Но самое мучительное и ужасное, что неотступно преследовало Уильяма даже во сне, было то, что в ее блестящем, обостренном до последней, невыносимой грани, ответном взгляде не было ни капли упрека, ни стыда, ни отвращения. И этим непереносимо-острым взглядом, да шепотом нежных губ, Ава, склонившись к плечу Уильяма, и целуя его вершину, сначала проводила губами по коже, — нежно, едва ощутимо, а потом, осторожно положив голову на плечо андроида, просила только об одном: разрешить ей быть с ним, прикоснуться к нему.
Эта блестящая кротость ее горячего, безумно нежного и горького взгляда, действовала на Уильяма разоружающе: он почти не могу тому противостоять. И, выстояв совсем недолго, — то ли всего один, то ли два раза, — не стал более закрываться, и кивнув, да тяжело вздохнув, позволил, наконец, Аве обработать его шрамы.
Но только обработать. Почти в полной темноте. Лишь при свете неровного, едва полного месяца, глядящего в окно их спальни на втором этаже, незакрытого шторами.
Уильям тогда был ужасно, предельно смущен и скован. В ту минуту ничто в нем не напоминало того неотразимого манекенщика, по которому сохли, засыпая комментариями блоги и сайты о нем, то малолетки, то вполне взрослые, — и, как ошибочно о них оказалось думать, — «вполне осознанные дамы». Он был подавлен, сгорблен, отрешен. От мира, от Авы, от самого себя. Невыносимо хотелось спрятаться, забиться в самую черную муть. Исчезнуть, испепелить себя. Не быть, — как приказывали плетью они ему.
Ава. В ту бессонную ночь она свела его с ума. Своей нежностью. И своим великим, непередаваемым сочувствием к нему. Она снова плакала. В темноте, как он просил, — хриплым, чуть слышным шепотом, — не видя во всех подробностях его шрамов. Тогда этого даже оказалось не нужно: касаясь навсегда разъеденной плетьми кожи, Ава чувствовала каждый изгиб множества ран. И так страшно, беззвучно плакала, что их общей боли в ту ночь было больше всего.
Но когда боль, вылившись в горячих слезах, отступила, Ава, с твердым упрямством сомкнув горячие губы, осторожно прикоснулась к спине Уильяма с тем, о чем так долго просила его, — с желанием унять его боль, обработать шрамы.
Не сталкиваясь прежде с подобной глубиной, Уильям уже было решил, что боли такой не бывает. Тем более — за него. И стоило ему это решить, как Ава, сделав горячий, прерывистый выдох, взяла себя в руки, смахнула слезы с лица, и, забавно и мило шмыгнув носом, начала обрабатывать раны.
Как ему хотелось бежать! Кто бы только знал!.. Напоминание о том, что она уже обрабатывала его раны, очень мало успокаивало Уильяма. Ведь тогда он спал. Или был без сознания. В общем, — приходил в себя после того, как отключился, дотащившись до пляжа. И стыд не сжирал его. Но теперь!... Он принуждал себя сидеть смирно, сидеть прямо. Даже бормотал себе под нос, что «все хорошо». Но тело под нежной рукой Авы дергалось само. Как будто теперь из его плоти оно превратилось в зверя, непослушного ему, его воле.
Но разве Аву Полгар это остановило? Нет! Он выпил, изнывая, свою чашу стыда до дна. Он, сдерживая себя из самых последних сил, неясно какими остатками сил принудил себя не бежать. А остаться.
И все ждал, как сама Ава когда-то, — правда по своим, другим причинам, — что вот оно, вот-вот... И рука Авы Полгар не выдержит, убежит касания к страшной коже. Вот, вот-вот! Только подожди! Уильям ждал злорадно, с остервенением, но ничего, кроме нежности, не происходило. И сердце его, электронное, и для иных людей, холодно-пустое, не выдержало. Снова засбоило, сбилось с ритма, зашлось слишком быстрыми ударами пульса, захлебнувшегося в белой крови.
Ава тогда испугалась. Снова. Но все сделала правильно, все выдержала. Отстранив руку от очередного шрама, она как можно аккуратнее накинула на спину Уильяма белую, очень легкую ткань, пропитанную мазью, и уложила его на бок. Так, что голова его, светлая и горячая от боли, легла на ее колени.
Она долго так сидела. Не смея пошевелиться, испортить его хрупкий покой. Боль побила его тело знакомыми, электрическими разрядами, и постепенно, медленно отошла. Не в последнюю очередь, как казалось потерянному в болевом тумане воспрятию Уильяма, — шептаниям Авы.
Что она тогда шептала ему?
О чем говорила?
Он не помнил, а если спросить? Робел.
И казался себе то слабым, то глупым, то жалким. Боится как трус!
Но и это оказалось не важно. Ава была с ним. Сидела долго, склонившись к его густым, влажным от пота, волосам. Нежно перебирая их, она говорила ему что-то, и голос ее, тихий, и в самом начале сплошь прерывистый от страха и глубокого волнения, успокаивал его.
И он уснул своим странным, рваным сном. Пульс перестал перескакивать самые высокие, невероятные пороги, и под голосом Авы постепенно, смиренно стих.
Стало гораздо легче. Так легко, почти совсем невесомо.
Уильям, чьим первым и непреложным правилом всегда была защита Авы Полгар, сам неожиданно ощутил себя в покое и в безопасности. Под защитой едва слышных слов Авы Полгар.
Касания ее руки были тихими, такими безумно нежными, что какое-то время спустя, успокоившись и уже совершенно охмелев, он притянул девушку к себе, уверенный, что вот оно, мгновение. И что сейчас... Но тогда ничего не вышло. Боль от едва стихших шрамов снова затмила все. И Ава сама, отстраняя его от себя «по благим соображениям безопасности», говорила о том, что нужно подождать.
А ждать он не мог. Он просто сошел с ума от лавины обращенной к нему нежности. Ее хотелось пить. Ощущать. Обнимать вечно. Впитать в себя каждой клеткой, каждым отрезком кожи. Но Ава, улыбаясь, отстраняла его от себя, и молила ждать. Он целовал ее горячо, до головокружения, когда сквозь царящий вокруг них дурман, вдруг услышал:
— Уильям, пусти... мне нужно в душ... Очень жарко. Ты обещал отпустить меня...
— Я не могу больше ждать Ава Полгар... я так хочу тебя...
— Ты обещал отпустить меня в душ, — улыбаясь, срываясь на хрип, напомнила Ава.
— Это было до того, как ты совершенно свела меня с ума... А я — сошел...
Вспомнив все это, Блейк улыбнулся больно и радостно, вздохнул быстро и — полной грудью. Ему следует пересмотреть манеру своего поведения при исполнении роли журналиста. То, что вышло сегодня, в клубе, совсем не понравилось Уильяму. Необходимо обдумать план поведения, оптимальную манеру взаимодействия с людьми, когда он снова станет исполнять эту полушутовскую роль.
И еще.
От Аллеса засветились новые заголовки в СМИ. А новостей о том, где он, и когда будет пойман полицией США, — нет. И если это «нет» продлится еще дольше, то... Уильям сам начнет решать этот вопрос. При поддержке, как он надеялся, одного небезызвестного ему адвоката.
Ава проснулась резко, сквозь сон расслышав какой-то грохот. Сердце, испугавшись, мгновенно зашкалило пульсом и жаром, и девушка решила, что кто-то разбил окно на первом этаже.
Она вскочила с кровати, схватила с кресла шорты, майку и легкий кардиган. Натянув все это на себя за какую-то пару секунд, Ава испуганно оглянулась в темноте, убрала волосы в высокий хвост и собралась бежать. Стащив со столика ключи от машины, Ава рванула на себя дверь и остановилась, расслышав, наконец, сквозь шум своего бешеного пульса беспокойство Хэма.
Он сидел в террариуме и наблюдал за ней. За ее паникой, слишком быстрыми, резкими сборами. А потом, когда девушка подбежала к двери, Хэм, освещенный верхней, теплой лампой террариума, закачался, и, не удержавшись на ветке, упал вниз.
Именно этот звук от падения хамелеона и остановил Аву на пороге спальни. Она шумно, сухо сглотнула, подошла к террариуму и внимательно посмотрела на маленькую ящерицу. Выпуклый глаз Хэма, с крохотным, черным зрачком, несмотря на всю свою причудливость и кажущуюся невыразительность, смотрел на нее со страхом и испугом. И Ава, уже открывшая террариум для того, чтобы забрать Хэма, подумала, что... первое: она та еще трусиха, и второе, — она не имеет права оставлять Хэма здесь, одного.
Хамелеон, упавший на пол своего жилища, двигался еще неувереннее и медленнее, чем обычно. И Ава нетерпеливо и впервые за все время знакомства с ним, позволила себе ускорить неспешную, испуганную ящерицу. Острожно зажав Хэма в руке, она посадила его на сгиб руки и нежно погладила.
— Испугался? Ну, не бойся... не бойся.
Хэм ответил ей внимательным взглядом все того же причудливого, большого глаза, и замер на месте. Странно, но в этот раз он, всегда воспринимающий Уильяма с гораздо большей симпатией, чем Аву, и не подумал сбегать от нее. Наоборот. Мордашка его повернулась к девушке, и теперь уже два хамелеоновских глаза смотрели на нее так внимательно, словно знали обо всем происходящем самую настоящую истину.
За остановкой и разговором с Хэмом Ава успокоилась. Первая большая и испуганная нервенность отошла от нее, и девушка, тихо спустившись на первый этаж, убедилась, что с домом все в порядке. А шум, так напугавший ее со сна, был не звуком разбитого стекла, а громовым раскатом и ливнем, что и сейчас шел стеной, заливая снаружи дом и весь лес, что был вокруг.
Шепнув себе еще раз, что она стала «просто невероятной трусихой!», Ава остановилась у окна. Бурный ливень, несмотря на шум, уже заканчивался и странно, невероятно убаюкивал ее постепенно редеющими каплями, уютно бьющими по крыше и по окнам лесного домика.
Улыбнувшись своему испугу и все еще иронизируя над собой, Ава провела указательным пальцем по гребешку Хэма, и вместе с ним пошла на кухню. Ей — горячий зеленый чай в огромной кружке, а ему, от волнения ставшему ярким и сине-зеленым, — лист салата.
Ава рассчитывала захватить на подносе все сразу: и чай, и тарелку с листьями салата, но действовать при этом ей пришлось бы только одной рукой, — испуганный до предела Хэм никак не хотел слезать с ее теплой руки. И потому Ава перенесла кружку с чаем и лакомство для хамелеона в гостиную в два подхода и вместе с Хэмом, отказавшимся покидать сгиб руки девушки, к которой он так внезапно воспылал привязанностью.
Терпеливо покормив ящерицу, Ава еще долго, сжав в руках горячую, и оттого особенно уютную, кружку с чаем, наблюдала за Хэмом, за его забавными и мило-неуклюжими движениями. Их общий испуг отступил, и они снова стали спокойными. Ава, забравшись на диван с ногами, оглянулась по сторонам.
На журнальном столике, справа, она заметила две тонкие, картонные папки, и удивленно приподняла бровь. Сама она в подобных папках документы не хранила. Тогда... что это может быть?
Досье на Аллеса Гудвина она открыла первым. В нем не было ничего обычного. Потому, что в нем не было почти ничего. Только несколько строк, набранных в текстовом компьютерном редакторе, которые сообщали читавшему их о характерных чертах бывшего заместителя Авы Полгар: «...Харизматичный лидер, склонен к нарциссизму и самолюбованию. В высшей степени честолюбив. Способность подчиняться почти отсутствует. Не приемлет давления и статики, работы в команде и подчиненной должности (подчиненного положения)».
Девушка медленно, останавливаясь на каждом слове, перечитала характеристику Аллеса. И мысленно согласилась с ней. Впрочем, в напечатанных, ровных словах для нее не было ничего удивительного, — она хорошо помнила биографию Гудвина. Вот только тогда, принимая его на работу, она не придала ей должного значения. Да и было ли в тот момент что-то подозрительное? Что-то, что она упустила?
Нет. Конечно, ее немало удивил тот факт, что Аллес Гудвин, — блестящий выпускник факультета IT-технологий в Пало-Альто, для своего будущего места работы выбрал маленькую, и в тот момент едва приметную, компанию Sunrise. Ава помнила, как услышав от него о желании работать в ее команде, спросила: «А как же Yut-stereo? Они гораздо больше и блистательнее нас». Аллес тогда как-то неожиданно замялся, начал не слишком уверенно что-то плести про то, что он всегда мечтал «встать у истоков хоть и маленькой, но перспективной и талантливой компании», что ему претит большая корпорация, которой уже тогда были конкуренты Авы. И что он мечтает «утереть им нос».
Девушка вздохнула. Может, тогда он и мечтал «утереть нос» Yut-stereo, а в итоге утер нос ей, владелице Sunrise? Интересно, этот план с предательством был у него изначально или появился со временем? Уложив заспанного Хэма на руке поудобнее, она начала вспоминать.
Аллес Гудвин пришел в Sunrise одним из первых, на заре компании. Тогда и компании-то, как таковой, еще не было. Так, арендованный на месяц офис, завезенные, но еще не распакованные офисные кресла, недавно расставленные по офису цветы — для бодрости духа, — торопливо разбирающие вещи первые сотрудники и, во главе всего этого, — маленькая девушка. Ава Полгар.
Ее кабинет тогда был тоже импровизированным, — она просто выбрала для себя большой письменный стол, поставила на него ноутбук и... собеседования о приеме на работу тогда Ава тоже еще проводила сама.
Spider уже гремел как «инновационная звуковая система», о ней, как и о компании мисс Полгар, в ту пору было много слухов, домыслов и публикаций. Да и сама Ава, пока не привыкшая к роли «самого большого начальника», чем дальше шло дело, тем больше мечтала спрятаться подальше от такого пристального внимания со стороны СМИ. Она прекрасно понимала, что Sunrise никто не принимал и не хотел принимать всерьез.
Но факт грандиозного шума, который наделал своим появлением Spider, СМИ отрицать не могли. Как бы упрямо им того ни хотелось.
На фоне всех этих тревог и громадных перемен в жизни Авы и явился Аллес Гудвин. Крайне самоуверенный, и, — как девушка подумала про себя, «лаковый», — он с порога, осмотрев ее несуществующий кабинет, заявил, сияя неестественно-белоснежной улыбкой, что всегда мечтал работать в таком, как он выразился, «стартапе». Аве, удивленно посмотревшей на него после этих слов, такое заявление с самого начала показалось странным: слишком уж сильно не вязался образ успешного IT-специалиста, закончившего один из лучших профильных факультетов и успевшего поработать в паре ведущих американских компаний с тем, о чем он говорил.
Но Аллес Гудвин мог быть очень убедителен. И в тот день он был именно таким. Настолько, что Ава была буквально придавлена его напором и страстным желанием «стать частью Sunrise на заре ее неминуемой славы». Разум мисс Полгар, наблюдая за Аллесом и его речью, вопил от удовольствия: «Только представь, что будет, если он останется с нами! Ты его биографию видела? Да он новый Стив Джобс! Только без гаража! Посмотри на него! Он выглядит блестяще, он продвинет компанию так, как ты и мечтать не могла! Ну, что ты молчишь?! Зачем сомневаешься?!».
А вот сердце было против. Сразу, еще до того, как самопрезентация Аллеса, такая же блестящая и остроумная, как и он сам, закончилась.
Ава сидела, откинувшись в кресле, и внимательно наблюдада за Гудвином. Умом она понимала, что такой сотрудник, находясь в штате, пойдет только на пользу общему делу, тем более на той начальной стадии, на которой тогда находилась компания Sunrise. А вот сердце Авы в это не верило. Никак. И делай, что хочешь! Оно тоже слушало блестящего кандидата, наблюдало его... но чем громче и цветистее были его речевые обороты и обещания непременного прогресса, тем больше оно, сердце, восставало.
Эта блестящая кротость ее горячего, безумно нежного и горького взгляда, действовала на Уильяма разоружающе: он почти не могу тому противостоять. И, выстояв совсем недолго, — то ли всего один, то ли два раза, — не стал более закрываться, и кивнув, да тяжело вздохнув, позволил, наконец, Аве обработать его шрамы.
Но только обработать. Почти в полной темноте. Лишь при свете неровного, едва полного месяца, глядящего в окно их спальни на втором этаже, незакрытого шторами.
Уильям тогда был ужасно, предельно смущен и скован. В ту минуту ничто в нем не напоминало того неотразимого манекенщика, по которому сохли, засыпая комментариями блоги и сайты о нем, то малолетки, то вполне взрослые, — и, как ошибочно о них оказалось думать, — «вполне осознанные дамы». Он был подавлен, сгорблен, отрешен. От мира, от Авы, от самого себя. Невыносимо хотелось спрятаться, забиться в самую черную муть. Исчезнуть, испепелить себя. Не быть, — как приказывали плетью они ему.
Ава. В ту бессонную ночь она свела его с ума. Своей нежностью. И своим великим, непередаваемым сочувствием к нему. Она снова плакала. В темноте, как он просил, — хриплым, чуть слышным шепотом, — не видя во всех подробностях его шрамов. Тогда этого даже оказалось не нужно: касаясь навсегда разъеденной плетьми кожи, Ава чувствовала каждый изгиб множества ран. И так страшно, беззвучно плакала, что их общей боли в ту ночь было больше всего.
Но когда боль, вылившись в горячих слезах, отступила, Ава, с твердым упрямством сомкнув горячие губы, осторожно прикоснулась к спине Уильяма с тем, о чем так долго просила его, — с желанием унять его боль, обработать шрамы.
Не сталкиваясь прежде с подобной глубиной, Уильям уже было решил, что боли такой не бывает. Тем более — за него. И стоило ему это решить, как Ава, сделав горячий, прерывистый выдох, взяла себя в руки, смахнула слезы с лица, и, забавно и мило шмыгнув носом, начала обрабатывать раны.
Как ему хотелось бежать! Кто бы только знал!.. Напоминание о том, что она уже обрабатывала его раны, очень мало успокаивало Уильяма. Ведь тогда он спал. Или был без сознания. В общем, — приходил в себя после того, как отключился, дотащившись до пляжа. И стыд не сжирал его. Но теперь!... Он принуждал себя сидеть смирно, сидеть прямо. Даже бормотал себе под нос, что «все хорошо». Но тело под нежной рукой Авы дергалось само. Как будто теперь из его плоти оно превратилось в зверя, непослушного ему, его воле.
Но разве Аву Полгар это остановило? Нет! Он выпил, изнывая, свою чашу стыда до дна. Он, сдерживая себя из самых последних сил, неясно какими остатками сил принудил себя не бежать. А остаться.
И все ждал, как сама Ава когда-то, — правда по своим, другим причинам, — что вот оно, вот-вот... И рука Авы Полгар не выдержит, убежит касания к страшной коже. Вот, вот-вот! Только подожди! Уильям ждал злорадно, с остервенением, но ничего, кроме нежности, не происходило. И сердце его, электронное, и для иных людей, холодно-пустое, не выдержало. Снова засбоило, сбилось с ритма, зашлось слишком быстрыми ударами пульса, захлебнувшегося в белой крови.
Ава тогда испугалась. Снова. Но все сделала правильно, все выдержала. Отстранив руку от очередного шрама, она как можно аккуратнее накинула на спину Уильяма белую, очень легкую ткань, пропитанную мазью, и уложила его на бок. Так, что голова его, светлая и горячая от боли, легла на ее колени.
Она долго так сидела. Не смея пошевелиться, испортить его хрупкий покой. Боль побила его тело знакомыми, электрическими разрядами, и постепенно, медленно отошла. Не в последнюю очередь, как казалось потерянному в болевом тумане воспрятию Уильяма, — шептаниям Авы.
Что она тогда шептала ему?
О чем говорила?
Он не помнил, а если спросить? Робел.
И казался себе то слабым, то глупым, то жалким. Боится как трус!
Но и это оказалось не важно. Ава была с ним. Сидела долго, склонившись к его густым, влажным от пота, волосам. Нежно перебирая их, она говорила ему что-то, и голос ее, тихий, и в самом начале сплошь прерывистый от страха и глубокого волнения, успокаивал его.
И он уснул своим странным, рваным сном. Пульс перестал перескакивать самые высокие, невероятные пороги, и под голосом Авы постепенно, смиренно стих.
Стало гораздо легче. Так легко, почти совсем невесомо.
Уильям, чьим первым и непреложным правилом всегда была защита Авы Полгар, сам неожиданно ощутил себя в покое и в безопасности. Под защитой едва слышных слов Авы Полгар.
Касания ее руки были тихими, такими безумно нежными, что какое-то время спустя, успокоившись и уже совершенно охмелев, он притянул девушку к себе, уверенный, что вот оно, мгновение. И что сейчас... Но тогда ничего не вышло. Боль от едва стихших шрамов снова затмила все. И Ава сама, отстраняя его от себя «по благим соображениям безопасности», говорила о том, что нужно подождать.
А ждать он не мог. Он просто сошел с ума от лавины обращенной к нему нежности. Ее хотелось пить. Ощущать. Обнимать вечно. Впитать в себя каждой клеткой, каждым отрезком кожи. Но Ава, улыбаясь, отстраняла его от себя, и молила ждать. Он целовал ее горячо, до головокружения, когда сквозь царящий вокруг них дурман, вдруг услышал:
— Уильям, пусти... мне нужно в душ... Очень жарко. Ты обещал отпустить меня...
— Я не могу больше ждать Ава Полгар... я так хочу тебя...
— Ты обещал отпустить меня в душ, — улыбаясь, срываясь на хрип, напомнила Ава.
— Это было до того, как ты совершенно свела меня с ума... А я — сошел...
Вспомнив все это, Блейк улыбнулся больно и радостно, вздохнул быстро и — полной грудью. Ему следует пересмотреть манеру своего поведения при исполнении роли журналиста. То, что вышло сегодня, в клубе, совсем не понравилось Уильяму. Необходимо обдумать план поведения, оптимальную манеру взаимодействия с людьми, когда он снова станет исполнять эту полушутовскую роль.
И еще.
От Аллеса засветились новые заголовки в СМИ. А новостей о том, где он, и когда будет пойман полицией США, — нет. И если это «нет» продлится еще дольше, то... Уильям сам начнет решать этот вопрос. При поддержке, как он надеялся, одного небезызвестного ему адвоката.
Ава проснулась резко, сквозь сон расслышав какой-то грохот. Сердце, испугавшись, мгновенно зашкалило пульсом и жаром, и девушка решила, что кто-то разбил окно на первом этаже.
Она вскочила с кровати, схватила с кресла шорты, майку и легкий кардиган. Натянув все это на себя за какую-то пару секунд, Ава испуганно оглянулась в темноте, убрала волосы в высокий хвост и собралась бежать. Стащив со столика ключи от машины, Ава рванула на себя дверь и остановилась, расслышав, наконец, сквозь шум своего бешеного пульса беспокойство Хэма.
Он сидел в террариуме и наблюдал за ней. За ее паникой, слишком быстрыми, резкими сборами. А потом, когда девушка подбежала к двери, Хэм, освещенный верхней, теплой лампой террариума, закачался, и, не удержавшись на ветке, упал вниз.
Именно этот звук от падения хамелеона и остановил Аву на пороге спальни. Она шумно, сухо сглотнула, подошла к террариуму и внимательно посмотрела на маленькую ящерицу. Выпуклый глаз Хэма, с крохотным, черным зрачком, несмотря на всю свою причудливость и кажущуюся невыразительность, смотрел на нее со страхом и испугом. И Ава, уже открывшая террариум для того, чтобы забрать Хэма, подумала, что... первое: она та еще трусиха, и второе, — она не имеет права оставлять Хэма здесь, одного.
Хамелеон, упавший на пол своего жилища, двигался еще неувереннее и медленнее, чем обычно. И Ава нетерпеливо и впервые за все время знакомства с ним, позволила себе ускорить неспешную, испуганную ящерицу. Острожно зажав Хэма в руке, она посадила его на сгиб руки и нежно погладила.
— Испугался? Ну, не бойся... не бойся.
Хэм ответил ей внимательным взглядом все того же причудливого, большого глаза, и замер на месте. Странно, но в этот раз он, всегда воспринимающий Уильяма с гораздо большей симпатией, чем Аву, и не подумал сбегать от нее. Наоборот. Мордашка его повернулась к девушке, и теперь уже два хамелеоновских глаза смотрели на нее так внимательно, словно знали обо всем происходящем самую настоящую истину.
За остановкой и разговором с Хэмом Ава успокоилась. Первая большая и испуганная нервенность отошла от нее, и девушка, тихо спустившись на первый этаж, убедилась, что с домом все в порядке. А шум, так напугавший ее со сна, был не звуком разбитого стекла, а громовым раскатом и ливнем, что и сейчас шел стеной, заливая снаружи дом и весь лес, что был вокруг.
Шепнув себе еще раз, что она стала «просто невероятной трусихой!», Ава остановилась у окна. Бурный ливень, несмотря на шум, уже заканчивался и странно, невероятно убаюкивал ее постепенно редеющими каплями, уютно бьющими по крыше и по окнам лесного домика.
Улыбнувшись своему испугу и все еще иронизируя над собой, Ава провела указательным пальцем по гребешку Хэма, и вместе с ним пошла на кухню. Ей — горячий зеленый чай в огромной кружке, а ему, от волнения ставшему ярким и сине-зеленым, — лист салата.
Ава рассчитывала захватить на подносе все сразу: и чай, и тарелку с листьями салата, но действовать при этом ей пришлось бы только одной рукой, — испуганный до предела Хэм никак не хотел слезать с ее теплой руки. И потому Ава перенесла кружку с чаем и лакомство для хамелеона в гостиную в два подхода и вместе с Хэмом, отказавшимся покидать сгиб руки девушки, к которой он так внезапно воспылал привязанностью.
Терпеливо покормив ящерицу, Ава еще долго, сжав в руках горячую, и оттого особенно уютную, кружку с чаем, наблюдала за Хэмом, за его забавными и мило-неуклюжими движениями. Их общий испуг отступил, и они снова стали спокойными. Ава, забравшись на диван с ногами, оглянулась по сторонам.
На журнальном столике, справа, она заметила две тонкие, картонные папки, и удивленно приподняла бровь. Сама она в подобных папках документы не хранила. Тогда... что это может быть?
Досье на Аллеса Гудвина она открыла первым. В нем не было ничего обычного. Потому, что в нем не было почти ничего. Только несколько строк, набранных в текстовом компьютерном редакторе, которые сообщали читавшему их о характерных чертах бывшего заместителя Авы Полгар: «...Харизматичный лидер, склонен к нарциссизму и самолюбованию. В высшей степени честолюбив. Способность подчиняться почти отсутствует. Не приемлет давления и статики, работы в команде и подчиненной должности (подчиненного положения)».
Девушка медленно, останавливаясь на каждом слове, перечитала характеристику Аллеса. И мысленно согласилась с ней. Впрочем, в напечатанных, ровных словах для нее не было ничего удивительного, — она хорошо помнила биографию Гудвина. Вот только тогда, принимая его на работу, она не придала ей должного значения. Да и было ли в тот момент что-то подозрительное? Что-то, что она упустила?
Нет. Конечно, ее немало удивил тот факт, что Аллес Гудвин, — блестящий выпускник факультета IT-технологий в Пало-Альто, для своего будущего места работы выбрал маленькую, и в тот момент едва приметную, компанию Sunrise. Ава помнила, как услышав от него о желании работать в ее команде, спросила: «А как же Yut-stereo? Они гораздо больше и блистательнее нас». Аллес тогда как-то неожиданно замялся, начал не слишком уверенно что-то плести про то, что он всегда мечтал «встать у истоков хоть и маленькой, но перспективной и талантливой компании», что ему претит большая корпорация, которой уже тогда были конкуренты Авы. И что он мечтает «утереть им нос».
Девушка вздохнула. Может, тогда он и мечтал «утереть нос» Yut-stereo, а в итоге утер нос ей, владелице Sunrise? Интересно, этот план с предательством был у него изначально или появился со временем? Уложив заспанного Хэма на руке поудобнее, она начала вспоминать.
Аллес Гудвин пришел в Sunrise одним из первых, на заре компании. Тогда и компании-то, как таковой, еще не было. Так, арендованный на месяц офис, завезенные, но еще не распакованные офисные кресла, недавно расставленные по офису цветы — для бодрости духа, — торопливо разбирающие вещи первые сотрудники и, во главе всего этого, — маленькая девушка. Ава Полгар.
Ее кабинет тогда был тоже импровизированным, — она просто выбрала для себя большой письменный стол, поставила на него ноутбук и... собеседования о приеме на работу тогда Ава тоже еще проводила сама.
Spider уже гремел как «инновационная звуковая система», о ней, как и о компании мисс Полгар, в ту пору было много слухов, домыслов и публикаций. Да и сама Ава, пока не привыкшая к роли «самого большого начальника», чем дальше шло дело, тем больше мечтала спрятаться подальше от такого пристального внимания со стороны СМИ. Она прекрасно понимала, что Sunrise никто не принимал и не хотел принимать всерьез.
Но факт грандиозного шума, который наделал своим появлением Spider, СМИ отрицать не могли. Как бы упрямо им того ни хотелось.
На фоне всех этих тревог и громадных перемен в жизни Авы и явился Аллес Гудвин. Крайне самоуверенный, и, — как девушка подумала про себя, «лаковый», — он с порога, осмотрев ее несуществующий кабинет, заявил, сияя неестественно-белоснежной улыбкой, что всегда мечтал работать в таком, как он выразился, «стартапе». Аве, удивленно посмотревшей на него после этих слов, такое заявление с самого начала показалось странным: слишком уж сильно не вязался образ успешного IT-специалиста, закончившего один из лучших профильных факультетов и успевшего поработать в паре ведущих американских компаний с тем, о чем он говорил.
Но Аллес Гудвин мог быть очень убедителен. И в тот день он был именно таким. Настолько, что Ава была буквально придавлена его напором и страстным желанием «стать частью Sunrise на заре ее неминуемой славы». Разум мисс Полгар, наблюдая за Аллесом и его речью, вопил от удовольствия: «Только представь, что будет, если он останется с нами! Ты его биографию видела? Да он новый Стив Джобс! Только без гаража! Посмотри на него! Он выглядит блестяще, он продвинет компанию так, как ты и мечтать не могла! Ну, что ты молчишь?! Зачем сомневаешься?!».
А вот сердце было против. Сразу, еще до того, как самопрезентация Аллеса, такая же блестящая и остроумная, как и он сам, закончилась.
Ава сидела, откинувшись в кресле, и внимательно наблюдада за Гудвином. Умом она понимала, что такой сотрудник, находясь в штате, пойдет только на пользу общему делу, тем более на той начальной стадии, на которой тогда находилась компания Sunrise. А вот сердце Авы в это не верило. Никак. И делай, что хочешь! Оно тоже слушало блестящего кандидата, наблюдало его... но чем громче и цветистее были его речевые обороты и обещания непременного прогресса, тем больше оно, сердце, восставало.
