— Право, я понятия не имею, что на меня нашло. Но я очень благодарен тебе за поддержку. Без тебя я не знаю как бы смог выйти из подобной щекотливой ситуации.
— Ты бы ее просто не создавал, предпочтя закрыться в своем замке. Что произошло такого, что заставило тебя вдруг потерять контроль над собой. Чары этой особы? Или, может быть, нехватка пропитания? В последнем я сомневаюсь.
Герцог изобразил на лице уставшую гримасу, прислонив ладонь ко лбу.
— О, прошу тебя, я и так измучен, а ты еще добавляешь масла в огонь. Я устал и хотел бы покинуть это жуткое место. Клянусь, понятие не имею, что на меня нашло. Действительно, обычно я прекрасно контролирую себя, но здесь оно было сильнее меня.
— Что это еще за “оно”?
— Я и сам не понимаю. Прошу, не будем больше об этом.
Герцог говорил правду. Он понятия не имел с чего вдруг его обуял инстинкт жажды, который он действительно всегда прекрасно контролировал. В тот момент в нем проснулась нечто гораздо сильнее него. Оно завладело его разумом и запустило гибельные механизмы, едва не выдав его.
Он почти ненавидел это создание. Оно словно проклятие везде следовало за ним, нарушая вожделенный покой и производя всякий раз войну внутри него одним лишь своим появлением, щекотало нервы, вызывая нервные приступы.
Луиза, глядя на герцога, наблюдала сейчас нервное истощение. Мертвенно-бледная маска закрыла его лицо плотным саваном. Она вдруг оживилась и взяла руку друга, вложив в слова весь порыв захлестнувших ее чувств:
— Вы устали! Вы действительно устали. Вам надо отдохнуть. Поедемте ко мне, прошу вас, вместо того чтобы прозябать в вашем холодном особняке. Я подарю вам то тепло, которого вы были лишены долгое время. Обещаю, у меня забудете обо всем и наберётесь сил.
— О чем ты говоришь, Луиза? — выдохнул Франц, пребывая в своих мыслях.
— О том душевном покое, дорогой мой, который может дать мужчине только женщина. Мужчины нуждаются в нас, именно мы наполняем их чашу любовью и спокойствием, укрывая на своей груди. Я вижу, как ты истощен, тебе нужен покой.
— Мне кажется, сейчас не лучший момент…
Луиза вдруг остановилась и встала перед герцогом, заглядывая в его лицо.
— О твоей тайне знает только один человек на земле и это я. Разве ты хоть раз усомнился во мне? Хоть раз я подводила тебя? И я еще раз повторяю: только мне ты можешь доверять без оглядки. Мы с тобой оба одинокие странники в этом мире. Нас выгнали из наших фамильных поместий без права возвращаться туда. Моя страна сейчас орошается кровью аристократов, их дома разграблены и уничтожены, я вынуждена была постыдно спасаться бегством. И ты тоже должен был покинуть свой дом темной ночью, оставляя все на произвол судьбы, без права взять дорогие сердцу вещи. Что ты еще ищешь? Чего тебе хочется, скажи, и я одна пойму тебя.
— Ты права. И если бы ты знала, как я тебя ценю за это. Без тебя мне бы пришлось гораздо тяжелее. Тягостно жить в чужой стране не имея возможности слышать родной язык и видеть милые сердцу пейзажи.
Взгляд Луизы увлажнился, тяжело дыша, она прислонилась к каменной груди Франца-Ульриха выдохнув:
— О, Франц, как бы я хотела полностью разделять с тобой не только будни, поддерживая тебя в делах, но и внести в твою жизнь счастье и спокойствие. Как желала бы, чтобы ты заснул, склонив голову на моих коленях в тепле любви беспечным сладким сном, как обычно спят дети. Когда твоя душа последний раз знавала подобное спокойствие и безмятежность, скажи?
Герцог подавил тяжелый вздох. Глаза его сверкнули черной молнией.
— Луиза, мне тяжело говорить об этом.
— Давай не будем говорить! Доверься моим жестам!
— Я действительно ценю тебя… но дай мне время.
— Забудь ты уже, в конце концов, свои страхи из далекого прошлого. Костер инквизиции давно отгорел. Никто больше не станет преследовать тебя. Никто не отберет твое самое дорогое. Люди уже не такие жестокие и глупые как раньше, никто и не посмеет указать на тебя пальцем, теперь с твоим положением и статусом в обществе.
Посмотри на меня. Я сильна и я хозяйка своей жизни. Мы могли бы стать отличными партнерами, и тебе бы не пришлось ни о чем беспокоиться.
— Ты сейчас рассуждаешь так легко, но не знаешь и частицы той жизни, которую веду я в моем обличье. Она совсем не сладка. И никакие прелести мира не могут облегчить мою ношу. И только это и останавливает меня.
— Не переживай! Я прекрасно контролирую себя и смогу победить любое препятствие.
— Жажду крови победить очень тяжело. Ты даже не представляешь эту пытку...особенно поначалу. А я устал скрываться и убегать, устал терять любимых.
— Ты слишком впечатлителен! Словно ребенок в темной комнате, где полно ночных теней. Это всего лишь страхи, Франц. Они уже давно растворились и больше никогда не настигнут тебя. А я здесь и сейчас. Я жива, посмотри и жду тебя. Забудь ты уже совершившую глупость по собственной вине женщину.
Герцог вдруг нахмурился и отпрянул от Луизы.
— Как просто тебе рассуждать! Разве ты жила тогда, разве ты проходила через все, что прошел я? Это не была ни глупость, ни собственная вина! Это было то, чего я так боюсь и не хочу больше прикасаться к этому. Как ты можешь с такой беспечностью отзываться о моих чувствах, зная, что я испытал. Или ты не любила никогда? Любила ли ты так, что готова была отдать свою жизнь? Не путай это чувство с инстинктом собственничества и эгоизма.
Герцог осекся, побоявшись, что речь его может быть слишком резкой. Однако он действительно так считал. Иногда ему казалось, что Луиза неспособна любить, но лишь обладать. Она требовала любви, словно ребенок конфетку, и капризничала, когда ей отказывали в этом желании. В своем эгоизме она видела лишь себя. Он боялся оказаться правым в своих подозрениях. В голове его всегда царил хаос, он запутался и устал. Устал от ее игры, от ее слов. Он хотел тишины. Хотелось ли ему любви? Он не знал.
— Прости меня, — услышал он вдруг голос маркизы, — я выразилась слишком резко и не хотела бередить заживающие раны. Ты любил ее, я стараюсь понять твои чувства. Но прошу тебя, живи настоящим. Ты сам выбираешь страдать тебе или быть счастливым. Прошу, поехали ко мне. Тебе нужен отдых.
Франц, совершенно измотанный этой беседой, не нашел сил сопротивляться, повинуясь напору волевой женщины. Пара вскоре вернулась в зал лишь с тем, чтобы сообщить гостеприимной герцогине о своем отъезде, сославшись на нездоровье герцога.
Ровена в это время находилась в одной из спален, ожидая пока прачки приведут в порядок ее наряд. Она тоже смертельно устала и чувствовала себя виноватой в произошедшем. Ей хотелось поскорее вернуться домой и уснуть крепким сном. Она чувствовала, как сердце ее разлетается на мелкие осколки снова и снова.
Маркиза де Бриссак, желая претворить свои слова в жизнь, постаралась окружить герцога теплом и заботой. Она старалась быть максимально тактичной и нежной, ненавязчивой, но вместе с тем не отпускала его ни на минуту. Она побеспокоилась о том, чтобы по пути его ничего не тревожило, направляя все жесты к нему с тем, чтобы разрушить ледяную стену. Он то и дело выстраивал ее перед собой, огораживаясь от мира.
Уже у себя, она провела его в самую уютную комнату, где приказала слуге разжечь камин. Накидав подушек и мягких атласных покрывал на кровать, она уложила его, словно ребенка, принявшись осторожно массировать виски.
Франц не сопротивлялся, но и не поддавался ее жестам. Внутри него царила зияющая пустота, которую, казалось, никто никогда не смог бы заполнить до краев. Даже Луиза, со всеми своими ласками, на которые только могла быть способна, не вызывала в душе ничего, кроме холода. Он не раз отмечал этот парадокс, сравнивая настоящее с тем, что ему посчастливилось испытать в прошлом от рук другой женщины. Он категорически не понимал, откуда взялась такая разница и почему он остается пуст. Почему он иногда даже испытывает отвращение против своей воли. Почему иногда Луиза кажется ему нелепой в своей любви.
В это время граф Роберт Клифорд с дочерью уже добрались до особняка. Всю дорогу они молчали и, выбравшись из экипажа без лишних слов, после короткого прощания разошлись по комнатам. Каждый пребывал в своих мыслях. Граф сетовал на то, что его дочь стала основным лицом в столь неприятной ситуации, хотя он думал еще и о герцоге, надеясь, что произошедшее с ним спрячет от пересудов оплошность с Ровеной. А Ровена же пребывала в совершенно разбитом состоянии, коря себя одновременно и за инцидент, и за то, что явилась причиной плохого самочувствия герцога, и за то, что привлекла к себе излишнее внимание столь важных персон. Только оказавшись в своей спальне, она позволила дать волю слезам и так даже не заметила, как уснула.
Проснулась она ближе к обеду, так как ей позволили проспать так долго. Видимо, отец позаботился о ней, он подозревал, что дочь его будет не в лучшем расположении духа.
Ровена более или менее пришла в себя только к вечеру. Тут же собравшись с мыслями и взяв перо, она решила писать Виктору, подумав посвятить ему свободные часы, раз уж не собиралась выезжать в публичные места в ближайшее время. Юноша только и ждал ее письма, наконец, получив весточку о приглашении в гости.
На следующий день граф уведомил своих домашних, что не имеет возможности более задерживаться дома и должен немедленно отбыть на место службы. Он назначил дату отъезда на следующий день, чем опечалил и без того печальную дочь. Тем не менее он, казалось, пребывал в бодром настроении и, кажется, совсем забыл о произошедшем казусе.
Вечером после ужина он уединился в своем кабинете с тетушкой Элизабет для разговора, в это время Ровена как раз писала письмо Виктору. Что до тетушки Элизабет, то та уже знала, о чем пойдет речь.
— Вы видите, мадам, какие многообещающие отношения и встречи разворачиваются под этой крышей.
Тетушка с горячностью согласилась с графом.
— Тогда прошу вас не препятствовать им, и с божьей помощью мы очень скоро сыграем свадьбу. Правда я, к сожалению, не имел времени, чтобы узнать у Ровены ее мысли в отношении этого юноши и очень сожалею об этом, все-таки я не совсем внимательный отец. Но у меня есть вы, Элизабет, вы женщина и лучше знаете толк во всех этих женских беседах, поэтому я оставляю всю работу на вас и надеюсь на посильную помощь.
— Не переживайте, ваша милость, я сама бы рада выдать нашу красавицу замуж. Уж я-то займусь тем, чтобы создать в ее глазах нужный нам образ жениха. И даже если ее мысли не лежат в нужную нам сторону, будьте спокойны, я уж найду способ их туда направить.
Граф вздохнул, успокоенный, немного помолчал и добавил:
— Если у вас возникнут какие-то сложные ситуации, понадобятся деньги или вам необходим будет совет, пишите мне не задумываясь как можно быстрее, я тут же отвечу вам. И в целом прошу вас, держите меня в курсе всего. Несмотря на дистанцию между нами, мне хотелось бы получать новости так часто и в подробном виде, словно я все еще дома.
Граф отбыл рано утром. Уезжая, он весь пребывал в надеждах, а его лицо озаряла улыбка, которой он не отдавал отчета.
После обеда Виктор уже стоял в гостиной графского особняка, ожидая Ровену. Юноша был свеж, весел и румян, как то полагается влюбленному. В то время как Ровена хотя и старалась обозначить на лице улыбку нет-нет да впадала в задумчивость и грусть, а непривычная бледность ее лица взволновала Виктора. Но она сообщила ему, что прошедший светский вечер поздно закончился и был довольно изматывающим, посему она, непривычная к подобным мероприятиям, слишком устала. Впрочем, томность и задумчивость ей так шли, что Виктор вскоре и вовсе перестал беспокоиться.
Они прошли в крытую галерею, где хранились картины. Виктор сперва осмотрел все работы, стараясь проявить весь вкус и все познания в живописи, чтобы показаться недурно разбирающимся в искусстве человеком. Впрочем, он чаще хвалил ее работы, чем критиковал, влюбленные глаза могли видеть лишь достоинства творений Ровены. Он подмечал легкость ее кисти и нежность цветов, опуская то, что форма и пропорции были часто нарушены. И, войдя в раж, он взял очередную работу, признанную неудачной даже Ровеной, и подметил необычность композиции и новизну в выборе цветовой палитры.
К счастью, Ровена была так рассеяна и задумчива, что то и дело погружалась в свои мысли. Поэтому неуместные похвалы либо проходили мимо ее ушей, либо оставались где-то на задворках сознания.
День прошел довольно непринужденно, молодые люди провели вместе чудесное время. Ровене удалось все же немного отвлечься, а Виктор получил истинное удовольствие видеть ее рядом с собой почти пять часов. Его тонкое чувство юмора, внимательность и заботливость заставляли трепетать ее сердце. Ведь никто еще из молодых людей не уделял ей столько внимания, чему она радовалась в глубине души и была благодарна Виктору за столь нежную дружбу.
Целую неделю Виктор навещал Ровену в графском особняке каждый день, а в один из них молодые люди договорились съездить в деревню навестить Максима и его прелестных сестер, что и было исполнено. И так вся компания провела время на открытом воздухе, прогуливаясь по лугам и отдыхая на берегу речки под сенью раскидистых вязов. Максим был несказанно польщен визитом своего старого друга, а еще более он обрадовался, когда узнал, что Виктор собирается провести в этих краях некоторое время. Он так же весь просиял от радости, когда узнал, что у Виктора здесь почти нет знакомых, и теперь сын фермера оказался ему единственным другом. Для Виктора это общение являлось еще одним предлогом, чтобы чаще видеться с Ровеной, так как он подметил, насколько близка девушка с детьми фермера.
Так пролетело еще две недели. Встречи из галереи то и дело перемещались в сады и луга Беркшира.
Кстати сказать, одна из дочек мистера Бэрроу приглянулась некоему барону и теперь добросовестные родители хлопотали на всех фронтах одновременно: не отпускали из внимания Максима, угождали знатным гостям, обхаживали барона, желая приобрести первый дворянский титул для своей, к слову сказать, небедной семьи. Тем более они были рады неожиданно начавшимся частым визитам Ровены и Виктора, что эти встречи вскоре дошли и до ушей знатного семейства претендента на руку Маргарет и как следует подсобили в решимости этого семейства согласиться на брак их сына и фермерской дочери. Они понимали всю взаимовыгодность обмена: баронская семья нуждалась в деньгах, а семья Бэрроу в титуле.
Так что, как видно, вся знакомая компания получала множество преимуществ, помимо прекрасного времяпрепровождения в обществе друг друга.
Как-то в один из вечеров Ровена примостилась на подоконнике, выглядывая в окно. Она очутилась в тишине засыпающего особняка наедине со своими мыслями и думала о приятных встречах с Виктором и детьми фермера, а также поймала себя на мысли, что в компании фермерских детей чувствует себя гораздо более свободной и счастливой, нежели чем в компании с Одилией и Валентиной и уж тем более на светских вечерах, где царили правила, продиктованные строгим этикетом и тонкий юмор, который она имела склонность не всегда понимать. Она предпочитала простые, иногда громоздкие шутки Максима и его сестер, над которыми можно было смеяться так, как того желала душа, каламбурам светских салонов и сдержанным улыбкам дам.
— Ты бы ее просто не создавал, предпочтя закрыться в своем замке. Что произошло такого, что заставило тебя вдруг потерять контроль над собой. Чары этой особы? Или, может быть, нехватка пропитания? В последнем я сомневаюсь.
Герцог изобразил на лице уставшую гримасу, прислонив ладонь ко лбу.
— О, прошу тебя, я и так измучен, а ты еще добавляешь масла в огонь. Я устал и хотел бы покинуть это жуткое место. Клянусь, понятие не имею, что на меня нашло. Действительно, обычно я прекрасно контролирую себя, но здесь оно было сильнее меня.
— Что это еще за “оно”?
— Я и сам не понимаю. Прошу, не будем больше об этом.
Герцог говорил правду. Он понятия не имел с чего вдруг его обуял инстинкт жажды, который он действительно всегда прекрасно контролировал. В тот момент в нем проснулась нечто гораздо сильнее него. Оно завладело его разумом и запустило гибельные механизмы, едва не выдав его.
Он почти ненавидел это создание. Оно словно проклятие везде следовало за ним, нарушая вожделенный покой и производя всякий раз войну внутри него одним лишь своим появлением, щекотало нервы, вызывая нервные приступы.
Луиза, глядя на герцога, наблюдала сейчас нервное истощение. Мертвенно-бледная маска закрыла его лицо плотным саваном. Она вдруг оживилась и взяла руку друга, вложив в слова весь порыв захлестнувших ее чувств:
— Вы устали! Вы действительно устали. Вам надо отдохнуть. Поедемте ко мне, прошу вас, вместо того чтобы прозябать в вашем холодном особняке. Я подарю вам то тепло, которого вы были лишены долгое время. Обещаю, у меня забудете обо всем и наберётесь сил.
— О чем ты говоришь, Луиза? — выдохнул Франц, пребывая в своих мыслях.
— О том душевном покое, дорогой мой, который может дать мужчине только женщина. Мужчины нуждаются в нас, именно мы наполняем их чашу любовью и спокойствием, укрывая на своей груди. Я вижу, как ты истощен, тебе нужен покой.
— Мне кажется, сейчас не лучший момент…
Луиза вдруг остановилась и встала перед герцогом, заглядывая в его лицо.
— О твоей тайне знает только один человек на земле и это я. Разве ты хоть раз усомнился во мне? Хоть раз я подводила тебя? И я еще раз повторяю: только мне ты можешь доверять без оглядки. Мы с тобой оба одинокие странники в этом мире. Нас выгнали из наших фамильных поместий без права возвращаться туда. Моя страна сейчас орошается кровью аристократов, их дома разграблены и уничтожены, я вынуждена была постыдно спасаться бегством. И ты тоже должен был покинуть свой дом темной ночью, оставляя все на произвол судьбы, без права взять дорогие сердцу вещи. Что ты еще ищешь? Чего тебе хочется, скажи, и я одна пойму тебя.
— Ты права. И если бы ты знала, как я тебя ценю за это. Без тебя мне бы пришлось гораздо тяжелее. Тягостно жить в чужой стране не имея возможности слышать родной язык и видеть милые сердцу пейзажи.
Взгляд Луизы увлажнился, тяжело дыша, она прислонилась к каменной груди Франца-Ульриха выдохнув:
— О, Франц, как бы я хотела полностью разделять с тобой не только будни, поддерживая тебя в делах, но и внести в твою жизнь счастье и спокойствие. Как желала бы, чтобы ты заснул, склонив голову на моих коленях в тепле любви беспечным сладким сном, как обычно спят дети. Когда твоя душа последний раз знавала подобное спокойствие и безмятежность, скажи?
Герцог подавил тяжелый вздох. Глаза его сверкнули черной молнией.
— Луиза, мне тяжело говорить об этом.
— Давай не будем говорить! Доверься моим жестам!
— Я действительно ценю тебя… но дай мне время.
— Забудь ты уже, в конце концов, свои страхи из далекого прошлого. Костер инквизиции давно отгорел. Никто больше не станет преследовать тебя. Никто не отберет твое самое дорогое. Люди уже не такие жестокие и глупые как раньше, никто и не посмеет указать на тебя пальцем, теперь с твоим положением и статусом в обществе.
Посмотри на меня. Я сильна и я хозяйка своей жизни. Мы могли бы стать отличными партнерами, и тебе бы не пришлось ни о чем беспокоиться.
— Ты сейчас рассуждаешь так легко, но не знаешь и частицы той жизни, которую веду я в моем обличье. Она совсем не сладка. И никакие прелести мира не могут облегчить мою ношу. И только это и останавливает меня.
— Не переживай! Я прекрасно контролирую себя и смогу победить любое препятствие.
— Жажду крови победить очень тяжело. Ты даже не представляешь эту пытку...особенно поначалу. А я устал скрываться и убегать, устал терять любимых.
— Ты слишком впечатлителен! Словно ребенок в темной комнате, где полно ночных теней. Это всего лишь страхи, Франц. Они уже давно растворились и больше никогда не настигнут тебя. А я здесь и сейчас. Я жива, посмотри и жду тебя. Забудь ты уже совершившую глупость по собственной вине женщину.
Герцог вдруг нахмурился и отпрянул от Луизы.
— Как просто тебе рассуждать! Разве ты жила тогда, разве ты проходила через все, что прошел я? Это не была ни глупость, ни собственная вина! Это было то, чего я так боюсь и не хочу больше прикасаться к этому. Как ты можешь с такой беспечностью отзываться о моих чувствах, зная, что я испытал. Или ты не любила никогда? Любила ли ты так, что готова была отдать свою жизнь? Не путай это чувство с инстинктом собственничества и эгоизма.
Герцог осекся, побоявшись, что речь его может быть слишком резкой. Однако он действительно так считал. Иногда ему казалось, что Луиза неспособна любить, но лишь обладать. Она требовала любви, словно ребенок конфетку, и капризничала, когда ей отказывали в этом желании. В своем эгоизме она видела лишь себя. Он боялся оказаться правым в своих подозрениях. В голове его всегда царил хаос, он запутался и устал. Устал от ее игры, от ее слов. Он хотел тишины. Хотелось ли ему любви? Он не знал.
— Прости меня, — услышал он вдруг голос маркизы, — я выразилась слишком резко и не хотела бередить заживающие раны. Ты любил ее, я стараюсь понять твои чувства. Но прошу тебя, живи настоящим. Ты сам выбираешь страдать тебе или быть счастливым. Прошу, поехали ко мне. Тебе нужен отдых.
Франц, совершенно измотанный этой беседой, не нашел сил сопротивляться, повинуясь напору волевой женщины. Пара вскоре вернулась в зал лишь с тем, чтобы сообщить гостеприимной герцогине о своем отъезде, сославшись на нездоровье герцога.
Ровена в это время находилась в одной из спален, ожидая пока прачки приведут в порядок ее наряд. Она тоже смертельно устала и чувствовала себя виноватой в произошедшем. Ей хотелось поскорее вернуться домой и уснуть крепким сном. Она чувствовала, как сердце ее разлетается на мелкие осколки снова и снова.
Маркиза де Бриссак, желая претворить свои слова в жизнь, постаралась окружить герцога теплом и заботой. Она старалась быть максимально тактичной и нежной, ненавязчивой, но вместе с тем не отпускала его ни на минуту. Она побеспокоилась о том, чтобы по пути его ничего не тревожило, направляя все жесты к нему с тем, чтобы разрушить ледяную стену. Он то и дело выстраивал ее перед собой, огораживаясь от мира.
Уже у себя, она провела его в самую уютную комнату, где приказала слуге разжечь камин. Накидав подушек и мягких атласных покрывал на кровать, она уложила его, словно ребенка, принявшись осторожно массировать виски.
Франц не сопротивлялся, но и не поддавался ее жестам. Внутри него царила зияющая пустота, которую, казалось, никто никогда не смог бы заполнить до краев. Даже Луиза, со всеми своими ласками, на которые только могла быть способна, не вызывала в душе ничего, кроме холода. Он не раз отмечал этот парадокс, сравнивая настоящее с тем, что ему посчастливилось испытать в прошлом от рук другой женщины. Он категорически не понимал, откуда взялась такая разница и почему он остается пуст. Почему он иногда даже испытывает отвращение против своей воли. Почему иногда Луиза кажется ему нелепой в своей любви.
В это время граф Роберт Клифорд с дочерью уже добрались до особняка. Всю дорогу они молчали и, выбравшись из экипажа без лишних слов, после короткого прощания разошлись по комнатам. Каждый пребывал в своих мыслях. Граф сетовал на то, что его дочь стала основным лицом в столь неприятной ситуации, хотя он думал еще и о герцоге, надеясь, что произошедшее с ним спрячет от пересудов оплошность с Ровеной. А Ровена же пребывала в совершенно разбитом состоянии, коря себя одновременно и за инцидент, и за то, что явилась причиной плохого самочувствия герцога, и за то, что привлекла к себе излишнее внимание столь важных персон. Только оказавшись в своей спальне, она позволила дать волю слезам и так даже не заметила, как уснула.
Проснулась она ближе к обеду, так как ей позволили проспать так долго. Видимо, отец позаботился о ней, он подозревал, что дочь его будет не в лучшем расположении духа.
Ровена более или менее пришла в себя только к вечеру. Тут же собравшись с мыслями и взяв перо, она решила писать Виктору, подумав посвятить ему свободные часы, раз уж не собиралась выезжать в публичные места в ближайшее время. Юноша только и ждал ее письма, наконец, получив весточку о приглашении в гости.
На следующий день граф уведомил своих домашних, что не имеет возможности более задерживаться дома и должен немедленно отбыть на место службы. Он назначил дату отъезда на следующий день, чем опечалил и без того печальную дочь. Тем не менее он, казалось, пребывал в бодром настроении и, кажется, совсем забыл о произошедшем казусе.
Вечером после ужина он уединился в своем кабинете с тетушкой Элизабет для разговора, в это время Ровена как раз писала письмо Виктору. Что до тетушки Элизабет, то та уже знала, о чем пойдет речь.
— Вы видите, мадам, какие многообещающие отношения и встречи разворачиваются под этой крышей.
Тетушка с горячностью согласилась с графом.
— Тогда прошу вас не препятствовать им, и с божьей помощью мы очень скоро сыграем свадьбу. Правда я, к сожалению, не имел времени, чтобы узнать у Ровены ее мысли в отношении этого юноши и очень сожалею об этом, все-таки я не совсем внимательный отец. Но у меня есть вы, Элизабет, вы женщина и лучше знаете толк во всех этих женских беседах, поэтому я оставляю всю работу на вас и надеюсь на посильную помощь.
— Не переживайте, ваша милость, я сама бы рада выдать нашу красавицу замуж. Уж я-то займусь тем, чтобы создать в ее глазах нужный нам образ жениха. И даже если ее мысли не лежат в нужную нам сторону, будьте спокойны, я уж найду способ их туда направить.
Граф вздохнул, успокоенный, немного помолчал и добавил:
— Если у вас возникнут какие-то сложные ситуации, понадобятся деньги или вам необходим будет совет, пишите мне не задумываясь как можно быстрее, я тут же отвечу вам. И в целом прошу вас, держите меня в курсе всего. Несмотря на дистанцию между нами, мне хотелось бы получать новости так часто и в подробном виде, словно я все еще дома.
Граф отбыл рано утром. Уезжая, он весь пребывал в надеждах, а его лицо озаряла улыбка, которой он не отдавал отчета.
После обеда Виктор уже стоял в гостиной графского особняка, ожидая Ровену. Юноша был свеж, весел и румян, как то полагается влюбленному. В то время как Ровена хотя и старалась обозначить на лице улыбку нет-нет да впадала в задумчивость и грусть, а непривычная бледность ее лица взволновала Виктора. Но она сообщила ему, что прошедший светский вечер поздно закончился и был довольно изматывающим, посему она, непривычная к подобным мероприятиям, слишком устала. Впрочем, томность и задумчивость ей так шли, что Виктор вскоре и вовсе перестал беспокоиться.
Они прошли в крытую галерею, где хранились картины. Виктор сперва осмотрел все работы, стараясь проявить весь вкус и все познания в живописи, чтобы показаться недурно разбирающимся в искусстве человеком. Впрочем, он чаще хвалил ее работы, чем критиковал, влюбленные глаза могли видеть лишь достоинства творений Ровены. Он подмечал легкость ее кисти и нежность цветов, опуская то, что форма и пропорции были часто нарушены. И, войдя в раж, он взял очередную работу, признанную неудачной даже Ровеной, и подметил необычность композиции и новизну в выборе цветовой палитры.
К счастью, Ровена была так рассеяна и задумчива, что то и дело погружалась в свои мысли. Поэтому неуместные похвалы либо проходили мимо ее ушей, либо оставались где-то на задворках сознания.
День прошел довольно непринужденно, молодые люди провели вместе чудесное время. Ровене удалось все же немного отвлечься, а Виктор получил истинное удовольствие видеть ее рядом с собой почти пять часов. Его тонкое чувство юмора, внимательность и заботливость заставляли трепетать ее сердце. Ведь никто еще из молодых людей не уделял ей столько внимания, чему она радовалась в глубине души и была благодарна Виктору за столь нежную дружбу.
Целую неделю Виктор навещал Ровену в графском особняке каждый день, а в один из них молодые люди договорились съездить в деревню навестить Максима и его прелестных сестер, что и было исполнено. И так вся компания провела время на открытом воздухе, прогуливаясь по лугам и отдыхая на берегу речки под сенью раскидистых вязов. Максим был несказанно польщен визитом своего старого друга, а еще более он обрадовался, когда узнал, что Виктор собирается провести в этих краях некоторое время. Он так же весь просиял от радости, когда узнал, что у Виктора здесь почти нет знакомых, и теперь сын фермера оказался ему единственным другом. Для Виктора это общение являлось еще одним предлогом, чтобы чаще видеться с Ровеной, так как он подметил, насколько близка девушка с детьми фермера.
Так пролетело еще две недели. Встречи из галереи то и дело перемещались в сады и луга Беркшира.
Кстати сказать, одна из дочек мистера Бэрроу приглянулась некоему барону и теперь добросовестные родители хлопотали на всех фронтах одновременно: не отпускали из внимания Максима, угождали знатным гостям, обхаживали барона, желая приобрести первый дворянский титул для своей, к слову сказать, небедной семьи. Тем более они были рады неожиданно начавшимся частым визитам Ровены и Виктора, что эти встречи вскоре дошли и до ушей знатного семейства претендента на руку Маргарет и как следует подсобили в решимости этого семейства согласиться на брак их сына и фермерской дочери. Они понимали всю взаимовыгодность обмена: баронская семья нуждалась в деньгах, а семья Бэрроу в титуле.
Так что, как видно, вся знакомая компания получала множество преимуществ, помимо прекрасного времяпрепровождения в обществе друг друга.
Как-то в один из вечеров Ровена примостилась на подоконнике, выглядывая в окно. Она очутилась в тишине засыпающего особняка наедине со своими мыслями и думала о приятных встречах с Виктором и детьми фермера, а также поймала себя на мысли, что в компании фермерских детей чувствует себя гораздо более свободной и счастливой, нежели чем в компании с Одилией и Валентиной и уж тем более на светских вечерах, где царили правила, продиктованные строгим этикетом и тонкий юмор, который она имела склонность не всегда понимать. Она предпочитала простые, иногда громоздкие шутки Максима и его сестер, над которыми можно было смеяться так, как того желала душа, каламбурам светских салонов и сдержанным улыбкам дам.
