- Но... согласись, это странно. Раз его жена умерла, в женской прислуге нет необходимости.
- О, я уверена, - заулыбалась Амина, - что он недолго будет жить как отшельник, это совсем не в его духе. Скоро тут поселится какая-нибудь райская гурия, тогда у нас дел прибавится. Интересно, какую работу тебе поручат?
- Мне бы тоже хотелось это знать, - прошептала Гюльфем, на сердце которой становилось всё тяжелее и тревожнее с каждой проведённой здесь минутой.
После ухода Гюльфем Сун Янг, предчувствуя, что визит царевича добром не закончится, возобновил свои попытки угостить его хотя бы чаем. Но Сарнияр Измаил, словно догадываясь, к чему они ведут, не поддавался на его провокации.
- Как вам угодно, - сдался, в конце концов, китаец, - дождёмся Гюльфем, но что-то она сильно задерживается.
Сарнияр ничего не ответил.
- Странно, - заметил Сун Янг, - что вы вернулись в Румайлу, когда ваша жена должна вот-вот родить.
Сарнияр снова промолчал.
- Как видно, на то были серьёзные причины, - не дождавшись ответа, продолжал Сун Янг. - Надеюсь, ваши домашние в добром здравии? Если кому-нибудь из них нужны лекарства, моя лавка открыта для вас и днём и ночью.
Сарнияр хранил молчание, но китаец не оставлял попыток завязать с ним разговор. Так продолжалось до тех пор, пока не вернулся Асеф.
- А где моя жена? - спросил Сун Янг с удивлением.
Асеф молча протянул своему господину записку. Пробежав её глазами, Сарнияр стремительно поднялся с циновки и направился к двери.
- Где моя жена? - завопил китаец, преградив ему путь.
- Забудь о том, что у тебя была жена, кафир, - ответил Сарнияр. - Она не вернётся к тебе ни живой, ни мёртвой.
- Вы с ума сошли! - в голос закричал китаец и, забыв о почтении, набросился на него.
Асеф хотел пустить в ход свою кривую саблю, но Сарнияр, оглушив Сун Янга ударом в челюсть, остановил слугу взмахом руки. Затем знаками велел ему следовать за ним и ушёл. Асеф задержался, пригрозив Сун Янгу на языке жестов, что свернёт ему шею, если он ещё посмеет поднять руку на сахиба. В ответ китаец осыпал немого проклятиями, забыв в приступе гнева, что он ещё и глухой.
Оставшись один, он развернул записку, нечаянно оказавшуюся в его руках в тот момент, когда он схватился с царевичем. Сверху было написано его размашистым почерком «Посади эту женщину в паланкин и доставь во дворец, потом возвращайся за мной», а внизу приписано закорючками его слуги «Птичка в клетке, сахиб».
- Дьявол! - воскликнул Сун Янг, вырывая из своей бороды целый клок. - Он украл у меня жену, проклятый румалиец!
* * *
- Сахиб возвратился в Румайлу инкогнито, - сообщила Амина. - Дабы его не узнали на улицах Алькадира, он выезжает в город не верхом, а в закрытом паланкине.
- Всё равно его появление здесь не может остаться незамеченным, - промолвила Гюльфем.
Амина пожала плечами.
- Это же загородный дворец, Гюль. Помнится, матушка говорила, что сахиб купил его втайне от отца у богатого арабского шейха.
- Вот как, - невольно заинтересовалась Гюльфем, - а с какой целью?
- Чтобы перевезти сюда оборудование своей тайной комнаты, как же он её называл...
- Шкатулка с секретом, - с улыбкой подсказала Гюльфем.
- Точно, - улыбнулась в ответ Амина, - только самые доверенные лица были посвящены в её тайну. Видимо, он не хотел, чтобы о существовании такой комнаты узнали после его отъезда в Алиф.
- И только ради этого его высочество купил такой шикарный дом?
Амина опять заулыбалась. Гюльфем отметила про себя, что с лица её не сходит улыбка, вероятно, потому, что позволяет видеть лучшие из его украшений - перламутровые зубки и ямочки на щеках.
- Но он же сказочно разбогател после смерти своей первой жены, Гюль. И вполне мог себе позволить этот шик.
- О, Амина, - взмолилась Гюльфем, - я так хочу снова увидеть эту комнату! Когда-то я её до смерти боялась, но теперь не боюсь.
- Хорошо, я покажу её тебе, - согласилась экономка. - Пойдём.
Амина провела новоиспечённую подругу до дверей большой, пышно убранной комнаты.
- Ты уверена, что это та самая комната? - с сомнением спросила Гюльфем. - По-моему, она ничем не отличается от других.
- Уверяю тебя, это она самая, - ответила Амина. - Очевидно, ты забыла, в чём заключается её секрет. Надо где-то нажать, чтобы из стен полезли эти страшные железные штуки... брр... у меня прямо мороз по коже, как я подумаю о них. Надеюсь, его высочество больше не увлекается такими игрушками, а просто хранит их, как память о своей бурной молодости.
- И не только их, - произнесла Гюльфем, - но и многое другое.
Осматривая комнату, она постепенно узнавала большинство предметов, собранных в ней: любимый низенький пуфик сахиба, старинные бронзовые канделябры, пёстрые лоскутные коврики, медные курильницы, китайские цветочные вазы, узкогорлый порфировый графинчик для вина, изящный шандал с ляпис-лазурью, индийские резные безделушки.
Гюльфем со священным трепетом потрогала деревянное кружево шкатулки, в которой некогда хранилась личная переписка царевича.
- Я вижу, тебе хочется побыть здесь одной, - сказала Амина. - В таком случае, не буду тебе мешать.
- Спасибо, - прошептала Гюльфем.
После ухода Амины она продолжала бродить по комнате, ощупывая каждую реликвию, и случайно задела какую-то завитушку, торчавшую из стены. Деревянные панели тотчас разъехались, как перегородки в доме Сун Янга, и наружу выползла знакомая Гюльфем конструкция, включавшая колесо на подставке и целый комплект управляющих им рычагов.
Гюльфем зачарованно смотрела на колесо, не сводя с него глаз.
- Помнишь, как ты была прикована к нему, Гюль? - прозвенел в её ушах знакомый голос, и на мгновение ей почудилось, будто всё это происходит вне времени и пространства.
- Может быть, тряхнём стариной? - продолжал Сарнияр, подойдя к ней почти вплотную.
Гюльфем проглотила застрявший в горле комок и ответила:
- Теперь нам не пристало этим заниматься, сахиб. Я замужем, а вы... вдовец.
Чёрные глаза Сарнияра вспыхнули зловещим огнём.
- И тебе хватает наглости напоминать мне о том, что я овдовел?
- Простите меня, сахиб, я проявила бестактность...
- Бестактность? - вышел из себя Сарнияр.
Его пальцы железным кольцом обвились вокруг шейки Гюльфем. Когда он приподнял её на аршин от пола, она, потеряв опору, уцепилась за его руку, державшую её за горло. Глаза Сарнияра извергали молнии. Гюльфем начала задыхаться, у неё закружилась голова. Видя, что она готова потерять сознание, он поставил её на ноги и разжал пальцы.
- Что вы делаете со мной, сахиб? - еле отдышавшись, проговорила Гюльфем. - Вы увезли меня от мужа для того, чтобы поиздеваться надо мной?
- Меня бесит твоё притворство, Гюль. Ты должна в ногах у меня валяться и вымаливать прощения.
- Это вы должны просить у меня прощения за то, что отдали меня в жёны тирану.
Сарнияр горько усмехнулся.
- Признаю, я оплошал, устроив твой брак с Сун Янгом. Он оказался тираном, недостойным твоей любви. Но если твоя неприязнь к нему довела тебя до такого отчаяния, почему ты не попросила меня разрубить ненавистные узы? Тебе вовсе незачем было мстить мне, ещё и с такой беспримерной жестокостью.
Гюльфем застыла в недоумении.
- Я не понимаю, о чём вы говорите, сахиб. Какой бы безотрадной ни была моя замужняя жизнь, я далека от намерения мстить вам за неё!
- Ты лжёшь мне, как лгала всегда! - исступлённо заорал Сарнияр.
- Я никогда не лгала вам, и теперь не лгу. Скажите, ради Аллаха, в чём моя вина? Что я совершила?
- Моя жена, сын и дочь умерли от яда, который ты подмешала в эликсир Сун Янга и миску с каштанами.
- О, силы небесные!
Гюльфем прижала руки к своей бурно вздымавшейся груди, лепеча какую-то молитву. Нечаянно уронив на неё взгляд, Сарнияр тут же отвёл глаза в сторону. Кем бы ни была эта женщина - опытной комедианткой или кающейся грешницей, она рождена волновать его плоть. Стоило ему только прикоснуться к её гибкой шее, к её гладкой, будто атлас коже, как кровь закипела у него в венах, разливая по всему телу жидкий огонь. Он жаждал воздать ей за смерть своих близких, и при этом безумно желал её.
- Клянусь вам, я не подмешивала яда ни вашей жене, ни вашим детям! - кончив молиться, воскликнула Гюльфем.
- Лжёшь! - зарычал он, пересилив завладевшую им похоть.
- Клянусь Аллахом, сотворившим мир, и его Пророком!
- Не оскверняй святыни своими лживыми клятвами.
- Я не лгу, клянусь вам, не лгу!
- О Аллах, пошли мне терпения, - взмолился Сарнияр. - Не знаю, что удерживает меня от желания вырвать твой лживый язык! Если ты ещё раз поклянёшься, я за себя не отвечаю.
- Я неспособна на такую подлость, - не слушая его угроз, твердила Гюльфем.
- Лучше признайся во всём, не то я закую тебя в цепи.
- Никакие цепи не заставят меня оговорить себя.
Он оглянулся в поисках цепей, но не найдя их, привязал её к спицам колеса верёвками, повернул рычажок, которым управлялось колесо, и подтянул его на высоту примерно в три фута от пола. Гюльфем была до того потрясена, что всё происходящее казалось ей нереальным. Это орудие, предназначенное для любовных игр, на сей раз применялось для настоящих пыток.
Сарнияр собрался отстегать её не шёлковой плёткой, а канчуком, рассекающим тело до костей. Для начала он ударил им по спицам колеса с такой силой, что у Гюльфем засвистело в ушах.
- Признавайся! - потребовал он. - Иначе в следующий раз канчук прогуляется по твоей спине.
- Я ни в чём не повинна, - прошептала Гюльфем.
Сарнияр выругался сквозь зубы. Ему совсем не хотелось истязать эту женщину, он ждал лишь признания в содеянном, без которого не решался приговорить её к казни. От её упорного нежелания сознаться у него опускались руки.
- Гюльфем, сознайся, - сказал он почти умоляющим голосом, - не вынуждай меня прибегать к жестоким пыткам. Если я пущу в ход канчук или затяну винтовые зажимы, мучительная боль, которую ты при этом испытаешь, всё равно заставит тебя признаться во всём.
- Мне не в чем признаваться вам, сахиб. Применяйте свои пытки, да простит вас Аллах, как я вам прощаю.
- Гюль, прошу тебя...
- Я скорее сама бы выпила яд, чем послала его вашим детям.
- Проклятье, - закричал Сарнияр, - пусть разразит меня гром, но я тебе верю!
Он выхватил из-за пояса кинжал и одним махом разрубил верёвку, которой Гюльфем была привязана к колесу. Она сползла к его ногам, и он, освободив её от пут, с волнением прижал к своей груди.
- Я рада, - произнесла Гюльфем, - что вы опомнились, сахиб. Если бы вы наказали меня за то, чего я не совершала, не только взяли на свою совесть тяжкий грех, но оставили безнаказанным настоящего преступника. Убийство не должно сойти ему с рук. Найдите его, а я с вашего позволения вернусь к мужу и продолжу влачить то жалкое существование, на которое вы меня обрекли.
- Нет, Гюль, - ответил Сарнияр, - к своему мужу ты не вернёшься.
- Но, сахиб...
- Не возражай. Ты же сама только что говорила о том, как важно вовремя исправить ошибку, чтобы впоследствии не мучила совесть. А твой брак с Сун Янгом был моей ошибкой. Мне следовало лучше позаботиться о тебе.
- И что же со мной будет, сахиб? - встревожилась Гюльфем.
- Поговорим об этом позднее, Гюль, не сейчас и не здесь.
Движением рычага Сарнияр задвинул колесо обратно в тайник и только после этого позвал Амину.
- Позаботься о моей гостье, ханум, - приказал он, - препроводи её на женскую половину. Я хочу, чтобы она заняла самые лучшие покои в доме.
- О Аллах, - шепнула Амина на ухо Гюльфем, ведя её по неширокой галерее в противоположное крыло дворца, - с чего сахиб оказывает тебе такие почести? Я думала, что ты поселишься со мной в комнатах для прислуги. Неужели... он хочет сделать тебя своей наложницей?
- Не держи таких мыслей, Амина, - строго оборвала её Гюльфем, - я больше не рабыня сахиба, он освободил меня семь лет тому назад.
- Но продолжает принимать активное участие в твоей судьбе.
Амина провела Гюльфем на женскую половину дворца, которая включала, помимо дюжины спален, собственную баню с бассейном и лавками для массажа. В уютном предбаннике Гюльфем приметила пузатый турецкий самовар на сервированном для чайной церемонии столике и подумала, как будет приятно отдохнуть здесь после банных процедур, наслаждаясь терпким вкусом чёрного чая. У бедняжки, прожившей семь лет в самой непритязательной обстановке, так и забирало дух от царящей кругом роскоши. Стены комнат сплошь были выложены яшмой, ониксом, сердоликом, кораллом и персидским лазуритом, мебель сделана из дерева ценных пород, а светильники из золота и серебра.
Показав Гюльфем всю женскую половину вдоль и поперёк, экономка привела её в покои, которые раньше, судя по всему, принадлежали жене арабского шейха. Они включали спальню, салон для приёма гостей и круглую комнату, всю в серебряных и бронзовых зеркалах. Обилием пряных ароматов она напоминала парфюмерную лавку. Дневной свет сюда проникал только сверху сквозь голубоватые стёкла. Такие комнаты в более позднюю эпоху стали именоваться будуарами.
- Располагайся, Гюль, - сказала Амина, - а я пойду, пришлю двух горничных, которые будут тебе прислуживать.
Гюльфем смутилась.
- Ну, к чему такие церемонии? Я не думаю, что задержусь надолго в гостях у сахиба.
- О, я уверена, - заулыбалась Амина, - что он недолго будет жить как отшельник, это совсем не в его духе. Скоро тут поселится какая-нибудь райская гурия, тогда у нас дел прибавится. Интересно, какую работу тебе поручат?
- Мне бы тоже хотелось это знать, - прошептала Гюльфем, на сердце которой становилось всё тяжелее и тревожнее с каждой проведённой здесь минутой.
Глава 6. Гюльфем в гостях у сахиба.
После ухода Гюльфем Сун Янг, предчувствуя, что визит царевича добром не закончится, возобновил свои попытки угостить его хотя бы чаем. Но Сарнияр Измаил, словно догадываясь, к чему они ведут, не поддавался на его провокации.
- Как вам угодно, - сдался, в конце концов, китаец, - дождёмся Гюльфем, но что-то она сильно задерживается.
Сарнияр ничего не ответил.
- Странно, - заметил Сун Янг, - что вы вернулись в Румайлу, когда ваша жена должна вот-вот родить.
Сарнияр снова промолчал.
- Как видно, на то были серьёзные причины, - не дождавшись ответа, продолжал Сун Янг. - Надеюсь, ваши домашние в добром здравии? Если кому-нибудь из них нужны лекарства, моя лавка открыта для вас и днём и ночью.
Сарнияр хранил молчание, но китаец не оставлял попыток завязать с ним разговор. Так продолжалось до тех пор, пока не вернулся Асеф.
- А где моя жена? - спросил Сун Янг с удивлением.
Асеф молча протянул своему господину записку. Пробежав её глазами, Сарнияр стремительно поднялся с циновки и направился к двери.
- Где моя жена? - завопил китаец, преградив ему путь.
- Забудь о том, что у тебя была жена, кафир, - ответил Сарнияр. - Она не вернётся к тебе ни живой, ни мёртвой.
- Вы с ума сошли! - в голос закричал китаец и, забыв о почтении, набросился на него.
Асеф хотел пустить в ход свою кривую саблю, но Сарнияр, оглушив Сун Янга ударом в челюсть, остановил слугу взмахом руки. Затем знаками велел ему следовать за ним и ушёл. Асеф задержался, пригрозив Сун Янгу на языке жестов, что свернёт ему шею, если он ещё посмеет поднять руку на сахиба. В ответ китаец осыпал немого проклятиями, забыв в приступе гнева, что он ещё и глухой.
Оставшись один, он развернул записку, нечаянно оказавшуюся в его руках в тот момент, когда он схватился с царевичем. Сверху было написано его размашистым почерком «Посади эту женщину в паланкин и доставь во дворец, потом возвращайся за мной», а внизу приписано закорючками его слуги «Птичка в клетке, сахиб».
- Дьявол! - воскликнул Сун Янг, вырывая из своей бороды целый клок. - Он украл у меня жену, проклятый румалиец!
* * *
- Сахиб возвратился в Румайлу инкогнито, - сообщила Амина. - Дабы его не узнали на улицах Алькадира, он выезжает в город не верхом, а в закрытом паланкине.
- Всё равно его появление здесь не может остаться незамеченным, - промолвила Гюльфем.
Амина пожала плечами.
- Это же загородный дворец, Гюль. Помнится, матушка говорила, что сахиб купил его втайне от отца у богатого арабского шейха.
- Вот как, - невольно заинтересовалась Гюльфем, - а с какой целью?
- Чтобы перевезти сюда оборудование своей тайной комнаты, как же он её называл...
- Шкатулка с секретом, - с улыбкой подсказала Гюльфем.
- Точно, - улыбнулась в ответ Амина, - только самые доверенные лица были посвящены в её тайну. Видимо, он не хотел, чтобы о существовании такой комнаты узнали после его отъезда в Алиф.
- И только ради этого его высочество купил такой шикарный дом?
Амина опять заулыбалась. Гюльфем отметила про себя, что с лица её не сходит улыбка, вероятно, потому, что позволяет видеть лучшие из его украшений - перламутровые зубки и ямочки на щеках.
- Но он же сказочно разбогател после смерти своей первой жены, Гюль. И вполне мог себе позволить этот шик.
- О, Амина, - взмолилась Гюльфем, - я так хочу снова увидеть эту комнату! Когда-то я её до смерти боялась, но теперь не боюсь.
- Хорошо, я покажу её тебе, - согласилась экономка. - Пойдём.
Амина провела новоиспечённую подругу до дверей большой, пышно убранной комнаты.
- Ты уверена, что это та самая комната? - с сомнением спросила Гюльфем. - По-моему, она ничем не отличается от других.
- Уверяю тебя, это она самая, - ответила Амина. - Очевидно, ты забыла, в чём заключается её секрет. Надо где-то нажать, чтобы из стен полезли эти страшные железные штуки... брр... у меня прямо мороз по коже, как я подумаю о них. Надеюсь, его высочество больше не увлекается такими игрушками, а просто хранит их, как память о своей бурной молодости.
- И не только их, - произнесла Гюльфем, - но и многое другое.
Осматривая комнату, она постепенно узнавала большинство предметов, собранных в ней: любимый низенький пуфик сахиба, старинные бронзовые канделябры, пёстрые лоскутные коврики, медные курильницы, китайские цветочные вазы, узкогорлый порфировый графинчик для вина, изящный шандал с ляпис-лазурью, индийские резные безделушки.
Гюльфем со священным трепетом потрогала деревянное кружево шкатулки, в которой некогда хранилась личная переписка царевича.
- Я вижу, тебе хочется побыть здесь одной, - сказала Амина. - В таком случае, не буду тебе мешать.
- Спасибо, - прошептала Гюльфем.
После ухода Амины она продолжала бродить по комнате, ощупывая каждую реликвию, и случайно задела какую-то завитушку, торчавшую из стены. Деревянные панели тотчас разъехались, как перегородки в доме Сун Янга, и наружу выползла знакомая Гюльфем конструкция, включавшая колесо на подставке и целый комплект управляющих им рычагов.
Гюльфем зачарованно смотрела на колесо, не сводя с него глаз.
- Помнишь, как ты была прикована к нему, Гюль? - прозвенел в её ушах знакомый голос, и на мгновение ей почудилось, будто всё это происходит вне времени и пространства.
- Может быть, тряхнём стариной? - продолжал Сарнияр, подойдя к ней почти вплотную.
Гюльфем проглотила застрявший в горле комок и ответила:
- Теперь нам не пристало этим заниматься, сахиб. Я замужем, а вы... вдовец.
Чёрные глаза Сарнияра вспыхнули зловещим огнём.
- И тебе хватает наглости напоминать мне о том, что я овдовел?
- Простите меня, сахиб, я проявила бестактность...
- Бестактность? - вышел из себя Сарнияр.
Его пальцы железным кольцом обвились вокруг шейки Гюльфем. Когда он приподнял её на аршин от пола, она, потеряв опору, уцепилась за его руку, державшую её за горло. Глаза Сарнияра извергали молнии. Гюльфем начала задыхаться, у неё закружилась голова. Видя, что она готова потерять сознание, он поставил её на ноги и разжал пальцы.
- Что вы делаете со мной, сахиб? - еле отдышавшись, проговорила Гюльфем. - Вы увезли меня от мужа для того, чтобы поиздеваться надо мной?
- Меня бесит твоё притворство, Гюль. Ты должна в ногах у меня валяться и вымаливать прощения.
- Это вы должны просить у меня прощения за то, что отдали меня в жёны тирану.
Сарнияр горько усмехнулся.
- Признаю, я оплошал, устроив твой брак с Сун Янгом. Он оказался тираном, недостойным твоей любви. Но если твоя неприязнь к нему довела тебя до такого отчаяния, почему ты не попросила меня разрубить ненавистные узы? Тебе вовсе незачем было мстить мне, ещё и с такой беспримерной жестокостью.
Гюльфем застыла в недоумении.
- Я не понимаю, о чём вы говорите, сахиб. Какой бы безотрадной ни была моя замужняя жизнь, я далека от намерения мстить вам за неё!
- Ты лжёшь мне, как лгала всегда! - исступлённо заорал Сарнияр.
- Я никогда не лгала вам, и теперь не лгу. Скажите, ради Аллаха, в чём моя вина? Что я совершила?
- Моя жена, сын и дочь умерли от яда, который ты подмешала в эликсир Сун Янга и миску с каштанами.
- О, силы небесные!
Гюльфем прижала руки к своей бурно вздымавшейся груди, лепеча какую-то молитву. Нечаянно уронив на неё взгляд, Сарнияр тут же отвёл глаза в сторону. Кем бы ни была эта женщина - опытной комедианткой или кающейся грешницей, она рождена волновать его плоть. Стоило ему только прикоснуться к её гибкой шее, к её гладкой, будто атлас коже, как кровь закипела у него в венах, разливая по всему телу жидкий огонь. Он жаждал воздать ей за смерть своих близких, и при этом безумно желал её.
- Клянусь вам, я не подмешивала яда ни вашей жене, ни вашим детям! - кончив молиться, воскликнула Гюльфем.
- Лжёшь! - зарычал он, пересилив завладевшую им похоть.
- Клянусь Аллахом, сотворившим мир, и его Пророком!
- Не оскверняй святыни своими лживыми клятвами.
- Я не лгу, клянусь вам, не лгу!
- О Аллах, пошли мне терпения, - взмолился Сарнияр. - Не знаю, что удерживает меня от желания вырвать твой лживый язык! Если ты ещё раз поклянёшься, я за себя не отвечаю.
- Я неспособна на такую подлость, - не слушая его угроз, твердила Гюльфем.
- Лучше признайся во всём, не то я закую тебя в цепи.
- Никакие цепи не заставят меня оговорить себя.
Он оглянулся в поисках цепей, но не найдя их, привязал её к спицам колеса верёвками, повернул рычажок, которым управлялось колесо, и подтянул его на высоту примерно в три фута от пола. Гюльфем была до того потрясена, что всё происходящее казалось ей нереальным. Это орудие, предназначенное для любовных игр, на сей раз применялось для настоящих пыток.
Сарнияр собрался отстегать её не шёлковой плёткой, а канчуком, рассекающим тело до костей. Для начала он ударил им по спицам колеса с такой силой, что у Гюльфем засвистело в ушах.
- Признавайся! - потребовал он. - Иначе в следующий раз канчук прогуляется по твоей спине.
- Я ни в чём не повинна, - прошептала Гюльфем.
Сарнияр выругался сквозь зубы. Ему совсем не хотелось истязать эту женщину, он ждал лишь признания в содеянном, без которого не решался приговорить её к казни. От её упорного нежелания сознаться у него опускались руки.
- Гюльфем, сознайся, - сказал он почти умоляющим голосом, - не вынуждай меня прибегать к жестоким пыткам. Если я пущу в ход канчук или затяну винтовые зажимы, мучительная боль, которую ты при этом испытаешь, всё равно заставит тебя признаться во всём.
- Мне не в чем признаваться вам, сахиб. Применяйте свои пытки, да простит вас Аллах, как я вам прощаю.
- Гюль, прошу тебя...
- Я скорее сама бы выпила яд, чем послала его вашим детям.
- Проклятье, - закричал Сарнияр, - пусть разразит меня гром, но я тебе верю!
Он выхватил из-за пояса кинжал и одним махом разрубил верёвку, которой Гюльфем была привязана к колесу. Она сползла к его ногам, и он, освободив её от пут, с волнением прижал к своей груди.
- Я рада, - произнесла Гюльфем, - что вы опомнились, сахиб. Если бы вы наказали меня за то, чего я не совершала, не только взяли на свою совесть тяжкий грех, но оставили безнаказанным настоящего преступника. Убийство не должно сойти ему с рук. Найдите его, а я с вашего позволения вернусь к мужу и продолжу влачить то жалкое существование, на которое вы меня обрекли.
- Нет, Гюль, - ответил Сарнияр, - к своему мужу ты не вернёшься.
- Но, сахиб...
- Не возражай. Ты же сама только что говорила о том, как важно вовремя исправить ошибку, чтобы впоследствии не мучила совесть. А твой брак с Сун Янгом был моей ошибкой. Мне следовало лучше позаботиться о тебе.
- И что же со мной будет, сахиб? - встревожилась Гюльфем.
- Поговорим об этом позднее, Гюль, не сейчас и не здесь.
Движением рычага Сарнияр задвинул колесо обратно в тайник и только после этого позвал Амину.
- Позаботься о моей гостье, ханум, - приказал он, - препроводи её на женскую половину. Я хочу, чтобы она заняла самые лучшие покои в доме.
- О Аллах, - шепнула Амина на ухо Гюльфем, ведя её по неширокой галерее в противоположное крыло дворца, - с чего сахиб оказывает тебе такие почести? Я думала, что ты поселишься со мной в комнатах для прислуги. Неужели... он хочет сделать тебя своей наложницей?
- Не держи таких мыслей, Амина, - строго оборвала её Гюльфем, - я больше не рабыня сахиба, он освободил меня семь лет тому назад.
- Но продолжает принимать активное участие в твоей судьбе.
Амина провела Гюльфем на женскую половину дворца, которая включала, помимо дюжины спален, собственную баню с бассейном и лавками для массажа. В уютном предбаннике Гюльфем приметила пузатый турецкий самовар на сервированном для чайной церемонии столике и подумала, как будет приятно отдохнуть здесь после банных процедур, наслаждаясь терпким вкусом чёрного чая. У бедняжки, прожившей семь лет в самой непритязательной обстановке, так и забирало дух от царящей кругом роскоши. Стены комнат сплошь были выложены яшмой, ониксом, сердоликом, кораллом и персидским лазуритом, мебель сделана из дерева ценных пород, а светильники из золота и серебра.
Показав Гюльфем всю женскую половину вдоль и поперёк, экономка привела её в покои, которые раньше, судя по всему, принадлежали жене арабского шейха. Они включали спальню, салон для приёма гостей и круглую комнату, всю в серебряных и бронзовых зеркалах. Обилием пряных ароматов она напоминала парфюмерную лавку. Дневной свет сюда проникал только сверху сквозь голубоватые стёкла. Такие комнаты в более позднюю эпоху стали именоваться будуарами.
- Располагайся, Гюль, - сказала Амина, - а я пойду, пришлю двух горничных, которые будут тебе прислуживать.
Гюльфем смутилась.
- Ну, к чему такие церемонии? Я не думаю, что задержусь надолго в гостях у сахиба.
