Это сильно расходилось с его методами приручения грумов, но сейчас он был готов на всё, лишь бы успеть. Он испытывал стыд перед зверями, которых заставил бежать по льду, вместо того, чтобы те спокойно кормили своих детёнышей, только родившихся и так нуждавшихся в родительском тепле.
Лия не выпускала ребёнка из рук, она прижимала его к себе, пытаясь отдать тепло своего тела этому маленькому притихшему существу. Наконец, грумы прибежали к месту назначения, знакомые ледяные выработки сверкали своей прозрачной чистотой, ледяной город с его светящимися холмами величественно встречал своих гостей. Люди, разгребающие колотый лёд, добывающие онисов, даже те, кто колол огромный зеленоватый пласт где-то там, в глубокой яме, вышли встречать повозку. Они выстроились в длинную цепь, вдоль которой испуганные грумы вынуждены были двигаться, вопреки своему желанию сбежать подальше отсюда. Шёпот, переходящий от удивлённого к восторженному, пробежал среди рабочих. Они узнали Лию, которая возвращалась в родное убежище, а это был хороший знак.
Кто-то послал за Стаумом, которого не пришлось долго ждать. Вот уже два дня, как уехал Эливен, воин работал в новом стойле для морхунов, расположившемся сразу за первым поворотом тоннеля. Он встретил прибывших, похлопав по плечу Эливена и приободрив Лию жгучим взглядом.
- У меня всё готово, как и обещал. Лия, позволь, я тебе помогу. Обещаю, что справлюсь не хуже тебя, тем более, ты валишься с ног.
Лия сама не поняла, как передала Кея этому великану с огненной шевелюрой, но только сразу после этого она ослабла и потеряла сознание. Эливен успел подхватить девушку на руки, отвергая любые предложения Стаума поменять их ноши местами. Но как бы ни было сильно упорство и чистота стремлений, Эливену всё же пришлось отдать бесчувственную девушку воину, а ребёнка взять себе, иначе дело могло оказаться намного хуже уже через половину пути.
- Она ничего не ест вот уже несколько дней, - поделился переживаниями Эливен. Но его больше заботило другое. Кей не получал материнского молока с тех пор, как Лия его лишилась. Как ребёнок до сих пор жив, он не мог понять, но надеялся, что удастся найти в убежище хотя бы одну женщину, кормящую дитя.
Комната, которая могла бы вызвать волну страха, воспоминаний или даже негодования у ослабевшей девушки, показалась Эливену совершенно другой, чем он её помнил когда-то. Рыжий песок исчез, как будто его и не было вовсе, а стены и пол теперь покрывали ковры, которые Стаум приказал убрать из тронного зала и положить в этой комнате. Лежанка, расположенная возле дальней стены, превратилась в мягкую постель, пахнущую свежими стеблями семирды и пухом морхунов. Вторая лежанка выглядела ничуть не скромнее, но к тому же имела небольшой бортик. Стол, тумба, стенные ниши сияли блеском натёртого камня, а в углах висели красивые чаши-лампы, когда-то занимавшие свои почётные места возле трона.
Эливен не знал, как выразить свои чувства за подобный знак дружбы и преданности Стаума. Воин всем своим видом дал ему понять, что всё сказанное будет лишним и неуместным.
- Освещение великолепное, ты оказался прав, мой друг, - признался Стаум. – Никто другой не смог бы придумать ничего более ценного, чем этот прозрачный потолок.
Только в этот момент Эливен начал понимать, что в этой комнате странного, если не считать тех удобств, которые она приобрела, благодаря распоряжению воина. В ней не было льда, который всё чаще служил в качестве источника света.
- Когда солнечного света будет мало, придётся разжечь лампы. Лёд тут же растаял, как только мы принесли его сюда, - объяснил Стаум, заметив немой вопрос на лице друга. Воин осторожно положил Лию в мягкую постель, а Эливен передал ему ребёнка.
Поиски молока для Кея ни к чему не привели. В подземелье не было младенцев с тех пор, как начала исчезать вода, а женщины перестали рожать, опасаясь за жизнь детей. Эливен уже отчаялся найти молоко, но через несколько часов он тихо вошёл в комнату Лии и сел в углу. Девушка пришла в себя, но продолжала отказываться от еды. Она не могла позволить это себе, когда ничего не может дать своему ребёнку.
- Лия, я нашёл молоко, - тихо произнёс Эливен, что вызвало у матери странное чувство оцепенения. Он лжёт, этого просто не может быть. Она сама слышала, что такое невозможно, а этот человек хочет поиграть её чувствами, посмотреть на её муки.
- Позволь мне подойти ближе? – осторожно спросил Эливен, и, увидевлишь лёгкое движение плечами, не выражающими ничего, присел на край лежанки. Развязав небольшой мешочек, он обмакнул в него палец и прислонил к почти невидимым губам Кея. Что-то белое, такое удивительное, густое и в то же время текучее, коснулось нежной детской кожи, просочилось внутрь и исчезло. Лия задрожала, с нетерпеливым ужасом наблюдая за странными действиями над её чадом, но ничего не могла с собой поделать, продолжая поедать глазами лицо Кея. Эливен сделал то же самое ещё несколько раз, живительная влага исчезала между сомкнутыми губами, а вскоре они раскрылись и подарили Лие и Эливену еле заметную улыбку.
Эливен убедился в том, что Лия немного поела, после чего оставил мешочек на столе и отправился на поиски Стаума.
- Я должен отлучиться, но я вернусь. Это очень важно, даже один день промедления может стоить чьей-то жизни.
Он взял слово с воина, что тот проявит заботу о Лие, после чего накормил грумов и отправился в путь. Он не стал торопить зверей, совсем недавно они были лишь средством передвижения по льду, но сейчас всё в этом мире, хрупком и странном, стало обретать грани. Они из расплывчатых и неровных постепенно становились острее и тоньше, резали глаз, впивались в голову вместе со звуками и пытались найти себе постоянное и неприкосновенное место в мыслях.
Солнечный свет, проходя сквозь прозрачный потолок, прогревал пещеру, несмотря на жуткий холод снаружи. Лёд превращался в воду, стоило его лишь поместить под эти ласковые лучи. Хрупкая тонкая преграда из фигур сквола смогла отточить одну из множества граней, разделив собой тьму и свет, холод и тепло, смерть и жизнь.
Эливен смотрел на серые спины грумов, безропотно и терпеливо тащивших повозку. Ещё утром эти существа могли получить по своим спинам плетью, но не прошло и дня, как Эливен готов был пожертвовать собой ради них. Ещё одна грань, которая стала видимой, острой, но сколько их предстоит увидеть среди бескрайнего песка и камней, как угадать и не позволить чему-то очень важному проскочить сквозь пальцы, как горсть песка, зажатого в руке? В этот миг он понял, что тот обрыв, пропасть, по краю которой он прошёл, ведя за собой и всех остальных, отступил дальше. Чтобы заглянуть в его глубины, нужно лишь оглянуться и сделать один неверный шаг назад или просто оступиться.
Вдруг он вспомнил тот сон, или это был предсмертный бред, похожий на реальность? Стоило лишь протянуть руку, как он смог бы ощутить ладонью тот песок, сочившийся из рук Маттиса. Он застывал, превращаясь в прозрачный щит, а лицо его погибшего друга сияло так, как будто на него падали лучи от десяти солнц. За его спиной были люди, их не сосчитать, они заполонили всё пространство до самого горизонта.
- Ты был прав, Маттис, ведь тебе было известно будущее. Я не знаю, как ты передал мне свои мысли тогда, но понял я их только сейчас, - прошептал Эливен, стараясь лишний раз не тревожить четверых грумов. – Как же мне тебя не хватает сейчас.
Грумы остановились возле ледяной выработки, но Эливен спустился на лёд и повёл их дальше, поглаживая по шее самку, пытавшуюся ворчать и упираться. Дойдя до последнего столба, который так часто служил ему наблюдательным пунктом, он скинул со зверей хомуты. Небольшая поляна, застланная мелкими камнями, стеблями старой травы, песком и обрывками чьей-то одежды, внезапно превратилась в оживлённый очаг семейного счастья. Три грума – малыша не испытывали услады более долгожданной и нежной, чем это мгновение. С необыкновенным упоением они прильнули к матери и получали своё молоко, такое тёплое и сладкое. Только когда Эливен увидел, что детёныши закрыли глаза и отпустили мать, он посмел шевельнуться. Самка сама подошла к Эливену, подёргивая усами, и взяла из его рук ониса.
- Придётся потерпеть, теперь вся надежда только на тебя, - признавался он зверю, прекрасно понимая, что сейчас оправдывается больше перед собой, чем перед этим грумом.
На следующее утро Эливен, всё так же притаившись за столбом, выждал момент, когда детёныши закончили свою трапезу и отпустили самку. Повозка стояла неподалёку, грумы сами подошли к ней, съели своё угощение и позволили надеть на себя хомуты.
- В добрый путь, - произнёс Эливен, и звери весело помчались по льду, не дожидаясь от своего хозяина каких-то особых распоряжений. Два мира, которые были так чужды друг другу, слились в особом, едином порыве. Один был во власти другого, но каждый знал свою цену в этой странной молчаливой договорённости и дорожил ей, боясь нарушить эту тонкую связь.
-46-
Эливен, находясь все эти долгие зимние месяцы далеко от Лии, пытался забыть о ней хотя бы на один день, но понял, что не может.
Бездонные глаза с поселившейся в них тоской, но всё ещё хранившие искорки радуги, длинные светлые волосы, тонкая шея, уголки губ, чуть вздёрнутые от навеянной каким-то мимолётным счастливым воспоминанием. Этот образ он видел каждый раз, как открывал глаза утром. Иногда он сразу растворялся в темноте, но чаще стоял перед ним, сопровождал в дальних походах по длинным тоннелям, охранял его чуткий сон и снова встречал утром.
Каждый раз, подъезжая к ледяным выработкам возле убежища плантаторов, он сдерживал сердце, пытающееся выскочить из груди. Редкие разговоры со Стаумом о текущих делах начинались и заканчивались в стойле со скакунами рядом с ледяным озером. Эливен никогда не спрашивал о Лии, а Стаум не хотел первым нарушать этот обычай, хотя сам прекрасно понимал, что на душе у его друга. С тех пор, как ему стало известно, что у Лии вновь появилось молоко, а Кей идёт на поправку, он редко появлялся в этой части озера.
Вот и в этот раз, погрузив мешок с необработанными хрупкими камнями, которые плантаторы находили для него по всем норам, Эливен попрощался с другом и поехал обратно. Стаум ещё долго смотрел ему вслед, сочувствующе качая головой, не в силах ничего поделать, чувствуя, как угасает его друг.
Эливен все дни, свободные от изучения тоннелей, посвящал тяжёлой работе. Он полировал хрупкий слоистый камень, который привозил от Стаума. Ему не нужно было придавать пластинам определённые формы, но от этого легче не становилось. Затерев его плоские части на грубой столешнице, он переходил к обработке камня куском кожи, применяя глину, смешанную с мелким песком, а потом доводил поверхность до блеска с помощью плотной ткани.
Нут почти всё время проводила в стойле с подрастающими скакунами. Соли решила дать маленькой непоседе чуть больше свободы, чем та и воспользовалась. Погружаясь в это белое мягкое облако из перьев и торчащих из него голов с шершавыми клювами, перекашливающимися между собой и вечно что-то жующих, девочка забывала обо всём. Всё чаще то тут, то там слышалось натужное ворчание какого-нибудь птенца, застрявшего в расщелине в коридоре или упавшего в яму и требующего помощи. Нут просто забывала ставить на место преграду, а молодым морхунам только этого и надо было. Их любопытные клювы пытались проникнуть везде, за каждую занавеску, в любой тёмный угол, чем часто озадачивали обитателей убежища, вынужденных отводить скакунов на место. Нут всегда находила себе оправдание, но каждый раз ситуация повторялась, и этому не видно было конца.
Иногда любопытный скакун засовывал свою голову и в пещеру Эливена, где он точил камни. Он тут же откладывал свою работу и брался отводить морхуна в стойло. Лия тоже любила это место, она находила общий язык с этими пернатыми гордецами, могла заставить скакуна улечься на пол, для чего им приходилось неимоверными усилиями подгибать под себя ноги. Однако животные шли на это, лишь бы хозяйка приходила сюда каждый день и гладила их по мягкой тёплой шее и шершавому клюву.
Сколько долгих часов Эливен проводил за этим поворотом коридора, он и не смог бы представить. Когда Лия приносила только что родившегося Кея в стойло, чтобы хоть как-то согреть, время устремлялось и неслось быстрее самого сильного скакуна. Спрятавшись за углом, лишь краем глаза видев вход в стойло, Эливен был спокоен за безопасность Лии. С посиневшими губами он дожидался её появления, провожал глазами, после чего сам полз в стойло и припадал к первому попавшемуся морхуну, чтобы хоть немного согреться.
Иногда он ненавидел этого младенца, ради которого Лия не находила себе покоя. Но как только он понимал, что Кей – это тоже её частица, кровь и плоть, то корил себя за подобные мысли. Взъерошивая пух на шее скакуна, он осознавал, что совсем недавно здесь была её рука, тонкая, хрупкая. Ему вдруг становилось страшно оттого, что он ни разу не прикасался к этой руке, которая когда-то выхаживала его, смачивала раны на спине и ногах, вытирала капли пота на лбу.
Как всегда, Нут обнаружила себя спящей в уголке стойла. Она чем-то напомнила Эливену о его боли, он завёл скакуна внутрь и закрыл проход перегородкой, после чего быстрым шагом преодолел тоннель и скрылся в своей пещере. Упав лицом в жёсткую подушку, он снова увидел этот образ, грустные глаза вдруг разгорались искорками радости и счастья. Она снова обманула его, эта грусть была наигранной, как же ей нравилось наблюдать за Эливеном, управлять им. Смех, такой далёкий, почти потерявшийся, звучал на холме в последний раз для него, только для него одного. Называла ли она его имя? Знает ли она, как его звать? Что, если она захочет вспомнить его, но не сможет окликнуть?
Подушка душила его, но он не мог поднять голову, боясь, что спугнёт это видение, глаза, глядящие прямо на него, далёкий смех, затихающий, но ещё различимый. «Эливен… Эливен…»
Она помнит его имя, ведь оно слышится на том краю пустыни, на вершине холма.
- Эливен…
Он хотел оторвать лицо от подушки и глотнуть воздуха, но не смел этого сделать. Он был согласен не дышать вовсе, лишь бы это было реальностью. Что-то прикоснулось к его волосам, ничего прекраснее он раньше не чувствовал.
- Эливен…
Он повернул голову, надеясь, что это ему снится, и прижался щекой к чему-то тёплому и нежному. Он никогда не прикасался к этому раньше, но теперь чувствует это своими губами.
- Лия… Я не хочу, чтобы это исчезло. Какой странный сон.
Он открыл глаза и в зеленоватом полумраке увидел её. Это лицо, до боли знакомое и одновременно столь ласковое, живое, совсем не похожее на то, что он видит перед собой днём и ночью. Уголки губ, как он и мечтал всегда, приподняты, а длинные ресницы чуть прячут искорки в широких зрачках. Мягкие волосы спадают на его руку, безвольно лежащую на подушке, это так много для него сейчас. Она помнит его имя, пусть даже и во сне.
- Лия… Как я устал без тебя. Пусть этот сон никогда больше не кончается. Не уходи от меня, останься со мной навсегда.
Образ подарил растерянному и счастливому юноше лучезарную улыбку, а тёплая ладонь непрестанно гладила спутанные волосы.
- Дя, я останусь с тобой навсегда, если ты согласен принять меня, Эливен, - звучал голос, как тонкий ручей, убегающий от кучки колотого льда, сваленного в углу комнаты и забытого там.
Лия не выпускала ребёнка из рук, она прижимала его к себе, пытаясь отдать тепло своего тела этому маленькому притихшему существу. Наконец, грумы прибежали к месту назначения, знакомые ледяные выработки сверкали своей прозрачной чистотой, ледяной город с его светящимися холмами величественно встречал своих гостей. Люди, разгребающие колотый лёд, добывающие онисов, даже те, кто колол огромный зеленоватый пласт где-то там, в глубокой яме, вышли встречать повозку. Они выстроились в длинную цепь, вдоль которой испуганные грумы вынуждены были двигаться, вопреки своему желанию сбежать подальше отсюда. Шёпот, переходящий от удивлённого к восторженному, пробежал среди рабочих. Они узнали Лию, которая возвращалась в родное убежище, а это был хороший знак.
Кто-то послал за Стаумом, которого не пришлось долго ждать. Вот уже два дня, как уехал Эливен, воин работал в новом стойле для морхунов, расположившемся сразу за первым поворотом тоннеля. Он встретил прибывших, похлопав по плечу Эливена и приободрив Лию жгучим взглядом.
- У меня всё готово, как и обещал. Лия, позволь, я тебе помогу. Обещаю, что справлюсь не хуже тебя, тем более, ты валишься с ног.
Лия сама не поняла, как передала Кея этому великану с огненной шевелюрой, но только сразу после этого она ослабла и потеряла сознание. Эливен успел подхватить девушку на руки, отвергая любые предложения Стаума поменять их ноши местами. Но как бы ни было сильно упорство и чистота стремлений, Эливену всё же пришлось отдать бесчувственную девушку воину, а ребёнка взять себе, иначе дело могло оказаться намного хуже уже через половину пути.
- Она ничего не ест вот уже несколько дней, - поделился переживаниями Эливен. Но его больше заботило другое. Кей не получал материнского молока с тех пор, как Лия его лишилась. Как ребёнок до сих пор жив, он не мог понять, но надеялся, что удастся найти в убежище хотя бы одну женщину, кормящую дитя.
Комната, которая могла бы вызвать волну страха, воспоминаний или даже негодования у ослабевшей девушки, показалась Эливену совершенно другой, чем он её помнил когда-то. Рыжий песок исчез, как будто его и не было вовсе, а стены и пол теперь покрывали ковры, которые Стаум приказал убрать из тронного зала и положить в этой комнате. Лежанка, расположенная возле дальней стены, превратилась в мягкую постель, пахнущую свежими стеблями семирды и пухом морхунов. Вторая лежанка выглядела ничуть не скромнее, но к тому же имела небольшой бортик. Стол, тумба, стенные ниши сияли блеском натёртого камня, а в углах висели красивые чаши-лампы, когда-то занимавшие свои почётные места возле трона.
Эливен не знал, как выразить свои чувства за подобный знак дружбы и преданности Стаума. Воин всем своим видом дал ему понять, что всё сказанное будет лишним и неуместным.
- Освещение великолепное, ты оказался прав, мой друг, - признался Стаум. – Никто другой не смог бы придумать ничего более ценного, чем этот прозрачный потолок.
Только в этот момент Эливен начал понимать, что в этой комнате странного, если не считать тех удобств, которые она приобрела, благодаря распоряжению воина. В ней не было льда, который всё чаще служил в качестве источника света.
- Когда солнечного света будет мало, придётся разжечь лампы. Лёд тут же растаял, как только мы принесли его сюда, - объяснил Стаум, заметив немой вопрос на лице друга. Воин осторожно положил Лию в мягкую постель, а Эливен передал ему ребёнка.
Поиски молока для Кея ни к чему не привели. В подземелье не было младенцев с тех пор, как начала исчезать вода, а женщины перестали рожать, опасаясь за жизнь детей. Эливен уже отчаялся найти молоко, но через несколько часов он тихо вошёл в комнату Лии и сел в углу. Девушка пришла в себя, но продолжала отказываться от еды. Она не могла позволить это себе, когда ничего не может дать своему ребёнку.
- Лия, я нашёл молоко, - тихо произнёс Эливен, что вызвало у матери странное чувство оцепенения. Он лжёт, этого просто не может быть. Она сама слышала, что такое невозможно, а этот человек хочет поиграть её чувствами, посмотреть на её муки.
- Позволь мне подойти ближе? – осторожно спросил Эливен, и, увидевлишь лёгкое движение плечами, не выражающими ничего, присел на край лежанки. Развязав небольшой мешочек, он обмакнул в него палец и прислонил к почти невидимым губам Кея. Что-то белое, такое удивительное, густое и в то же время текучее, коснулось нежной детской кожи, просочилось внутрь и исчезло. Лия задрожала, с нетерпеливым ужасом наблюдая за странными действиями над её чадом, но ничего не могла с собой поделать, продолжая поедать глазами лицо Кея. Эливен сделал то же самое ещё несколько раз, живительная влага исчезала между сомкнутыми губами, а вскоре они раскрылись и подарили Лие и Эливену еле заметную улыбку.
Эливен убедился в том, что Лия немного поела, после чего оставил мешочек на столе и отправился на поиски Стаума.
- Я должен отлучиться, но я вернусь. Это очень важно, даже один день промедления может стоить чьей-то жизни.
Он взял слово с воина, что тот проявит заботу о Лие, после чего накормил грумов и отправился в путь. Он не стал торопить зверей, совсем недавно они были лишь средством передвижения по льду, но сейчас всё в этом мире, хрупком и странном, стало обретать грани. Они из расплывчатых и неровных постепенно становились острее и тоньше, резали глаз, впивались в голову вместе со звуками и пытались найти себе постоянное и неприкосновенное место в мыслях.
Солнечный свет, проходя сквозь прозрачный потолок, прогревал пещеру, несмотря на жуткий холод снаружи. Лёд превращался в воду, стоило его лишь поместить под эти ласковые лучи. Хрупкая тонкая преграда из фигур сквола смогла отточить одну из множества граней, разделив собой тьму и свет, холод и тепло, смерть и жизнь.
Эливен смотрел на серые спины грумов, безропотно и терпеливо тащивших повозку. Ещё утром эти существа могли получить по своим спинам плетью, но не прошло и дня, как Эливен готов был пожертвовать собой ради них. Ещё одна грань, которая стала видимой, острой, но сколько их предстоит увидеть среди бескрайнего песка и камней, как угадать и не позволить чему-то очень важному проскочить сквозь пальцы, как горсть песка, зажатого в руке? В этот миг он понял, что тот обрыв, пропасть, по краю которой он прошёл, ведя за собой и всех остальных, отступил дальше. Чтобы заглянуть в его глубины, нужно лишь оглянуться и сделать один неверный шаг назад или просто оступиться.
Вдруг он вспомнил тот сон, или это был предсмертный бред, похожий на реальность? Стоило лишь протянуть руку, как он смог бы ощутить ладонью тот песок, сочившийся из рук Маттиса. Он застывал, превращаясь в прозрачный щит, а лицо его погибшего друга сияло так, как будто на него падали лучи от десяти солнц. За его спиной были люди, их не сосчитать, они заполонили всё пространство до самого горизонта.
- Ты был прав, Маттис, ведь тебе было известно будущее. Я не знаю, как ты передал мне свои мысли тогда, но понял я их только сейчас, - прошептал Эливен, стараясь лишний раз не тревожить четверых грумов. – Как же мне тебя не хватает сейчас.
Грумы остановились возле ледяной выработки, но Эливен спустился на лёд и повёл их дальше, поглаживая по шее самку, пытавшуюся ворчать и упираться. Дойдя до последнего столба, который так часто служил ему наблюдательным пунктом, он скинул со зверей хомуты. Небольшая поляна, застланная мелкими камнями, стеблями старой травы, песком и обрывками чьей-то одежды, внезапно превратилась в оживлённый очаг семейного счастья. Три грума – малыша не испытывали услады более долгожданной и нежной, чем это мгновение. С необыкновенным упоением они прильнули к матери и получали своё молоко, такое тёплое и сладкое. Только когда Эливен увидел, что детёныши закрыли глаза и отпустили мать, он посмел шевельнуться. Самка сама подошла к Эливену, подёргивая усами, и взяла из его рук ониса.
- Придётся потерпеть, теперь вся надежда только на тебя, - признавался он зверю, прекрасно понимая, что сейчас оправдывается больше перед собой, чем перед этим грумом.
На следующее утро Эливен, всё так же притаившись за столбом, выждал момент, когда детёныши закончили свою трапезу и отпустили самку. Повозка стояла неподалёку, грумы сами подошли к ней, съели своё угощение и позволили надеть на себя хомуты.
- В добрый путь, - произнёс Эливен, и звери весело помчались по льду, не дожидаясь от своего хозяина каких-то особых распоряжений. Два мира, которые были так чужды друг другу, слились в особом, едином порыве. Один был во власти другого, но каждый знал свою цену в этой странной молчаливой договорённости и дорожил ей, боясь нарушить эту тонкую связь.
-46-
Эливен, находясь все эти долгие зимние месяцы далеко от Лии, пытался забыть о ней хотя бы на один день, но понял, что не может.
Бездонные глаза с поселившейся в них тоской, но всё ещё хранившие искорки радуги, длинные светлые волосы, тонкая шея, уголки губ, чуть вздёрнутые от навеянной каким-то мимолётным счастливым воспоминанием. Этот образ он видел каждый раз, как открывал глаза утром. Иногда он сразу растворялся в темноте, но чаще стоял перед ним, сопровождал в дальних походах по длинным тоннелям, охранял его чуткий сон и снова встречал утром.
Каждый раз, подъезжая к ледяным выработкам возле убежища плантаторов, он сдерживал сердце, пытающееся выскочить из груди. Редкие разговоры со Стаумом о текущих делах начинались и заканчивались в стойле со скакунами рядом с ледяным озером. Эливен никогда не спрашивал о Лии, а Стаум не хотел первым нарушать этот обычай, хотя сам прекрасно понимал, что на душе у его друга. С тех пор, как ему стало известно, что у Лии вновь появилось молоко, а Кей идёт на поправку, он редко появлялся в этой части озера.
Вот и в этот раз, погрузив мешок с необработанными хрупкими камнями, которые плантаторы находили для него по всем норам, Эливен попрощался с другом и поехал обратно. Стаум ещё долго смотрел ему вслед, сочувствующе качая головой, не в силах ничего поделать, чувствуя, как угасает его друг.
Эливен все дни, свободные от изучения тоннелей, посвящал тяжёлой работе. Он полировал хрупкий слоистый камень, который привозил от Стаума. Ему не нужно было придавать пластинам определённые формы, но от этого легче не становилось. Затерев его плоские части на грубой столешнице, он переходил к обработке камня куском кожи, применяя глину, смешанную с мелким песком, а потом доводил поверхность до блеска с помощью плотной ткани.
Нут почти всё время проводила в стойле с подрастающими скакунами. Соли решила дать маленькой непоседе чуть больше свободы, чем та и воспользовалась. Погружаясь в это белое мягкое облако из перьев и торчащих из него голов с шершавыми клювами, перекашливающимися между собой и вечно что-то жующих, девочка забывала обо всём. Всё чаще то тут, то там слышалось натужное ворчание какого-нибудь птенца, застрявшего в расщелине в коридоре или упавшего в яму и требующего помощи. Нут просто забывала ставить на место преграду, а молодым морхунам только этого и надо было. Их любопытные клювы пытались проникнуть везде, за каждую занавеску, в любой тёмный угол, чем часто озадачивали обитателей убежища, вынужденных отводить скакунов на место. Нут всегда находила себе оправдание, но каждый раз ситуация повторялась, и этому не видно было конца.
Иногда любопытный скакун засовывал свою голову и в пещеру Эливена, где он точил камни. Он тут же откладывал свою работу и брался отводить морхуна в стойло. Лия тоже любила это место, она находила общий язык с этими пернатыми гордецами, могла заставить скакуна улечься на пол, для чего им приходилось неимоверными усилиями подгибать под себя ноги. Однако животные шли на это, лишь бы хозяйка приходила сюда каждый день и гладила их по мягкой тёплой шее и шершавому клюву.
Сколько долгих часов Эливен проводил за этим поворотом коридора, он и не смог бы представить. Когда Лия приносила только что родившегося Кея в стойло, чтобы хоть как-то согреть, время устремлялось и неслось быстрее самого сильного скакуна. Спрятавшись за углом, лишь краем глаза видев вход в стойло, Эливен был спокоен за безопасность Лии. С посиневшими губами он дожидался её появления, провожал глазами, после чего сам полз в стойло и припадал к первому попавшемуся морхуну, чтобы хоть немного согреться.
Иногда он ненавидел этого младенца, ради которого Лия не находила себе покоя. Но как только он понимал, что Кей – это тоже её частица, кровь и плоть, то корил себя за подобные мысли. Взъерошивая пух на шее скакуна, он осознавал, что совсем недавно здесь была её рука, тонкая, хрупкая. Ему вдруг становилось страшно оттого, что он ни разу не прикасался к этой руке, которая когда-то выхаживала его, смачивала раны на спине и ногах, вытирала капли пота на лбу.
Как всегда, Нут обнаружила себя спящей в уголке стойла. Она чем-то напомнила Эливену о его боли, он завёл скакуна внутрь и закрыл проход перегородкой, после чего быстрым шагом преодолел тоннель и скрылся в своей пещере. Упав лицом в жёсткую подушку, он снова увидел этот образ, грустные глаза вдруг разгорались искорками радости и счастья. Она снова обманула его, эта грусть была наигранной, как же ей нравилось наблюдать за Эливеном, управлять им. Смех, такой далёкий, почти потерявшийся, звучал на холме в последний раз для него, только для него одного. Называла ли она его имя? Знает ли она, как его звать? Что, если она захочет вспомнить его, но не сможет окликнуть?
Подушка душила его, но он не мог поднять голову, боясь, что спугнёт это видение, глаза, глядящие прямо на него, далёкий смех, затихающий, но ещё различимый. «Эливен… Эливен…»
Она помнит его имя, ведь оно слышится на том краю пустыни, на вершине холма.
- Эливен…
Он хотел оторвать лицо от подушки и глотнуть воздуха, но не смел этого сделать. Он был согласен не дышать вовсе, лишь бы это было реальностью. Что-то прикоснулось к его волосам, ничего прекраснее он раньше не чувствовал.
- Эливен…
Он повернул голову, надеясь, что это ему снится, и прижался щекой к чему-то тёплому и нежному. Он никогда не прикасался к этому раньше, но теперь чувствует это своими губами.
- Лия… Я не хочу, чтобы это исчезло. Какой странный сон.
Он открыл глаза и в зеленоватом полумраке увидел её. Это лицо, до боли знакомое и одновременно столь ласковое, живое, совсем не похожее на то, что он видит перед собой днём и ночью. Уголки губ, как он и мечтал всегда, приподняты, а длинные ресницы чуть прячут искорки в широких зрачках. Мягкие волосы спадают на его руку, безвольно лежащую на подушке, это так много для него сейчас. Она помнит его имя, пусть даже и во сне.
- Лия… Как я устал без тебя. Пусть этот сон никогда больше не кончается. Не уходи от меня, останься со мной навсегда.
Образ подарил растерянному и счастливому юноше лучезарную улыбку, а тёплая ладонь непрестанно гладила спутанные волосы.
- Дя, я останусь с тобой навсегда, если ты согласен принять меня, Эливен, - звучал голос, как тонкий ручей, убегающий от кучки колотого льда, сваленного в углу комнаты и забытого там.
