— Ты пошто моего отца позоришь? Пошто на него цепь, будто на тралла строптивого накинула?
— И тебе благо, князь пресветлый, — преспокойно ответила водяница, — званы были мы на пир тобою при всем честном народе. Плохо было пренебрегать приглашением, сделанным от души. Только заупрямился Гостобран. Не хотел он идти на свадебный пир своего сына. А одного оставлять его опасно. Может и всю весь потопить. Не так много у тебя земли, княже, чтобы ею разбрасываться. Вот и пришлось насильно привести престарелого родича в его бывший терем. Да людям языки не укоротишь.
— Вот именно, — сварливо заявил Гостобран, — в бывший. Когда-то мне принадлежала вся земля, а теперь. Эх… Даже повеселиться, как следует не дают, собачьи отродья.
Его жалобы прервало радостное восклицание Творислава, который до этого находился в ступоре. Только теперь он поверил, что его очи узрели родимую дочь, а не фюльгию, как говорят варяги. Это была не совсем та Гордеслава, которую он отпустил в Златокаменск. От её статной фигуры исходило некое зеленовато-голубое свечение, тёмно-каштановые волосы, украшенные венцом из золотистых кубышек, казались почти чёрными, её руки оплели браслеты из осоки, а тёмное платье расшито золотистыми нитями. Узоры напоминали срезанные колосья и дубовые листья. А в изящных ушах покачивались серьги из летних ягод, что само по себе было странным для поздней осени. Теперь Творислав может видеть дочь только в виде блазня бесплотного. Ибо она шла неслышно, даже дубовые половицы не скрипели под её шагами. С её тёмных волос стекали ледяные потоки воды прямо на пол, устланный соломой. Забылся Творислав. Хотел приобнять дочь, но его руки хватали только прохладный речной воздух, пахнущий свежей рыбой, тиной и летними цветами. Зло посмотрел несчастный отец на виновника страданий дочери, но Яронег не обратил внимания на этот взгляд, не предвещающий ему ничего хорошего. Оторопь его брала при взгляде на первую жену. Слышал он в детстве былички о том, как обманутый жених с того света является на брачный пир и утаскивает за собой вероломную невесту. Любовь мертвяка страшнее всего. Ибо заложный покойник не угомонится, пока не утянет любого за кромку. Удивление и гнев почти прошли, уступив место страху, холодившему душу злополучного жениха не меньше, чем потоки ледяной воды.
— Что же ты не предложишь мне чашу, супруг мой? — тихо сказала пришелица.
— Что? А, да. Конечно-конечно, будь моей гостьей, — тут Яронег замялся, не зная, как величать прибывшую. Она медленно и величаво прошла к освободившемуся месту, которое до этого занимал Вадим. Осинка не выдержала и почти бегом покинула гридницу, стараясь не смотреть на прикованного Гостобрана. Некогда она была его княгиней. Но как же тошно смотреть на унижение своего постылого мужа. Она могла мириться с отвращением, терпеливо снося ласки ненавистного старика, ради власти. А какая власть у речного пса? Гостобран был от рождения наделён всеми правами. Его слово было законом для всех златокаменцев, но он не сумел удержаться на престоле. Как страшно и как гадко быть женой подобного человека. Смерть сняла всё наносное с Гостобрана. Он был не менее жалок, чем Вадим. А как жить дальше? И ради чего? Осинка зарыдала, вспомнив, как равнодушно Уголёк приказал быть ей поласковее со старым князем ради их общего грядущего. А вот в тоне бабушки Величаны угадывалась медовая сладость. Она предсказывала Осинке великое предназначение, в которое молодая женщина верила до сегодняшнего дня. Она увидела, как глядит властелин Мурома на свою водяную дочь и поняла, что родичи её никогда не любили, а только использовали. Как и Вадим. До этого Величана убеждала её, что любовь и привязанность — удел простолюдинов и нелюбимцев Доли. Таких, как её глупый дядя Беломил. Он мог быть преуспевающим торговцем, но стал рыбарём и звероловом. Осинка была слишком озабочена собой, чтобы размышлять о причинах войны. Но теперь поняла, что и у князей есть сердце. Но сейчас ничего нельзя было изменить. Сначала она искала власти, затем — любви и обычного счастья. Но всё миновало, как сладкий сон на рассвете. Ни один из её мужчин не любил её по-настоящему. Гостобран был по-своему привязан к молодой жене, что, впрочем, не мешало постоянно напоминать ей об оказанной чести и тащить в свою одрину всех смазливых челядинок. Долеслав отказался от неё ради выгодного брака. А Вадим на какое-то время притворился ласковым и любящим. Но так он хотел только помститься бывшей ладе. А на деле Вадим только терпел прилипчивую, как смола супругу. Так же она терпела Гостобрана. Насильно милой не будешь. Непутёвая она. И жизнь у неё изломанная, как полотняная куколка, наполненная льняными семенами, которой так любил играть Ярополк. Словно её Долю бросили под ноги табуну степняцких резвых, как ветер, лошадей.
Водяной Святогнев уселся на место своей родички Осинки. С его белоснежных рукавов, расшитых алыми нитями, стекали на пол тёплые, как летний дождь струи, ибо душа водяного всегда была полна любви и доверия к людям. Таких нередко именуют дурачками, не догадываясь, что злой дурак намного опаснее добряка. Но сейчас серые глаза Святогнева, похожие по цвету на глаза его брата, горели азартом, радостью и предвкушением праздника. Водяной питал определённую слабость к хорошей еде. А где можно наесться лучше, чем на княжеском пиру? Это тебе не скромные подношения жителей веси! Молодой хозяин Итиля распустил кушак, предвкушая обильную трапезу. Ел он жадно, словно торопясь набить свою утробу впрок. Отдавал предпочтение Святогнев сдобе, которую макал в мёд и варенье. Уделил он внимание оленине, вепрятине и курятине, тушёных в ягодном сиропе и приправленных травами. Столь любимого им молока не было, зато гостю с речного дня пришлись весьма по вкусу пироги с творогом, яблоками, луком и яйцами. Были здесь и твёрдые сыры, которых славяне никогда не пробовали. Ведь до семнадцатого века наши предки питались исключительно мягкими сырами, но подобное новшество хозяйственная Теплига решила перенять у франков, наивно рассудив, что раз князю хороши франкские мечи, то придутся по вкусу и блюда той далёкой страны. Однако, большинство людей не оценили это новшество. Варяги ели почти так же торопливо, как Святогнев, бросали кости на пол, проливали пиво, брагу и даже заморские вина. Чистозвана почти не прикоснулась к еде, а Гордеслава ела очень аккуратно, касаясь пищи только кончиками точёных пальцев. Гостобрану же пришлось довольствоваться только объедками. Этот пир совсем нешутейно разозлил старого князя и лишний раз указал на его подчинённое, бесправное и униженное положение. Но старик с радостью отметил, что Яронег совсем не рад появлению своей речной суложи. Хотя чему тут радоваться-то? Внезапно руки князя нашарили чьё-то трясущееся тело.
— Отлично, — заворчал Гостобран, — один уже готов. Хотя.
Тут он подумал, что хмельные гости, которые не наделены даром пить, просто сваливаются под стол и засыпают, но не трясутся, как листья на ветру. Цепкие старческие руки схватили вопящего, как младень, отлучённый от материнской груди, Вадима. Вначале он подумал, что красная девица спряталась под столом от докучливого внимания похотливых витязей. Ведь, где хмель, там распутство, драки и прочее безобразие. Но Гостобран понял, что ошибся, когда «девица» завопила мужским голосом:
— Спасите меня от водяного! Я не хочу снова на дно прохладное.
При этих словах старый волхв захохотал, как лесная нежить.
— О нет, гончар Вадим, ты не попадёшь на холодное дно. Ты будешь на самом тёплом дне, которое только можно представить. Там, правда, неглубоко, но для тебя будет в самый раз, баран неразумный.
Гридни, кмети и хирдманны загоготали, как гуси, которых неумелая пастушка подгоняет хворостиной. Но спустя несколько мгновений смех волшебным образом оборвался. Тело Вадима стало обрастать густой, кудрявой белоснежной, как облака, шерстью, а на его голове проросла пара крутых рогов. Сомнений не было. Княжеский родич стал бессловесной скотиной.
Гордеслава схватила дудочку, вырезанную из болотного камыша, и тяжёлая дверь из мореного дуба отворилась. Глупый и безвольный белый барашек побежал навстречу своей погибели.
Гости ошеломлённо глядели на открытую дверь. Никто бы не посмел обвинить водяницу в чародействе, но тут страшную, почти гробовую тишину прорезал визгливый голос Милавы с истерическими нотками:
— Я тебя узнала ещё тогда. Ты не тот, за кого себя выдаёшь. Но твои приятели отвели мне глаза. Держите его. Это головник Велислав.
— Для полного счастья не хватало, чтобы моя наложница лишилась рассудка, — прошептал Яронег. Но тут же осёкся, посмотрев на старого кудесника. Старого ли? Словно по волшебству согнутый временем стан стал прямым, как стрела. Чародей стал выше ростом. Так хрупкий побег вырастает в дерево, подпирающее своей могучей кроной небосвод, сияющий ослепительной голубизной. Но никогда чахнущему дереву не помолодеть. Сие определено свыше. Яронег порывисто схватился за обереги, глядя в помолодевшее лицо муромского кудесника. Белые, спутанные колтуны, которые могли принадлежать доживающему свой долгий век лешему, неожиданно легли красивой чёрной, как полуночное небо, волной, лишь слегка расцвеченной белоснежными нитями, похожими на свет звёзд. Светлые глаза резко потемнели, словно бело-кипенные цветы стали яркими ягодами черноплодной рябины. Яронег стал бледнее утопленника.
— Ты? Это был ты? Обман!
— Ты, княже, напоминаешь главаря ушкуйников, которого обчистили его же подельники. Ты множество раз обводил людей вокруг пальца. С моей, замечу, помощью. Но обманывать нужно умеючи. Или говорить правду, если не имеешь способностей к лжи.
— Зато, как я погляжу, честный Творислав Муромский не погнушался обманом заманить меня в ловушку.
— Что ты, княже? —подала наконец-то голос молодая княгиня Яронегова. — Ты в своих владениях. И чужие войска пока не бродят по улицам славного Златокаменска.
Яронегу было не до того, чтобы слушать насмешки навязанной суложи, потому он грозно цыкнул на Чистозвану.
— Не лезь не в своё дело.
Сам же князь схватился за свой пресловутый франкский меч. Раз они устроили для него ловушку, то он падёт, как герой, которому не стыдно перейти Биврёст, попасть в Вальхаллу со своего брачного торжества на пиры к Одину, поедать мясо вепря Сехримнира и выпить чашу, которую преподнёсет ему Валькирия, похожая на Милаву. Всё лучше, чем живому пить вместе с мёртвой суложью. В душе Яронег склонялся к норманнской вере и стал забывать Богов родной земли. Но месть Марены не заставила себя ждать. Воины кинулись на помощь своему князю, однако молодуха рассмеялась и достала ужасный череп, чьи глаза превращали холодную сталь мечей в раскалённое докрасна железо. Рукояти мечей, сделанные из слоновой кости, дерева и металла, обжигали кожу хоробров. Одно мгновение — и гридница огласилась многоголосым воем и самой грязной и бесцеремонной бранью на нескольких языках и наречиях. Ибо Яронег не гнушался брать в свою дружину людей самых разных национальностей. Яронег выронил свой меч последним. На его ладони уже вздувались отвратительные волдыри от ожогов. Глаза черепа сияли алым торжествующим цветом. Так злокозненная Величана после смерти победила целую рать своих врагов. Она предпочла бы обладать этим умением при жизни, но бодливой скотинке сам Велес рогов не даёт.
— Пошутили и хватит, — сказал молодой воевода каким-то детским голоском. Если Велислав стал моложе выше ростом, то Ярополк (а это был именно он) снова обратился в мальца. Мальчик с наслаждением жевал горсть своего любимого изюма, гроздья винограда и сладкие финики, которые он мог поесть только в отцовском, а затем и братнином тереме. В марийских лесах, увы, такие плоды не произрастают. А значит, засушить виноград не представляется никакой возможности. Хотя что думать о заморских яствах, когда на его глазах такое творится? Ярополк, немного подумав, спрятал немного дорогих кушаний в свой узелок. Будет ещё время для пира. Теперь пришло время мести и борьбы. Борьбы немного несправедливой, ибо её исход был предрешён заранее. Некогда у Яронега была власть изгнать младшего брата и лишить его привычной роскоши, родного дома и даже отцовского имени. Стал княжеский сын нелюбимым отродьем вдовицы. Своей семье оказался ненужным, как княжеский дар в голодный год. Словно князь решил за что-то отблагодарить семью пахаря и подарил наручень из чистого серебра, украшенный эмалью и жемчужинами редкостными. Не продашь украшение, иначе озлишь щедрого правителя, но и суп голодным детям из него не сваришь. Вот и мозолит глаза ненужный дар. Хотя Величана исхитрилась продать правнука самой Бабе-Яге. Проворные и ловкие люди нигде не пропадут. Такие как Величана не умирают. Своей смертью, по крайней мере. Первое время Ярополк страдал, лишённый мягкой пуховой перины, затейливых игрушек, дивной снеди, мамок, которые спешили исполнить любой его каприз. Но позже глуздырь уразумел, что можно обходиться малым и даже находить в этом большую радость. От излишеств устаёшь довольно быстро. И вот перелётный птенчик вернулся в своё гнездо только для того, чтобы осознать, что он сам переменился и возмужал, а его дом находится совсем в другом месте. Здесь всё иное, чужое и негостеприимное. Ярополк чувствовал себя как кукушкино дитя, которое было выпеставано орлицей и вопреки всем законам природы уподобилось не родной, а приёмной матушке. Горько было ребятёнку от того, что сердце матушки, родившей его, так и не подсказало, что её первенец был совсем рядом. Выскочила, как будто её ошпарили кипятком, и даже след её простыл. Гостобран тоже не глядел на сына. Он казался Ярополку побитым псом. Не таким он помнил своего батюшку грозного. Выходит, что иные правители ничто без княжеской шапки, прихлебателей и своих ратей. Это был горький, но такой нужный урок. Как говорили нелюбимые Ярополком варяги: «Орёл кричит рано». А он чувствовал себя, как княжич из кощуны, который растёт не по дням, а по часам. Хотя ростом Ярополк не сильно выделялся среди своих сверстников. Вот Святко обещал вырасти, похожим на великана из варяжских сказаний, хотя умом пока был сущий младень.
Сколько раз Ярополк мечтал вернуться в родной терем, ощутить сладкий аромат власти и всеобщего преклонения, отомстить немилосердному брату. Сколько раз живое воображение ребёнка рисовало эту страшную и безжалостную сцену, расцвечивая её кроваво-красными и золотыми, как солнечные слепящие лучи красками. Вот на сырой земле лежит поверженный Яронег, его верный кудесник Велислав и все былые соратники молодого князя. А дальше неугомонный разум Ярополка окунает кисть в чан с золотой краской, и словно по чародейскому хотению, кровавая картина заменена новой. Сам Ярополк сидит на отцовском престоле, слушает всеобщие восхваления, Златокаменск под его правлением превращается в самый сильный град, которому не страшны уже никакие степняки. Эти грёзы дурманили больше, чем таинственные травы, развешанные по бревенчатым стенам в избушке Бабы-Яги. Только в жизни всё вышло по-иному. Былые мечты казались Ярополку пресными, как несолёная похлёбка. В рот не вломишь, как ни старайся.
Реальность
