Но не от Марго.
Между четвертой и пятой страницей лежало то, единственное, что я бы мог счесть лучше ее письма. Аттестация. Меня приняли. Мою заявку наконец одобрили! Я ходил на курсы почти что в тайне, все это время боясь, что ничего так и не выйдет. Я — и боюсь?! Но страхи оказались напрасны. Теперь то уж она не сможет бросать эту фразочку в своих письмах! Кто всех обыграл? Я, я молодец!
Первым порывом было тут же броситься и написать Марго, что в этот раз, наконец-то, мы будем вместе, что я тоже буду вожатым, и я даже накидал пару строчек, но вовремя щелкнула другая мысль: письмо не успеет дойти.
— Вам нужно было явиться неделю назад для оформления и получения инструктажа, — ворчливо и без приветствия прокомментировала смурного вида тёточка одобренную заявку, подсунутую ей буквально под нос.
— Как — неделю? — в мое ухо не втискивались те слова, что тёточка только что произнесла. — Я письмо вот только утром получил!
— Меня это не касается! — казалось, только легкий листок, который я почему-то так и держал перед ее глазами, не давал тёточке снова упасть в сон.
— Ну как же? Ведь заявка одобрена!
— Значит, уже кого-то другого нашли!
— Я подавал заявку за месяц, ответа ждал, ехал к вам час, а они за пару дней нашли еще кого-то? Это же не честно!
Тут тёточка ничего не ответила.
— Ну вот, смотрите, штемпель нашего отделения со свежей датой на конверте стоит! Я не мог просто прийти раньше!
Тёточка мерила меня взглядом. Крупный горошек на ее тесном платье раздувался и сдувался вместе с ее дыханием. Я мерил глазами горошек. Интересно, она сейчас прикидывает в уме, насколько я утрамбовываюсь в ее представление о вожатом или просто мысленно желает мне скорой смерти?
— Ладно. Я узнаю, — наконец приняла решение она.
И стала набирать номер.
Как жаль, что у Марго нет телефона, в который раз уже подумал я. Ну да ладно, зато сюрприз какой ей будет! И ведь скоро! Скоро совсем!
— Проходите на второй этаж. Кабинет 115, — сказала тёточка таким тоном, будто и на втором этаже, и, уж тем более, в кабинете 115, меня не ждало, и ждать не могло, ничего хорошего. Но я взвился и убежал в такой тысяче благодарностей, что вызвал улыбку даже у этого казенного тролля.
Только вечером я рассказал родичам. До этого я же ни слова, ни полслова, ни о курсах, ни о лагере… Даже не знаю, почему. Да, а хотя что там? Понятно же, что я не хотел говорить не о лагере, а о Марго. Почему-то я боялся, что, если начну говорить, что, вот, решил, хочу вожатым быть, то они сразу же поймут, что не все тут чисто, что все неспроста. Расспрашивать начнут. Выуживать. Скрести мечту ноготками. Неприятно. И рассказывать о Марго я не хотел. Почему-то так казалось, что, если я расскажу, как оно все на самом деле, то все пойдет кувырком. И я рассказал все в самый последний момент, когда, как я думал, ничто уж не способно ничего отменить.
Ну как рассказал – если честно, то просто проорал, еще даже не разувшись, с порога. На крик сразу сбежались все домашние, мать хваталась за сердце, отец тут же напустил на себя строгий вид. Где-то за углом мельтешил Гошка.
— Что, что случилось, Митя?
— Меня приняли вожатым! Я еду в лагерь! — снова проорал я.
— Ох ж ты...! Митька! Я-то думала, случилось что! — выдохнула мать, чуть осознав. И опустила руки от так и не выскочившего из груди сердца. — Напугал-то!
— Вот молодец сын! Поздравляю! — наконец сориентировался в обстановке и отец. И похлопал меня по плечу. С его стороны это было высшей формой похвалы.
Протестовать против моей поездки никто так и не стал. Отлично, все по плану!
Дни тянулись слишком долго. Слишком долго для того, чтобы можно уже было сказать "раз" — и еще больше, чтобы сказать "два". Я бросил это. Считать дни было равносильно тому, как если бы я в одиночку решил сдвинуть трактор. Не вовсе невозможно, я сильный, спортом занимаюсь — но все же на самом пределе моих сил.
И я стал считать часы. Те шли быстрее. Не как минуты — тех было слишком много, гора величины минут пугала меня (и как же многого я вдруг стал бояться!), но все же достаточно для того, чтобы можно было ощущать движение времени, и не сойти при этом с ума. И вот, за сорок три с половиной часа до намеченной даты в комнату зашла мама, и сказала, что Гошка едет со мной.
Нет, не так. За сорок три с половиной часа до отправки к мечте она ворвалась, и разрушила эти мои мечты одной легонькой бумажкой. Путевка. Чей-то ребенок сломал ногу, не смог поехать — и вот. Я оторопело смотрел — то на путевку, то на радующуюся мать.
— Как же повезло! — говорила она. — Игоречек, возможно, в твоем отряде даже будет, представляешь? Ты же присмотришь за ним?
Да-а, я представлял. Блеклый, почти даже прозрачный, братишка будет цепляться за меня, боясь незнакомых людей, боясь всего вокруг, и превратит не то, что всю мою задумку, но и всю мою работу в... В ничто! Я ненавидел проявления трусости в себе, но в нем – это было как бельмо на глазу. Ярким отражением, рефреном. Тем, что не давало забыть, что это вообще есть, и что это близко, настолько – что это и часть меня.
Порвать путевку? Дать мелкому прокатиться на своем велике, чтобы он, лапоть, вот так же сломал ногу? Выключить накануне поездки ночью будильник? Странные мысли носились у меня в голове.
— Конечно же я присмотрю за ним, мам! Ведь, возможно, он даже будет в моем отряде, — вместо всего этого ответил я.
Мама быстро-быстро заморгала глазами, вроде как украдкой провела по лицу рукой. А будь тут отец, он обязательно потрепал бы меня по плечу.
По спине как-то мерзко пробежали мурашки. Это стало походить на череду испытаний. То тетка с горошком, то Гошка. Будто мне и вовсе не стоило ехать в этот лагерь.
Да ну, чушь!
Школьники толпились вокруг желтых автобусов с бульдожьей мордой. С мутными заляпанными стеклами, и знаками "Дети" с обеих сторон. Мне тут пришлось толкаться с самого раннего утра. Гошку, конечно, тоже сразу взял с собой, но пока он не слишком мешал: была суббота, и родители нас провожали. Сутолока стояла невероятная.
— Мальчик, сказали же тебе — отойди! — в очередной раз одернул я какого-то пацана, который даже и ехать-то не собирался, а так, крутился рядом. И тут же окликнул другого, — А ты кто?
— Самостин.
— Игорь или Иван? — черт, еще один Игорь!
— Ваня. Брат сзади стоит.
— Проходи, — говорю ему, одновременно ставя галочку напротив него в списке, и сверля глазом его брата, волосатого. Почему иногда кажется, что все дело в именах? Встретится тебе... Ну вот, Антон. И да, сразу же понятно — так и есть, тот еще Антон! Ну или вот Гоша...
Я невольно оглянулся в поисках Марго, как бы ища противовес своим мыслям, но ее тут не было — она отправлялась из другого города. Скоро, скоро мы встретимся! И вожатые на этот раз — мы оба. Оба! Что ты на это скажешь, Маргаритка?
Автобусы тронулись. Родичи махали нам, пока нас было видно. Какие-то слишком уж радостные для провожающих. А брат, вот, наоборот, конечно, смурной. Тихий. Ну как же, вытурили из знакомых мест, от знакомых людей, надо будет и спать не на своей постели, и общаться с кем-то, кроме учителей и родителей. Тут мне впервые пришло в голову, что ему-то, при виде путевки, и самому захотелось сломать себе ногу, случайно, конечно, или, хотя бы, выключить накануне будильник. Эх, ладно, в конце концов, Гошка уедет из лагеря раньше. Он же только на одну смену. Я вот я – на все лето. Так и хотелось сказать – что навсегда.
Я бегло осмотрел свое "богатство", рассевшееся по салону, кивнул второму сопровождающему и брякнулся на сиденье. Конечно, так делать не полагалось, но я тут же уснул, и проспал почти все три часа, которые занимала дорога. А, когда проснулся, и осмотрелся, наконец, по сторонам, то заметил, сколько внимательных, мальчишечьих, и, еще больше — девичьих, глаз на меня смотрят. Да, быть вожатым — это совсем не то, что хорохориться перед дворовой шпаной. И тут может быть даже чуть интереснее, чем я сам предполагал.
Я три раза проверила списки. Его там не было. Да и что бы изменилось, если бы был? Какой у меня был выбор? Остаться дома? Тут – пожар, там – водоворот.
Если бы это случилось, я бы, наверное, все же вскрыла себе вены. Как-то я уже примерялась. Почему-то именно лето на него действует сильнее всего. Про него я всегда думаю максимально обезличенно, отдаленно. Нет, то, что он способствовал моему рождению, никак не помогает называть его отцом. Ему противно развитие, стремление, рост, ...жизнь. И поэтому же ему противна я. С завистью смотрю на нашего кота. Он стар, с толстой шкурой и с когтями. А в десять я мечтала быть склизким земляным червяком. Чтобы он либо вовсе не замечал меня, либо раздавил уже наконец, и не мучил. На лето я практически сбегала из дома. День на улице, ночь – у бабушки. Как же без нее сейчас тоскливо! Когда она ушла, лагерь стал для меня спасением.
Нет, я не поменяла бы ничего, даже найдя в списке отрядов фамилию этой нечисти. Может быть, просто была бы готова. Но его в списке не было.
Я вызвалась приехать раньше. Начало смены, ее подготовка — самое чудесное время. Не раздается галдеж, не слышны удары мяча, не кричит повар на кухне (он-то, конечно, считает это разговором). Что странно, детей, вот этих, шумных, внезапных, требующих внимания, и убегающих из-под твоего зоркого глаза, при этом я люблю. Но, как и всяких близких людей, любить их получается гораздо лучше, когда проводишь время вдалеке. Будто тихий час и все такие послушные, что, как по команде, спят. Слышно птиц. И тихо плещется озеро. Холодное еще — тут рядом бьют ключи. Я погружаю в него пальцы и ладони. Мои руки всегда горячие, будто у меня температура, или по ним ударили за непослушание разок-другой розгами, и от холода воды мне становится хорошо и спокойно.
— Маргарита! – заполошно кричит директриса, — Пропали! Пропали все списки ребят первой смены! Час назад же лежали у меня на столе! Как мы их сейчас...
— А, не пропали, — отмахиваюсь, — я стащила. Захватила случайно с перечнем пляжного инвентаря. С последним, кстати, я закончила. Вот!
— Давай, давай его скорее сюда! Да не перечень, список! Не мудрено, что ты все скопом загребла, ручищи здоровые, а мозг вот что-то отстает.
Я хмыкнула. Потом она скажет, что это все – любя и не всерьёз. И мне есть с чем сравнивать. В конце концов, мне нужно продержаться тут до конца лета. А в воздух, и в щебет птиц, тем временем, уже начало вплетаться что-то, что будет смолкать теперь только на ночь. Автобусы с детьми начали прибывать.
Почему озеро назвали Луковым, мне становилось ясно сразу же после того, как моя нога ступала за ворота лагеря. Запах лука окружал тут же — жареного, на старом масле, прогорклого. Даже не знаю, что появилось раньше — название, или же этот жуткий запах из лагерной столовой. Она стояла чуть ли не сразу за воротами, слева, скрытая от глаз до поры чередой сосен. Столовая, потом площадь, где проводили линейки, потом корпуса отрядов, и самый дальний — главный корпус. Все это великолепие толстой ленивой гусеницей окружала вода. Она прогрызла себе путь в сосновом лесу, едва не ухватив свой собственный зад, и, жирная и довольная, заснула. На огрызке не недоеденной ей луковицы и построили лагерь. С одной стороны некрепкий берег расширили, вбили сваи, сделали деревянный настил. На настил поставили несколько легких летних домиков. При всей своей несуразности и продуваемости ветрами в ненастную погоду, среди вожатых они считались самыми козырными, и потому что находились чуть в стороне от других построек, и потому что стояли они над самой водой. При должном умении и скрытности, плюхнуться в озеро можно было прямо из окна. Я редко этим пользовалась. Не было совершенно никакого желания убирать мокрые следы на подоконнике и полу. Если совсем припекало — я оставляла это до утра. А там сваливала эту работу на кого-то из младших отрядов, сопроводив непорядок байкой о посетившей меня ночью кикиморе. Слухи ползли, меня считали немножко ведьмой, но никто еще и не подумал пожаловаться на такой произвол. Иногда малышня даже сама напрашивалась, пытаясь выпытать у меня за завтраком, когда же следующий визит духа.
— Кто ж ее знает? Это же нечисть, и мысли у нее — нечистые, и приходит, когда вздумается, без приглашения и графика, и грязь разводит, — отвечала я с самым серьезным видом и напоминанием о необходимости чистоты рук.
Кто ж ее знает то?.. Кто ж МЕНЯ знает? Когда, после целого дня, под завязку утрамбованного улыбками, наставлениями, соревнованиями и людьми, мне будет уже недостаточно уединенности домика, и я снова захочу вот так, залезть на подоконник и броситься вниз? Может быть, я репетирую? — спрашиваю я сама себя, — чтобы потом, когда настанет время, повторить ровно то же, но без страховки? Но пока я тихо соскальзываю вниз, пересекаю грань воды, и иду ко дну. Почти не задерживаю дыхание — все происходит на уровне автоматики, рефлексов. Я опускаюсь, притягиваю колени руками, закрываю глаза. Мир стихает... Я медленно выпускаю из легких воздух — пусть идет к своим, под черную гладь ночного неба.
И, кажется, засыпаю.
Я теряю ход времени под водой. Мне кажется, я провожу там столетия, все такая же сильная и молодая. Но, когда меня покидает последняя капля кислорода, и тело начинает требовать снова дать ему жизнь, я выныриваю. И небо надо мной такое же черное, как и было.
Из автобуса последним полагалось выйти вожатому. Но последним вышел я. Тридцать шестым, и еще водитель. Дима стоял, считал остальных ребят "один, два, три, четыре...", а я опять остался за его спиной. Я не мог пройти, чтобы он посчитал и меня, и поэтому он три раза сбивался, и начинал считать ребят заново.
Автобусы остановились в каком-то странном лесу. Я раньше никогда не был в лесу, и ждал, что вот-вот из-за деревьев должна выйти какая-нибудь лисица. Или медведь. Бурый, конечно, белые у нас не водятся. Если только из зоопарка не выпустят, тогда он будет водиться. Но я не хочу, и бурого тоже не хочу. И я дергаю Диму за рубашку:
— Дима! Ну Дим! А в зоопарке ворота крепкие?
Но он слышит только ту часть, что про ворота, и кивает:
— Конечно крепкие, сам посмотри! Вопросы у тебя, как у шестилетнего! — И пальцем тыкает. А там дорога. И ворота в конце. И надпись из трех слов: "Пионерский лагерь "Звезда". И я бы заметил и дорогу, и ворота, и даже надпись, если бы Дима мне эту дорогу не загораживал. Это так исторически сложилось, старший брат всегда идет впереди и загораживает дорогу младшему.
А еще он ботинки разнашивает, это чтобы младшему удобнее ходить потом было. Правда, если есть еще более младший брат, то ему разношенных ботинок может и вообще не достаться, потому что они на первых двух уже разносятся, и станут от подошвы отваливаться совсем. Это тоже исторически. То есть то, что было, и люди запомнили. Я вот не хочу, чтобы меня запоминали. Я домой хочу. А то вдруг все же медведь выйдет?
Но Дима все же посчитал ребят, и мы, вместе с другими автобусами, идем по этой дороге к воротам. А они и не заперты вовсе. И лагерь мне напоминает вывернутый наизнанку замок.
Сначала ворота, а потом только ров с мостом. Только это не ров, и не мост, и не замок даже.
Между четвертой и пятой страницей лежало то, единственное, что я бы мог счесть лучше ее письма. Аттестация. Меня приняли. Мою заявку наконец одобрили! Я ходил на курсы почти что в тайне, все это время боясь, что ничего так и не выйдет. Я — и боюсь?! Но страхи оказались напрасны. Теперь то уж она не сможет бросать эту фразочку в своих письмах! Кто всех обыграл? Я, я молодец!
Первым порывом было тут же броситься и написать Марго, что в этот раз, наконец-то, мы будем вместе, что я тоже буду вожатым, и я даже накидал пару строчек, но вовремя щелкнула другая мысль: письмо не успеет дойти.
— Вам нужно было явиться неделю назад для оформления и получения инструктажа, — ворчливо и без приветствия прокомментировала смурного вида тёточка одобренную заявку, подсунутую ей буквально под нос.
— Как — неделю? — в мое ухо не втискивались те слова, что тёточка только что произнесла. — Я письмо вот только утром получил!
— Меня это не касается! — казалось, только легкий листок, который я почему-то так и держал перед ее глазами, не давал тёточке снова упасть в сон.
— Ну как же? Ведь заявка одобрена!
— Значит, уже кого-то другого нашли!
— Я подавал заявку за месяц, ответа ждал, ехал к вам час, а они за пару дней нашли еще кого-то? Это же не честно!
Тут тёточка ничего не ответила.
— Ну вот, смотрите, штемпель нашего отделения со свежей датой на конверте стоит! Я не мог просто прийти раньше!
Тёточка мерила меня взглядом. Крупный горошек на ее тесном платье раздувался и сдувался вместе с ее дыханием. Я мерил глазами горошек. Интересно, она сейчас прикидывает в уме, насколько я утрамбовываюсь в ее представление о вожатом или просто мысленно желает мне скорой смерти?
— Ладно. Я узнаю, — наконец приняла решение она.
И стала набирать номер.
Как жаль, что у Марго нет телефона, в который раз уже подумал я. Ну да ладно, зато сюрприз какой ей будет! И ведь скоро! Скоро совсем!
— Проходите на второй этаж. Кабинет 115, — сказала тёточка таким тоном, будто и на втором этаже, и, уж тем более, в кабинете 115, меня не ждало, и ждать не могло, ничего хорошего. Но я взвился и убежал в такой тысяче благодарностей, что вызвал улыбку даже у этого казенного тролля.
Только вечером я рассказал родичам. До этого я же ни слова, ни полслова, ни о курсах, ни о лагере… Даже не знаю, почему. Да, а хотя что там? Понятно же, что я не хотел говорить не о лагере, а о Марго. Почему-то я боялся, что, если начну говорить, что, вот, решил, хочу вожатым быть, то они сразу же поймут, что не все тут чисто, что все неспроста. Расспрашивать начнут. Выуживать. Скрести мечту ноготками. Неприятно. И рассказывать о Марго я не хотел. Почему-то так казалось, что, если я расскажу, как оно все на самом деле, то все пойдет кувырком. И я рассказал все в самый последний момент, когда, как я думал, ничто уж не способно ничего отменить.
Ну как рассказал – если честно, то просто проорал, еще даже не разувшись, с порога. На крик сразу сбежались все домашние, мать хваталась за сердце, отец тут же напустил на себя строгий вид. Где-то за углом мельтешил Гошка.
— Что, что случилось, Митя?
— Меня приняли вожатым! Я еду в лагерь! — снова проорал я.
— Ох ж ты...! Митька! Я-то думала, случилось что! — выдохнула мать, чуть осознав. И опустила руки от так и не выскочившего из груди сердца. — Напугал-то!
— Вот молодец сын! Поздравляю! — наконец сориентировался в обстановке и отец. И похлопал меня по плечу. С его стороны это было высшей формой похвалы.
Протестовать против моей поездки никто так и не стал. Отлично, все по плану!
Дни тянулись слишком долго. Слишком долго для того, чтобы можно уже было сказать "раз" — и еще больше, чтобы сказать "два". Я бросил это. Считать дни было равносильно тому, как если бы я в одиночку решил сдвинуть трактор. Не вовсе невозможно, я сильный, спортом занимаюсь — но все же на самом пределе моих сил.
И я стал считать часы. Те шли быстрее. Не как минуты — тех было слишком много, гора величины минут пугала меня (и как же многого я вдруг стал бояться!), но все же достаточно для того, чтобы можно было ощущать движение времени, и не сойти при этом с ума. И вот, за сорок три с половиной часа до намеченной даты в комнату зашла мама, и сказала, что Гошка едет со мной.
Нет, не так. За сорок три с половиной часа до отправки к мечте она ворвалась, и разрушила эти мои мечты одной легонькой бумажкой. Путевка. Чей-то ребенок сломал ногу, не смог поехать — и вот. Я оторопело смотрел — то на путевку, то на радующуюся мать.
— Как же повезло! — говорила она. — Игоречек, возможно, в твоем отряде даже будет, представляешь? Ты же присмотришь за ним?
Да-а, я представлял. Блеклый, почти даже прозрачный, братишка будет цепляться за меня, боясь незнакомых людей, боясь всего вокруг, и превратит не то, что всю мою задумку, но и всю мою работу в... В ничто! Я ненавидел проявления трусости в себе, но в нем – это было как бельмо на глазу. Ярким отражением, рефреном. Тем, что не давало забыть, что это вообще есть, и что это близко, настолько – что это и часть меня.
Порвать путевку? Дать мелкому прокатиться на своем велике, чтобы он, лапоть, вот так же сломал ногу? Выключить накануне поездки ночью будильник? Странные мысли носились у меня в голове.
— Конечно же я присмотрю за ним, мам! Ведь, возможно, он даже будет в моем отряде, — вместо всего этого ответил я.
Мама быстро-быстро заморгала глазами, вроде как украдкой провела по лицу рукой. А будь тут отец, он обязательно потрепал бы меня по плечу.
По спине как-то мерзко пробежали мурашки. Это стало походить на череду испытаний. То тетка с горошком, то Гошка. Будто мне и вовсе не стоило ехать в этот лагерь.
Да ну, чушь!
Школьники толпились вокруг желтых автобусов с бульдожьей мордой. С мутными заляпанными стеклами, и знаками "Дети" с обеих сторон. Мне тут пришлось толкаться с самого раннего утра. Гошку, конечно, тоже сразу взял с собой, но пока он не слишком мешал: была суббота, и родители нас провожали. Сутолока стояла невероятная.
— Мальчик, сказали же тебе — отойди! — в очередной раз одернул я какого-то пацана, который даже и ехать-то не собирался, а так, крутился рядом. И тут же окликнул другого, — А ты кто?
— Самостин.
— Игорь или Иван? — черт, еще один Игорь!
— Ваня. Брат сзади стоит.
— Проходи, — говорю ему, одновременно ставя галочку напротив него в списке, и сверля глазом его брата, волосатого. Почему иногда кажется, что все дело в именах? Встретится тебе... Ну вот, Антон. И да, сразу же понятно — так и есть, тот еще Антон! Ну или вот Гоша...
Я невольно оглянулся в поисках Марго, как бы ища противовес своим мыслям, но ее тут не было — она отправлялась из другого города. Скоро, скоро мы встретимся! И вожатые на этот раз — мы оба. Оба! Что ты на это скажешь, Маргаритка?
Автобусы тронулись. Родичи махали нам, пока нас было видно. Какие-то слишком уж радостные для провожающих. А брат, вот, наоборот, конечно, смурной. Тихий. Ну как же, вытурили из знакомых мест, от знакомых людей, надо будет и спать не на своей постели, и общаться с кем-то, кроме учителей и родителей. Тут мне впервые пришло в голову, что ему-то, при виде путевки, и самому захотелось сломать себе ногу, случайно, конечно, или, хотя бы, выключить накануне будильник. Эх, ладно, в конце концов, Гошка уедет из лагеря раньше. Он же только на одну смену. Я вот я – на все лето. Так и хотелось сказать – что навсегда.
Я бегло осмотрел свое "богатство", рассевшееся по салону, кивнул второму сопровождающему и брякнулся на сиденье. Конечно, так делать не полагалось, но я тут же уснул, и проспал почти все три часа, которые занимала дорога. А, когда проснулся, и осмотрелся, наконец, по сторонам, то заметил, сколько внимательных, мальчишечьих, и, еще больше — девичьих, глаз на меня смотрят. Да, быть вожатым — это совсем не то, что хорохориться перед дворовой шпаной. И тут может быть даже чуть интереснее, чем я сам предполагал.
Глава 5. Откуда в лагере кикимора
Я три раза проверила списки. Его там не было. Да и что бы изменилось, если бы был? Какой у меня был выбор? Остаться дома? Тут – пожар, там – водоворот.
Если бы это случилось, я бы, наверное, все же вскрыла себе вены. Как-то я уже примерялась. Почему-то именно лето на него действует сильнее всего. Про него я всегда думаю максимально обезличенно, отдаленно. Нет, то, что он способствовал моему рождению, никак не помогает называть его отцом. Ему противно развитие, стремление, рост, ...жизнь. И поэтому же ему противна я. С завистью смотрю на нашего кота. Он стар, с толстой шкурой и с когтями. А в десять я мечтала быть склизким земляным червяком. Чтобы он либо вовсе не замечал меня, либо раздавил уже наконец, и не мучил. На лето я практически сбегала из дома. День на улице, ночь – у бабушки. Как же без нее сейчас тоскливо! Когда она ушла, лагерь стал для меня спасением.
Нет, я не поменяла бы ничего, даже найдя в списке отрядов фамилию этой нечисти. Может быть, просто была бы готова. Но его в списке не было.
Я вызвалась приехать раньше. Начало смены, ее подготовка — самое чудесное время. Не раздается галдеж, не слышны удары мяча, не кричит повар на кухне (он-то, конечно, считает это разговором). Что странно, детей, вот этих, шумных, внезапных, требующих внимания, и убегающих из-под твоего зоркого глаза, при этом я люблю. Но, как и всяких близких людей, любить их получается гораздо лучше, когда проводишь время вдалеке. Будто тихий час и все такие послушные, что, как по команде, спят. Слышно птиц. И тихо плещется озеро. Холодное еще — тут рядом бьют ключи. Я погружаю в него пальцы и ладони. Мои руки всегда горячие, будто у меня температура, или по ним ударили за непослушание разок-другой розгами, и от холода воды мне становится хорошо и спокойно.
— Маргарита! – заполошно кричит директриса, — Пропали! Пропали все списки ребят первой смены! Час назад же лежали у меня на столе! Как мы их сейчас...
— А, не пропали, — отмахиваюсь, — я стащила. Захватила случайно с перечнем пляжного инвентаря. С последним, кстати, я закончила. Вот!
— Давай, давай его скорее сюда! Да не перечень, список! Не мудрено, что ты все скопом загребла, ручищи здоровые, а мозг вот что-то отстает.
Я хмыкнула. Потом она скажет, что это все – любя и не всерьёз. И мне есть с чем сравнивать. В конце концов, мне нужно продержаться тут до конца лета. А в воздух, и в щебет птиц, тем временем, уже начало вплетаться что-то, что будет смолкать теперь только на ночь. Автобусы с детьми начали прибывать.
Почему озеро назвали Луковым, мне становилось ясно сразу же после того, как моя нога ступала за ворота лагеря. Запах лука окружал тут же — жареного, на старом масле, прогорклого. Даже не знаю, что появилось раньше — название, или же этот жуткий запах из лагерной столовой. Она стояла чуть ли не сразу за воротами, слева, скрытая от глаз до поры чередой сосен. Столовая, потом площадь, где проводили линейки, потом корпуса отрядов, и самый дальний — главный корпус. Все это великолепие толстой ленивой гусеницей окружала вода. Она прогрызла себе путь в сосновом лесу, едва не ухватив свой собственный зад, и, жирная и довольная, заснула. На огрызке не недоеденной ей луковицы и построили лагерь. С одной стороны некрепкий берег расширили, вбили сваи, сделали деревянный настил. На настил поставили несколько легких летних домиков. При всей своей несуразности и продуваемости ветрами в ненастную погоду, среди вожатых они считались самыми козырными, и потому что находились чуть в стороне от других построек, и потому что стояли они над самой водой. При должном умении и скрытности, плюхнуться в озеро можно было прямо из окна. Я редко этим пользовалась. Не было совершенно никакого желания убирать мокрые следы на подоконнике и полу. Если совсем припекало — я оставляла это до утра. А там сваливала эту работу на кого-то из младших отрядов, сопроводив непорядок байкой о посетившей меня ночью кикиморе. Слухи ползли, меня считали немножко ведьмой, но никто еще и не подумал пожаловаться на такой произвол. Иногда малышня даже сама напрашивалась, пытаясь выпытать у меня за завтраком, когда же следующий визит духа.
— Кто ж ее знает? Это же нечисть, и мысли у нее — нечистые, и приходит, когда вздумается, без приглашения и графика, и грязь разводит, — отвечала я с самым серьезным видом и напоминанием о необходимости чистоты рук.
Кто ж ее знает то?.. Кто ж МЕНЯ знает? Когда, после целого дня, под завязку утрамбованного улыбками, наставлениями, соревнованиями и людьми, мне будет уже недостаточно уединенности домика, и я снова захочу вот так, залезть на подоконник и броситься вниз? Может быть, я репетирую? — спрашиваю я сама себя, — чтобы потом, когда настанет время, повторить ровно то же, но без страховки? Но пока я тихо соскальзываю вниз, пересекаю грань воды, и иду ко дну. Почти не задерживаю дыхание — все происходит на уровне автоматики, рефлексов. Я опускаюсь, притягиваю колени руками, закрываю глаза. Мир стихает... Я медленно выпускаю из легких воздух — пусть идет к своим, под черную гладь ночного неба.
И, кажется, засыпаю.
Я теряю ход времени под водой. Мне кажется, я провожу там столетия, все такая же сильная и молодая. Но, когда меня покидает последняя капля кислорода, и тело начинает требовать снова дать ему жизнь, я выныриваю. И небо надо мной такое же черное, как и было.
***
Из автобуса последним полагалось выйти вожатому. Но последним вышел я. Тридцать шестым, и еще водитель. Дима стоял, считал остальных ребят "один, два, три, четыре...", а я опять остался за его спиной. Я не мог пройти, чтобы он посчитал и меня, и поэтому он три раза сбивался, и начинал считать ребят заново.
Автобусы остановились в каком-то странном лесу. Я раньше никогда не был в лесу, и ждал, что вот-вот из-за деревьев должна выйти какая-нибудь лисица. Или медведь. Бурый, конечно, белые у нас не водятся. Если только из зоопарка не выпустят, тогда он будет водиться. Но я не хочу, и бурого тоже не хочу. И я дергаю Диму за рубашку:
— Дима! Ну Дим! А в зоопарке ворота крепкие?
Но он слышит только ту часть, что про ворота, и кивает:
— Конечно крепкие, сам посмотри! Вопросы у тебя, как у шестилетнего! — И пальцем тыкает. А там дорога. И ворота в конце. И надпись из трех слов: "Пионерский лагерь "Звезда". И я бы заметил и дорогу, и ворота, и даже надпись, если бы Дима мне эту дорогу не загораживал. Это так исторически сложилось, старший брат всегда идет впереди и загораживает дорогу младшему.
А еще он ботинки разнашивает, это чтобы младшему удобнее ходить потом было. Правда, если есть еще более младший брат, то ему разношенных ботинок может и вообще не достаться, потому что они на первых двух уже разносятся, и станут от подошвы отваливаться совсем. Это тоже исторически. То есть то, что было, и люди запомнили. Я вот не хочу, чтобы меня запоминали. Я домой хочу. А то вдруг все же медведь выйдет?
Но Дима все же посчитал ребят, и мы, вместе с другими автобусами, идем по этой дороге к воротам. А они и не заперты вовсе. И лагерь мне напоминает вывернутый наизнанку замок.
Сначала ворота, а потом только ров с мостом. Только это не ров, и не мост, и не замок даже.
