже с десяток каверзных вопросов. Десятилетняя Кассандра редко улыбалась, предпочитая общество книг любым развлечениям, и любила присутствовать на собраниях с отцом, напрочь игнорируя тех из своих сверстников, с кем ей разрешали общаться. Марион понимала дочь: Кассандру интересовали взрослые дела, и быстро утомляли детские игры. «Моя девочка», - с гордостью говаривал Нестор, подразумевая хваткий ум и недетскую проницательность старшей дочери. Кассандра унаследовала синие глаза отца и русый цвет волос своей тёти Наалы, однако черты лица и фигуру взяла материнские. Да, Марион так и не родила Нестору наследника престола, но они могли гордиться своими прекрасными дочерьми…
Королева тихо вздохнула: воспоминание о Наале заставило задуматься о том, как же по-настоящему счастлива она была, в отличие от императрицы Аверона. Наале не довелось познать радости материнства – только его горести. Рождение маленькой принцессы Аурики принесло, помимо разочарования от пола младенца, также и сильные сомнения касательно её здоровья. Аурика росла замкнутым ребёнком, плохо ела, спала, и не была способна ни к какому обучению, пребывая в подобии транса всю свою маленькую жизнь. В десять лет принцесса Аурика почти не разговаривала, не обращала внимания на окружавших её людей, не признавала порой даже матери, улыбалась редко и всегда без причины, и никто из лекарей не мог ей помочь.
Боль Наалы читалась в каждом слове их переписки, боль, отчаяние и бесконечная усталость – от попыток помочь дочери, от поисков лекарства и лекарей, от подозрений аверонского двора и ненависти своей свекрови, Северины. Старая императрица, когда-то полюбившая невестку за кроткий нрав и неподкупную доброту, после рождения больной внучки и в отсутствие других наследников искала способы аннулировать столь бесплодный брак. Хвала Единому, император Таир оказался не менее крепким орешком, чем воспитавшая его мать – все попытки Северины оговорить молодую супругу перед сыном разбивались о гранитную решимость последнего сохранить союз. Наала писала, что с рождением больной дочери Таир не замкнулся в себе, как это часто бывает с мужчинами, не отстранился от супруги, но наоборот, горе ещё больше сплотило их, и в этом Наала находила свою единственную отраду. Император Аверона оставался верным своей супруге и их любви, и не терял надежды на то, что когда-нибудь лекарство для маленькой Аурики будет найдено.
В последний год стало полегче: письма Наалы перестали кричать отчаянием и болью, находя несколько строк и для небольших радостей, и это благословенное облегчение исходило главным образом от кончины старой императрицы, Северины. Марион искренне радовалась тому, что значительная часть напряжения, которое испытывала Наала под гнётом ядовитого презрения Северины, спала, и молодая императрица могла наконец не чувствовать себя ничтожеством, неспособным родить здорового ребёнка и наследника аверонского престола. Наале с головой хватало собственной совести и горя, чтобы хлебать год за годом отраву постоянных обвинений свекрови.
Марион надеялась пригласить золовку в Галагат, чтобы Наала сумела хоть ненадолго убежать от собственного двора и отдохнуть от обязанностей. Свадьба Михаэля – прекрасный повод заглянуть в Ренну, чтобы посетить молодую императрицу и передать приглашение лично.
Сын сильно возмужал в последние годы. Сказывались ли черты покойного отца, Синего барона Магнуса, рискнувшего когда-то титулом и положением ради брака с простолюдинкой, или воспитание Нестора, с которым у Михаэля быстро установились крепкие отношения, основанные на взаимном уважении, но сын пожелал вернуться в фамильный замок Синих баронов сразу же по достижении совершеннолетия. Марион прекрасно помнила тот день: Михаэль, готовый к отправлению, стоял у своего коня, и по очереди подбрасывал маленьких сестёр в воздух, прощаясь столь весёлой, заразительной улыбкой, что даже обожавшие брата Кассандра и Каллиста не проронили ни слезинки. Чего нельзя было сказать о ней: обнимая сына, такого взрослого, высокого, вымахавшего на голову выше матери, такого самостоятельного и такого любимого, Марион прикрывала глаза, чтобы не омрачать ему отъезд видом своих слёз. Михо, её понимающий, умный сын, гладил мать по волосам, как маленькую, и шептал:
- Пора, мам… ты ведь и сама знаешь: мне пора…
Марион знала, но всё равно отпускала сына с тяжёлым сердцем. Михаэль стремился поскорее обрести свой дом, и весьма в этом преуспел, решительно наведя порядок на землях Синих баронов, столь долго прозябавших без хозяина. Но вот к чему она точно не была готова, так это к тому, что спустя почти три года Михо напишет ей письмо, в котором попросит благословения на брак.
Она ничего не знала про эту девушку, кроме того, что написал ей сын: гувернантка в одной состоятельной аристократической семье, из рода обедневших аверонских дворян и, конечно же, само совершенство. Убедиться во всём этом Марион предстояло лично, и весьма скоро.
Королева поднялась, плотнее укутавшись в шаль, и кивнула господину Вуку, чтобы тот не прерывал занятия. Девочки проводили её взглядами, и особенно тоскливым он получился у Каллисты, которая надеялась, что мать в конце концов заберёт её с собой и избавит от необходимости присутствия на уроке.
В коридоре холод чувствовался ощутимее – осень в Валии наступала быстро, с ранними заморозками и холодными северными ветрами. Ожидавшая её маркиза Доминика, скучавшая у окна, встрепенулась, как только дверь открылась, и метнулась к королеве, мигом подстраиваясь под решительный, быстрый шаг.
- В зал собраний, ваше величество? – живо поинтересовалась первая придворная дама, пытаясь уловить в лице Марион что-то, что подсказало бы ей ответ до того, как королева разомкнула бы губы.
- Да, но ненадолго, - откликнулась она, не сбавляя темпа.
Маркиза Доминика не отставала, на ходу докладывая последнюю шокирующую сплетню, которую ей удалось раздобыть за время ожидания в коридоре: о любовном романе двух приближенных ко двору особ. Марион слушала вполуха: никогда не знаешь, какая информация пригодится в будущем. Голос Доминики, живой, всегда радостный, полный уверенности и даже насмешки – маркиза и сама не знала, когда шутила, а когда бывала предельно серьёзна – врывался в сознание, оставляя там крупицы новых, возможно, абсолютно ненужных знаний, но совершенно не путал мысли.
В свои сорок пять Доминика была ещё хороша – фигура сохранила девичью стать, лицо, хотя и носило первые признаки увядания, тем не менее оживлялось жизнерадостной улыбкой и стремительно меняющейся мимикой бойкой маркизы. А уж тяжёлые медные кудри, предмет зависти всех придворных дам! Рыжие волосы в Авероне считались признаком позора, клеймом Клеветника – но в Валлии действовали совершенно иные законы красоты. Да и волосы у Доминики и вправду были потрясающими – не рыжими, но медными, почти красными…
Пожалуй, бесспорные достоинства первой придворной дамы были главной и единственной причиной, по которой сэр Эйр не уехал вслед за Синим бароном Михаэлем обратно на родину три года назад, а предпочёл остаться в охране короля Валлии.
Маркиза всегда обладала сомнительной репутацией, однако её предположительно тайный роман с одним из телохранителей его величества вызвал очередную волну сплетен, наветов и осуждений. Сэр Эйр не был знатен, не был богат, и даже не был валлийцем. Более того, он оказался младше маркизы на целых пять лет. Когда первый шквал возмущения утих, придворные начали судачить о том, как долго продлится эта интрига, и самые злоязыкие давали унизительно короткие сроки.
Однако несмотря на ироничные прогнозы, роман сэра Эйра и маркизы длился уже девять лет, и за это время слухи поутихли: к тому, что не блещет новизной, угасает всякий интерес. Все знали, что их брак не мог состояться: слишком разным было их социальное положение, слишком высоким происхождение блистательной маркизы, кузины самого короля Нестора Ликонта. Связь леди Доминики и сэра Эйра выдерживала год за годом, и Марион от подобных отношений лишь выигрывала: маркиза кардинально изменила своё отношение к новой королеве Валлии, и значительная часть подобной перемены исходила от влияния преданного Марион сэра Эйра.
Леди Доминика стала правой рукой королевы и её рьяной защитницей – играла свою роль репутация самой грозной придворной дамы, с которой не рисковала связываться местная знать – и их отношения с Марион укреплялись с каждым годом. Доминика оказалась лишённой предрассудков и в то же время уважающей традиции женщиной, родственницей короля, помолвку с которым когда-то расторгла по обоюдному согласию, и ещё со времён юной королевы Таиры отмечала своим вниманием её камеристку, бывшую в те времена Синей баронессой. Спокойный нрав и твёрдость характера сэра Эйра мало-помалу делали своё дело – маркиза Доминика стала более уравновешенной, более трезвомыслящей, и менее сумасбродной, чем до связи с ним, и положительное влияние аверонского рыцаря лишь усиливалось с годами. Марион знала, что сэр Эйр хотел бы большего, чем предполагала их тщетно скрываемая связь, но прекрасно понимал, что это невозможно. Одним из несравненных качеств бывшего телохранителя Синего баронета оказалось его бесподобное, почти неземное терпение, покорившее буйный темперамент Доминики, и способность ждать. Всю жизнь, если потребуется.
