- Если вам нужно выпить для храбрости, - язвительно молвила Сервиназ, - велите принести вам вина.
- О нет, - возразил царевич, - я не хочу смущать твою добродетель и давать лишний повод считать меня дикарём. Моя задача как раз состоит в том, чтобы рассеять твоё заблуждение относительно меня.
- Что бы вы ни говорили и ни делали, я всё равно не изменю своего мнения о вас, - заявила юная вдова.
- Даже если я скажу, что хочу жениться на тебе?
Сервиназ вздрогнула и уколола палец иглой от неожиданности. Затем уставилась на юношу с недоверием, решив, что он попросту насмехается над ней в отместку за её издёвки. Но лицо у него было таким серьёзным и даже напряжённым, что не оставалось сомнений - он говорит о своих намерениях, не шутя.
- Но ведь вы женаты, - выпалила она первое, что пришло ей на ум, - а в Румайле не принято многожёнство.
- Моя жена умерла две недели назад, - сообщил Сарнияр. - Я только что получил известие о смерти женщины, которая по сути не была мне женой. Наш брак был коммерческой сделкой. Жену мне выбрали родители, и мне пришлось жениться на ней, чтобы спасти свою семью от сумы. Теперь я хочу жениться не из корысти, а по велению сердца.
- Не могу поверить, что вы говорите об этом серьёзно, - пролепетала Сервиназ. - Брак между нами невозможен, ибо мы враги.
- А если он положит конец вражде?
Сервиназ застыла, а с его лица, наоборот, сошла напряжённость и снова заиграла улыбка на его скульптурно вылепленных губах.
- Я вижу, моё предложение застало тебя врасплох. Если тебе нужно подумать, я даю тебе время до утра. Но до первой молитвы ты обязательно должна мне ответить, выйдешь ты за меня или нет.
Царевич хотел погладить её по щеке, но она увернулась. Это рассердило его, и он продолжил уже более жёстким тоном:
- Я ни к чему тебя не принуждаю, моя пери. Если ты не согласишься на свадьбу, мы просто забудем об этом разговоре, и всё. Итак, до утра - договорились?
Он постоял с минуту, читая мысли, отображавшиеся у неё на лице, словно открытую книгу, и ход этих мыслей был ему так неприятен, что он, не сказав больше ни слова, вышел за дверь. До Сервиназ донёсся страшный грохот - это царевич, уходя, споткнулся о стоявший на полу поднос.
* * *
Навстречу Сарнияру по лестнице поднимался Бехрам, перешагивая через ступеньки. По его тёмным щекам струйками катился пот, глаза блестели от возбуждения.
- Сахиб, - воскликнул он, - вы не поверите, кто к вам приехал!
- Неужто сам Великий Турок? - мрачно пошутил Сарнияр.
- Нет, берите ниже, - хохотнул Бехрам.
- Сулейман-паша?
Мавр закивал; его толстые губы расплылись в белозубой улыбке.
- Это перст судьбы, - произнёс Сарнияр, воздев глаза к небу. - Что ж, проводи почётного гостя в зал приёмов, Бехрам.
- Он уже там, - ответил мавр.
- Много с ним приехало народу?
- Всего несколько человек. Сераскер привёз вам в подарок русские меха и ещё кучу всякой всячины.
В сопровождении мавра царевич проследовал в приёмный зал, большую комнату с высоким куполообразным потолком и двумя ярусами окон. Нижние окна были забраны ажурными решётками, верхние полукруглые выложены цветными стёклами - бирюзовыми, фиолетовыми, тёмно-красными. Стены расписаны в холодных тонах и отделаны посередине фризами из тёмно-синих изразцов, в рисунок которых искусно вплетались белыми буквами стихотворные строчки из Корана.
Вдоль стен тянулись низкие диваны, перед возвышением с тремя ступенями разложены большие кожаные и парчовые подушки, углы которых украшали пышные кисточки.
Когда Сарнияр вошёл, турок, сидевший на диване, поднялся. Это был высокий статный старик с широким смуглым лицом, длинными усами и короткой чёрной седеющей бородой. На нём был кафтан из чёрного бархата, расшитый золотом и мелким кремовым жемчугом, на голове красовался высокий тюрбан с громадным рубином, горевшим, словно кровавый глаз. С толстой шеи свисала крупная золотая цепь, пальцы были унизаны перстнями с топазами, сапфирами и рубинами.
- Салам алейкум, - поздоровался Сарнияр, прошёл к возвышению и, взобравшись на него, уселся на подушку.
Сулейман-паша подал кому-то знак, и рабы внесли в зал богатые дары: меха соболей и горностаев, шкуры сибирского тигра, чёрного, белого и бурого медведя, рулоны тончайшего египетского полотна, китайского и персидского шёлка, венецианского кружева. Сложив всю эту роскошь к ногам Сарнияра, рабы согнулись в поклоне и попятились к двери.
- Это ещё не всё, бейэфенди (прим. автора: уважаемый господин), - лукаво прищурился паша, - я привёз вам дюжину рабынь, каждая из которых не уступит в красоте моей дочери. Это, - паша показал свиток, - свидетельство врача о том, что все они девственны, непорочны и чисты как те гурии, что встретят нас в райских кущах. Если, конечно, Аллах будет к нам милостив в день Страшного Суда.
Сарнияр не смог сдержать улыбки, что показалось паше добрым знаком. Он с облегчением присел на диван, раскинув веером подол плохо гнущегося от обилия золота кафтана.
- Итак, паша, - молвил царевич, - вы предлагаете мне девственниц в обмен на вашу дочь?
- Это не совсем обычный обмен, - признал старик, - но от всех других вариантов вы наотрез отказались. Несмотря на ваш перевес в боях, мы захватили в плен много ваших воинов. Но, видимо, в вашей стране они плодятся как муравьи, раз вы совсем не дорожите ими.
- Я действительно не дорожу теми, кто позволяет увести себя в плен, - ответил Сарнияр.
- Мне не хотелось так думать, бейэфенди. Легче было поверить, что мои парламентёры не умеют вести переговоров. Поэтому я решил приехать сам, рискуя оказаться вашим пленником.
- Вы так сильно любите свою дочь? - спросил вдруг царевич.
Глаза Сулеймана-паши подёрнулись влагой.
- Она моё любимое дитя, хоть и рождена вне брака. Я безумно любил её мать, к тому же Сервиназ поздний ребёнок. Я нашёл моей дочери знатного мужа, но видно, она родилась под несчастливой звездой, если Аллах позволил ей овдоветь в столь юном возрасте. Моё сердце разбито, бейэфенди, потому я и проигрываю вам одно сражение за другим. Заклинаю вас, если вы держите её в плену с намерением доконать меня, возьмите меня вместо неё!
Сарнияр окинул старика сардоническим взглядом. Усмешка собрала в уголках его глаз мелкие морщинки, говорившие о его незаурядном уме, проницательности и лукавстве.
- Вы так боитесь гнева вашего султана, что предпочитаете сдаться мне, чем держать перед ним ответ за своё поражение? Я предлагаю вам более достойный выход - отдайте свою дочь за меня. Если вы согласны, мы сегодня же заключим перемирие.
Чёрные глаза сераскера радостно вспыхнули.
- Не могу поверить, что вы говорите всерьёз, бейэфенди. Должно быть, я сплю и слышу это во сне.
Сарнияр усмехнулся.
- Ваша дочь придерживается такого же мнения, паша. Она не верит в серьёзность моих намерений.
- Если позволите, бейэфенди, - воскликнул сераскер, - я сам поговорю с Сервиназ. Уж мне-то она поверит, надеюсь.
- Конечно, - согласился царевич и позвал мавра. - Бехрам, проведи Сулеймана-пашу к моей пленнице.
Сераскер поднялся с дивана и последовал за мавром. В доме, который прежде принадлежал его зятю, женская половина включала всего три комнаты. Две из них занимала Сервиназ, а третья, совсем маленькая, была отдана её прислужнице Мухсине. Этот порядок не поменялся со смертью бея Ибрагима. Сервиназ по-прежнему обитала в тех же комнатах, в которых жила на протяжении своего короткого замужества. Эти комнаты сообщались между собой через арки, а в коридор выходила только одна дверь.
Сулейман-паша собрался войти, но дверь оказалась заперта изнутри на задвижку. Он тихонько постучал и в ответ услышал раздражённый возглас Сервиназ:
- Вы обещали не тревожить меня до утренней молитвы, эфенди.
- Это я, Сервиназ, - взволнованно сообщил паша, - твой отец.
Дверь тотчас распахнулась, и пленница с плачем кинулась на шею старику.
- Доченька, - горячо обнимая её, вскрикнул Сулейман-паша, - моё дорогое дитя!
- Отец, - рыдала в его объятиях Сервиназ, - молю вас, заберите меня отсюда!
- Давай поговорим в комнате, - предложил он, - в коридоре не совсем удобно.
Не разжимая объятий, отец и дочь вошли в гостиную, и присели на тахту. Сервиназ склонила свою прелестную головку ему на плечо. Паша ласково перебирал пальцами длинные пряди её волос цвета спелой пшеницы.
- Этот дикарь обманул меня, - всхлипнула она, прижавшись к его плечу. - Он говорил, что вы забыли обо мне, что вас не волнует моя судьба, что вам приходится думать не о том, как вызволить меня из плена, а о том, как не упасть в глазах падишаха. Но я не верила ни одному его слову. Я знала, что вы слишком хороший отец, чтобы не думать о своей дочери.
Сулейман-паша глубоко вздохнул.
- Конечно, дитя моё, я не мог забыть о тебе. Мысль о том, что ты томишься в плену у этого дикаря, как ты его зовёшь, сводила меня с ума. Я уже не мог сосредоточиться на своих обязанностях и отбивать его бесчисленные атаки. Из Стамбула приходили гневные письма от повелителя, полные угроз и упрёков в неумелом ведении войны. Увы, я оказался никчёмным воеводой, дитя моё.
- Нет, - горячо возразила Сервиназ, - это моё пленение выбило почву у вас из-под ног.
- Настолько, - произнёс паша, - что я отважился явиться в логово врага, предпочитая плен постыдному отстранению от должности. А султан непременно отстранил бы меня после падения последней крепости, которая преграждает румалийцам проход к морю и золоту, хранящемуся в Алла-Илеме. Пусть бы лучше ему донесли, что я был захвачен неприятелем при попытке договориться с ним об обмене военнопленными.
- О, отец! - разрыдалась Сервиназ, зарывшись лицом в меховой воротник его кафтана.
- Но этот варвар, как ты его называешь, - продолжал Сулейман-паша, - совсем не таков, как я себе представлял. Столько всяких ужасов мне наплели о нём, что я готовился увидеть чудище с тремя головами, великана из племени Ад, изрыгающего жар из ноздрей. А он оказался самым обыкновенным человеком, правда, исполинского роста, но вполне симпатичным и совсем молодым, лет двадцати трёх, не более. И не стану скрывать, что он сразил меня своим благородством, предложив перемирие, когда я готов был сдаться ему на милость.
- Да, но цена этому перемирию - моя рука, а данью будет вечная неволя!
- Не неволя, а замужество, дитя моё.
- С человеком, сделавшим меня вдовой!
- Нет, с человеком, который мог сделать тебя своей наложницей, а вместо этого предлагает брак.
- Ах, отец, - воскликнула Сервиназ, заломив руки, - но ведь Аллах спросит с меня за моё отступничество в Судный День! Наша жизнь здесь, на земле коротка, а за гробом вечна. Несчастный Ибрагим перевернётся в своей могиле, если я выйду замуж за его убийцу! Его родные будут проклинать меня до скончания дней.
- Дитя моё, - прослезился тронутый до глубины души старик, - я не хочу принуждать тебя к тому, чему противится твоё сердце. Но подумай сама, если ты откажешься выйти замуж за этого юношу, какая судьба тебя ждёт? А меня? Я буду смещён со своего поста, опозорен, втоптан в грязь, а возможно, и казнён.
Ужаснувшись его словам, Сервиназ прижалась к нему ещё крепче.
- Нет, отец! Не говорите так, прошу вас! Я... выйду замуж за этого человека. Если такова моя судьба, пусть она свершится.
Сулейман-паша вздохнул с неимоверным облегчением. Желая хоть немного утешить свою дочь, он поцеловал её в лоб и сказал:
- Как знать, возможно, ты будешь с ним счастлива. Вспомни свою мать. Ведь она была счастлива со мной и стала бы ещё счастливее, если бы мне хватило мужества жениться на ней. У меня было две жены, а Пророк разрешил нам иметь четырёх. Этот румалиец задел самые чувствительные струны моей совести.
Сервиназ вскинула на отца большие янтарные глаза.
- Вы хотите сказать, что господь позволит мне возлюбить врага своего, как позволил моей матери?
- Если он предназначил тебе такую же судьбу, значит, хотел, чтобы её история послужила черновиком, который ты перепишешь набело.
Сулейман-паша ещё раз поцеловал свою дочь и поднялся с тахты. Она проводила его до двери, вернулась в комнату и в задумчивости обвела её глазами, вспоминая те несколько дней, что провела здесь со своим мужем. Эти дни были заполнены не столько любовью, сколько тревогами за его и свою жизнь из-за внезапного налёта румалийцев.
Из смежной комнаты донёсся слабый шорох, и на пороге возникла Мухсина, служанка Сервиназ. Она прибиралась в её спальне и волей-неволей слышала всё, о чём говорилось в гостиной. Это была плотная женщина с грубым лицом, которое сильно уродовали оставшиеся после перенесённой оспы рубцы. Словно прочитав мысли Сервиназ, она заявила с той прямотой, какую позволяют себе слуги, пользующиеся полным доверием своих господ:
- А ведь вы не успели полюбить бея Ибрагима, госпожа.
- Этот варвар не дал мне времени привязаться к нему, - откликнулась Сервиназ, ничуть не сердясь на служанку за её дерзость.
- Хм! - многозначительно издала Мухсина. - По мне, так он вовсе и не варвар. Он молится богу так же, как мы, по пять раз в день.
- Но при этом частенько поминает чёрта, - вставила Сервиназ.
- Ничего не ест с восхода до заката в рамадан...
- И пьёт вино, запрещённое Пророком.
- О нет, - возразил царевич, - я не хочу смущать твою добродетель и давать лишний повод считать меня дикарём. Моя задача как раз состоит в том, чтобы рассеять твоё заблуждение относительно меня.
- Что бы вы ни говорили и ни делали, я всё равно не изменю своего мнения о вас, - заявила юная вдова.
- Даже если я скажу, что хочу жениться на тебе?
Сервиназ вздрогнула и уколола палец иглой от неожиданности. Затем уставилась на юношу с недоверием, решив, что он попросту насмехается над ней в отместку за её издёвки. Но лицо у него было таким серьёзным и даже напряжённым, что не оставалось сомнений - он говорит о своих намерениях, не шутя.
- Но ведь вы женаты, - выпалила она первое, что пришло ей на ум, - а в Румайле не принято многожёнство.
- Моя жена умерла две недели назад, - сообщил Сарнияр. - Я только что получил известие о смерти женщины, которая по сути не была мне женой. Наш брак был коммерческой сделкой. Жену мне выбрали родители, и мне пришлось жениться на ней, чтобы спасти свою семью от сумы. Теперь я хочу жениться не из корысти, а по велению сердца.
- Не могу поверить, что вы говорите об этом серьёзно, - пролепетала Сервиназ. - Брак между нами невозможен, ибо мы враги.
- А если он положит конец вражде?
Сервиназ застыла, а с его лица, наоборот, сошла напряжённость и снова заиграла улыбка на его скульптурно вылепленных губах.
- Я вижу, моё предложение застало тебя врасплох. Если тебе нужно подумать, я даю тебе время до утра. Но до первой молитвы ты обязательно должна мне ответить, выйдешь ты за меня или нет.
Царевич хотел погладить её по щеке, но она увернулась. Это рассердило его, и он продолжил уже более жёстким тоном:
- Я ни к чему тебя не принуждаю, моя пери. Если ты не согласишься на свадьбу, мы просто забудем об этом разговоре, и всё. Итак, до утра - договорились?
Он постоял с минуту, читая мысли, отображавшиеся у неё на лице, словно открытую книгу, и ход этих мыслей был ему так неприятен, что он, не сказав больше ни слова, вышел за дверь. До Сервиназ донёсся страшный грохот - это царевич, уходя, споткнулся о стоявший на полу поднос.
Прода от 18.06.2022, 18:25
* * *
Навстречу Сарнияру по лестнице поднимался Бехрам, перешагивая через ступеньки. По его тёмным щекам струйками катился пот, глаза блестели от возбуждения.
- Сахиб, - воскликнул он, - вы не поверите, кто к вам приехал!
- Неужто сам Великий Турок? - мрачно пошутил Сарнияр.
- Нет, берите ниже, - хохотнул Бехрам.
- Сулейман-паша?
Мавр закивал; его толстые губы расплылись в белозубой улыбке.
- Это перст судьбы, - произнёс Сарнияр, воздев глаза к небу. - Что ж, проводи почётного гостя в зал приёмов, Бехрам.
- Он уже там, - ответил мавр.
- Много с ним приехало народу?
- Всего несколько человек. Сераскер привёз вам в подарок русские меха и ещё кучу всякой всячины.
В сопровождении мавра царевич проследовал в приёмный зал, большую комнату с высоким куполообразным потолком и двумя ярусами окон. Нижние окна были забраны ажурными решётками, верхние полукруглые выложены цветными стёклами - бирюзовыми, фиолетовыми, тёмно-красными. Стены расписаны в холодных тонах и отделаны посередине фризами из тёмно-синих изразцов, в рисунок которых искусно вплетались белыми буквами стихотворные строчки из Корана.
Вдоль стен тянулись низкие диваны, перед возвышением с тремя ступенями разложены большие кожаные и парчовые подушки, углы которых украшали пышные кисточки.
Когда Сарнияр вошёл, турок, сидевший на диване, поднялся. Это был высокий статный старик с широким смуглым лицом, длинными усами и короткой чёрной седеющей бородой. На нём был кафтан из чёрного бархата, расшитый золотом и мелким кремовым жемчугом, на голове красовался высокий тюрбан с громадным рубином, горевшим, словно кровавый глаз. С толстой шеи свисала крупная золотая цепь, пальцы были унизаны перстнями с топазами, сапфирами и рубинами.
- Салам алейкум, - поздоровался Сарнияр, прошёл к возвышению и, взобравшись на него, уселся на подушку.
Сулейман-паша подал кому-то знак, и рабы внесли в зал богатые дары: меха соболей и горностаев, шкуры сибирского тигра, чёрного, белого и бурого медведя, рулоны тончайшего египетского полотна, китайского и персидского шёлка, венецианского кружева. Сложив всю эту роскошь к ногам Сарнияра, рабы согнулись в поклоне и попятились к двери.
- Это ещё не всё, бейэфенди (прим. автора: уважаемый господин), - лукаво прищурился паша, - я привёз вам дюжину рабынь, каждая из которых не уступит в красоте моей дочери. Это, - паша показал свиток, - свидетельство врача о том, что все они девственны, непорочны и чисты как те гурии, что встретят нас в райских кущах. Если, конечно, Аллах будет к нам милостив в день Страшного Суда.
Сарнияр не смог сдержать улыбки, что показалось паше добрым знаком. Он с облегчением присел на диван, раскинув веером подол плохо гнущегося от обилия золота кафтана.
- Итак, паша, - молвил царевич, - вы предлагаете мне девственниц в обмен на вашу дочь?
- Это не совсем обычный обмен, - признал старик, - но от всех других вариантов вы наотрез отказались. Несмотря на ваш перевес в боях, мы захватили в плен много ваших воинов. Но, видимо, в вашей стране они плодятся как муравьи, раз вы совсем не дорожите ими.
- Я действительно не дорожу теми, кто позволяет увести себя в плен, - ответил Сарнияр.
- Мне не хотелось так думать, бейэфенди. Легче было поверить, что мои парламентёры не умеют вести переговоров. Поэтому я решил приехать сам, рискуя оказаться вашим пленником.
- Вы так сильно любите свою дочь? - спросил вдруг царевич.
Глаза Сулеймана-паши подёрнулись влагой.
- Она моё любимое дитя, хоть и рождена вне брака. Я безумно любил её мать, к тому же Сервиназ поздний ребёнок. Я нашёл моей дочери знатного мужа, но видно, она родилась под несчастливой звездой, если Аллах позволил ей овдоветь в столь юном возрасте. Моё сердце разбито, бейэфенди, потому я и проигрываю вам одно сражение за другим. Заклинаю вас, если вы держите её в плену с намерением доконать меня, возьмите меня вместо неё!
Сарнияр окинул старика сардоническим взглядом. Усмешка собрала в уголках его глаз мелкие морщинки, говорившие о его незаурядном уме, проницательности и лукавстве.
- Вы так боитесь гнева вашего султана, что предпочитаете сдаться мне, чем держать перед ним ответ за своё поражение? Я предлагаю вам более достойный выход - отдайте свою дочь за меня. Если вы согласны, мы сегодня же заключим перемирие.
Чёрные глаза сераскера радостно вспыхнули.
- Не могу поверить, что вы говорите всерьёз, бейэфенди. Должно быть, я сплю и слышу это во сне.
Сарнияр усмехнулся.
- Ваша дочь придерживается такого же мнения, паша. Она не верит в серьёзность моих намерений.
- Если позволите, бейэфенди, - воскликнул сераскер, - я сам поговорю с Сервиназ. Уж мне-то она поверит, надеюсь.
- Конечно, - согласился царевич и позвал мавра. - Бехрам, проведи Сулеймана-пашу к моей пленнице.
Сераскер поднялся с дивана и последовал за мавром. В доме, который прежде принадлежал его зятю, женская половина включала всего три комнаты. Две из них занимала Сервиназ, а третья, совсем маленькая, была отдана её прислужнице Мухсине. Этот порядок не поменялся со смертью бея Ибрагима. Сервиназ по-прежнему обитала в тех же комнатах, в которых жила на протяжении своего короткого замужества. Эти комнаты сообщались между собой через арки, а в коридор выходила только одна дверь.
Сулейман-паша собрался войти, но дверь оказалась заперта изнутри на задвижку. Он тихонько постучал и в ответ услышал раздражённый возглас Сервиназ:
- Вы обещали не тревожить меня до утренней молитвы, эфенди.
- Это я, Сервиназ, - взволнованно сообщил паша, - твой отец.
Дверь тотчас распахнулась, и пленница с плачем кинулась на шею старику.
- Доченька, - горячо обнимая её, вскрикнул Сулейман-паша, - моё дорогое дитя!
- Отец, - рыдала в его объятиях Сервиназ, - молю вас, заберите меня отсюда!
- Давай поговорим в комнате, - предложил он, - в коридоре не совсем удобно.
Не разжимая объятий, отец и дочь вошли в гостиную, и присели на тахту. Сервиназ склонила свою прелестную головку ему на плечо. Паша ласково перебирал пальцами длинные пряди её волос цвета спелой пшеницы.
- Этот дикарь обманул меня, - всхлипнула она, прижавшись к его плечу. - Он говорил, что вы забыли обо мне, что вас не волнует моя судьба, что вам приходится думать не о том, как вызволить меня из плена, а о том, как не упасть в глазах падишаха. Но я не верила ни одному его слову. Я знала, что вы слишком хороший отец, чтобы не думать о своей дочери.
Сулейман-паша глубоко вздохнул.
- Конечно, дитя моё, я не мог забыть о тебе. Мысль о том, что ты томишься в плену у этого дикаря, как ты его зовёшь, сводила меня с ума. Я уже не мог сосредоточиться на своих обязанностях и отбивать его бесчисленные атаки. Из Стамбула приходили гневные письма от повелителя, полные угроз и упрёков в неумелом ведении войны. Увы, я оказался никчёмным воеводой, дитя моё.
- Нет, - горячо возразила Сервиназ, - это моё пленение выбило почву у вас из-под ног.
- Настолько, - произнёс паша, - что я отважился явиться в логово врага, предпочитая плен постыдному отстранению от должности. А султан непременно отстранил бы меня после падения последней крепости, которая преграждает румалийцам проход к морю и золоту, хранящемуся в Алла-Илеме. Пусть бы лучше ему донесли, что я был захвачен неприятелем при попытке договориться с ним об обмене военнопленными.
- О, отец! - разрыдалась Сервиназ, зарывшись лицом в меховой воротник его кафтана.
- Но этот варвар, как ты его называешь, - продолжал Сулейман-паша, - совсем не таков, как я себе представлял. Столько всяких ужасов мне наплели о нём, что я готовился увидеть чудище с тремя головами, великана из племени Ад, изрыгающего жар из ноздрей. А он оказался самым обыкновенным человеком, правда, исполинского роста, но вполне симпатичным и совсем молодым, лет двадцати трёх, не более. И не стану скрывать, что он сразил меня своим благородством, предложив перемирие, когда я готов был сдаться ему на милость.
- Да, но цена этому перемирию - моя рука, а данью будет вечная неволя!
- Не неволя, а замужество, дитя моё.
- С человеком, сделавшим меня вдовой!
- Нет, с человеком, который мог сделать тебя своей наложницей, а вместо этого предлагает брак.
- Ах, отец, - воскликнула Сервиназ, заломив руки, - но ведь Аллах спросит с меня за моё отступничество в Судный День! Наша жизнь здесь, на земле коротка, а за гробом вечна. Несчастный Ибрагим перевернётся в своей могиле, если я выйду замуж за его убийцу! Его родные будут проклинать меня до скончания дней.
- Дитя моё, - прослезился тронутый до глубины души старик, - я не хочу принуждать тебя к тому, чему противится твоё сердце. Но подумай сама, если ты откажешься выйти замуж за этого юношу, какая судьба тебя ждёт? А меня? Я буду смещён со своего поста, опозорен, втоптан в грязь, а возможно, и казнён.
Ужаснувшись его словам, Сервиназ прижалась к нему ещё крепче.
- Нет, отец! Не говорите так, прошу вас! Я... выйду замуж за этого человека. Если такова моя судьба, пусть она свершится.
Прода от 19.06.2022, 17:05
Сулейман-паша вздохнул с неимоверным облегчением. Желая хоть немного утешить свою дочь, он поцеловал её в лоб и сказал:
- Как знать, возможно, ты будешь с ним счастлива. Вспомни свою мать. Ведь она была счастлива со мной и стала бы ещё счастливее, если бы мне хватило мужества жениться на ней. У меня было две жены, а Пророк разрешил нам иметь четырёх. Этот румалиец задел самые чувствительные струны моей совести.
Сервиназ вскинула на отца большие янтарные глаза.
- Вы хотите сказать, что господь позволит мне возлюбить врага своего, как позволил моей матери?
- Если он предназначил тебе такую же судьбу, значит, хотел, чтобы её история послужила черновиком, который ты перепишешь набело.
Сулейман-паша ещё раз поцеловал свою дочь и поднялся с тахты. Она проводила его до двери, вернулась в комнату и в задумчивости обвела её глазами, вспоминая те несколько дней, что провела здесь со своим мужем. Эти дни были заполнены не столько любовью, сколько тревогами за его и свою жизнь из-за внезапного налёта румалийцев.
Из смежной комнаты донёсся слабый шорох, и на пороге возникла Мухсина, служанка Сервиназ. Она прибиралась в её спальне и волей-неволей слышала всё, о чём говорилось в гостиной. Это была плотная женщина с грубым лицом, которое сильно уродовали оставшиеся после перенесённой оспы рубцы. Словно прочитав мысли Сервиназ, она заявила с той прямотой, какую позволяют себе слуги, пользующиеся полным доверием своих господ:
- А ведь вы не успели полюбить бея Ибрагима, госпожа.
- Этот варвар не дал мне времени привязаться к нему, - откликнулась Сервиназ, ничуть не сердясь на служанку за её дерзость.
- Хм! - многозначительно издала Мухсина. - По мне, так он вовсе и не варвар. Он молится богу так же, как мы, по пять раз в день.
- Но при этом частенько поминает чёрта, - вставила Сервиназ.
- Ничего не ест с восхода до заката в рамадан...
- И пьёт вино, запрещённое Пророком.
