Таня? Тут я только мысленно отмахнулся. То, что она давала мне, то есть регулярный секс, было у меня и сейчас. Этот секс был весьма необычен, раньше я никогда не был в подчиненном положении, но, может, именно тем, что это был новый опыт для меня, постельные отношения с Тиной казались такими возбуждающими.
       
       Родители? Конечно, я был бы рад их увидеть, но пока я не настолько сильно соскучился. Раньше я их не видел месяцами, поэтому в моем отсутствии не было пока ничего напрягающего.
       
       Кто еще? Друзья? Да, было бы неплохо встретиться и пропустить по кружечке пива, только… у них своя жизнь, и мы давно уже чаще писали друг другу поздравительные эсэмэс, чем виделись друг с другом. Получалось так, что действительно у меня нет того, ради чего мне хотелось бы на свободу.
       
       Покивав для приличия, что все понял и осознал, я отправился вслед за Тиной на кухню, где и получил свой первый урок приготовления пищи.
       
       Когда у меня не получалось, а не получалось у меня часто, Тина хлопала меня по заднице деревянной лопаткой. Больно мне не было, скорее, было унизительно. Стоит этакий здоровенный (по сравнению с моей похитительницей) дядька, голый и в переднике, а маленькая пигалица лупит его по обнаженным ягодицам. Когда я в очередной раз проштрафился, то скорее автоматически, чем сознательно, отклонился с траектории удара. Тина замерла, а потом нарочито сладким голосом поинтересовалась, устал ли я и хочу ли обратно в комнату. В комнату я не хотел, поэтому вернулся на место и получил причитающийся мне шлепок.
       
       Конечно, я мог бы просто проигнорировать и самостоятельно уйти в какую-нибудь другую комнату. Что она сделала бы? Физически она не была настолько сильна, чтобы заставить меня. Но я был реалистом. Я ведь когда-нибудь засну, и она заново сможет меня приковать. Я, теоретически, могу забаррикадироваться в одной из комнат, но тогда я буду долго умирать от голода, так как тогда Тина кормить меня не станет. Так что как ни крути, я был в ее власти.
       
       В итоге получился обед из трех блюд. Конечно, хоть он и был приготовлен моими руками, нельзя было сказать, что это лично моя заслуга. Тина мне говорила, когда увеличить или уменьшить огонь, как удобнее резать мясо, и все такое, так что, по сути, я был подмастерьем. Но моя похитительница вдруг погладила меня по горящим от шлепков ягодицам и сказала, что я молодец. И что на сегодня хватит. Внутри я был горд, а снаружи… член мой снова встал и смешно оттопырил передник.
       
       Я был готов сквозь землю провалиться, но, слава богу, мой новоявленный шеф-повар отвернулась и уже выходила из кухни, на ходу говоря мне:
       
       – Давай накроем в гостиной и посмотрим какой-нибудь фильм.
       
       Этим фильмом оказалась лента, в которой я играл свою первую роль еще подростком. Как только я увидел знакомые кадры, застонал и попробовал отвернуться:
       
       – Нет, пожалуйста, давай посмотрим что-нибудь другое!
       
       – А мне хочется этот, – насмешливо отозвалась Тина. – И ты тоже смотреть будешь, не отворачивайся от экрана, а не то я рассержусь.
       
       – Но я не могу!
       
       – И что же тебе мешает? – усмехнулась она. – Смотришь же ты свои фильмы на премьерах?
       
       – Я не смотрю, я просто сижу в зале с закрытыми глазами.
       
       – Дорогой мой, а как же ты можешь совершенствовать свое актерское мастерство, если не будешь знать, что у тебя получилось, а что нет? И сам подумай, что случится, если ты посмотришь фильм?
       
       – Ничего не случится, – неожиданно для самого себя усмехнулся я. Меня начала забавлять настойчивость Тины. – Я нормальный человек, смею надеяться, довольно адекватно себя оценивающий, и я прекрасно понимаю, что ничего не случится. Но, ты же знаешь, страх иррационален. Я понимаю, что ничего страшного нет, и все равно боюсь. Точнее, не боюсь, а, скорее, испытываю какую-то безотчетную тревогу, наподобие панической атаки.
       
       – Почему ты не хочешь смотреть? Неприятно видеть себя? Такого неловкого, неуклюжего? Кажется, что сейчас все начнут смеяться, показывать пальцем, говорить, что ты не на своем месте?
       
       Я с удивлением повернулся и взглянул в насмешливые темные глаза, а девушка продолжила:
       
       – Кажется, будто ты прилюдно раздет, беззащитен…
       
       Кажется, челюсть моя отвалилась.
       
       – … но ты и так сейчас голый и беспомощный, чувствуешь себя неловко и униженно. Хуже ведь уже быть не может, верно?
       
       Я растерянно улыбнулся, потом осмотрел себя и сказал:
       
       – Такое впечатление… – потом сам себя оборвал и ответил: – Хорошо, давай попробуем посмотреть.
       
       

***

       
       Следующим утром я был поднят с постели так рано, что за окном еще было темно.
       
       – Я совсем забыла, что актеру нужно постоянно поддерживать форму, – ехидно улыбаясь, заявила Тина, помахивая перед моим носом кнутом. – Так что сейчас ты будешь делать зарядку.
       
       Когда я отжимался на дрожащих руках, она присела и заглянула под меня:
       
       – Хм, не касается. Я думала, будет цепляться.
       
       – Я же не ложусь на пол, – возмутился я. – Зазор остается.
       
       – Да… – задумчиво протянула Тина. – А если бы он был возбужден?
       
       Я гневно вскинул голову.
       
       – Да шучу, шучу, – расхохоталась моя мучительница и щелкнула кнутом перед моим носом.
       
       Следующее мое испытание не заставило долго ждать: Тина поручила мне колоть дрова.
       
       – Но, Роб, – невинно улыбаясь, заявила она, – ты же не заставишь слабую женщину махать топором? А камин топить нечем, и мы можем скоро замерзнуть. К тому же мне нельзя пораниться, не дай бог, какая инфекция, и все: умру я, и ты умрешь тоже.
       
       При этих словах какая-то печаль промелькнула в ее глазах, но затем она снова заулыбалась. А мне стало страшно. Хоть Тина и издевалась надо мной, ее испытания были скорее насмешливыми подколками, нежели пытками. Порой, когда мы в очередной раз сидели в гостиной и смотрели еще один фильм с моим участием, я забывал, что пленник. Мы обсуждали, какая сцена мне удалась, а какая была неудачной. Тина была жестким критиком, она не считалась с моей гордостью ни капли, но при этом бальзамом на сердце проливались ее слова, когда она меня хвалила, потому что я мог быть уверен, что она не врет. Не проявляет вежливость и тактичность, а говорит то, что думает. Но при этом она позволяла мне спорить и приводить аргументы, и доказывать, что я был прав, и объяснять, что я хотел сказать тем или иным движением, словом, жестом.
       
       Но когда Тина как бы невзначай упомянула про смерть, свою или мою, я вдруг вспомнил, что я действительно пленник. И что она, так или иначе, преступница, как бы мягко она со мной не обращалась, и каким бы великолепным не был секс с ней. И она, как я понимал, все время об этом помнила. А значит, никогда она меня не отпустит. Никогда. И значит, мне придется умереть. Боялся ли я этого? Не знаю. Должен был, ведь так?
       Она заставила меня колоть дрова в том «шлюзе» между входной и второй дверью. При этом я был голый, Тина по-прежнему не дала мне одежду. Мне было холодно, так как помещение не отапливалось, но моя тюремщица сказала, что за пять минут я не замерзну, особенно если буду как следует работать. Уходя, она посоветовала не переминаться с ноги на ногу, так как могу поранить ноги об отлетающие щепки, и быть осторожным, не отрубить себе самое важное.
       
       Я даже не стал говорить, что не умею колоть дрова что я никогда не держал в руках топор. Я знал, что она мне на это ответит:
       
       – Представь, что тебе это нужно для роли.
       
       Я вгонял топор в чурбак, пытаясь его расщепить. Мне казалось, что это должно было выглядеть так. Получалось плохо, я не мог то вытащить колун, то загнать его поглубже. Но злость мотивировала меня. Неужели я настолько беспомощен, что не смогу сделать то, что умеют обычные мужики?
       
       Руки двигались сами по себе, а я продолжал думать.
       
       Тина не боится дать мне в руки острое тяжелое орудие. Я ведь мог бы взломать им дверь!
       
       Я посмотрел на неровные осколки полена, разбросанные по всему полу, и понял, что никакую дверь я разрубить не смогу. Я вздохнул. Теоретически, тренируясь, через несколько месяцев колки дров, может, у меня и получится удовлетворительно махать топором. Но что мне даст сломанная дверь? Куда я пойду, босиком по снегу и абсолютно голый?
       
       Я посмотрел на закрытую дверь, ведущую в дом, за которой скрылась Тина. Что ж, я могу угрожать ей и заставить отдать мне одежду, ключи от машины, могу заставить показать дорогу. Я снова вздохнул, снова попытался вогнать колун в полено, промазал и в сердцах отшвырнул его. Не смогу я ей угрожать. Просто не смогу. Одна мысль, что я замахнусь на нее, бросала в пот. Замахнуться топором на человека – нет, у меня просто не хватит духу. И Тина, как я понимаю, отлично это знает. Осторожно переступая, я сходил за инструментом, вернулся к колоде и продолжил мучить полено.
       
       Через несколько дней Тина вывела меня на улицу. Конечно, она не дала мне ни одежды, ни обуви.
       
       – Как считаешь, может, тебе стоит закаляться? – ее немигающий взгляд снова протыкал в моих глазах дырки, пока губы улыбались. – Давай попробуем! А вдруг в один прекрасный день ты настолько закалишься, что сможешь удрать от меня совершенно голый?
       
       По ее приказу я побежал босиком по дороге прочь от дома. Тина сказала, что я могу бежать так далеко, как только смогу, при этом рассчитывая, что мне еще придется вернуться.
       
       – Смотри, не простудись, – заботливо напомнила она.
       
       Сначала я почти не чувствовал холода. Эйфория от свежего морозного воздуха и мнимой свободы сделала меня пьяным. Оказывается, я и не понимал, насколько отвык от открытых пространств, насколько мой мирок сейчас замкнут и ограничен.
       
       Но пробежав какое-то количество ярдов и почувствовав, как огнем заполыхали ступни, в то время как ледяной воздух изнутри буквально заморозил грудь, я развернулся и поскорее помчался к дому. Раньше я думал, что обнаженным бегать неловко, но сейчас мне было плевать, что мои гениталии болтаются как маятник, и что Тина стоит на крыльце и смотрит на них. Я думал только об одном: скорее домой, в тепло. Домой...
       
       Очередной раз мне было показано, что мои попытки сбежать, даже если они и будут предприняты, просто не имеют никакого смысла.
       
       Тина тут же приволокла меня к камину, укутала одеялом, налила горячего чаю. Я смотрел, как она суетится вокруг меня, и думал: «Она любит меня или ненавидит? Что за странные мысли бродят в ее голове? Что за немыслимый сплав эмоций наполняет ее душу? Чего она хочет от меня?» Ответа у меня не было.
       
       Время шло. Я привык так жить. Удивительно, но человек привыкает ко всему. Мой режим дня был расписан по минутам, я вставал и делал зарядку, потом принимал душ, потом шел готовить завтрак Тине, пока она спала. Я научился колоть дрова, мыть посуду, чинить табуретки и пришивать пуговицы. Я даже ходил без присмотра в лес неподалеку и рубил тонкие деревца для растопки. Ходил, конечно же, как всегда, в костюме Адама.
       
       Мы пересмотрели все мои фильмы, и теперь Тина заставляла играть меня различные роли, разбирая, насколько удачно у меня это получилось. Я посмеялся про себя, вспомнив мои предположения в первый день, когда проснулся прикованным наручниками. Теперь я играл для девушки, похитившей меня.
       
       Однажды возмутившись, что я никак не могу поймать нужный настрой, Тина стала читать мне ответные реплики уже не просто по тексту, а вскочив, подбоченившись и словно моментально вжившись в роль. Я отвечал ей, а внутри меня росло странное восхищение: она была прирожденной актрисой! С тех пор мы разыгрывали сцены вместе, и на какое-то время я становился совсем другим человеком, выпадал из этой дикой реальности и жил другой жизнью. Это спасало.
       
       Правда, строгий распорядок дня иногда нарушался. Когда Тине вдруг приходило в голову заняться со мной сексом, это могло произойти когда угодно и где угодно, хоть на кухонном столе, среди нарезанного шпината, хоть в «шлюзе», у холодной бревенчатой стены. Моя инициатива не всегда приветствовалась, но иногда и мне кое-что позволялось. Спали теперь мы вместе.
       Я удивлялся. На мой взгляд, оставаться рядом с более сильным и крупным мужчиной для нее было опасно, как бы ни был я неуклюж и неспортивен. И я никак не мог понять: она доверяет мне? Или она просто не боится смерти, а может даже... жаждет ее?
       
       Тина периодически уезжала, так как ей нужно было подкупить продуктов или каких-то других мелочей по хозяйству. Она запирала меня на все замки, и пешком уходила от дома. Я каждый раз сидел возле окна и смотрел ей вслед, пока она не скрывалась из виду. Ее машина, как объяснила она, находилась довольно далеко от дома, ради безопасности. «Чтобы я не вздумал как-нибудь задушить ее во сне, найти ключи и уехать на ее автомобиле», – думал я.
       
       И каждый раз, глядя ей вслед, я испытывал ужасающее чувство одиночества и страха. Она может уйти и не вернуться. Вдруг что-то случится? Вдруг на нее нападут волки? Вдруг она решит, что уже достаточно со мной наигралась? Вдруг я просто ей надоем?
       
       Последнее время она все чаще хмурилась, все чаще ее темный немигающий взгляд тяжело останавливался на мне, но казался отсутствующим, словно она была где-то далеко. Она не начала больше надо мной издеваться. Хоть я и соблюдал некоторые необычные ее требования, например, ее возвращение с покупками я должен был встречать, стоя на коленях с опущенной головой, но в целом, наше существование скорей напоминало странную семейную жизнь этакой пары отшельников. Тем не менее последнее время выражение ее лица все больше и больше меня пугало. И думал я не о том, что она хочет меня убить. Я боялся, что она оставит меня одного.
       
       В тот день ее не было необычно долго. Наступил вечер, а она все не возвращалась. Я периодически выключал свет и долго, до рези в глазах вглядывался в темноту: не мелькнет ли где-нибудь за деревьями темный силуэт. Где она могла так задержаться? Я уже начал подумывать, что будет, если она реально не вернется. Сколько я буду ждать, прежде чем начну что-то предпринимать? И что? Что я смог бы сделать? Высадить окно? Может быть даже я смог бы из пары одеял соорудить себе какое-то подобие одежды… Но далеко ли я уйду, совершенно не имея представления о том, где нахожусь?
       
       Вдруг среди деревьев мелькнул свет фар. Машина? Тина решила вернуться к дому на автомобиле? Странно. А если это не она? Если это кто-то другой? Скажем, случайно заблудился и поехал по этой дороге. Или… Или мои родственники, наконец, поняли, что со мной что-то случилось, заявили в полицию, а та напала на мой след. Может быть, Тину схватили и нашли меня. Честно говоря, я был растерян, потому что вдруг эта мысль не вызвала во мне радости, скорее, досаду. Машина была все ближе, я слышал гудение мотора, и звук казался мне незнакомым. Когда машина делала поворот, я увидел ее темный силуэт на фоне снега, и понял, что это действительно не автомобиль Тины. Он подъехал практически к самому крыльцу, и с этого ракурса мне не было видно дверцу водителя. Я не знал, кто сейчас выходит из машины. Я пошел в прихожую и попытался услышать хоть что-то. Сквозь две двери мало что можно было услышать, но мне показалось, что на крыльце кто-то странно возится, а не стучит в дверь, как сделал бы гость. Потом я услышал, что входная дверь открывается. Либо это Тина приехала на чужой машине, либо это кто-то чужой завладел ее ключами. Я не знал, как мне поступить, то ли привычно опуститься на колени, то ли спрятаться и посмотреть, кто войдет в дом.