— Мне кажется, что если ресурсов действительно не хватит, сокращение всё же более вероятно, — возразил Макар. — Да что там! Даже полное вымирание и то вероятнее, чем эволюция за столь короткий срок. Почему ты так уверена в сепарации?
Чертовка молчала, внимательно разглядывая свои напедикюренные копытца. Наконец подняла на друга печальные глаза.
— Потому что мне не хочется верить в вымирание вашего вида.
— И это всё?! — изумился Макар. — Не хочется верить?! Других аргументов нет?!
— Я называю это интуицией, — ответила чертовка.
— А у вас внизу ещё кто-нибудь так считает? — спросила Эмили. — Кроме тебя?
— У нас внизу есть разные мнения, — уклончиво ответила Бестия, — но все сходятся в одном — что-то у вас должно измениться. И очень скоро. Долго продержаться в таком состоянии вряд ли получится.
— Ну, зашибись! — воскликнул Макар. — То есть мы тут бьёмся, как рыбы об лёд, пытаемся найти признаки того, что инфернальное предсказание начало сбываться — а никакого предсказания, оказывается, не было вовсе! Было лишь нежелание одной мелкой чертовки! И ты из-за этого пять человек поставила на уши!
— Челове-ек! — передразнила его Бестия, тоже перейдя на крик. — Как гордо ты это произносишь! Как будто перейдя с груминга на петтинг, вы перестали быть обезьянами, начали пукать радугами и срать незабудками!
— Беська, полегче! — попытался остановить её Макар.
Но чертовку было уже не удержать.
— Что полегче?! Как были вы животными, так и остались! Узконосые гоминоидные обезьяны, к тому же бесхвостые! То жмётесь друг к другу и кучкуетесь, то разбегаетесь, не оглядываясь. Слышал про число Данбара?
— Нет, — ответил Макар и вопросительно посмотрел на Эмили.
Та отрицательно покачала головой.
— Ты чего-то не знаешь? — притворно удивился Макар.
— Да, представь себе, и так тоже бывает, — ответила Эмили, — давай лучше послушаем Бестию.
40
Чертовка уже успокоилась и перешла на лекторский тон.
— Число Данбара — это число социальных связей, которые может поддерживать узконосый гоминид, называющий себя человеком; его превышение чревато стрессом и агрессией. Для индивида это число колеблется в диапазоне от ста до двухсот тридцати; но, как вы знаете, рота не может бежать быстрее самого медленного солдата. Число конфликтов в команде резко увеличивается после преодоления порога в полторы сотни членов. А вы со своими мегакорпорациями и соцсетями давно вылетели из этой комфортной зоны. Вы мастерски освоили пропаганду, насилие и манипуляции; с их помощью ваши правительства могут как угодно пересобирать ваш софт. Но проблема в том, что число Данбара зависит от харда, а белковый мозг не способен измениться так быстро. Результат вы видите в новостях, и это только начало. Вы можете мне не верить, но вы не можете не видеть, куда катится ваш мир!
— Ерунда! — не выдержал Макар. — Правильный софт всегда выправит недостатки харда.
— Ага, как же! — возразила чертовка. Проверено на практике — у каждого вида обезьян максимальный размер стаи жестко связан со структурой мозга. Хотя, пардон, забыла — вы же не обезьяны! Вы же…
— Пукаем радугами! — перебила её Эмили. — Завязывай, Бестия, обойдёмся без этой химической дискриминации!
Чертовка обиженно выпятила нижнюю губу.
— Как скажете! Можете и дальше врать себе, не замечая, что уже сидите друг у друга на головах!
Макар сжал кулаки так, что ногти впились в ладонь.
— Ты не слишком много на себя берёшь? Считаешь, что вы чем-то лучше нас? У вас что, никогда не было проблем с перенаселением?
Чертовка удовлетворённо кивнула.
— Хороший вопрос. Но у меня есть ещё лучше. Скажи, сколько белковых может поместиться на кончике иглы?
— Понятно, — сказала Эмили, — решила гнобить нас по видовому признаку. Знаешь что, подруга? Шла бы ты, куда пониже!
Бестия обиженно фыркнула и стала медленно таять. Когда тело чертовки исчезло, голова повернулась на невидимой шее и спросила:
— Но вы ведь продолжите поиски?
— И не надейся! — ответила Эмили. — Мы с гоминидом Макаром займёмся грумингом под ближайшей пальмой.
41
Хомо сапиенс обезьяна не только бесхвостая, но ещё и голая; у нас даже памяти не осталось о вездесущих волосяных паразитах, шастающих по всему телу. Бестия была права, у голых приматов социально-эротические функции груминга стал выполнять петтинг. Для нас это тот же груминг, только сосредоточенный на эрогенных зонах и прокачанный по максимуму — гораздо быстрее, гораздо интенсивнее, гораздо приятнее. За что мы его и любим.
Эмили и Макар не были исключением; едва чертовка исчезла, они стали торопливо раздеваться, помогая друг другу. Конечно, чужая помощь тут не требовалась — но она тоже была эротическим элементом пьянящей прелюдии. Руки скользили по коже то едва касаясь, то усиливая нажим — и кожа с готовностью отзывалась, как будто только этого и ждала. Дыхание стало шумным и прерывистым, кровь как будто отхлынула от мозга вниз, к гениталиям. Макар потянул Эмили к постели. Девушка шагнула вслед за ним, не размыкая объятий.
После нескольких минут биений и невнятного шёпота они вновь обрели способность говорить.
— Бестия всё же скотина, — сказала Эмили, — выдумала какую-то страшилку и носится с ней. И мы тоже хороши, повелись, как бараны.
— Не надо о ней так, — попросил Макар, — она хорошая.
— Хорошая?! — мгновенно завелась Эмили. — А ты, когда меня трахал, случайно не о ней думал?! Может, ты бы хотел, чтобы у меня ноги были волосатые?! И живот, и грудь, и спина? И жопа?
Макар молча наклонился, обхватил губами сосок подруги, слегка оттянул, потом отпустил.
— Лучше не надо. Иначе мне придётся долго искать это чудо в густых зарослях.
Эмили обняла Макара за шею и прижала его лицо к своей груди.
— Я понять не могу — почему вы все так зациклены на Бестии? Вы что, не видите — она же вертит вами, как хочет?
— Она не хочет ничего плохого, — ответил Макар, — наоборот, она хранит нас. Во всяком случае, пытается сохранить нас людьми.
— И как — получается?
— Пока не очень, — вздохнул Макар. — Беся считает, что от животных нас отличает способность смеяться. Наше остроумие. Но сегодня мы сами сознательно убиваем в себе эту способность.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Эмили.
— Вот смотри. Раньше была целая серия анекдотов про чукчей, их даже в сборниках печатали. Но в какой-то момент решили, что национальности упоминать нельзя — и те же самые анекдоты стали рассказывать про блондинок. Потом пол тоже запретили трогать — и героями этих анекдотов стали прапорщики. А сейчас уже и армия — табу; что дальше? В конце концов до запретителей дойдёт, что любой анекдот для кого-то будет оскорбителен, любое остроумие кого-то заденет. Поэтому нет смысла бесконечно множить список запретных тем, легче запретить остроумие, как таковое. На уровне самоцензуры, естественно; чтобы человек и думать не смел о чём-то смешном. Чтобы сделал ещё один шаг назад, к своей животной природе.
— А Бестии нравится наш юмор? — спросила Эмили.
— Ещё бы! — ответил Макар. — Она от него кайфует.
Эмили удивлённо подняла брови.
— Не понимаю. Ты же постоянно пытаешься шутить, и твои шутки всегда несмешные — как это может кому-то нравиться?
42
Наутро Макар появился на пороге пятьдесят девятой квартиры. Увидев его, чертовка всплеснула лапами в притворном удивлении.
— Неужели снова поругались?
— Не твоё бесячье дело! — огрызнулся Макар.
В коридор выглянула Кузя.
— Что у вас случилось? Опять накосячил?
— Ничего я не сделал! — раздражённо ответил Макар. — Сказал Эмили, что она главный приз в моей жизни. Думал, ей понравится. Но она только поморщилась и ляпнула что-то про объективизацию. Ну и… слово за слово…
— Понятно, — сказала Кузя, — лет двадцать назад такое бы прокатило. Но сегодня никто не согласен быть пассивным объектом, все хотят быть активными субъектами. Ты гордо назначил себя спасителем, рыцарем в сверкающих доспехах. А бедной девочке оставил пассивную роль спящей красавицы.
— Мёртвой царевны, — подсказала Бестия.
— Мёртвой даже точнее, — согласилась Кузя, — потому что в такой картине мира от Белоснежки ничего не зависит. Её дело скромно лежать на спинке и страдать от собственной невостребованности. Ждать и надеяться, что хоть какой-то рыцарь обратит на неё своё благосклонное внимание. Но ей-то хочется самой брать призы, а не быть чьей-то добычей.
— Да я вообще ни о чём таком не думал! — возмутился Макар.
— А надо было думать! — наставительно сказала чертовка. — Причём головой, а не тем, чем ты обычно думаешь. Вы если начинаете с ссоры, то кончаете грумингом, а потом ходите глупые и счастливые. Но если начинаете с груминга — кончаете ссорой, а на помириться у вас уже либидо не хватает. И вот ты здесь, и вместо глупой улыбки у тебя кривой рот…
— Заткнись! — прорычал Макар. — Тебя не спрашивают! Тоже мне, бесполый спец по половым вопросам!
Чертовка презрительно фыркнула.
— Чтобы вас просчитать, не надо быть спецом; в генной комбинаторике два пола — простейший вариант.
— А как же триста гендеров? — спросил Шаман.
— Там всё ещё проще.
— Это, конечно, очень интересно, — сказал Николай, — но меня всё-таки больше интересует сепарация. Вам удалось что-то выяснить?
— Удалось, — кивнул Макар, — мы выяснили, что сепарация — это не прогноз Инферно. Это личное мнение Бестии, основанное лишь на её интуиции.
— И? — спросил Николай.
— И на этом мы закончили.
— Не понял, — нахмурился Николай. — Бесовская интуиция ещё ни разу нас не подводила. С каких пор ты перестал ей верить?
— Мы не нашли никаких подтверждений её словам, — ответил Макар. — Перелопатили гигабайты инфы — и ничего!
— Значит, плохо искали. У Бестии нюх на кризисы, ты же сам не раз в этом убеждался. Надо довести это дело до конца.
Макар упрямо наклонил голову.
— Не могу я сейчас туда вернуться! У нас… возникли разногласия.
— Они опять поссорились, — объяснила чертовка, — и опять навсегда. Окончательно и бесповоротно, как обычно.
— Видишь, как удачно получилось, — сказала Кузя Макару. — Тебе даже не придётся искать предлог, чтобы помириться с Эмили. Ничего личного, всё только в интересах дела.
— Ну, не знаю… — начал Макар, но чертовка перебила его:
— А тебе и не надо ничего знать, тебе действовать надо! Поднимай свою белковую задницу и тащи её к своей подружке!
— Но что я ей скажу? — спросил Макар.
— Да что угодно! Хотя бы это: «Мирись, мирись, больше не дерись!»
43
Эмили открыла дверь после третьего звонка.
— Мирись, мирись, больше не дерись! — сказал Макар. — Я идиот, да?
Эмили улыбнулась, схватила его за отвороты куртки и втянула в темноту прихожей. Макар вскинул руки, инстинктивно защищаясь, и грудь девушки оказалась в его ладонях. Он мгновенно забыл о своих планах и заранее заготовленных фразах; на инстинктах всё получалось быстрее и правильнее. Казалось, весь его предыдущий сексуальный опыт был подобен опыту больного, который заново учится ходить — когда надо постоянно контролировать себя, решать, как согнуть колено, куда поставить ногу. Управлять собственным телом, как чем-то отдельным от себя. А потом незаметно и естественно ситуация переворачивается — человек перестаёт думать, «как» будет ходить, просто забывает об этом; все его мысли направлены на другое — «куда» он хочет прийти.
Макар подумал, что теперь то же самое произошло с его руками — они как будто сами знали, чего хотят, и сами действовали. Исчезла задержка — небольшая, возможно, всего несколько миллисекунд; но это казалось очень заметным. Как будто он ехал на машине и вдруг увидел, что забыл сняться с ручника.
Оргазм смёл последние задержки и ограничения. Желание медленно угасало, уступая место нежности и благодарности. Макар осторожно погладил плечо Эмили.
— О чём ты думаешь? — спросила она.
— Я не понимаю, почему у нас всё… вот так?
Макар хотел сказать «через жопу», но в постели это прозвучало бы слишком двусмысленно. Эмили ответила не сразу; несколько минут она молча смотрела на него, потом прошептала:
— Я всё ещё не могу тебе доверять.
— Почему? — удивился Макар.
— Я всё жду, когда ты меня бросишь.
— Что?! — Макару показалось, что он ослышался. — С чего ты взяла?
— Я страшная… Морда острая, как у галчонка…
— С ума сошла! Ты обалденная! Ты лучше всех!
Эмили чуть заметно улыбнулась.
— Приятно, что ты так говоришь. Но ведь это неправда, я вижу себя в зеркале…
— Зеркала врут! — перебил её Макар. — Ты смотришь в них неправильно! Очень предвзято. Смотри на себя так… вот как ты сейчас смотришь на меня. Тогда и увидишь себя, какая ты есть. Какая ты на самом деле красивая.
— И грудь у меня маленькая, — сказала Эмили, отводя глаза, — а у других девушек…
— У тебя прекрасная грудь! — возразил Макар, и его пальцы тут же подтвердили его слова. — Мой любимый размер! Знаешь, разные дураки пишут в инете, что, раздевая девушку, надо смотреть, одного ли цвета её трусы и лифчик, что из этого можно сделать какие-то выводы. А мы можем не заморачиваться с такой хернёй, ты же лифчики вообще не носишь.
— Да, это большой плюс, — улыбнулась Эмили.
Пальца Макара скользнули вниз, прошлись по плоскому животу и остановились на тазовой косточке.
— У тебя идеальная фигура! Если скажешь, что ты ещё и толстая, я решу, что ты просто кокетничаешь.
Эмили обняла его и уткнулась лицом в плечо.
— Не скажу…
44
Через час они сумели наконец оторваться друг от друга. Выйдя из душа, Эмили отправилась на кухню, и вскоре оттуда потянулся восхитительный аромат чего-то жареного. Макар поставил на яичницу — не потому, что узнал запах; просто сомневался, умеет ли его подруга готовить что-то другое. Он отложил телефон и поспешил на кухню.
Яичница была уже разложена по тарелкам. Эмили разливала кофе по разнокалиберным чашкам.
— Что это было? — спросил Макар. — Ты сегодня на себя не похожа.
— Не обращай внимания, — ответила Эмили, — это гормональное. Регулы на подходе.
— Регулы? — не понял Макар.
— Менструация, месячные, критические дни, течка, красный код. Какой же ты всё-таки дремучий! Приятного аппетита, кстати.
— Угу, — промычал в ответ Макар; это было единственное, что он мог произнести с набитым ртом.
Регулы пришли на следующий день. Макар думал, что теперь-то он сможет полностью сосредоточиться на работе, но быстро понял свою ошибку. Рядом с Эмили он чувствовал постоянное сексуальное напряжение; оно будоражило и мучило, не находя привычного выхода.
Но, так или иначе, работа всё же продвигалась. Макар выделял социальные группы по самым причудливым критериям, оценивал их и откладывал, находя слишком легковесными. Он не верил в сепарацию, но честно делал своё дело — потому что его друзья считали эту работу чрезвычайно важной.
Бестия была уверена, что люди с другой биологической программой уже живут среди нас, причём в количестве, значимом для вида. Николай перестраховывался, полагая, что если новые люди появились, то они могут объединяться в сообщества по каким-то признакам. А такие объединения, возможно, будут представлять опасность для равновесия.
Работа без веры в успех и с фактически нулевым результатом — плохой стимул. Макар всё чаще ворчал, хотя знал, что Эмили этого не любит.
— Хернёй занимаемся! Мы отслеживаем не биологические изменения, а социальные колебания типа «стимул — реакция».
Чертовка молчала, внимательно разглядывая свои напедикюренные копытца. Наконец подняла на друга печальные глаза.
— Потому что мне не хочется верить в вымирание вашего вида.
— И это всё?! — изумился Макар. — Не хочется верить?! Других аргументов нет?!
— Я называю это интуицией, — ответила чертовка.
— А у вас внизу ещё кто-нибудь так считает? — спросила Эмили. — Кроме тебя?
— У нас внизу есть разные мнения, — уклончиво ответила Бестия, — но все сходятся в одном — что-то у вас должно измениться. И очень скоро. Долго продержаться в таком состоянии вряд ли получится.
— Ну, зашибись! — воскликнул Макар. — То есть мы тут бьёмся, как рыбы об лёд, пытаемся найти признаки того, что инфернальное предсказание начало сбываться — а никакого предсказания, оказывается, не было вовсе! Было лишь нежелание одной мелкой чертовки! И ты из-за этого пять человек поставила на уши!
— Челове-ек! — передразнила его Бестия, тоже перейдя на крик. — Как гордо ты это произносишь! Как будто перейдя с груминга на петтинг, вы перестали быть обезьянами, начали пукать радугами и срать незабудками!
— Беська, полегче! — попытался остановить её Макар.
Но чертовку было уже не удержать.
— Что полегче?! Как были вы животными, так и остались! Узконосые гоминоидные обезьяны, к тому же бесхвостые! То жмётесь друг к другу и кучкуетесь, то разбегаетесь, не оглядываясь. Слышал про число Данбара?
— Нет, — ответил Макар и вопросительно посмотрел на Эмили.
Та отрицательно покачала головой.
— Ты чего-то не знаешь? — притворно удивился Макар.
— Да, представь себе, и так тоже бывает, — ответила Эмили, — давай лучше послушаем Бестию.
40
Чертовка уже успокоилась и перешла на лекторский тон.
— Число Данбара — это число социальных связей, которые может поддерживать узконосый гоминид, называющий себя человеком; его превышение чревато стрессом и агрессией. Для индивида это число колеблется в диапазоне от ста до двухсот тридцати; но, как вы знаете, рота не может бежать быстрее самого медленного солдата. Число конфликтов в команде резко увеличивается после преодоления порога в полторы сотни членов. А вы со своими мегакорпорациями и соцсетями давно вылетели из этой комфортной зоны. Вы мастерски освоили пропаганду, насилие и манипуляции; с их помощью ваши правительства могут как угодно пересобирать ваш софт. Но проблема в том, что число Данбара зависит от харда, а белковый мозг не способен измениться так быстро. Результат вы видите в новостях, и это только начало. Вы можете мне не верить, но вы не можете не видеть, куда катится ваш мир!
— Ерунда! — не выдержал Макар. — Правильный софт всегда выправит недостатки харда.
— Ага, как же! — возразила чертовка. Проверено на практике — у каждого вида обезьян максимальный размер стаи жестко связан со структурой мозга. Хотя, пардон, забыла — вы же не обезьяны! Вы же…
— Пукаем радугами! — перебила её Эмили. — Завязывай, Бестия, обойдёмся без этой химической дискриминации!
Чертовка обиженно выпятила нижнюю губу.
— Как скажете! Можете и дальше врать себе, не замечая, что уже сидите друг у друга на головах!
Макар сжал кулаки так, что ногти впились в ладонь.
— Ты не слишком много на себя берёшь? Считаешь, что вы чем-то лучше нас? У вас что, никогда не было проблем с перенаселением?
Чертовка удовлетворённо кивнула.
— Хороший вопрос. Но у меня есть ещё лучше. Скажи, сколько белковых может поместиться на кончике иглы?
— Понятно, — сказала Эмили, — решила гнобить нас по видовому признаку. Знаешь что, подруга? Шла бы ты, куда пониже!
Бестия обиженно фыркнула и стала медленно таять. Когда тело чертовки исчезло, голова повернулась на невидимой шее и спросила:
— Но вы ведь продолжите поиски?
— И не надейся! — ответила Эмили. — Мы с гоминидом Макаром займёмся грумингом под ближайшей пальмой.
41
Хомо сапиенс обезьяна не только бесхвостая, но ещё и голая; у нас даже памяти не осталось о вездесущих волосяных паразитах, шастающих по всему телу. Бестия была права, у голых приматов социально-эротические функции груминга стал выполнять петтинг. Для нас это тот же груминг, только сосредоточенный на эрогенных зонах и прокачанный по максимуму — гораздо быстрее, гораздо интенсивнее, гораздо приятнее. За что мы его и любим.
Эмили и Макар не были исключением; едва чертовка исчезла, они стали торопливо раздеваться, помогая друг другу. Конечно, чужая помощь тут не требовалась — но она тоже была эротическим элементом пьянящей прелюдии. Руки скользили по коже то едва касаясь, то усиливая нажим — и кожа с готовностью отзывалась, как будто только этого и ждала. Дыхание стало шумным и прерывистым, кровь как будто отхлынула от мозга вниз, к гениталиям. Макар потянул Эмили к постели. Девушка шагнула вслед за ним, не размыкая объятий.
После нескольких минут биений и невнятного шёпота они вновь обрели способность говорить.
— Бестия всё же скотина, — сказала Эмили, — выдумала какую-то страшилку и носится с ней. И мы тоже хороши, повелись, как бараны.
— Не надо о ней так, — попросил Макар, — она хорошая.
— Хорошая?! — мгновенно завелась Эмили. — А ты, когда меня трахал, случайно не о ней думал?! Может, ты бы хотел, чтобы у меня ноги были волосатые?! И живот, и грудь, и спина? И жопа?
Макар молча наклонился, обхватил губами сосок подруги, слегка оттянул, потом отпустил.
— Лучше не надо. Иначе мне придётся долго искать это чудо в густых зарослях.
Эмили обняла Макара за шею и прижала его лицо к своей груди.
— Я понять не могу — почему вы все так зациклены на Бестии? Вы что, не видите — она же вертит вами, как хочет?
— Она не хочет ничего плохого, — ответил Макар, — наоборот, она хранит нас. Во всяком случае, пытается сохранить нас людьми.
— И как — получается?
— Пока не очень, — вздохнул Макар. — Беся считает, что от животных нас отличает способность смеяться. Наше остроумие. Но сегодня мы сами сознательно убиваем в себе эту способность.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Эмили.
— Вот смотри. Раньше была целая серия анекдотов про чукчей, их даже в сборниках печатали. Но в какой-то момент решили, что национальности упоминать нельзя — и те же самые анекдоты стали рассказывать про блондинок. Потом пол тоже запретили трогать — и героями этих анекдотов стали прапорщики. А сейчас уже и армия — табу; что дальше? В конце концов до запретителей дойдёт, что любой анекдот для кого-то будет оскорбителен, любое остроумие кого-то заденет. Поэтому нет смысла бесконечно множить список запретных тем, легче запретить остроумие, как таковое. На уровне самоцензуры, естественно; чтобы человек и думать не смел о чём-то смешном. Чтобы сделал ещё один шаг назад, к своей животной природе.
— А Бестии нравится наш юмор? — спросила Эмили.
— Ещё бы! — ответил Макар. — Она от него кайфует.
Эмили удивлённо подняла брови.
— Не понимаю. Ты же постоянно пытаешься шутить, и твои шутки всегда несмешные — как это может кому-то нравиться?
42
Наутро Макар появился на пороге пятьдесят девятой квартиры. Увидев его, чертовка всплеснула лапами в притворном удивлении.
— Неужели снова поругались?
— Не твоё бесячье дело! — огрызнулся Макар.
В коридор выглянула Кузя.
— Что у вас случилось? Опять накосячил?
— Ничего я не сделал! — раздражённо ответил Макар. — Сказал Эмили, что она главный приз в моей жизни. Думал, ей понравится. Но она только поморщилась и ляпнула что-то про объективизацию. Ну и… слово за слово…
— Понятно, — сказала Кузя, — лет двадцать назад такое бы прокатило. Но сегодня никто не согласен быть пассивным объектом, все хотят быть активными субъектами. Ты гордо назначил себя спасителем, рыцарем в сверкающих доспехах. А бедной девочке оставил пассивную роль спящей красавицы.
— Мёртвой царевны, — подсказала Бестия.
— Мёртвой даже точнее, — согласилась Кузя, — потому что в такой картине мира от Белоснежки ничего не зависит. Её дело скромно лежать на спинке и страдать от собственной невостребованности. Ждать и надеяться, что хоть какой-то рыцарь обратит на неё своё благосклонное внимание. Но ей-то хочется самой брать призы, а не быть чьей-то добычей.
— Да я вообще ни о чём таком не думал! — возмутился Макар.
— А надо было думать! — наставительно сказала чертовка. — Причём головой, а не тем, чем ты обычно думаешь. Вы если начинаете с ссоры, то кончаете грумингом, а потом ходите глупые и счастливые. Но если начинаете с груминга — кончаете ссорой, а на помириться у вас уже либидо не хватает. И вот ты здесь, и вместо глупой улыбки у тебя кривой рот…
— Заткнись! — прорычал Макар. — Тебя не спрашивают! Тоже мне, бесполый спец по половым вопросам!
Чертовка презрительно фыркнула.
— Чтобы вас просчитать, не надо быть спецом; в генной комбинаторике два пола — простейший вариант.
— А как же триста гендеров? — спросил Шаман.
— Там всё ещё проще.
— Это, конечно, очень интересно, — сказал Николай, — но меня всё-таки больше интересует сепарация. Вам удалось что-то выяснить?
— Удалось, — кивнул Макар, — мы выяснили, что сепарация — это не прогноз Инферно. Это личное мнение Бестии, основанное лишь на её интуиции.
— И? — спросил Николай.
— И на этом мы закончили.
— Не понял, — нахмурился Николай. — Бесовская интуиция ещё ни разу нас не подводила. С каких пор ты перестал ей верить?
— Мы не нашли никаких подтверждений её словам, — ответил Макар. — Перелопатили гигабайты инфы — и ничего!
— Значит, плохо искали. У Бестии нюх на кризисы, ты же сам не раз в этом убеждался. Надо довести это дело до конца.
Макар упрямо наклонил голову.
— Не могу я сейчас туда вернуться! У нас… возникли разногласия.
— Они опять поссорились, — объяснила чертовка, — и опять навсегда. Окончательно и бесповоротно, как обычно.
— Видишь, как удачно получилось, — сказала Кузя Макару. — Тебе даже не придётся искать предлог, чтобы помириться с Эмили. Ничего личного, всё только в интересах дела.
— Ну, не знаю… — начал Макар, но чертовка перебила его:
— А тебе и не надо ничего знать, тебе действовать надо! Поднимай свою белковую задницу и тащи её к своей подружке!
— Но что я ей скажу? — спросил Макар.
— Да что угодно! Хотя бы это: «Мирись, мирись, больше не дерись!»
43
Эмили открыла дверь после третьего звонка.
— Мирись, мирись, больше не дерись! — сказал Макар. — Я идиот, да?
Эмили улыбнулась, схватила его за отвороты куртки и втянула в темноту прихожей. Макар вскинул руки, инстинктивно защищаясь, и грудь девушки оказалась в его ладонях. Он мгновенно забыл о своих планах и заранее заготовленных фразах; на инстинктах всё получалось быстрее и правильнее. Казалось, весь его предыдущий сексуальный опыт был подобен опыту больного, который заново учится ходить — когда надо постоянно контролировать себя, решать, как согнуть колено, куда поставить ногу. Управлять собственным телом, как чем-то отдельным от себя. А потом незаметно и естественно ситуация переворачивается — человек перестаёт думать, «как» будет ходить, просто забывает об этом; все его мысли направлены на другое — «куда» он хочет прийти.
Макар подумал, что теперь то же самое произошло с его руками — они как будто сами знали, чего хотят, и сами действовали. Исчезла задержка — небольшая, возможно, всего несколько миллисекунд; но это казалось очень заметным. Как будто он ехал на машине и вдруг увидел, что забыл сняться с ручника.
Оргазм смёл последние задержки и ограничения. Желание медленно угасало, уступая место нежности и благодарности. Макар осторожно погладил плечо Эмили.
— О чём ты думаешь? — спросила она.
— Я не понимаю, почему у нас всё… вот так?
Макар хотел сказать «через жопу», но в постели это прозвучало бы слишком двусмысленно. Эмили ответила не сразу; несколько минут она молча смотрела на него, потом прошептала:
— Я всё ещё не могу тебе доверять.
— Почему? — удивился Макар.
— Я всё жду, когда ты меня бросишь.
— Что?! — Макару показалось, что он ослышался. — С чего ты взяла?
— Я страшная… Морда острая, как у галчонка…
— С ума сошла! Ты обалденная! Ты лучше всех!
Эмили чуть заметно улыбнулась.
— Приятно, что ты так говоришь. Но ведь это неправда, я вижу себя в зеркале…
— Зеркала врут! — перебил её Макар. — Ты смотришь в них неправильно! Очень предвзято. Смотри на себя так… вот как ты сейчас смотришь на меня. Тогда и увидишь себя, какая ты есть. Какая ты на самом деле красивая.
— И грудь у меня маленькая, — сказала Эмили, отводя глаза, — а у других девушек…
— У тебя прекрасная грудь! — возразил Макар, и его пальцы тут же подтвердили его слова. — Мой любимый размер! Знаешь, разные дураки пишут в инете, что, раздевая девушку, надо смотреть, одного ли цвета её трусы и лифчик, что из этого можно сделать какие-то выводы. А мы можем не заморачиваться с такой хернёй, ты же лифчики вообще не носишь.
— Да, это большой плюс, — улыбнулась Эмили.
Пальца Макара скользнули вниз, прошлись по плоскому животу и остановились на тазовой косточке.
— У тебя идеальная фигура! Если скажешь, что ты ещё и толстая, я решу, что ты просто кокетничаешь.
Эмили обняла его и уткнулась лицом в плечо.
— Не скажу…
44
Через час они сумели наконец оторваться друг от друга. Выйдя из душа, Эмили отправилась на кухню, и вскоре оттуда потянулся восхитительный аромат чего-то жареного. Макар поставил на яичницу — не потому, что узнал запах; просто сомневался, умеет ли его подруга готовить что-то другое. Он отложил телефон и поспешил на кухню.
Яичница была уже разложена по тарелкам. Эмили разливала кофе по разнокалиберным чашкам.
— Что это было? — спросил Макар. — Ты сегодня на себя не похожа.
— Не обращай внимания, — ответила Эмили, — это гормональное. Регулы на подходе.
— Регулы? — не понял Макар.
— Менструация, месячные, критические дни, течка, красный код. Какой же ты всё-таки дремучий! Приятного аппетита, кстати.
— Угу, — промычал в ответ Макар; это было единственное, что он мог произнести с набитым ртом.
Регулы пришли на следующий день. Макар думал, что теперь-то он сможет полностью сосредоточиться на работе, но быстро понял свою ошибку. Рядом с Эмили он чувствовал постоянное сексуальное напряжение; оно будоражило и мучило, не находя привычного выхода.
Но, так или иначе, работа всё же продвигалась. Макар выделял социальные группы по самым причудливым критериям, оценивал их и откладывал, находя слишком легковесными. Он не верил в сепарацию, но честно делал своё дело — потому что его друзья считали эту работу чрезвычайно важной.
Бестия была уверена, что люди с другой биологической программой уже живут среди нас, причём в количестве, значимом для вида. Николай перестраховывался, полагая, что если новые люди появились, то они могут объединяться в сообщества по каким-то признакам. А такие объединения, возможно, будут представлять опасность для равновесия.
Работа без веры в успех и с фактически нулевым результатом — плохой стимул. Макар всё чаще ворчал, хотя знал, что Эмили этого не любит.
— Хернёй занимаемся! Мы отслеживаем не биологические изменения, а социальные колебания типа «стимул — реакция».
