Ее работающий на полную катушку разум говорит, что она сглупила, выбрав неправильную таблетку и ступив на порог «Кanehousgarden», но Шерри будет до последнего спорить, искать оправдания, никогда не признает своих ошибок, потому что уверена в их отсутствии. Шерри не безумнее придурковатого шляпочника, а я для нее не менее реален, чем зависшая в воздухе улыбка кота для Алисы.
— Ты не против? — не оборачиваясь на меня, она крутит лампочку над столом ровно в ту сторону, в какую нужно, чтобы та загорелась. — Читать в темноте может только твой герой, а я не умею, — с наигранным легкомыслием поясняет свои действия.
— Умеешь, — отзываюсь бесстрастно, наблюдая, как схватив из стакана один из десяти идеально-остро оточенных карандашей, Шерри закусывает тупой деревянный кончик, изображая полную погруженность в чтение. Ее нездоровая страсть к карандашам напрягает, наводит на мысль. Мысль, что мы оба видим в этих простых предметах нечто большее, чем инструмент для письма, рисования и черчения.
Дышать становится сложнее, напряжение стягивает грудную клетку, легкие, забитые чужими микробами, бунтуют, отказываясь работать в полную силу. К потожировым следам добавляются частицы слюны и волос… Я физически ощущаю, как ворсинки махры и шерсти оседают на пол, сиденье кресла, гладкую столешницу. Облако из тысячи видов бактерий одновременно атакует мою стерильную территорию, вызывая нестерпимый зуд на коже. Почти забытое ощущение. Почти ностальгия. Почти улыбка дергает мышцы в области скул.
Я не позволяю трогать свои вещи. Никому. Никогда. Это железное правило, такое же нерушимое, как замки и двери, удерживающие внутри то, что выпускать не стоит. Оливер бы не посмел. Мои границы неприкосновенны, и каждый, кто нарушает их, автоматически распознается как угроза, а угрожать парню, запертому на чердаке, способен только безумец или самоубийца. Шерри не признает границы, не соблюдает правила. Ей можно всё. Она не угроза, а жертва, которой я когда-то позволил выжить.
Мне тебя не хватало, Шерри. Мысль рождается спонтанно, но я не озвучиваю ее. Слишком рано для признаний. Физический дискомфорт и забитые легкие не умоляют моего триумфа. Она вернулась, и это все, что имеет значение.
— Вслух, Шерри, — прошу я, бесшумно приближаясь. Хрупкие плечи напрягаются на долю секунды, затраченной на осмысление моей просьбы.
— Находишь мой голос сексуальным? — еще один сломанный грифель летит в урну и за ним испорченный карандаш. Шерри упорно смотрит перед собой, на строки, оживающие в искалеченном подсознании. Это происходит независимо от ее желания. Сопротивление разума не способно остановить процесс. Время пришло.
— Хочу быть уверен, что ты не пропустишь ни слова, — терпеливо поясняю, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. Она не спорит и к моему глубокому удовлетворению выполняет требование. Этому способствуют не азарт и любопытство, не страх наказания в случае отказа, а тщательно подавляемый интерес.
— «Ты когда-нибудь хотел уйти отсюда? — однажды спросила у меня девочка с янтарными глазами и белокурыми волосами. Она тоже умела видеть в темноте и не боялась в ней потеряться. Я сидел в углу, а ее голова покоилась на моих коленях. Лунные локоны светились серебром, и медленно пропуская их сквозь пальцы, я представлял, что касаюсь звезд. Она осветила мою тьму своими волосами»? — Шерил читает без выражения, нарочито небрежно, глотая окончания и забывая делать паузы.
— Кажется, мы дошли до романтической части истории, — остановившись, комментирует с иронией. Моя ладонь зависает над струящимися по спине «лунными» локонами. Серебряные, словно гаснущие на рассвете звезды. Я не забыл. Все именно так, как описано. — Попахивает педофилией, тебе не кажется? — грубость вопроса заставляет меня одернуть руку.
— Разве? — холодная свежесть грейпфрута, сладко-приторный мед и горячая карамель, приправленная солоноватыми нотками тревоги и волнения — вот весь коктейль ароматов, распознанные моими обонятельными рецепторами, но есть еще один, ошибочный, преждевременный. Он усиливается, когда застигнутая врасплох близостью моего голоса Шерри резко оборачивается и, запрокинув голову, смотрит на меня. Черничная тьма разливается в огромных зрачках. Это не страх. Изумление, трепет, признание, смятение. Из открытых губ не доносится ни одного звука, только рваное дыхание, сопровождающее немигающий взгляд, застывший на моем лице. Снизу-вверх. Идеально. Так и должно быть. Всегда. Ты на своем месте, лунная девочка.
— А ты реально хорош, — потрясенно выдыхает она, подразумевая не внешние данные, а нечто иное, придуманное загнанным в ловушку разумом. Теперь, когда мое присутствие раскрыто и соблюдать осторожность бессмысленно, я зарываюсь ладонью в шелк сверкающих в отблесках искусственного освещения прядей.
— А ты именно такая, какой я запомнил тебя, Шерри, — склонив голову набок, произношу чистую правду. Другой для меня не существует. Правда может быть только чистой, а ложь — грязной. Я не выношу грязь и не лгу, никогда. Лгут те, кому не все равно. Люди глубоко ошибаются, что неисправимый лжец опасен и непредсказуем. В действительности все наоборот. Самый страшный человек тот, кто говорит исключительно правду, даже если она ранит… или убивает.
— За пару часов я вряд ли сильно изменилась, — она нащупывает новый способ дистанцироваться от дезориентирующих эмоций. — Зато ты преуспел. И что все это значит? Каковы правила? Поделись, если хочешь, чтобы я подыграла.
— Правило одно — делай то, что я прошу, — собрав целую горсть золотого руна, сжимаю в кулак у корней волос и несильно оттягиваю, возвращая ее голову в исходное положение. — Читай. Вслух.
— Окей, только без рук, — Шерил соглашается слишком быстро и слишком фальшиво, нервно передергивает плечами и наклоняется вперед, пытаясь освободиться от моих пальцев, перебирающих мягкие послушные локоны на затылке. Шерри вынуждает меня делать то, что я не хочу — причинять боль.
— Сиди спокойно, — усиливая хватку, оголяю линию шеи и стягиваю светлые волосы в узел, замечая, как бледная кожа покрывается мурашками. — Не бойся, Шерри. Читай.
— Послушай, ты мог принести мне эти страницы в библиотеку, — нечто в моем голосе или интонациях производит противоположный эффект. Ее ответная реакция до конца не распознана, всему виной сопротивление и нежелание принимать происходящее как естественный и логичный процесс. Она снова близка к панике. Шерил выдает язык. Он не может остановиться ни на секунду, когда она чего-то боится. — Я бы продолжила редактировать и точно бы не пропустила ни слова. Обещаю, что больше не буду задавать глупые вопросы, устраивать истерики и шататься по дому. Давай ты просто объяснишь, что я должна делать.
— Ты должна читать, Шерри, — спокойно повторяю я, дотрагиваюсь до круглого родимого пятна на тонкой шее, напоминающее своей формой и цветом спелую вишню. Она прячет его под волосами, как нечто постыдное, как ожог от первой выкуренной сигареты, носящий в себе свидетельство совершенной ошибки.
— Зачем тебе это нужно? — нервно спрашивает Шерри, когда я в очередной раз прихожу к выводу, что данное ей имя идеально отражает все, что она пытается скрыть. Я отпускаю шелковистые волосы, и они рассыпаются по плечам в искрящемся беспорядке. Девушка облегчённо вздыхает, распрямляя плечи, готовясь морально к следующему раунду придуманной игры. Придуманной не мной.
— Это нужно тебе. Читай, Шерри, — мои ладони опускаются на столешницу, заключая девушку в капкан рук, хладнокровно и бескомпромиссно уничтожая личные границы. Я не жесток. То же самое она сделала с моими. Шерри сжимается, издав отчаянно-злой гортанный звук. Я чувствую, что она больше не будет спорить.
Сопротивление — самый быстрый способ распрощаться с жизнью, если находишься наедине с монстром. Однажды Шерри выжила, ее подсознание должно помнить правильную стратегию поведения. Устремив взгляд на лежащую перед ней страницу, ищет слова, на которых остановилась.
— Я могу это сделать в любой момент, — наклонившись, подсказываю я, задевая носом пряди белокурых волос на виске. Пульс бьется слишком интенсивно, усиливая искусственный аромат цитрусов. Как справляется ее сердце с подобными нагрузками?
— Я могу это сделать в любой момент, — подавленно и тихо повторяет Шерри. Покорность с привкусом злого бессилия. Горький шоколад и корица. Ее аромат меняется в зависимости от настроения. Одно остаётся неизменным: она — десерт. Я ненавидел сладкое, пока не появилась Шерри. Она заставила меня понять, что мимолетный эффект счастья может превратиться в одну из самых чудовищных зависимостей. Мои большие пальцы задевают ее мизинцы. Случайно прикосновение, побелевшие костяшки, дрожащий голос.
— Почему героиню зовут как меня? — я оставляю вопрос не отвеченным, накрывая полностью ледяные мизинцы.
— Дальше, Шерри, — требую уравновешенным сдержанным тоном, но она продолжает вздрагивать и заикаться, снова глотая буквы и окончания. Волнение нарастает и достигает финального аккорда на фразе: «Почитай мне, Дилан». После нее Шерил замолкает, не замечая, что мои ладони практически полностью накрыли ее тонкие пальцы. Тишина не звенит. В нашем случае она издает симфонию, сочетая в себе бьющийся пульс, гулкий стук сердца, взволнованное дыхание. Я не слышу себя, только Шерри.
— Твоего героя зовут Дилан? — решатся она задать вопрос, застрявший в обескураженном сознании, как зудящая заноза.
— Нет, Шерри. Дилан зовут меня.
Шерил
Позволяю себе закрыть глаза буквально на пару секунд. Мне необходима передышка, чтобы собраться и заставить функционировать мозг в исправном режиме, но он отказывается подчиняться, не распознавая последнюю фразу: Дилан зовут меня…
Вряд ли Оливер имел в виду второе имя. Слова подразумевают конкретный смысл. Без всякого подтекста. И на мгновение… я верю. Да, верю. Все кажется логичным, объяснимым. Лишенное эмоций лицо, холодные бездушные интонации, плавность и сдержанность движений, уверенность в каждом жесте, стеклянный хладнокровный взгляд, совершенно другой стиль в одежде, подавляющая энергетика, стальные решетки, навесные замки, железные двери, пленница Шерри на страницах рукописи, умоляющая о помощи своего демонического тюремщика или кем он там ей является.
«Может быть, вы найдете друга там, где меньше всего ожидаете встретить его».
Повторяющиеся неоднократно строки выписаны из романа Дефо не просто так. С их помощью он пытается донести нечто важное, но что?
«Ты поможешь мне вернуться домой, Дилан?»
Меня охватывает суеверный подсознательный ужас, проникает под кожу, растекается по венам, ядовитым жалом впивается в сердце. Я сопротивляюсь из последних сил, но на физическом уровне у меня нет шансов. Мужчины заведомо сильнее женщин. Оливер упирается подбородком в мою макушку, зажимает плечи стальными мышцами рук, удерживает мои пальцы распластанными на поверхности стола под горячими ладонями.
Ты вернешься, когда я позову. Да или нет?
Да или нет?
Боль пульсирует в висках с бешеной силой, я дергаюсь, как одержимая, но каждое мое движение блокируется без особых усилий. Капкан сильных рук неумолимо сжимается. Разряды тока прожигают кожу насквозь, удушающая боль лишает воли, а мучительное удовлетворение от собственного бессилия вызывает дикий ужас.
— Пожалуйста, — из горла вырывается хрип, и я вряд ли осознаю о чем умоляю.
— Ты вернешься, когда я позову. Ты обещала. Время пришло.
Боже, он говорит это вслух. Тягучим низким голосом, от которого мурашки бегут по коже, подгибаются пальцы на ногах, леденеют ладони, останавливается сердце и наливается тяжёлым напряжением низ живота. Мне кажется, я обезумела, сплю наяву или умерла и брежу. Максимально отклонившись вперед, опускаю голову, чтобы вцепиться зубами в удерживающие каменные мышцы и … меня отпускает.
Волна всеобъемлющего облегчения разливается по телу.
Я не сошла с ума. Не свихнулась.
На крупной мужской кисти намотан белый платок. Вчера в библиотеке я всадила карандаш в ладонь именно этому мужчине. И его имя Оливер Кейн.
Оливер Кейн.
Сукин сын. Гениальная актерская игра или безумие. Я еще не определилась, но чуть было не повелась.
— Когда боль невыносима, у нас есть только два способа справиться с ней — от его шепота прямо в ухо моя кожа разогревается до температуры извергающейся магмы. — Бороться и выжить или сдаться и умереть. Помнишь, какой выбрала ты, Шерри?
Он внезапно и отступает назад, освобождая мое сознание и тело от своего разрушающего воздействия. Жар сменяется ледяным ознобом, в голове вновь хаос разрозненных мыслей, но инстинкты срабатывают быстрее затуманенного мозга. Схватив один из заточенных карандашей, я зажимаю его в кулаке и, вскочив на ноги, быстро оборачиваюсь.
— Ты чокнутый, Кейн, абсолютно больной, — угрожающе замахиваюсь, давая понять, что настроена более чем серьезно. Не так давно я раздумывала, что ключ отлично бы смотрелся в синем красивом глазу Оливера. Правом или левом. Не имеет значения. А теперь я считаю, что будет справедливо заменить ключ любимым инструментом Кейна. Жирная кровавая клякса. Идеальный финал для его рукописи. Мировая известность и успех гарантированы.
Прислонившись спиной к стене, Оливер рассматривает меня с холодным любопытством. Ни один мускул не дергается на его лице. Невозмутимый, словно глыба арктического льда. Грудная клетка равномерно поднимается, линия губ расслаблена, пронизывающий взгляд темнеет из-под длинных ресниц, руки в карманах джинсов.
— Бороться и выжить, — вздернув подбородок, твердо озвучиваю я. — Это мой выбор. Тогда и сейчас.
— Нет, — едва заметны кивок головы и бескомпромиссная уверенность. Я недоверчиво вскидываю бровь, смело шагнув в его сторону.
— Нет? — карандаш в кулаке, как ни странно, придает мне уверенности. Как опытный втыкатель острозаточенной канцелярии в обнаглевших богатых ублюдков, я точно знаю, как бить правильно. Внезапно и решительно. — Я жива, а это прямое подтверждение моим словам.
— Ты выбрала третий способ, Шерри.
— Ты упоминал только два, — напоминаю, облизав пересохшие губы. Оливер согласно кивает.
— Все правильно, —парень не спорит, но уже следующая его фраза вызывает у меня волну беспричинного истеричного хохота. — Третий мы придумали вместе.
Я смеюсь, как полоумная, до колик в животе и боли под ребрами, до выступивших слез и нервной икоты. Не могу остановиться, задыхаюсь, кашляю, давлюсь собственными слюнями, из носа и глаз течет, и это уже ни грамма не смешно, а по-настоящему больно.
Оливер отстранённо наблюдает за моими мучениями. Выражение невозмутимости сменяется гримасой брезгливости на холеной смазливой роже, и это первая настоящая эмоция за все время моего присутствия в этом чертовом склепе. Меня охватывает дикий гнев, продирает до внутренностей. Я импульсивно необдуманно и абсолютно по-идиотски бросаюсь на неподвижного противника.
Рывок, прыжок и… Заточенный грифель застывает в миллиметре от его лица, направленный туда, где мысленно я глубоко вонзила его и провернула пару раз для надежности. В действительности острый конец едва царапает кожу нижнего века не дрогнувшего Кейна. Парализованная жутко-спокойным взглядом, невольно сама обращаюсь в окаменевшую статую. Ровное биение сердца напротив моего, выламывающего ребра. У него даже дыхание не сбилось, а я доведена до предела.
— Ты не против? — не оборачиваясь на меня, она крутит лампочку над столом ровно в ту сторону, в какую нужно, чтобы та загорелась. — Читать в темноте может только твой герой, а я не умею, — с наигранным легкомыслием поясняет свои действия.
— Умеешь, — отзываюсь бесстрастно, наблюдая, как схватив из стакана один из десяти идеально-остро оточенных карандашей, Шерри закусывает тупой деревянный кончик, изображая полную погруженность в чтение. Ее нездоровая страсть к карандашам напрягает, наводит на мысль. Мысль, что мы оба видим в этих простых предметах нечто большее, чем инструмент для письма, рисования и черчения.
Дышать становится сложнее, напряжение стягивает грудную клетку, легкие, забитые чужими микробами, бунтуют, отказываясь работать в полную силу. К потожировым следам добавляются частицы слюны и волос… Я физически ощущаю, как ворсинки махры и шерсти оседают на пол, сиденье кресла, гладкую столешницу. Облако из тысячи видов бактерий одновременно атакует мою стерильную территорию, вызывая нестерпимый зуд на коже. Почти забытое ощущение. Почти ностальгия. Почти улыбка дергает мышцы в области скул.
Я не позволяю трогать свои вещи. Никому. Никогда. Это железное правило, такое же нерушимое, как замки и двери, удерживающие внутри то, что выпускать не стоит. Оливер бы не посмел. Мои границы неприкосновенны, и каждый, кто нарушает их, автоматически распознается как угроза, а угрожать парню, запертому на чердаке, способен только безумец или самоубийца. Шерри не признает границы, не соблюдает правила. Ей можно всё. Она не угроза, а жертва, которой я когда-то позволил выжить.
Мне тебя не хватало, Шерри. Мысль рождается спонтанно, но я не озвучиваю ее. Слишком рано для признаний. Физический дискомфорт и забитые легкие не умоляют моего триумфа. Она вернулась, и это все, что имеет значение.
— Вслух, Шерри, — прошу я, бесшумно приближаясь. Хрупкие плечи напрягаются на долю секунды, затраченной на осмысление моей просьбы.
— Находишь мой голос сексуальным? — еще один сломанный грифель летит в урну и за ним испорченный карандаш. Шерри упорно смотрит перед собой, на строки, оживающие в искалеченном подсознании. Это происходит независимо от ее желания. Сопротивление разума не способно остановить процесс. Время пришло.
— Хочу быть уверен, что ты не пропустишь ни слова, — терпеливо поясняю, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. Она не спорит и к моему глубокому удовлетворению выполняет требование. Этому способствуют не азарт и любопытство, не страх наказания в случае отказа, а тщательно подавляемый интерес.
— «Ты когда-нибудь хотел уйти отсюда? — однажды спросила у меня девочка с янтарными глазами и белокурыми волосами. Она тоже умела видеть в темноте и не боялась в ней потеряться. Я сидел в углу, а ее голова покоилась на моих коленях. Лунные локоны светились серебром, и медленно пропуская их сквозь пальцы, я представлял, что касаюсь звезд. Она осветила мою тьму своими волосами»? — Шерил читает без выражения, нарочито небрежно, глотая окончания и забывая делать паузы.
— Кажется, мы дошли до романтической части истории, — остановившись, комментирует с иронией. Моя ладонь зависает над струящимися по спине «лунными» локонами. Серебряные, словно гаснущие на рассвете звезды. Я не забыл. Все именно так, как описано. — Попахивает педофилией, тебе не кажется? — грубость вопроса заставляет меня одернуть руку.
— Разве? — холодная свежесть грейпфрута, сладко-приторный мед и горячая карамель, приправленная солоноватыми нотками тревоги и волнения — вот весь коктейль ароматов, распознанные моими обонятельными рецепторами, но есть еще один, ошибочный, преждевременный. Он усиливается, когда застигнутая врасплох близостью моего голоса Шерри резко оборачивается и, запрокинув голову, смотрит на меня. Черничная тьма разливается в огромных зрачках. Это не страх. Изумление, трепет, признание, смятение. Из открытых губ не доносится ни одного звука, только рваное дыхание, сопровождающее немигающий взгляд, застывший на моем лице. Снизу-вверх. Идеально. Так и должно быть. Всегда. Ты на своем месте, лунная девочка.
— А ты реально хорош, — потрясенно выдыхает она, подразумевая не внешние данные, а нечто иное, придуманное загнанным в ловушку разумом. Теперь, когда мое присутствие раскрыто и соблюдать осторожность бессмысленно, я зарываюсь ладонью в шелк сверкающих в отблесках искусственного освещения прядей.
— А ты именно такая, какой я запомнил тебя, Шерри, — склонив голову набок, произношу чистую правду. Другой для меня не существует. Правда может быть только чистой, а ложь — грязной. Я не выношу грязь и не лгу, никогда. Лгут те, кому не все равно. Люди глубоко ошибаются, что неисправимый лжец опасен и непредсказуем. В действительности все наоборот. Самый страшный человек тот, кто говорит исключительно правду, даже если она ранит… или убивает.
— За пару часов я вряд ли сильно изменилась, — она нащупывает новый способ дистанцироваться от дезориентирующих эмоций. — Зато ты преуспел. И что все это значит? Каковы правила? Поделись, если хочешь, чтобы я подыграла.
— Правило одно — делай то, что я прошу, — собрав целую горсть золотого руна, сжимаю в кулак у корней волос и несильно оттягиваю, возвращая ее голову в исходное положение. — Читай. Вслух.
— Окей, только без рук, — Шерил соглашается слишком быстро и слишком фальшиво, нервно передергивает плечами и наклоняется вперед, пытаясь освободиться от моих пальцев, перебирающих мягкие послушные локоны на затылке. Шерри вынуждает меня делать то, что я не хочу — причинять боль.
— Сиди спокойно, — усиливая хватку, оголяю линию шеи и стягиваю светлые волосы в узел, замечая, как бледная кожа покрывается мурашками. — Не бойся, Шерри. Читай.
— Послушай, ты мог принести мне эти страницы в библиотеку, — нечто в моем голосе или интонациях производит противоположный эффект. Ее ответная реакция до конца не распознана, всему виной сопротивление и нежелание принимать происходящее как естественный и логичный процесс. Она снова близка к панике. Шерил выдает язык. Он не может остановиться ни на секунду, когда она чего-то боится. — Я бы продолжила редактировать и точно бы не пропустила ни слова. Обещаю, что больше не буду задавать глупые вопросы, устраивать истерики и шататься по дому. Давай ты просто объяснишь, что я должна делать.
— Ты должна читать, Шерри, — спокойно повторяю я, дотрагиваюсь до круглого родимого пятна на тонкой шее, напоминающее своей формой и цветом спелую вишню. Она прячет его под волосами, как нечто постыдное, как ожог от первой выкуренной сигареты, носящий в себе свидетельство совершенной ошибки.
— Зачем тебе это нужно? — нервно спрашивает Шерри, когда я в очередной раз прихожу к выводу, что данное ей имя идеально отражает все, что она пытается скрыть. Я отпускаю шелковистые волосы, и они рассыпаются по плечам в искрящемся беспорядке. Девушка облегчённо вздыхает, распрямляя плечи, готовясь морально к следующему раунду придуманной игры. Придуманной не мной.
— Это нужно тебе. Читай, Шерри, — мои ладони опускаются на столешницу, заключая девушку в капкан рук, хладнокровно и бескомпромиссно уничтожая личные границы. Я не жесток. То же самое она сделала с моими. Шерри сжимается, издав отчаянно-злой гортанный звук. Я чувствую, что она больше не будет спорить.
Сопротивление — самый быстрый способ распрощаться с жизнью, если находишься наедине с монстром. Однажды Шерри выжила, ее подсознание должно помнить правильную стратегию поведения. Устремив взгляд на лежащую перед ней страницу, ищет слова, на которых остановилась.
— Я могу это сделать в любой момент, — наклонившись, подсказываю я, задевая носом пряди белокурых волос на виске. Пульс бьется слишком интенсивно, усиливая искусственный аромат цитрусов. Как справляется ее сердце с подобными нагрузками?
— Я могу это сделать в любой момент, — подавленно и тихо повторяет Шерри. Покорность с привкусом злого бессилия. Горький шоколад и корица. Ее аромат меняется в зависимости от настроения. Одно остаётся неизменным: она — десерт. Я ненавидел сладкое, пока не появилась Шерри. Она заставила меня понять, что мимолетный эффект счастья может превратиться в одну из самых чудовищных зависимостей. Мои большие пальцы задевают ее мизинцы. Случайно прикосновение, побелевшие костяшки, дрожащий голос.
— Почему героиню зовут как меня? — я оставляю вопрос не отвеченным, накрывая полностью ледяные мизинцы.
— Дальше, Шерри, — требую уравновешенным сдержанным тоном, но она продолжает вздрагивать и заикаться, снова глотая буквы и окончания. Волнение нарастает и достигает финального аккорда на фразе: «Почитай мне, Дилан». После нее Шерил замолкает, не замечая, что мои ладони практически полностью накрыли ее тонкие пальцы. Тишина не звенит. В нашем случае она издает симфонию, сочетая в себе бьющийся пульс, гулкий стук сердца, взволнованное дыхание. Я не слышу себя, только Шерри.
— Твоего героя зовут Дилан? — решатся она задать вопрос, застрявший в обескураженном сознании, как зудящая заноза.
— Нет, Шерри. Дилан зовут меня.
Шерил
Позволяю себе закрыть глаза буквально на пару секунд. Мне необходима передышка, чтобы собраться и заставить функционировать мозг в исправном режиме, но он отказывается подчиняться, не распознавая последнюю фразу: Дилан зовут меня…
Вряд ли Оливер имел в виду второе имя. Слова подразумевают конкретный смысл. Без всякого подтекста. И на мгновение… я верю. Да, верю. Все кажется логичным, объяснимым. Лишенное эмоций лицо, холодные бездушные интонации, плавность и сдержанность движений, уверенность в каждом жесте, стеклянный хладнокровный взгляд, совершенно другой стиль в одежде, подавляющая энергетика, стальные решетки, навесные замки, железные двери, пленница Шерри на страницах рукописи, умоляющая о помощи своего демонического тюремщика или кем он там ей является.
«Может быть, вы найдете друга там, где меньше всего ожидаете встретить его».
Повторяющиеся неоднократно строки выписаны из романа Дефо не просто так. С их помощью он пытается донести нечто важное, но что?
«Ты поможешь мне вернуться домой, Дилан?»
Меня охватывает суеверный подсознательный ужас, проникает под кожу, растекается по венам, ядовитым жалом впивается в сердце. Я сопротивляюсь из последних сил, но на физическом уровне у меня нет шансов. Мужчины заведомо сильнее женщин. Оливер упирается подбородком в мою макушку, зажимает плечи стальными мышцами рук, удерживает мои пальцы распластанными на поверхности стола под горячими ладонями.
Ты вернешься, когда я позову. Да или нет?
Да или нет?
Боль пульсирует в висках с бешеной силой, я дергаюсь, как одержимая, но каждое мое движение блокируется без особых усилий. Капкан сильных рук неумолимо сжимается. Разряды тока прожигают кожу насквозь, удушающая боль лишает воли, а мучительное удовлетворение от собственного бессилия вызывает дикий ужас.
— Пожалуйста, — из горла вырывается хрип, и я вряд ли осознаю о чем умоляю.
— Ты вернешься, когда я позову. Ты обещала. Время пришло.
Боже, он говорит это вслух. Тягучим низким голосом, от которого мурашки бегут по коже, подгибаются пальцы на ногах, леденеют ладони, останавливается сердце и наливается тяжёлым напряжением низ живота. Мне кажется, я обезумела, сплю наяву или умерла и брежу. Максимально отклонившись вперед, опускаю голову, чтобы вцепиться зубами в удерживающие каменные мышцы и … меня отпускает.
Волна всеобъемлющего облегчения разливается по телу.
Я не сошла с ума. Не свихнулась.
На крупной мужской кисти намотан белый платок. Вчера в библиотеке я всадила карандаш в ладонь именно этому мужчине. И его имя Оливер Кейн.
Оливер Кейн.
Сукин сын. Гениальная актерская игра или безумие. Я еще не определилась, но чуть было не повелась.
— Когда боль невыносима, у нас есть только два способа справиться с ней — от его шепота прямо в ухо моя кожа разогревается до температуры извергающейся магмы. — Бороться и выжить или сдаться и умереть. Помнишь, какой выбрала ты, Шерри?
Он внезапно и отступает назад, освобождая мое сознание и тело от своего разрушающего воздействия. Жар сменяется ледяным ознобом, в голове вновь хаос разрозненных мыслей, но инстинкты срабатывают быстрее затуманенного мозга. Схватив один из заточенных карандашей, я зажимаю его в кулаке и, вскочив на ноги, быстро оборачиваюсь.
— Ты чокнутый, Кейн, абсолютно больной, — угрожающе замахиваюсь, давая понять, что настроена более чем серьезно. Не так давно я раздумывала, что ключ отлично бы смотрелся в синем красивом глазу Оливера. Правом или левом. Не имеет значения. А теперь я считаю, что будет справедливо заменить ключ любимым инструментом Кейна. Жирная кровавая клякса. Идеальный финал для его рукописи. Мировая известность и успех гарантированы.
Прислонившись спиной к стене, Оливер рассматривает меня с холодным любопытством. Ни один мускул не дергается на его лице. Невозмутимый, словно глыба арктического льда. Грудная клетка равномерно поднимается, линия губ расслаблена, пронизывающий взгляд темнеет из-под длинных ресниц, руки в карманах джинсов.
— Бороться и выжить, — вздернув подбородок, твердо озвучиваю я. — Это мой выбор. Тогда и сейчас.
— Нет, — едва заметны кивок головы и бескомпромиссная уверенность. Я недоверчиво вскидываю бровь, смело шагнув в его сторону.
— Нет? — карандаш в кулаке, как ни странно, придает мне уверенности. Как опытный втыкатель острозаточенной канцелярии в обнаглевших богатых ублюдков, я точно знаю, как бить правильно. Внезапно и решительно. — Я жива, а это прямое подтверждение моим словам.
— Ты выбрала третий способ, Шерри.
— Ты упоминал только два, — напоминаю, облизав пересохшие губы. Оливер согласно кивает.
— Все правильно, —парень не спорит, но уже следующая его фраза вызывает у меня волну беспричинного истеричного хохота. — Третий мы придумали вместе.
Я смеюсь, как полоумная, до колик в животе и боли под ребрами, до выступивших слез и нервной икоты. Не могу остановиться, задыхаюсь, кашляю, давлюсь собственными слюнями, из носа и глаз течет, и это уже ни грамма не смешно, а по-настоящему больно.
Оливер отстранённо наблюдает за моими мучениями. Выражение невозмутимости сменяется гримасой брезгливости на холеной смазливой роже, и это первая настоящая эмоция за все время моего присутствия в этом чертовом склепе. Меня охватывает дикий гнев, продирает до внутренностей. Я импульсивно необдуманно и абсолютно по-идиотски бросаюсь на неподвижного противника.
Рывок, прыжок и… Заточенный грифель застывает в миллиметре от его лица, направленный туда, где мысленно я глубоко вонзила его и провернула пару раз для надежности. В действительности острый конец едва царапает кожу нижнего века не дрогнувшего Кейна. Парализованная жутко-спокойным взглядом, невольно сама обращаюсь в окаменевшую статую. Ровное биение сердца напротив моего, выламывающего ребра. У него даже дыхание не сбилось, а я доведена до предела.
