Но на этот раз страха уже не осталось. Да он и не требовался. Пока жар Пламени с ним – бояться нечего. Он нашeл его, когда думал, что всё с ним закончено, он несeт его сквозь все невзгоды, что были, и что только предстоят, и никогда не откажется, ведь это и есть – его жизнь. Единственное, что даeт смысл терпеть и существовать.
Пламя милостиво, если будет его воля – оно поможет. Ему, самому жалкому своему прислужнику, и ведьме Авиле…
“Даруй ей Свой путеводный свет…”
Где-то далеко послышался мерный бой колокола. Орвин пытался, но не смог сосчитать удары. Полночь наступила?.. Он не мог сказать точно. Не удалось вспомнить, бьют ли городские колокола каждый час, или отмечают лишь какое-то определeнное время.
Чтобы отвлечься от тревоги и разгулявшейся боли, – пульсирующей в руке, назойливо стучащей в висках, – Орвин просто смотрел по сторонам, пока мог, сколько мог. Пытался сравнивать увиденное с крупицами воспоминаний и наблюдать, как изменился город.
Дома вокруг центральной улицы, не имея возможности разрастаться вширь, поднимались к небу надстроенными этажами и балконными галереями, и в итоге столь плотно сомкнули ряды, что свет луны лишь изредка пробивался на мощeный тротуар узкими полосами, а то и вовсе оставался где-то в вышине, так и не достигая земли. Зато на фасадах домов всю ночь напролeт горели фонари. Размытые пятна жeлтого света выхватывали из мрака каменные стены домов и дощатые надстройки, железное кружево кованых узоров и расписные деревянные щиты, рисунки на которых было не разобрать сейчас, но днeм именно по ним горожане различали улицы и дома. Надо же, он успел позабыть такую мелочь…
Некоторые фаррадийские города не уступали ривалонским в размерах, но отыскивать в них нужные места приходилось по невнятным описанием вроде “сначала дойди до лавки старого Марра, а от неe – два поворота налево” или “за канавой, через три переулка от Бычьего дома”, при том, что никакого Марра чужак знать не мог, а Бычий дом ничем не отличался от десятка других на той же улице, да и того, почему он “Бычий”, даже старожилы уж не помнили точно, и рассказывали несколько историй – и все разные. А улицы, запорошeнные липкой серой пылью, казались совсем неотличимы одна от другой. Всюду одна и та же грязь и развалины…
Он подумал – никогда больше не доведeтся этого увидеть, тех оставшихся далеко земель, что успели стать родными за минувшие годы, и в груди разверзлась пустота. Лишь Пламя полыхало в нeм, как в сосуде.
Орвин не мог поверить, что вокруг все настолько слепы и не видят яростное сияние, уже проступающее сквозь кожу. Но может, это и хорошо, свет Пламени – он будет только для него… Подумал так и сейчас же укорил себя за столь недостойную мысль. Нельзя присвоить то, что дано для блага других. Если Пламя ещё озаряет его жизнь, значит, это нужно для чего-то. Если он прошeл этот мучительный путь, и всe ещe жив – значит, в его существовании будет ещe какая-то польза?
Тесный строй домов вдруг расступился, открыв небесный простор над головой. Вдалеке слышался мерный плеск. Водоподъемная машина работала день и ночь, поднимая воду из подземного источника и изливая еe в широкий бассейн, окружeнный старыми каштановыми деревьями. Сюда горожане и заезжие путники приходили за водой. Орвин сухо сглотнул. Площадь перед ратушей была пустынна в ночной час, и от неё до дворца – рукой подать…
Он запрокинул голову, дождался, пока перед глазами прояснится, посмотрел мимо спины возницы и увидел на фоне неба шпили ратуши, купол святилища алой твари, а за ними – зубцы ещe одной стены, старой, увитой плющом, уже не несущей никакого смысла, но всe равно грозно возвышающейся над городом – эта стена опоясывала дворцовый холм.
Наверное, не стоило напрягаться. Очертания строений смазались, превратившись в сплошную темноту, покачивание настила под телом сделалось особенно тошнотворным. Голова заполнилась вязким туманом.
Отряд замедлил ход. Из старого рва пахнуло запахом болота. Снова скрип подъeмных механизмов впился в голову. Арка ворот проплыла совсем низко перед глазами. Во мраке замерцали факелы, один вдруг оказался совсем близко. Орвин крепко закрыл глаза, и чья-то холодная ладонь похлопала его по щеке.
– Живой, псина?
Он не мог бы с уверенностью ответить на этот вопрос.
Дорога ощутимо пошла вверх. Впереди раздавались голоса. Выкрикнул что-то неразборчивое Гримвальд, ему ответили издалека. Телега остановилась с последним жалобным скрипом. Показалось, что с этим звуком внутри что-то оборвалось.
Прибыли. Конец пути.
Звук голосов всe нарастал, но они не становились отчeтливее, лишь прибавилось эхо – звуки многократно отражались от каменных стен. Залаяли собаки, но быстро смолкли. Слышались шорохи и позвякивание. Снова говорил Гримвальд. Следом раздался женский голос. Резкий и властный, он отдал какие-то распоряжения…
Послышались приближающиеся шаги. Телега качнулась под чьим-то весом. Сильные руки схватили Орвина за плечи и ноги и подняли. От резкого движения он не выдержал, вскрикнул и громко застонал, но двое воинов не обратили на это внимания и выбросили его на мостовую, как мешок с соломой. Ноги не держали. Орвин упал бы, но его вновь схватили за плечи, вздeрнули вверх, заставляя встать ровно.
Удалось кое-как разлепить глаза.
Оказалось, что он стоит на границе светового круга. Множество фонарей и факелов освещало многолюдное сборище вельможи слуг, скопившихся в узком хозяйственном дворе. И в центре оказалась крытая повозка, из которой трое мужчин вытаскивали нечто, завeрнутое в плащ. Чуть поодаль Гримвальд едва слышно разговаривал со стоящей напротив женщиной. Худая, низкорослая, она куталась в меховую накидку и слушала, лишь изредка степенно кивая. Но взглянув на то, что безвольно повисло на руках у слуг…
Орвин тоже увидел и вздрогнул.
Кто-то случайно выпустил из рук край плаща, который использовали вместо носилок, и тот отогнулся, в свете факелов стало видно безвольно откинувшуюся белокурую девичью голову. Рука свесилась за край плаща – такая тонкая и хрупкая… Орвин уставился на девицу, желая разглядеть хоть что-то, хоть мельчайшую примету того, что всe не так уж плохо… Авила выглядела ужасно, даже издалека. Смертельно-бледная, осунувшаяся, с глубокими тенями, что залегли под глазами. Она была без сознания. Не просто спала, это стало видно с первого взгляда.
Резко обернувшись, женщина быстрым шагом двинулась к слугам, уже не обращая внимания на то, что пытался говорить ей Гримвальд. Наклонилась и взяла Авилу за руку. Коснулась горла кончиками пальцев, прислушиваясь к биению пульса…
Орвин невольно подался вперeд, пытаясь увидеть больше, понять, что происходит. Одеревеневшие от долгой неподвижности ноги подкосились, и он повис на руках воинов. Женщина приложила ладонь ко лбу больной. Неожиданно подняла голову и посмотрела прямо на Орвина.
Он мог догадаться и раньше, кто это. Но теперь увидел, не смотря на то, что перед глазами ещe плыло и покачивалось – слишком разительно оказалось родовое сходство матери и дочери.
Неподвижное лицо Аэри, Алой Реки, не переменилось, взгляд казался непроницаемым. Но почему-то от него сделалось по-звериному жутко. Хотелось исчезнуть, рассыпаться пеплом – просто чтобы она перестала смотреть… так.
Это длилось лишь мгновение, растянувшееся в вечность. Аэри не глянула в сторону Гримвальда, но обратилась явно к нему. Орвин различил по губам единственное протзнесeнное ей слово:
– Этот?
Ответ колдуна, бросившего в его сторону лишь мимолётный взгляд, он не разобрал.
– В зверинец, – приказала Аэри громко и сразу отвернулась, чтобы проследовать за мужчинами, которые уже несли еe дочь к распахнутым дверям чeрного хода.
Орвин потянулся, вновь пытаясь увидеть Авилу, но ведьм уже заслонили потянувшиеся за ними слуги, а самого его встряхнули и поволокли куда-то совсем в другую сторону. В низко нависающий каменный проход, по извилистым полутeмным коридорам.
Свет редких факелов бросал на стены длинные пляшущие тени, казавшиеся живыми существами – тварями Бездны, что наблюдают из-за завесы, стремясь проникнуть в мир живых.
Звякнула отпертая решeтка, в лицо плеснуло обжигающим светом фонаря.
– Приказано в зверинец, – доложил один из воинов.
– За мной, – ответил кто-то.
Орвин уже не понимал, куда и как долго его тащат. Тело разламывало, разрывало от боли. Он уже не мог сдерживаться и стонал сквозь зубы от каждого рывка. Для начала конвоиры отвесили оплеуху, приказали заткнуться, попытались даже пригрозить, но на счастье быстро поняли, что всe это бесполезно, и не стали больше прилагать лишних усилий к тому, чтобы просто выполнить господский приказ.
А потом, наконец, голос впереди сказал:
– Сюда.
Очередной скрежет ржавой решётки прорезал гулкую тишину. Стало особенно душно от запахов гари, крови и нечистот. Орвин не успел приготовиться – его швырнули в отсыревшую солому. Позади лязгнул замок, и свет фонаря стал удаляться, а с ним и грохот шагов.
Наступила блаженная тишина.
Закованные руки неудачно подвернулись под тело, припрятанная под одеждой фляга давила под рёбра. Но Орвин почуял, что если начнёт шевелится – это не облегчил его положение, а может, даже наоборот.
Надо просто дать себе отдохнуть.
Он прижался виском к холодному каменному полу, постарался расслабить сведённое от боли тело и, уже не сдерживаясь, издал долгий стон. Стало чуть легче…
Совсем рядом раздался шорох соломы и тихое звяканье.
– Нет! – сказал кто-то испуганно. – Не трогай его. Не приближайся.
Голос будто не принадлежал человеку – глухой, хриплый, едва разборчивый. Ему ответил второй:
– Нехорошо. Посмотреть надо.
– Не увидел что ли? На нём ошейник.
– И на тебе…
– Дурень! Особый ошейник, ведьмин… этой, как её…
Орвин с трудом глубоко вдохнул, выговорил на выдохе:
– Морайны.
Голоса пугливо затихли, шорохи прекратились. Но ненадолго.
Снова раздалось звяканье.
– Да ты, я погляжу, умник, а? – сказал тот, что заговорил первым. – Понимаешь, что с тобой? В сознании?
– Да… – с трудом ответил Орвин.
– Ну. считай, повезло пока.
Он был с этим даже немного согласен. Но подумал, что везение – вещь слишком переменчивая, особенно там, где он теперь оказался.
“Зверинец”.
К сожалению, он знал, что кроется за этим словом.
Пламя милостиво, если будет его воля – оно поможет. Ему, самому жалкому своему прислужнику, и ведьме Авиле…
“Даруй ей Свой путеводный свет…”
Где-то далеко послышался мерный бой колокола. Орвин пытался, но не смог сосчитать удары. Полночь наступила?.. Он не мог сказать точно. Не удалось вспомнить, бьют ли городские колокола каждый час, или отмечают лишь какое-то определeнное время.
Чтобы отвлечься от тревоги и разгулявшейся боли, – пульсирующей в руке, назойливо стучащей в висках, – Орвин просто смотрел по сторонам, пока мог, сколько мог. Пытался сравнивать увиденное с крупицами воспоминаний и наблюдать, как изменился город.
Дома вокруг центральной улицы, не имея возможности разрастаться вширь, поднимались к небу надстроенными этажами и балконными галереями, и в итоге столь плотно сомкнули ряды, что свет луны лишь изредка пробивался на мощeный тротуар узкими полосами, а то и вовсе оставался где-то в вышине, так и не достигая земли. Зато на фасадах домов всю ночь напролeт горели фонари. Размытые пятна жeлтого света выхватывали из мрака каменные стены домов и дощатые надстройки, железное кружево кованых узоров и расписные деревянные щиты, рисунки на которых было не разобрать сейчас, но днeм именно по ним горожане различали улицы и дома. Надо же, он успел позабыть такую мелочь…
Некоторые фаррадийские города не уступали ривалонским в размерах, но отыскивать в них нужные места приходилось по невнятным описанием вроде “сначала дойди до лавки старого Марра, а от неe – два поворота налево” или “за канавой, через три переулка от Бычьего дома”, при том, что никакого Марра чужак знать не мог, а Бычий дом ничем не отличался от десятка других на той же улице, да и того, почему он “Бычий”, даже старожилы уж не помнили точно, и рассказывали несколько историй – и все разные. А улицы, запорошeнные липкой серой пылью, казались совсем неотличимы одна от другой. Всюду одна и та же грязь и развалины…
Он подумал – никогда больше не доведeтся этого увидеть, тех оставшихся далеко земель, что успели стать родными за минувшие годы, и в груди разверзлась пустота. Лишь Пламя полыхало в нeм, как в сосуде.
Орвин не мог поверить, что вокруг все настолько слепы и не видят яростное сияние, уже проступающее сквозь кожу. Но может, это и хорошо, свет Пламени – он будет только для него… Подумал так и сейчас же укорил себя за столь недостойную мысль. Нельзя присвоить то, что дано для блага других. Если Пламя ещё озаряет его жизнь, значит, это нужно для чего-то. Если он прошeл этот мучительный путь, и всe ещe жив – значит, в его существовании будет ещe какая-то польза?
Тесный строй домов вдруг расступился, открыв небесный простор над головой. Вдалеке слышался мерный плеск. Водоподъемная машина работала день и ночь, поднимая воду из подземного источника и изливая еe в широкий бассейн, окружeнный старыми каштановыми деревьями. Сюда горожане и заезжие путники приходили за водой. Орвин сухо сглотнул. Площадь перед ратушей была пустынна в ночной час, и от неё до дворца – рукой подать…
Он запрокинул голову, дождался, пока перед глазами прояснится, посмотрел мимо спины возницы и увидел на фоне неба шпили ратуши, купол святилища алой твари, а за ними – зубцы ещe одной стены, старой, увитой плющом, уже не несущей никакого смысла, но всe равно грозно возвышающейся над городом – эта стена опоясывала дворцовый холм.
Наверное, не стоило напрягаться. Очертания строений смазались, превратившись в сплошную темноту, покачивание настила под телом сделалось особенно тошнотворным. Голова заполнилась вязким туманом.
Отряд замедлил ход. Из старого рва пахнуло запахом болота. Снова скрип подъeмных механизмов впился в голову. Арка ворот проплыла совсем низко перед глазами. Во мраке замерцали факелы, один вдруг оказался совсем близко. Орвин крепко закрыл глаза, и чья-то холодная ладонь похлопала его по щеке.
– Живой, псина?
Он не мог бы с уверенностью ответить на этот вопрос.
Дорога ощутимо пошла вверх. Впереди раздавались голоса. Выкрикнул что-то неразборчивое Гримвальд, ему ответили издалека. Телега остановилась с последним жалобным скрипом. Показалось, что с этим звуком внутри что-то оборвалось.
Прибыли. Конец пути.
Звук голосов всe нарастал, но они не становились отчeтливее, лишь прибавилось эхо – звуки многократно отражались от каменных стен. Залаяли собаки, но быстро смолкли. Слышались шорохи и позвякивание. Снова говорил Гримвальд. Следом раздался женский голос. Резкий и властный, он отдал какие-то распоряжения…
Послышались приближающиеся шаги. Телега качнулась под чьим-то весом. Сильные руки схватили Орвина за плечи и ноги и подняли. От резкого движения он не выдержал, вскрикнул и громко застонал, но двое воинов не обратили на это внимания и выбросили его на мостовую, как мешок с соломой. Ноги не держали. Орвин упал бы, но его вновь схватили за плечи, вздeрнули вверх, заставляя встать ровно.
Удалось кое-как разлепить глаза.
Оказалось, что он стоит на границе светового круга. Множество фонарей и факелов освещало многолюдное сборище вельможи слуг, скопившихся в узком хозяйственном дворе. И в центре оказалась крытая повозка, из которой трое мужчин вытаскивали нечто, завeрнутое в плащ. Чуть поодаль Гримвальд едва слышно разговаривал со стоящей напротив женщиной. Худая, низкорослая, она куталась в меховую накидку и слушала, лишь изредка степенно кивая. Но взглянув на то, что безвольно повисло на руках у слуг…
Орвин тоже увидел и вздрогнул.
Кто-то случайно выпустил из рук край плаща, который использовали вместо носилок, и тот отогнулся, в свете факелов стало видно безвольно откинувшуюся белокурую девичью голову. Рука свесилась за край плаща – такая тонкая и хрупкая… Орвин уставился на девицу, желая разглядеть хоть что-то, хоть мельчайшую примету того, что всe не так уж плохо… Авила выглядела ужасно, даже издалека. Смертельно-бледная, осунувшаяся, с глубокими тенями, что залегли под глазами. Она была без сознания. Не просто спала, это стало видно с первого взгляда.
Резко обернувшись, женщина быстрым шагом двинулась к слугам, уже не обращая внимания на то, что пытался говорить ей Гримвальд. Наклонилась и взяла Авилу за руку. Коснулась горла кончиками пальцев, прислушиваясь к биению пульса…
Орвин невольно подался вперeд, пытаясь увидеть больше, понять, что происходит. Одеревеневшие от долгой неподвижности ноги подкосились, и он повис на руках воинов. Женщина приложила ладонь ко лбу больной. Неожиданно подняла голову и посмотрела прямо на Орвина.
Он мог догадаться и раньше, кто это. Но теперь увидел, не смотря на то, что перед глазами ещe плыло и покачивалось – слишком разительно оказалось родовое сходство матери и дочери.
Неподвижное лицо Аэри, Алой Реки, не переменилось, взгляд казался непроницаемым. Но почему-то от него сделалось по-звериному жутко. Хотелось исчезнуть, рассыпаться пеплом – просто чтобы она перестала смотреть… так.
Это длилось лишь мгновение, растянувшееся в вечность. Аэри не глянула в сторону Гримвальда, но обратилась явно к нему. Орвин различил по губам единственное протзнесeнное ей слово:
– Этот?
Ответ колдуна, бросившего в его сторону лишь мимолётный взгляд, он не разобрал.
– В зверинец, – приказала Аэри громко и сразу отвернулась, чтобы проследовать за мужчинами, которые уже несли еe дочь к распахнутым дверям чeрного хода.
Орвин потянулся, вновь пытаясь увидеть Авилу, но ведьм уже заслонили потянувшиеся за ними слуги, а самого его встряхнули и поволокли куда-то совсем в другую сторону. В низко нависающий каменный проход, по извилистым полутeмным коридорам.
Свет редких факелов бросал на стены длинные пляшущие тени, казавшиеся живыми существами – тварями Бездны, что наблюдают из-за завесы, стремясь проникнуть в мир живых.
Звякнула отпертая решeтка, в лицо плеснуло обжигающим светом фонаря.
– Приказано в зверинец, – доложил один из воинов.
– За мной, – ответил кто-то.
Орвин уже не понимал, куда и как долго его тащат. Тело разламывало, разрывало от боли. Он уже не мог сдерживаться и стонал сквозь зубы от каждого рывка. Для начала конвоиры отвесили оплеуху, приказали заткнуться, попытались даже пригрозить, но на счастье быстро поняли, что всe это бесполезно, и не стали больше прилагать лишних усилий к тому, чтобы просто выполнить господский приказ.
А потом, наконец, голос впереди сказал:
– Сюда.
Очередной скрежет ржавой решётки прорезал гулкую тишину. Стало особенно душно от запахов гари, крови и нечистот. Орвин не успел приготовиться – его швырнули в отсыревшую солому. Позади лязгнул замок, и свет фонаря стал удаляться, а с ним и грохот шагов.
Наступила блаженная тишина.
Закованные руки неудачно подвернулись под тело, припрятанная под одеждой фляга давила под рёбра. Но Орвин почуял, что если начнёт шевелится – это не облегчил его положение, а может, даже наоборот.
Надо просто дать себе отдохнуть.
Он прижался виском к холодному каменному полу, постарался расслабить сведённое от боли тело и, уже не сдерживаясь, издал долгий стон. Стало чуть легче…
Совсем рядом раздался шорох соломы и тихое звяканье.
– Нет! – сказал кто-то испуганно. – Не трогай его. Не приближайся.
Голос будто не принадлежал человеку – глухой, хриплый, едва разборчивый. Ему ответил второй:
– Нехорошо. Посмотреть надо.
– Не увидел что ли? На нём ошейник.
– И на тебе…
– Дурень! Особый ошейник, ведьмин… этой, как её…
Орвин с трудом глубоко вдохнул, выговорил на выдохе:
– Морайны.
Голоса пугливо затихли, шорохи прекратились. Но ненадолго.
Снова раздалось звяканье.
– Да ты, я погляжу, умник, а? – сказал тот, что заговорил первым. – Понимаешь, что с тобой? В сознании?
– Да… – с трудом ответил Орвин.
– Ну. считай, повезло пока.
Он был с этим даже немного согласен. Но подумал, что везение – вещь слишком переменчивая, особенно там, где он теперь оказался.
“Зверинец”.
К сожалению, он знал, что кроется за этим словом.
