Тогда дочь оружейника стала приходить во снах: лукавая улыбка, озорной взгляд, непокорная рыжая прядь, выбившаяся из-под чепца. Там, во снах, Дин не был связан с Орденом, не ожидал получения сана, и мог разговаривать с возлюбленной, обнимать её, гладить прекрасные волосы. Промозглые рассветы возвращали в реальность.
С каждым днём тревога, словно пропитавшая воздух, нарастала. После неудавшегося покушения и прозвучавшего проклятья Берсерк срывал злость на окружающих. Даже закалённые в походах воины старались поменьше попадаться на глаза предводителю. А вот молодой слуга не уберёгся. Подавая кубок хозяину, он споткнулся, немного вина пролилось на руку Берсерка.
Рыцарь, сидевший на бревне, соскочил, глаза налились кровью, лицо покраснело. Слуга начал пятиться, губы и руки его тряслись. Берсерк молниеносно нанёс удар кулаком по голове несчастного. Слуга рухнул замертво. Рыцарю оказалось этого мало: он подхватил упавший кубок, смял в руке и швырнул в костёр. После чего подошёл к дереву, прислонился лбом к стволу и замер. Окружающие боялись не то, что шелохнуться, громко вдохнуть. Дину показалось, что прошла вечность до того, как рыцарь оторвался от дерева и обвёл лагерь уже проясневшим взглядом.
- Похоронить, - приказал он, и даже не стал возражать против чтения молитвы над убитым.
На какое-то время предводитель успокоился. Он шутил с рыцарями, угодливо смеющимися вместе с ним, не кричал на слуг и почти не обращал внимания на Дина.
В один из вечеров Берсерк созвал к своему костру всех рыцарей и послушника. Он выпрямился во весь рост. Таким Дин предводителя ещё не видел ни разу. Словно невидимый свет падал на его лицо, глаза сияли особенным фанатичным блеском. Берсерк заговорил:
- Хвала Господу всемогущему, путь наш близок к завершению. Завтра мы вступаем на земли руссов, худших из язычников. Ибо за свою лживую веру они бьются до смерти: воины, жёны, старики, дети. Лишь их младенцы невинны. Но жалость не должна посетить ваши сердца, младенцев следует отправить к Богу раньше, чем они впитают отравленное безверием молоко матерей! Наша святая миссия - истребить всех встреченных язычников. Тогда остальные покорятся. Если же нет - нам и дальше быть карающим мечом Господним. Пока до конца не истреблена будет скверна. Аминь.
Отблески костра падали на рыцарей. Ни в ком Дин не заметил и тени сомнения. Того, что внезапно охватило его самого. Господу ли нужны такие жертвы? Не люди ли в гордыне своей возомнили себя знающими волю Его? Почему уверовали в своё право забирать жизнь у других? Не сами ли назначили себя карающим мечом? Дину кровь бросилась в лицо от этих вопросов. Он старался ни с кем не встречаться глазами, опустив взгляд на чётки в руках. По приказу Берсерка он принялся читать молитву. Читал истово, изо всех сил изгоняя из головы поселившуюся там ересь.
Послушник даже заслужил одобрительный кивок от предводителя. Он вздохнул свободней. Но тут же представил, что было бы, узнай тот о проклятых вопросах. Перед глазами возникло кровавое месиво на груди Яниса, и почему-то смятый кубок.
Несмотря на все волнения, послушник уснул сразу, видимо, сказались усталость и напряжение последних дней. Сон пришёл перед рассветом. Тревожный, страшный. Дин видел себя словно со стороны - привязанным к столбу, обложенному хворостом. С одной стороны хворост уже поедало пламя, его треск заглушал все остальные звуки, в горле першило от дыма. Вокруг стояла толпа. Дин рванулся. Верёвка впилась в тело и неожиданно ослабла. Дин скатился к подножию столба и принялся отползать от места казни. Затем вскочил и кинулся бежать. Люди расступались перед ним. Откуда-то пришло знание - бежать нужно к церкви, там он будет в безопасности. Уже перед входом Дин обернулся. Ведь кто-то перерезал верёвки. Ему показалось: мелькнул в безликой толпе рыжий всполох. Хельга.
На следующий день, как вестницу проводили, собралась Кривуша к Ведьмину камню за грязью целебной. К коробу из бересты привязала лямки из кожи, поместила туда два глиняных кувшина, на спину надела. Шумелко, помогавший тётушке, запросился:
- Возьми с собою, Кривушенька! Не пожалеешь.
- И то правда, - обрадовался Лапоть возможности отдохнуть от любимого, но уж больно шустрого внука, - пусть разомнётся маленько и тебе подмога.
Кривуша улыбнулась отцовой хитрости и погладила по светлой головёнке "подмогу".
- Пошли уж, дитятко, коли охота есть.
Всю дорогу ведунья отвечала на вопросы Шумелки. Всё ему было в новинку, до всего дело. Так и путь короче показался. Вот луг миновали, через лесок прошли, вскоре и Ведьмин камень показался - огромный поросший мхом валун на краю ручья. Шумелко поначалу притих, страшно стало. Но быстро освоился.
- Ой, Кривуша! - крикнул, задрав голову. - Глянь-ка гнёзд-то вороньих сколько!
Встревоженные криком птицы громко раскаркались, словно прогоняли чужаков. Ведунья нахмурилась, пробормотала тихонько:
- И правда, гнёзд - не счесть, не к добру.
- А почему не к добру? - тут же спросил мальчик.
- Вороны - ведьмины птицы. Столько их бывает перед бедой неминучей. Ну да ты не бойся, - приободрила Кривуша поёжившегося племянника. - Сами-то они вреда не творят.
Ведунья сняла короб, оставила у камня, взяла кувшины и прошла вдоль ручья до небольшого, затянутого тиной озерца. Шумелко вместе с тётушкой набирал в кувшины липкую жирную грязь. От старания весь с головы до пят перемазался. Кривуша, как набрали, к ручью направилась руки помыть. Шумелко же заторопился, так помочь хотел, ухватил кувшин, да к коробу потащил. Всё бы ничего, да кувшин из рук и выскользнул. О камень ударился, на куски разбился. Куски грязь накрыли.
- Вот она, беда неминучая, - прошептал Шумелко и заревел.
- Что ты, что ты, дитятко, - прижала к себе мальчика подоспевшая Кривуша. - Да разве это беда? Знать, пора пришла кувшину разбиться. И одного хватит. Я ж с запасом хотела. Грязь-то с озерца долго не сохнет. Давай-ка к водице пойдём, а то я от тебя сама вся извозюкалась.
После умывания в холодном ручье Шумелко успокоился. Второй кувшин взять не осмелился, лишь помог тётушке на плечи короб надеть. Пока обратно шли, утомились. Шумелко уснул прямо за столом. Кривуша уложила его на лавке, одеяло лоскутное под бок подтолкнула. Сама же принялась отцу спину грязью на печи подогретой обмазывать. Тот ворчал, кряхтел, но лежал смирно. А уж как через два денька полегчало, поверил в свойства целебные, сам дочери напоминал:
- Не пора ли грязицей чудодейственной натереться?
Ещё три денька пролетело.
Посмотрела Кривуша на ожившего отца и решила:
- Вот теперь можно и попариться.
По первому пару в небольшую, но крепкую бревенчатую баньку отправились дед с внуком. Шумелко старательно хлестал бока деда берёзовым веником. Вышли оба красные и довольные. Кривуша следом пошла. Пока её ждали, мальчик спросил:
- Деда, а почему камень Ведьминым кличут?
Лапоть почесал пятернёй в затылке.
- Доподлинно не ведаю. А вот старики сказывали - пришла в деревню одну нищенка-побирушка...
- В какую деревню: нашу или в Осинки?
- Ты меня со слову не сбивай! - осерчал дед. Затем смягчился, видя пытливый взгляд Шумелки. - Не важно, куда. Приветили нищенку, приютили. И стали в той деревне детки хворать. А нищенка - силой наливаться. Она расцветает, детки чахнут. Не сразу неладное распознали. Сказать надобно, в церковь-то нищенка не ходила и знамением крестным лба не осеняла. Потому и поняли - ведьма. В реке топили, не потонула. Тогда сколотили гроб осиновый, туда злыдню засунули, в землю зарыли и сверху камень поставили. Вот только надобно, когда ведьму хоронишь, чтоб никто не пожалел. А эта-то ведьма смутила красой своей отрока одного неразумного. Он и пожалел о ней. Вот потому может ведьма из-под камня входить и творить дела богомерзкие. Не часто, а случается.
- А мы у камня Ведьмина тьму ворон видали. Тётушка сказала - к беде неминучей, - вспомнил Шумелко.
Дед Лапоть хотел что-то сказать, да появилась Кривуша, и он вспомнил о другом.
- Сходим мы с Шумелкой в Осинки, давно не навещал я дочь старшую, сватью, кума. А ещё лип там, в лесочке, много, коры для лаптей надерём. Не хочешь с нами?
- Да я бы с радостью, но, сам ведь ты, тятенька, слышал, как вестница сказывала, что Бирюк завернёт домой на пути обратном с охоты, - Кривуша вздохнула, погостить у сестрицы она бы хотела.
Она долго махала рукой вслед отцу и Шумелке. Неожиданно сердце сжалось от недоброго предчувствия. Но ведунья прогнала дурные мысли прочь, чтоб не накликать чего.
У деда Лаптя и Шумелки никаких предчувствий не было. Они дружно шагали по тропинке. Лапоть даже почти не опирался, на прихваченную на всякий случай палку. Неожиданно Шумелко воскликнул, показывая в небо:
- Смотри, журавка!
- Быть такого не может, - остановился Лапоть, вглядываясь в высь. - Журавки сейчас птенчиков высиживают. Ох, ты ж вражья сила! И впрямь журавель! Видать, спугнул кто. Смотри-ка, дым. Никак, горит чего.
С нарастающей тревогой дед взбирался на холм, наравне с внуком. С холма Осинки видны как на ладони. Добравшись же, Лапоть оцепенел от охватившего его ужаса. Несколько домов горели, а от деревни отъезжал большой отряд всадников. Блестели под солнцем доспехи и шлемы, на белых плащах выделялся яркий рисунок - перекрещенные красные мечи. Замелькали отрывки воспоминаний из далёкого детства. Крики, горящие дома. Он, Лапоть, ещё малец, бегущий от огромного страшного всадника. Белый конь, белый плащ, красные мечи.
- Вот она, беда неминучая, - прошептал дед Лапоть, как недавно его внук.
Старик быстро взял себя в руки.
- Шумелко, беги в Журавки, скажи Старшому: рыцари идут. За Чёртов Лог пусть всех уводит.
- Деда, а ты?
- Беги, Федяйка, напрямки беги!
Отроду дед Лапоть не называл внука данным при крещении именем, потому и понял мальчик, не время для споров. Потому и припустил к Журавкам, изо всех сил.
- Отвлеку я их, задержу, - сказал Лапоть то ли убежавшему внуку, то ли себе.
Он распрямил плечи, перекрестился, подумал о кстати надетой после баньки чистой рубахе и решительно зашагал навстречу врагам.
Весть о ереси, охватившей самый влиятельный рыцарский Орден, разнеслась быстрее дыма от костра. Кто-то верил, кто-то сомневался, правда, старательно скрывая сомнения. О богатствах Ордена ходили легенды. И очень подозрительно выглядело стремительное вселение короля в освободившиеся покои Великого магистра.
Толпы зевак стекались к замку, расположенному неподалёку от столицы. Последняя казнь через сожжение состоялась больше года назад, и вот - новое зрелище, на котором ожидалось присутствие самого короля. С раннего утра вокруг поляны перед замком было не протолкнуться.
Хельга и её отец - Курт-оружейник, стояли вместе со слугами и мастеровыми Ордена. Их пока не тронули, но каждый словно чувствовал нависший над головой меч. Хельга дни напролёт простаивала на коленях перед распятьем и молилась, молилась. И не только за отца и знакомых были те молитвы, но и за одного из послушников Ордена, тайная любовь к которому заполнила сердце девушки.
Пять столбов, обложенных хворостом, специально подсушенным, возвышались в центре поляны. С подветренной стороны располагались трон и кресла для короля и его приближённых. Охрана отгоняла особо любопытных. Около трона стоял Инквизитор, исполненный нескрываемого торжества. Хельга вспомнила слухи об его давней вражде с магистром Ордена, видимо, это была правда.
По толпе пробежало: "Везут!" Из замка выехала телега с еретиками, обряженными в холщёвые рубахи и шутовские колпаки. Когда осуждённых столкнули на землю, Хельга непроизвольно охнула и в страхе закрыла рот ладонью. "Пытали", - коротко пояснил Курт и положил руку на плечо дочери.
Великого магистра и его приближённых палачи дотащили до столбов волоком, изувеченные ноги путались в полах длинных рубах. Инквизитор подошёл к привязанному к столбу магистру, что-то тихонько сказал и засмеялся. Те, кто стоял ближе, передали его слова: "Как тебе шутовской колпак, старик?" Прокатилось неодобрительное шушуканье. Перед казнью не принято было издеваться над осуждёнными, будь те даже ведьмами или еретиками.
А Хельге показалось, что, несмотря на шутовской наряд, шутом выглядел не магистр, а кривящий губы в усмешке Инквизитор. "Злой мерзкий шут", - подумала девушка и украдкой оглянулась, не прочёл ли кто её мысли. Но толпа уже восторженно встречала выходившего из ворот замка короля.
Со дня основания замок не видел такого великолепия - сам король, его свита были облачены в роскошные одежды из бархата и парчи, расшитые серебром и золотом и отделанные тончайшим кружевом. Его величество сел на трон и взмахом батистового платка дал знак начинать казнь. Инквизитор зачитал список прегрешений приверженцев Ордена и Великого магистра. И трижды обратился к осуждённым с призванием покаяться, чтобы принять смерть очищенными. Встретив в ответ гордое молчание, Инквизитор кивнул палачам, уже стоявшим наготове с горящими факелами.
Каждый костёр поджигали одновременно с нескольких сторон. Сухой хворост занимался быстро. В толпе затаили дыхание, надеясь не пропустить крики еретиков, когда дьявол начнёт, извивая в корче тела, покидать их. Но над поляной разносился лишь треск горящего дерева и гул пламени. Великий магистр и самые верные его сторонники умирали, не проронив ни звука. Без жалости в своё время уничтожавшие еретиков, они сумели достойно принять смерть, когда еретиками объявили их самих.
Воздух заполнялся чёрным дымом и смрадом. Ветер неожиданно поменял направление. Король, прикрывая нос платком, поднялся с трона. Вместе со свитой он направился в замок. Стража Его величества оттесняла толпу, очищая путь. Хельга поняла, что, отклоняясь от дыма, король пройдёт мимо них. Шанс, которого нельзя упускать. Когда свита приблизилась, девушка, прошмыгнув под рукой стражника, выскочила перед процессией и упала на колени перед королём с криком: "Милосердия!"
Охранники, уже направившиеся к ней, были остановлены одним из свиты. Молодой вельможа, черноглазый, тучный что-то прошептал королю.
- Подойди, дитя. О чём ты хочешь нас просить? - раздался вопрос короля.
Хельга вскочила на ноги и замерла, трепеща от страха и волнения. Тот же вельможа подошёл и подвёл девушку за руку. Хельга почувствовала лёгкое ободряющее пожатие.
- Ваше величество! Прошу проявить милосердие к слугам и мастеровым Ордена! Клянусь, что ересь не овладела нашими душами!
Толпа охнула, поражённая невиданной дерзостью. Вельможа вновь что-то тихо сказал королю.
- Слушайте все и восторгайтесь милостью нашей, - произнося эти слова, Его величество гордо приосанился. - Мы повелеваем всех слуг и мастеровых Ордена оставить в замке и считать нашей собственностью. С этого дня вы слуги короля, дитя. - Хельга вновь упала на колени и припала в поцелуе к протянутой королём руке, унизанной перстнями. - Встань, красавица. У тебя есть ещё просьбы?
С каждым днём тревога, словно пропитавшая воздух, нарастала. После неудавшегося покушения и прозвучавшего проклятья Берсерк срывал злость на окружающих. Даже закалённые в походах воины старались поменьше попадаться на глаза предводителю. А вот молодой слуга не уберёгся. Подавая кубок хозяину, он споткнулся, немного вина пролилось на руку Берсерка.
Рыцарь, сидевший на бревне, соскочил, глаза налились кровью, лицо покраснело. Слуга начал пятиться, губы и руки его тряслись. Берсерк молниеносно нанёс удар кулаком по голове несчастного. Слуга рухнул замертво. Рыцарю оказалось этого мало: он подхватил упавший кубок, смял в руке и швырнул в костёр. После чего подошёл к дереву, прислонился лбом к стволу и замер. Окружающие боялись не то, что шелохнуться, громко вдохнуть. Дину показалось, что прошла вечность до того, как рыцарь оторвался от дерева и обвёл лагерь уже проясневшим взглядом.
- Похоронить, - приказал он, и даже не стал возражать против чтения молитвы над убитым.
На какое-то время предводитель успокоился. Он шутил с рыцарями, угодливо смеющимися вместе с ним, не кричал на слуг и почти не обращал внимания на Дина.
В один из вечеров Берсерк созвал к своему костру всех рыцарей и послушника. Он выпрямился во весь рост. Таким Дин предводителя ещё не видел ни разу. Словно невидимый свет падал на его лицо, глаза сияли особенным фанатичным блеском. Берсерк заговорил:
- Хвала Господу всемогущему, путь наш близок к завершению. Завтра мы вступаем на земли руссов, худших из язычников. Ибо за свою лживую веру они бьются до смерти: воины, жёны, старики, дети. Лишь их младенцы невинны. Но жалость не должна посетить ваши сердца, младенцев следует отправить к Богу раньше, чем они впитают отравленное безверием молоко матерей! Наша святая миссия - истребить всех встреченных язычников. Тогда остальные покорятся. Если же нет - нам и дальше быть карающим мечом Господним. Пока до конца не истреблена будет скверна. Аминь.
Отблески костра падали на рыцарей. Ни в ком Дин не заметил и тени сомнения. Того, что внезапно охватило его самого. Господу ли нужны такие жертвы? Не люди ли в гордыне своей возомнили себя знающими волю Его? Почему уверовали в своё право забирать жизнь у других? Не сами ли назначили себя карающим мечом? Дину кровь бросилась в лицо от этих вопросов. Он старался ни с кем не встречаться глазами, опустив взгляд на чётки в руках. По приказу Берсерка он принялся читать молитву. Читал истово, изо всех сил изгоняя из головы поселившуюся там ересь.
Послушник даже заслужил одобрительный кивок от предводителя. Он вздохнул свободней. Но тут же представил, что было бы, узнай тот о проклятых вопросах. Перед глазами возникло кровавое месиво на груди Яниса, и почему-то смятый кубок.
Несмотря на все волнения, послушник уснул сразу, видимо, сказались усталость и напряжение последних дней. Сон пришёл перед рассветом. Тревожный, страшный. Дин видел себя словно со стороны - привязанным к столбу, обложенному хворостом. С одной стороны хворост уже поедало пламя, его треск заглушал все остальные звуки, в горле першило от дыма. Вокруг стояла толпа. Дин рванулся. Верёвка впилась в тело и неожиданно ослабла. Дин скатился к подножию столба и принялся отползать от места казни. Затем вскочил и кинулся бежать. Люди расступались перед ним. Откуда-то пришло знание - бежать нужно к церкви, там он будет в безопасности. Уже перед входом Дин обернулся. Ведь кто-то перерезал верёвки. Ему показалось: мелькнул в безликой толпе рыжий всполох. Хельга.
Глава седьмая. Беда неминучая
На следующий день, как вестницу проводили, собралась Кривуша к Ведьмину камню за грязью целебной. К коробу из бересты привязала лямки из кожи, поместила туда два глиняных кувшина, на спину надела. Шумелко, помогавший тётушке, запросился:
- Возьми с собою, Кривушенька! Не пожалеешь.
- И то правда, - обрадовался Лапоть возможности отдохнуть от любимого, но уж больно шустрого внука, - пусть разомнётся маленько и тебе подмога.
Кривуша улыбнулась отцовой хитрости и погладила по светлой головёнке "подмогу".
- Пошли уж, дитятко, коли охота есть.
Всю дорогу ведунья отвечала на вопросы Шумелки. Всё ему было в новинку, до всего дело. Так и путь короче показался. Вот луг миновали, через лесок прошли, вскоре и Ведьмин камень показался - огромный поросший мхом валун на краю ручья. Шумелко поначалу притих, страшно стало. Но быстро освоился.
- Ой, Кривуша! - крикнул, задрав голову. - Глянь-ка гнёзд-то вороньих сколько!
Встревоженные криком птицы громко раскаркались, словно прогоняли чужаков. Ведунья нахмурилась, пробормотала тихонько:
- И правда, гнёзд - не счесть, не к добру.
- А почему не к добру? - тут же спросил мальчик.
- Вороны - ведьмины птицы. Столько их бывает перед бедой неминучей. Ну да ты не бойся, - приободрила Кривуша поёжившегося племянника. - Сами-то они вреда не творят.
Ведунья сняла короб, оставила у камня, взяла кувшины и прошла вдоль ручья до небольшого, затянутого тиной озерца. Шумелко вместе с тётушкой набирал в кувшины липкую жирную грязь. От старания весь с головы до пят перемазался. Кривуша, как набрали, к ручью направилась руки помыть. Шумелко же заторопился, так помочь хотел, ухватил кувшин, да к коробу потащил. Всё бы ничего, да кувшин из рук и выскользнул. О камень ударился, на куски разбился. Куски грязь накрыли.
- Вот она, беда неминучая, - прошептал Шумелко и заревел.
- Что ты, что ты, дитятко, - прижала к себе мальчика подоспевшая Кривуша. - Да разве это беда? Знать, пора пришла кувшину разбиться. И одного хватит. Я ж с запасом хотела. Грязь-то с озерца долго не сохнет. Давай-ка к водице пойдём, а то я от тебя сама вся извозюкалась.
После умывания в холодном ручье Шумелко успокоился. Второй кувшин взять не осмелился, лишь помог тётушке на плечи короб надеть. Пока обратно шли, утомились. Шумелко уснул прямо за столом. Кривуша уложила его на лавке, одеяло лоскутное под бок подтолкнула. Сама же принялась отцу спину грязью на печи подогретой обмазывать. Тот ворчал, кряхтел, но лежал смирно. А уж как через два денька полегчало, поверил в свойства целебные, сам дочери напоминал:
- Не пора ли грязицей чудодейственной натереться?
Ещё три денька пролетело.
Посмотрела Кривуша на ожившего отца и решила:
- Вот теперь можно и попариться.
По первому пару в небольшую, но крепкую бревенчатую баньку отправились дед с внуком. Шумелко старательно хлестал бока деда берёзовым веником. Вышли оба красные и довольные. Кривуша следом пошла. Пока её ждали, мальчик спросил:
- Деда, а почему камень Ведьминым кличут?
Лапоть почесал пятернёй в затылке.
- Доподлинно не ведаю. А вот старики сказывали - пришла в деревню одну нищенка-побирушка...
- В какую деревню: нашу или в Осинки?
- Ты меня со слову не сбивай! - осерчал дед. Затем смягчился, видя пытливый взгляд Шумелки. - Не важно, куда. Приветили нищенку, приютили. И стали в той деревне детки хворать. А нищенка - силой наливаться. Она расцветает, детки чахнут. Не сразу неладное распознали. Сказать надобно, в церковь-то нищенка не ходила и знамением крестным лба не осеняла. Потому и поняли - ведьма. В реке топили, не потонула. Тогда сколотили гроб осиновый, туда злыдню засунули, в землю зарыли и сверху камень поставили. Вот только надобно, когда ведьму хоронишь, чтоб никто не пожалел. А эта-то ведьма смутила красой своей отрока одного неразумного. Он и пожалел о ней. Вот потому может ведьма из-под камня входить и творить дела богомерзкие. Не часто, а случается.
- А мы у камня Ведьмина тьму ворон видали. Тётушка сказала - к беде неминучей, - вспомнил Шумелко.
Дед Лапоть хотел что-то сказать, да появилась Кривуша, и он вспомнил о другом.
- Сходим мы с Шумелкой в Осинки, давно не навещал я дочь старшую, сватью, кума. А ещё лип там, в лесочке, много, коры для лаптей надерём. Не хочешь с нами?
- Да я бы с радостью, но, сам ведь ты, тятенька, слышал, как вестница сказывала, что Бирюк завернёт домой на пути обратном с охоты, - Кривуша вздохнула, погостить у сестрицы она бы хотела.
Она долго махала рукой вслед отцу и Шумелке. Неожиданно сердце сжалось от недоброго предчувствия. Но ведунья прогнала дурные мысли прочь, чтоб не накликать чего.
У деда Лаптя и Шумелки никаких предчувствий не было. Они дружно шагали по тропинке. Лапоть даже почти не опирался, на прихваченную на всякий случай палку. Неожиданно Шумелко воскликнул, показывая в небо:
- Смотри, журавка!
- Быть такого не может, - остановился Лапоть, вглядываясь в высь. - Журавки сейчас птенчиков высиживают. Ох, ты ж вражья сила! И впрямь журавель! Видать, спугнул кто. Смотри-ка, дым. Никак, горит чего.
С нарастающей тревогой дед взбирался на холм, наравне с внуком. С холма Осинки видны как на ладони. Добравшись же, Лапоть оцепенел от охватившего его ужаса. Несколько домов горели, а от деревни отъезжал большой отряд всадников. Блестели под солнцем доспехи и шлемы, на белых плащах выделялся яркий рисунок - перекрещенные красные мечи. Замелькали отрывки воспоминаний из далёкого детства. Крики, горящие дома. Он, Лапоть, ещё малец, бегущий от огромного страшного всадника. Белый конь, белый плащ, красные мечи.
- Вот она, беда неминучая, - прошептал дед Лапоть, как недавно его внук.
Старик быстро взял себя в руки.
- Шумелко, беги в Журавки, скажи Старшому: рыцари идут. За Чёртов Лог пусть всех уводит.
- Деда, а ты?
- Беги, Федяйка, напрямки беги!
Отроду дед Лапоть не называл внука данным при крещении именем, потому и понял мальчик, не время для споров. Потому и припустил к Журавкам, изо всех сил.
- Отвлеку я их, задержу, - сказал Лапоть то ли убежавшему внуку, то ли себе.
Он распрямил плечи, перекрестился, подумал о кстати надетой после баньки чистой рубахе и решительно зашагал навстречу врагам.
Глава восьмая. Дочь оружейника
Весть о ереси, охватившей самый влиятельный рыцарский Орден, разнеслась быстрее дыма от костра. Кто-то верил, кто-то сомневался, правда, старательно скрывая сомнения. О богатствах Ордена ходили легенды. И очень подозрительно выглядело стремительное вселение короля в освободившиеся покои Великого магистра.
Толпы зевак стекались к замку, расположенному неподалёку от столицы. Последняя казнь через сожжение состоялась больше года назад, и вот - новое зрелище, на котором ожидалось присутствие самого короля. С раннего утра вокруг поляны перед замком было не протолкнуться.
Хельга и её отец - Курт-оружейник, стояли вместе со слугами и мастеровыми Ордена. Их пока не тронули, но каждый словно чувствовал нависший над головой меч. Хельга дни напролёт простаивала на коленях перед распятьем и молилась, молилась. И не только за отца и знакомых были те молитвы, но и за одного из послушников Ордена, тайная любовь к которому заполнила сердце девушки.
Пять столбов, обложенных хворостом, специально подсушенным, возвышались в центре поляны. С подветренной стороны располагались трон и кресла для короля и его приближённых. Охрана отгоняла особо любопытных. Около трона стоял Инквизитор, исполненный нескрываемого торжества. Хельга вспомнила слухи об его давней вражде с магистром Ордена, видимо, это была правда.
По толпе пробежало: "Везут!" Из замка выехала телега с еретиками, обряженными в холщёвые рубахи и шутовские колпаки. Когда осуждённых столкнули на землю, Хельга непроизвольно охнула и в страхе закрыла рот ладонью. "Пытали", - коротко пояснил Курт и положил руку на плечо дочери.
Великого магистра и его приближённых палачи дотащили до столбов волоком, изувеченные ноги путались в полах длинных рубах. Инквизитор подошёл к привязанному к столбу магистру, что-то тихонько сказал и засмеялся. Те, кто стоял ближе, передали его слова: "Как тебе шутовской колпак, старик?" Прокатилось неодобрительное шушуканье. Перед казнью не принято было издеваться над осуждёнными, будь те даже ведьмами или еретиками.
А Хельге показалось, что, несмотря на шутовской наряд, шутом выглядел не магистр, а кривящий губы в усмешке Инквизитор. "Злой мерзкий шут", - подумала девушка и украдкой оглянулась, не прочёл ли кто её мысли. Но толпа уже восторженно встречала выходившего из ворот замка короля.
Со дня основания замок не видел такого великолепия - сам король, его свита были облачены в роскошные одежды из бархата и парчи, расшитые серебром и золотом и отделанные тончайшим кружевом. Его величество сел на трон и взмахом батистового платка дал знак начинать казнь. Инквизитор зачитал список прегрешений приверженцев Ордена и Великого магистра. И трижды обратился к осуждённым с призванием покаяться, чтобы принять смерть очищенными. Встретив в ответ гордое молчание, Инквизитор кивнул палачам, уже стоявшим наготове с горящими факелами.
Каждый костёр поджигали одновременно с нескольких сторон. Сухой хворост занимался быстро. В толпе затаили дыхание, надеясь не пропустить крики еретиков, когда дьявол начнёт, извивая в корче тела, покидать их. Но над поляной разносился лишь треск горящего дерева и гул пламени. Великий магистр и самые верные его сторонники умирали, не проронив ни звука. Без жалости в своё время уничтожавшие еретиков, они сумели достойно принять смерть, когда еретиками объявили их самих.
Воздух заполнялся чёрным дымом и смрадом. Ветер неожиданно поменял направление. Король, прикрывая нос платком, поднялся с трона. Вместе со свитой он направился в замок. Стража Его величества оттесняла толпу, очищая путь. Хельга поняла, что, отклоняясь от дыма, король пройдёт мимо них. Шанс, которого нельзя упускать. Когда свита приблизилась, девушка, прошмыгнув под рукой стражника, выскочила перед процессией и упала на колени перед королём с криком: "Милосердия!"
Охранники, уже направившиеся к ней, были остановлены одним из свиты. Молодой вельможа, черноглазый, тучный что-то прошептал королю.
- Подойди, дитя. О чём ты хочешь нас просить? - раздался вопрос короля.
Хельга вскочила на ноги и замерла, трепеща от страха и волнения. Тот же вельможа подошёл и подвёл девушку за руку. Хельга почувствовала лёгкое ободряющее пожатие.
- Ваше величество! Прошу проявить милосердие к слугам и мастеровым Ордена! Клянусь, что ересь не овладела нашими душами!
Толпа охнула, поражённая невиданной дерзостью. Вельможа вновь что-то тихо сказал королю.
- Слушайте все и восторгайтесь милостью нашей, - произнося эти слова, Его величество гордо приосанился. - Мы повелеваем всех слуг и мастеровых Ордена оставить в замке и считать нашей собственностью. С этого дня вы слуги короля, дитя. - Хельга вновь упала на колени и припала в поцелуе к протянутой королём руке, унизанной перстнями. - Встань, красавица. У тебя есть ещё просьбы?
