– Думаю, что он не до конца понял, кто мы. По этой обидной причине, пошлём ему кассету, где ты попросишь о помощи. Наш человек очень быстро доставит её в посольство, а там уж твоему отцу покажут! Так что не волнуйся, не затеряется. Не первый раз работаем!
Лидер приказал приспешникам установить видеокамеру напротив меня. Раздвинув ножки штатива и наладив высоту, трое из них вышли из комнаты, так как в ней стало тесно для всех. Со мной остались главарь, пододвинувший стул прямо к моим коленям, и его брат, вставший возле меня.
По коже побежала дрожь от осознания того, что записанное на камеру доказательство серьёзности исламистов, вряд ли будет носить дружественный характер. Я вспоминал видеоплёнки, полученные от бандитов после событий в тюрьме Абу–Грейб, и они походили на фильмы ужасов, скорее, чем на романтические комедии.
– На, позвони домой ещё раз, и спроси, не передумал ли отец! – протянул мне дисковый телефон главарь.
– Алло! – ответила приёмная мама, жена отца, любившая меня, как собственного сына.
– Это я! Позови папу!
– Дорогой, я извелась, ты там как? Где ты?
– Всё хорошо, не переживай! Мне срочно нужен отец и времени мало!
– Его дома нет. Я говорила с ним! Он заартачился, ты же его знаешь! Идёт на принцип, мол, сам виноват, теперь повзрослеет и поймёт, что был не прав! Извинений ждёт.
Я посмотрел на главаря, постукивающего металлическим обрезом трубы себе по колену и на его брата, расслабленно щелкающего семечки справа от моего плеча.
– Боюсь, что потешить отцовское самолюбие словами раскаянья у меня просто не останется времени! Выкуп нужен срочно! Они сейчас кассету со мной записывать будут! Передай папе, что всё гораздо серьёзнее, чем проступок его блудного сына!
– Конечно, передам! Ребёнку, ведь, отец нужен!
– Какому ребёнку?
– У тебя сын родился больше месяца назад. Подруга твоя ждала, что ты, как и было обещано, через десять месяцев вернёшься и имя мальчику дашь. А ты в плен попал!
– Сын? – внезапно всё напряжение, что накопилось за время плена, и которое я удачно держал в себе, стараясь не проявлять слабости и не показывать страха, боли и отчаянья, ушло куда–то вниз, и слёзы потекли по моим щекам.
«Время!», – показал мне жестом главарь.
– Калеб. Его будут звать Калеб. Это в переводе означает «сердце»! Я в бывшей тюрьме у границ Иордании! – выкрикнул я на скорости, в надежде, что эта информация сможет хоть как–то помочь. Это были мои последние слова приёмной матери, перед тем, как, выхватив трубку, главарь ударил ей меня по лицу, и дал отбой.
«Я тебя, конечно, поздравляю с рождением сына, но лишнюю информацию сливать не надо!» – злобно скривил он губы.
Я взглянул на своего врага, но глядели не глаза, а мой, преисполненный чёрной, как нефть, ненавистью и злобой, дух. Адреналин поднялся в крови. Мне хотелось выбраться, жить, взять новорождённого сына на руки и увидеть свет, а не терпеть всё это! Не отдавая себе отчёта в действиях, я схватил главаря руками за грудки и, подтянув к себе, со всей мощи ударил лбом по носу. Отключившись, он повалился вбок, перевернув вместе с собой стул, а обрез трубы со звоном покатился по бетонному полу. Мои ноздри раздувались в гневе, точно у разъярённого быка, а по щекам бежал горячий, словно кипяток, обильный пот. Поздно среагировавший брат, схватил меня со спины в удушающий захват. Делая это неумело, он склонился над моим плечом. Резко подняв левую руку, я ударил его кулаком в глаз, от чего он присел позади меня. Хватка сильно ослабла и, взяв его за пальцы, я вывернул удушающую руку себе на правое плечо, после чего просто сломал её об него. Завопивший, он свалился на пол, призывая сообщников на помощь. Приспешники подбежали ко мне спереди и, понимая, что меня начнут бить прикладами автоматов, я наклонился вперёд, закрывая рёбра и живот, а голову прикрыл левой рукой. Именно по ней пришёлся фатальный удар, в результате чего я получил перелом фаланг указательного и среднего пальцев. Следующим пострадал затылок в месте прежней, ещё не зажившей, раны, и я отключился от болевого шока.
Я резко открыл глаза в своей камере, почувствовав чьё–то прикосновение к руке. Не разглядев лица, я схватил присутствующего за запястье.
«Мне больно!», – услышал я женский голос, говорящий на английском.
Вглядевшись в темноту, я разобрал ту самую женщину, которую, якобы, пытались изнасиловать у меня на глазах. Я уже точно знал, что она с братом главаря, и сразу заподозрил, что пришла сюда не просто так. Внешне женщина была темноволосой, невзрачной, с европейскими чертами лица. В обычном мире, там, за стенами этой темницы, я бы и не запомнил её, задумчиво ступая мимо, но здесь, она была единственной женщиной и единственной бандиткой, обведший меня вокруг пальца.
– Что тебе нужно? – спросил я, ощущая боль во всём теле, которая накатывала постепенно, точно волна на далёкий берег.
– Я тебе пальцы перебинтовала! – сказала она с французским акцентом.
Я посмотрел на левую руку и ужаснулся. Она опухла и посинела у сломанных пальцев, движение которыми доставляло нестерпимую боль, и было невозможным. Женщина привязала их к небольшим деревянным рейкам и обмотала тряпкой.
– Что тебе нужно? – холодно прозвучал мой вопрос. – Зачем подослали?
– Я сама пришла, украв ключи у одного из исламистов.
– Ты в камере одна, без охраны. Даже моего сокамерника нет. Значит, тебя сюда направили и разрешили здесь находиться. Второй раз меня не проведёшь! Так зачем подослали?
– Хотят узнать, сколько денег у твоего отца, – шепотом поделилась она.
– Так передай им, что я не его бухгалтер и мне это неизвестно!
– Я принесла тебе кое–что! – ещё более тихим тоном сказала гостья и достала из–под абайи, традиционного женского плаща, запрятанную таблетку. – Это обезболивающее! Выпей! Легче станет!
– Ты француженка?
– Когда–то ею была!
– А как оказалась подстилкой бандитов?
– Жизнь так сложилась! Каждый выживает, как может!
– Забирай свою таблетку и вали отсюда!
– Тихо! – закрыла она мне рот рукой. – Меня накажут, если узнают об обезболивающем. Один из террористов стоит за этой стеной и ждёт меня. Хорошо, что он английского не знает!
– Я понятия не имею, что это за лекарство и пить его не буду!
– Я оставлю под камнем. Будет болеть, прими, – она положила таблетку под булыжник у моих ног, и направилась к выходу. Навстречу ей тут же подошёл бандит с автоматом и запер амбарный замок на решётке камеры.
Через короткое время привели товарища по несчастью, втолкнув его внутрь, избитого и изнеможённого.
«Ты уже тут?», – спросил он меня усталым голосом.
Я бросился в его сторону, желая надавать тумаков, и только тогда заметил, что за ногу прикреплён к решётке цепью. Почти дотянувшись до сокамерника, я упал на землю, удерживаемый ею. Он также свалился с ног, испугавшись моего поступка.
– Ты чего? – спросил товарищ, отползая подальше.
– Ты меня предал! Разболтал бандитам о том, кто я такой, а я тебе душу открывал, делился с тобой!
– Не говорил я никому ничего!
– Врёшь! Кто ещё мог сказать? Кроме меня и тебя в камере–то больше никого не было! Да и по–русски больше никто не понимает!
– Знаешь, слово «Скандинавия» и имя твоё не так уж сложно на любом языке понять! Если вспомнишь, третий заточённый ещё здесь валялся, когда ты о себе говорил. Он и донёс перед смертью! А я не при чём, хочешь, верь, а хочешь, нет. И, вообще, ты похож на безумца! Что случилось?
– Что случилось? Из–за стукача меня потащили к главарю, а там произошла потасовка, и мне сломали пальцы! – показал я ему перебинтованные фаланги.
– Да до свадьбы заживёт! Ты бы успокоился! Это же всего лишь пальцы!
– В этих пальцах моя карьера скрипача! – выкрикнул я так, что эхо разнеслось по всей темнице. – Ты думаешь, они в таких условиях нормально срастутся?!
Сокамерник сочувственно сглотнул и, подойдя ко мне, уселся рядом: «Я не стучал на тебя!».
Я взглянул в его искренние, полные преданности глаза и мне стало всё равно, сдавал он меня или нет. Как сказала недавняя гостья: «Каждый выживает, как может!». В конце концов, кроме него у меня никого здесь не было, а в бедах своих я сам был виноват. Боль телесная и душевная, голод и жажда, чувство безысходности и постоянной тревоги сделали меня злобным, агрессивным, вредным и недоверчивым. А надо было держаться ради сына и возлюбленной! И я пришёл в себя.
– Так ты мне веришь? – переспросил он.
– Верю! – ответил я и приобнял товарища.
– А чего ты на цепи сидишь?
– Главарю нос разбил, брату – руку сломал.
– Серьёзно, что ли?
– Как видишь! – погремел я цепью о решётку. – На мне теперь клеймо буйности. Боятся даже вчетвером с автоматами сюда заходить! Убить не могут, потому что пытаются продать! Вот на цепь и посадили!
Товарищ по несчастью довольно рассмеялся.
– А ещё у меня сын родился от подруги! Мне так приёмная мать по телефону сказала.
– Поздравляю, друг! – обнял меня сокамерник, но вдруг радостная мимика его лица сменилась на серьёзность. – Что же ты теперь делать будешь?
– Фамилию свою дам. Буду заботиться о нём всегда. Любить.
– Не женишься?
– Нет. Зачем же делать несчастной мать собственного ребёнка?! Жениться надо по любви, чтобы не мучать друг друга. А люблю я другую женщину и в жёны возьму именно её!
– А как зовут малыша?
– Я назвал его Калеб, производное от арабского слова «гкалеби», что означает «сердце».
– Почему именно так?
– Хочу, чтобы он вырос добрым и отзывчивым. А если меня не станет, он всегда будет помнить, что он был в моём сердце.
Сокамерник склонил голову, разделяя со мной чувство неизвестности и тоски по свету и свободе. Спустя минуту молчания, он энергично добавил:
– Говорил же, не зря подруга с тобой переспала! Напоследок дитя от любимого парня захотела! Вот и доверяй женщинам!
– Это место научило меня, что доверять нельзя никому!
Глава 9. Месть
Месть накрепко вплетена в ткань человеческой природы. Она есть стремление души восстановить справедливость или вернуть себе поруганную честь. Но вселенная мести – мрачный лабиринт, в котором блуждают, держа в руках отравленный двуединый меч. Одно его острие направлено на обидчика, другое же – проницает самые глубины внутреннего мира мстящего, делая из него жертву собственной мести.
***
«Здравствуй, папа! Как тебе только что сказали, им нужен выкуп. Условия ты получишь вместе с этой кассетой. Я пока ещё жив, но весь избит и истерзан. У меня перелом двух пальцев левой руки, и я не знаю, сумею ли вновь играть на скрипке. Нет ни еды, ни воды. Прошу, заплати им, чтобы я смог вернуться домой, к сыну! И извини, что ослушался тебя!», – проговорил я на видеокамеру.
«Хороший мальчик! – вымолвил главарь, продолжая съёмку. – Если бы не твой папаша, я бы давно убил тебя за бунт, который ты устроил. Но я понятливый и умею прощать, а вот мой брат не обладает такой способностью и жаждет мести!».
Его озлобленный родственник с гипсом на правой руке подошёл ко мне, полностью привязанному к стулу, и ударил всё тем же металлическим обрезом трубы по животу. Скукожиться от боли я не мог, а потому тяжело и отрывисто задышал, пытаясь перетерпеть спазм, напоминавший уколы сотнями игл, и утихомирить резко возникшую тошноту. Он бросил трубу и начал дубасить меня левым кулаком по лицу и рёбрам. Вымотанный и, за синяками, не чувствующий собственного тела, я держался из последних сил.
«Всё хватит, хватит!», – остановил его главарь, когда моя голова повисла на шее. Взяв меня за волосы, дабы показать лицо в объектив камеры, лидер повторил на английском, что они требуют выкуп, а после зафиксировал мою голову в прямом положении. Не выключая камеры, он поставил перед моим лицом что–то вроде студийной лампы на ножках, которая подавала бесконечный оптический импульс в виде вспышек.
«Это месть брата за сломанную руку!», – сказал главарь перед тем, как покинуть комнату пыток.
Неизвестно сколько часов я провёл перед этой лампой, озаряемый вспышкой прямо в глаза. Поначалу я испытывал простой дискомфорт от яркого света, от которого давно отвык, и мне помогали закрытые глаза. Но чем дольше я там сидел, тем больше раздражали пронзительные вспышки мою нервную систему, нескончаемо мелькая перед глазами и, не давая возможности, их открыть. Я помнил о том, что на меня глядела проклятая камера, снимая каждое движение и каждый вздох. Я понимал, что плёнку будет смотреть отец, и не хотел пугать его лишней суетой. Мне очень хотелось открыть глаза, но когда я делал это, ослепляющий эффект вспышки причинял боль усталым глазам. По прошествии большего времени сенсорная пытка начала становится невыносимой, вызывая головную боль и сильную тошноту, а тело затекло и хотело пить, есть, справить нужду. Я злился, сожалел, ругался, угрожал. Ещё через пару часов я просто кричал и вырывался, напрочь позабыв о камере, снимающей мои мучения. Съёмка просто перестала для меня что–либо значить! Мне хотелось одного: чтобы вспышки прекратились и наступила темнота. В какой–то момент мне показалось, что мой разум помешался, ведь в голове стали крутиться странные отрывки каких–то диалогов, лица неизвестных мне людей, ужасающие призраки мёртвых, геометрические фигуры и просто воспоминания из прошлого. Я начал что–то бормотать, напевать, смеяться и рыдать. В армии нас обучали методам ментального дистанцирования. Одним из них был способ переключения от неприятной или небезопасной ситуации на визуализацию того места, где испытываешь радость. Понимая, что схожу с ума, я собрался с силами и представил, что вспышки за закрытыми глазами – отблески солнца в слегка колышущейся синей воде. Я иду по пристани за руку с возлюбленной, а на ней надет светло–голубой наряд. Во сне, который я недавно видел, она не могла сказать и слова, но в моей фантазии она смеялась и рассказывала о себе. Я смотрел на неё заворожённым взглядом и испытывал радость. Мы сели на край помоста и опустили босые ноги в воду, задорно болтая ими, и наслаждаясь теплом озёрной воды. Однако внезапно вода поднялась и окатила меня холодом с головы до пят. Я вернулся в реальность и осознал, что меня облили ледяной водой.
«Пришёл в себя? Попрощайся с папой и скажи, что ждёшь встречи, как только он выплатит выкуп!» – приказал мне главарь.
Я слышал его, но моё сознание словно раздвоилось. Я не мог ни говорить, ни двигаться, ни чувствовать. Я всё ещё ощущал тёплую воду на стопах и слышал смех своей любимой. В реале я глядел на мигавший огонёк бездушной камеры, наблюдавшей мои страдания и записывающей их, и меня тошнило. Я не мог ничего сказать отцу, но думаю именно этого главарь и добивался.
Меня оттащили в камеру и бросили на землю. Увидев темноту в глубине нашей пещеры, я уполз туда точно змей, боявшийся света. В полумраке я вернулся в иное измерение, где моя девушка кружилась по деревянному помосту, а я восхищался её лёгкостью и пластичностью.
