Вскоре на подмогу подбежали два американских солдата, чья очередь дежурить наступала за мной. Долго вглядываясь в свои профессиональные оптические приспособления, они ничего не обнаружили, и посчитали, что я зря поднял тревогу.
– Ты чего, заснул, и сон увидел? – рассмеялся один из них.
– Я точно знаю, что там были автомобили!
– Не описайся от перепуга! Нет там ничего! – продолжал свои насмешки американец, по причине которых я схватил его за грудки, в результате чего мы сцепились в мужском отстаивании правды, что была у каждого своя.
«Тише, тише, тише!» – вмешался второй и сумел растащить нас друг от друга.
Пока товарищ чертыхался и зверел, ударяя кулаками о каменные стены укрытия, американец сказал мне пристыжающим тоном:
– Мужик Афганистан прошёл!
– И что с того? Ему можно людей оскорблять? Я видел то, что видел!
– Иди–ка, отдохни! Тем более что смена твоя окончена! – похлопал он меня по плечу.
Рассерженный и встревоженный увиденным, я побрёл на запад, туда, где Рыжик собирался отдыхать с ребятами той ночью. Через три дома от казармы, я заметил силуэты полицейских. Не желая нажить неприятностей, я резко свернул, однако заметив меня, они тихонько засвистели.
– Я друга ищу! – оправдался я на английском, в смутной надежде, что меня поймут.
– Друга? – захихикал один из них, отлично понявший мой язык. – За твои деньги, любую подружку выбирай!
– Я здесь не за этим! Мне, правда, нужно видеть товарища! – я сделал шаг в дом, но полицейский схватил меня за руку.
– Сначала деньги, потом ищи кого хочешь!
Я всунул в его руку купюру, которая стала моим пропуском ко всем удовольствиям, скрытым от солдат в казарме. Дым кальяна и самокруток, сладостные стоны женщин и мужчин, лёгкая арабская музыка, включенная в послуха – атмосфера расслабления и секса заполняла то помещение. Зайдя внутрь, я тут же наткнулся глазами на обнажённых дев, сплетённых в разнообразных позах со знакомыми мне ребятами. Слегка смутившись и почувствовав невольное возбуждение, я собирался выйти, но меня обхватили женские руки, предложившие бокал вина и кальян у свободного стола. Отнекиваясь, я поднял суету и ко мне наконец–то вышел Рыжик.
– Ты чего расшумелся?
– Я тебя искал! Только что на дежурстве я видел внедорожники боевиков, а американцы противоречат моему утверждению, считая, что всё хорошо.
– Ну и Бог с ними! Слушай, в казарме более сотни военных. Уж как–нибудь да защитимся в случае чего!
– Их тоже было не мало. С десяток машин, как минимум!
– Брат, ты успокойся и возьми мою девицу! Она чертовски хороша! – он подтолкнул ко мне нагую куртизанку. – Отдохни!
– Не время отдыхать! – выразил я своей настрой словами контуженого солдата, в самом начале службы внушавшего мне эту фразу и бывшем правым.
Глава 5. Жизнь за любовь
Любовь... Неизбывная, неподдельная. Она может зарождаться годами, а может вспыхнуть в мгновение ока и стать смыслом жизни и истинным предназначением. Сладким шепотом ветра, листающим страницы наших дней. Магией, толкающей на безумство. Невидимой нитью, соединяющей сердца. В любви мы находим нечто лучшее и высшее, чем собственное «я», ради чего стоит сражаться, и ради чего возможно умереть. Только любовь делает нас цельными, и она же рождает продолжение. Любовь — венец жизни человека, путь от момента встречи до вечности бытия.
День, когда всё случилось
Мою тревогу по поводу замеченной вереницы вражеских автомобилей никто не воспринял всерьёз, а командиры, которых я потревожил с этим во время банкета, «влепили» мне наряд вне очереди на ещё одно ночное дежурство. Разозлённый вернулся я на свой матрац и уснул крепким сном на несколько положенных часов.
– Просыпайся, друг! Уже девять! – тряс меня возбуждённый Рыжик.
– Что случилось?
– Там на площади мероприятие начинается! Сейчас журналюги и столичные госслужащие речи свои толкать начнут с возведённого в их честь помоста.
– Мне–то что? У меня ещё полчаса до службы!
– Так в благотворительных палатках напитки с шоколадом можно взять! Пошли!
«Прервать свой краткий сон за шоколадку!», – возмущённый поднялся я с матраца и побрёл приводить себя в порядок в тёмную и разгромлённую душевую.
Побрившись и обтерев лицо водой из поржавевшего настенного бака, я взглянул в мутное зеркало и увидел свои чёрные, как уголь, напряжённые глаза. «Лазури спокойствия сегодня ожидать не стоит!», – иронично подытожил взволнованный разум. Поверх формы я напялил бронежилет, потому как запах опасности и вчерашнее видение не оставляли мою душу в покое. Она предчувствовала беду и хотела защититься от погибели. За плечо я, как всегда, закинул свой Калашников, предварительно проверив полон ли магазин патронов.
На площади было многолюдно. Сюда собрались военнослужащие казармы, прибывшие гости, а также население соседних деревень. Толпа народа у сцены вовсе не нравилась мне. «Шум создают и внимание террористов привлекают, глупцы!», – недовольствовал я на командировав, устроивших цирк посреди сафари с голодными зверьми.
Ко мне присоединился Рыжик, доставший плитку молочного шоколада и разделивший её на двоих. Мы слушали речь влиятельного представителя войск США. Холёный, одетый в дорогой костюм, он вещал нам с помоста, как важно не бояться смерти и следовать великой цели по наведению порядка в странах Ближнего Востока. Чиновник говорил о воинской морали и сплочённости, которые давно покинули Ирак, и оставались только на его лукавом языке. Он твердил о важной миссии по одолению бандитских и мятежных группировок, что угрожают нынче всему миру, и лишь коалиция способна уничтожить их. Американцы были в восторге от таких высокопарных слов. Выкрикивая междометия восхищения, они усердно хлопали в ладоши и верили во всё, что говорил надушенный авторитет. А я ел шоколад и удивлялся детской доверчивости этих парней, уже не первый день служивших здесь. Возможно, что я ошибался, и им нужна была поддержка боевого духа в зазубренных словах военного чиновника. Не все же стали нигилистами, как я. Просто они так и не поняли, что сюжеты зла и лозунги добра пишут одни и те же сценаристы. А до меня давно дошло, что умереть можно за родину, за близких, за любовь, но не за цель, поставленную мужиком в роскошном брендовом костюме.
Вскоре на сцену вышла девушка, понравившаяся мне вчера. Несмотря на ужасную память на имена, её – я запомнил сразу. Арабское, оно не было редкостью в краях, где я родился. Её внешность, что я сумел разглядеть поближе, тоже была традиционно восточной. Я рассмотрел янтарные глаза и кудрявые чёрные волосы, что казались забавными пружинками и словно жили своей жизнью, задорно прыгая на её нежных плечах. Ещё мне приглянулись изящные ямочки на щеках и подбородке. На девушке было одето лёгкое белое платье, и я заметил крестик на груди, а ещё родимое пятно в форме большого полумесяца на её правой руке, чуть выше локтя. Из её рассказа о себе, я выяснил, что ей восемнадцать, и что она метиска, папа – восточный с этих земель, а мама с бывшего СССР, поэтому она владела русским. Знания девушки английского языка обуславливались тем, что она училась на репортёра, и поездка на Ближний Восток была первым учебным проектом в её начинающей карьере. Её искренняя речь зашла чуть глубже, чем обычное представление себя на публику. Смущённо заулыбавшись, она рассказала, что в отличие от мамы, её папа – строгий мусульманин, который требует от единственного дитя беспрекословного послушания и именно с его разрешения она находилась здесь, чтобы снять репортаж о военных буднях. В душе я заулыбался вместе с ней, понимая, что значит быть метисом, когда в твоей крови и голове смешение культур, определяющее взгляды на жизнь. Меня тронула добрая открытость девушки, прекрасно дополненная восточной скромностью. Вот только из–за Рыжика, внезапно задавшего вопрос, я прослушал, в какой стране она проживала.
– Эта ли девчонка понравилась тебе вчера во время привала на скамье?
– Она приятная, – коротко ответил я.
– Слишком тощая! Подержаться не за что!
– Она худенькая, а не тощая!
– И манерная!
– Женственная!
– Да ты прям, влюбился! – подзуживал он надо мной.
– Я не могу объяснить, но я чувствую её, будто мы знакомы целую вечность! – искренне поделился я с другом.
– Мда, – ответил он, подхихикивая, – отсутствие женщин в казарме отрицательно сказывается на твоём психологическом состоянии!
– Да иди ты! – разозлился я на его непонимание.
Внезапно воздух разрезал свист летящего снаряда. «Гранатомёты!» – выкрикнул кто–то, и это было последнем, что я чётко расслышал до взрыва неподалёку от площади. Мне повело голову и с болью заложило уши – недавняя контузия незамедлительно дала о себе знать. Я прикоснулся к уху и на похолодевших, чуть дрожавших пальцах, почувствовал тёплую кровь. Пару секунд всё было точно в мутном, смазанном кино, а после наступило резкое прозрение. Вернулся слух и я пришёл в себя. Вокруг началась пальба и беспорядочная суета. Гостей со сцены увела охрана, а мы, солдаты, кинулись в ответный бой. Позже я догадался, что пограничных дежурных «сняли» боевики и окружили городок казармы со всех сторон. Мы оказались в самом эпицентре перестрелки. Солдаты и гражданские вокруг меня замертво падали на землю, убитые перекрёстными пулями. Брызги крови, песок и дым поднялись вверх смертельным занавесом, через который невозможно было что–то разглядеть. Присев на корточки, я прижался спиной к помосту и, держа автомат наготове, двинулся вглубь городка, к защитным гранатомётам, из которых намеревался повалить отряд боевиков. Мой путь тормозили, возникавшие из серо–красной пелены, бандиты, которых я старался «уложить» как можно тише и резче, не привлекая к себе лишнего внимания. А ещё встречались раненные сослуживцы, которых я оттаскивал к стенам одноэтажных зданий, надеясь, что им так будет безопасней.
«Сюда! Сюда!» – зазвал меня в один из бывших амбаров американский сослуживец. Я забежал внутрь, где находилось ещё двенадцать солдат. Двое стояли у узкого окна, направив дула пулемётов на минное поле, со стороны которого и прибыли боевики. Знакомый Абрамс М1 и обугленные танки, но не одной подорванной машины террористов.
– Как же они на минах не взлетели? – спросил я пулемётчиков.
– У них есть карты, на которых сами же и отмечают, где фугасы закопаны, а где чисто.
– Сколько их голов?
– Сложно сказать, но наберётся около двухсот после того, как «своих» из заключения освободят.
– Мы в меньшинстве. Многих гранатами у площади убило.
– Знаю. Нам надо выбраться отсюда и бежать на правую сторону от казармы. Там машины с грузовиками и сохранная дорога, по которой отсюда можно свалить.
– Мы убегаем с поля битвы? Как те солдаты, что оставили танк М1?
– Если желаешь, сражайся тут в одиночку! Но битва эта не будет честной. Их много, нас не очень. Надо выехать отсюда живыми, объединиться с другими отрядами и вернуться с ответным «приветом».
Так мы и сделали, ведь медлить было нельзя. Успешно покинуть городок мы могли только в то время, пока террористы освобождали пленников из здания казармы. Обратная дорога на правую сторону была ещё трагичней, чем в начале внезапной атаки. Дым так и стоял пеленой, создавая мрак и делая всё нереальным и жутким. Каждый вдох был наполнен запахом пороха, гари и металла. Бесконечно звучали треск автоматов, пулемётный рокот и отдалённые взрывы гранат. Паника с дьявольским духом проникали в приказы старшин, мольбы пострадавших и проклятья боевиков.
«Сзади!» – крикнул сослуживец, и резко развернувшись, я был готов выстрелить во врага, да только он, схватив руками дуло автомата, отвёл его в сторону от себя. Оторвавшись от курка, я вцепился в террориста, удачно развернув его к себе спиной и удушив в смертельных объятьях. Внутри меня сжигал палящий жар, точно лава зла, бушующая снаружи, протекала в щели моего тела и сознания. Ощущение температуры, бреда и безумия охватывало голову. Я понимал, что не в себе, но ничего не мог с этим поделать. Такова была цена самозащиты на кровавой жатве человеческих душ.
В конце концов, прорвавшись к дороге, у которой стояли автомобили, мы обнаружили, что несколько машин с американскими солдатами уже отбыли, и оставались только две – микроавтобус репортёров и открытый джип. Минуя маршрутку, я механически взглянул на пассажиров, тех самых чиновников с хвалёной охраной и надменных журналистов. Теперь они не выглядели властными, только напуганными. Пробежав дальше на пару шагов, я вдруг резко остановился. «Девушка! Девушки–журналистки в автобусе не было! Где она?» – внезапно осознал мой разум. Я бросился назад к маршрутке, внимательно вглядываясь в лица людей.
– Где начинающая репортёр, державшая речь на помосте во время взрыва? – прокричал я охраннику сквозь шум автоматной пальбы.
– Да откуда мне знать! Наверное, на площади осталась! Свали! Нам ехать надо! – пытался он задвинуть дверь маршрутки. Разгневавшись на пренебрежительное отношение ко мне и юной журналистке, я схватил его за бронежилет и выволок с сидения на землю:
– Твоей работой было защищать их всех! Так вот я спрашиваю, где она? – как в мутном сне я нанёс ему удар по скуле, и в этот момент меня оттащил Рыжик, спрыгнувший с кузова внедорожника.
– Чего ты пристал к охраннику? Лезь в кузов! Мы отъезжаем!
– Ты видел девушку, которая мне приглянулась? – вспотевший от переполоха и волнения, спросил я сослуживца.
– Её тут не было! Поторопись! – перекрикивая грохот пулемётов, тащил он меня к машине.
– Может, она уехала с другими?
– Нет! Я помогал рассаживать всех по машинам. Я бы увидел её. Забирайся в кузов!
Пот тёк по моему лбу, щекам, губам, а сердце дико стучало в груди. Адреналин поднялся так высоко, что всё моё нутро как будто сотрясалось. Я смотрел в сторону площади, и меня тянуло туда. За ней.
– Давай! Приди в себя! Нам надо ехать! – схватил меня за плечи Рыжик.
– Я не могу оставить её там! – выкрикнул я ему.
– С чего ты взял, что девушка жива? – ответил горькой правдой товарищ.
– Не знаю, но должен проверить!
– Не дури! Ты что, умрёшь за журналистку? Это не твоя битва! Поехали, брат! – ещё крепче вцепился он в мою военную рубашку.
– Ты ошибаешься! Это и есть моя битва! За жизнь человека, а не за горы проплаченных трупов! – я ударил локтями по его рукам, наконец отпустившим крепкую хватку, и бросился к площади.
«Спрячься в Абрамсе, если сумеешь до него добраться! Мы уезжаем! Здесь подмоги не жди!» – крикнул на прощание мой друг.
Я спешил к помосту, стараясь не попасться террористам на глаза, и плохо понимал, зачем я это делаю. Внезапно я осознал, что остался один. Живые сослуживцы уехали прочь, а мёртвые, вряд ли, помогли бы. Мне было пусто и грустно, но не было страшно. Взлетевшие гормоны стресса и агрессии затмевали трезвое чувство опасности. «Вот что тебя туда несёт? – ругал меня голос разума в «раздутой» голове. – Ты даже не знаешь, где эта девушка и жива ли до сих пор. Полное безумие!». Ему перечил голос сердца или интуиции, упорно твердящий: «Она там! Я чувствую, что она там! Ей, бедной, страшно! Я иду за ней!».
