– Вот и найдите себе! Дешевле! Лучше! Какую хотите! Оставьте меня в покое! Я и понятия не имею, что за доброхот отправил вас ко мне! Я никого не собираюсь продавать.
– Говорят, она играет на флейте, я накину вам лишнюю сотню сестерциев...
– Уходите! – перебил резко. Молчание.
– Ну как хотите, потом вы вспомните мои слова, да будет поздно. На подобный товар у меня нюх, я умею продавать женщин, я умею показать их достоинства и прикрыть недостатки, вы этого не можете. Вы только потеряете в цене... Особенно в Риме...
– Убирайтесь!
Ацилия как видела вытянутого в напряжённую струну Марция, он бывал таким, когда злился, когда выходил из себя.
– Как пожелаете...
Ацилия сомкнула губы, отворачивая голову, перевела глаза и встретила взгляд хозяина, направленный сверху, через распахнутые шторы.
– Опять подслушиваешь? – Резко, холодно. Исчез.
Ацилия медленно села, подтягивая колени к груди.
– Вы так громко говорили, что оставалось? – Вздохнула. Он ничего не ответил, и она подумала, ушёл уже, но он чем-то громыхнул в атриуме палатки, и Ацилия спросила: – Почему?.. – Голос получился тихим, нерешительным, откашлялась и повторила: – Почему вы не стали продавать меня?
– А ты бы этого хотела? Сама – хотела?
Она пожала плечами, как будто он мог видеть это, ответила:
– Не знаю... – Помолчала немного. – Может, с ним я сумела бы договориться, он отпустил бы меня...
Её прервал холодный смех Марция из-за шторы:
– Отпустил?.. Наивная!.. Думаешь, он делает себе в убыток? Как бы не так! Он не похвалился, он и в самом деле умеет продавать женщин... – Примолк.
– А ваша выгода? Вы же цените деньги. Как вы говорили, «моё – это моё»! Вы жалели деньги, потраченные на меня, хотели вернуть. А разве это не подходящий случай?
– Слушай, ты? – Он резко отдёрнул штору, и Ацилия вздрогнула, вскидывая к нему лицо. – Ты, наверное, плохо представляешь себе, что бы с тобой сделалось? Думаешь, он отправил бы тебя на обычный рынок, откуда тебя купили бы, например, в какой-нибудь дом нянькой, или служанкой, да мало ли куда, пусть даже простой ткачихой? – Усмехнулся. – Он перепродаёт женщин в дорогие публичные дома, бордели для элиты! Это не простой лупанарий за пару сестерциев, а... – Она перебила его:
– А вам разве не всё равно?
Он замолчал, глядя ей в лицо, убрался, резко задёрнув штору. Ацилия поджала губы. А в самом деле, разве не так? Разве он не вёл всё время себя именно так? Деньги всё жалел, убивался? А теперь, что случилось? Ему же выгоду предлагают...
– Мы и правда пойдём в Рим? – спросила сама, поднимаясь на ноги, натянула столу, вышла, подпоясываясь, смотрела на хозяина во все глаза. – Правда?
– Да. И очень скоро. Но зря думаешь, что если Рим будет близко, сбежишь, или я сам отпущу тебя...
Но Ацилия отрицательно повела головой, словно не это сейчас занимало её мысли.
– Мы пойдём до Рима? Пешком?
– Пешком. Ты пойдёшь в обозе вместе с Гаем.
– А вы? – Дрогнула бровями удивлённо.
– Меня забирают в разведку.
– В разведку? Это как?
– Навряд ли мы будем видеться, я пойду впереди, а ты – в обозе. Я поговорю со своими легионерами из контуберния, чтобы присматривали за тобой. Не бойся. Ничего не бойся, никто не тронет тебя, всем будет не до этого.
Ацилия молчала, нервно мяла пальцами край столы, словно хотела ещё о чём-то спросить.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, и она вскинула глаза. – Сил хватит? Сможешь дойти?
– А это далеко?
– Месяцы, а, может, и квартал, мы же с обозом, народу много, долго всё...
– А как через перевал? Горы?
– Оденешься потеплее и пойдёшь. Не ты первая, не ты последняя. Гай найдёт тебе среди вещей ещё одну шерстяную тунику, будет холодно – две, тёплый плащ, шерстяные носки на ноги...
– Шерстяные носки? – Ацилия засмеялась, сверкнув глазами, но без насмешки, без обиды, просто увидев в этом всём что-то забавное. Но Марций остался серьёзным.
– Ну да, сокусы почти до колена. Там ветер и, может быть, даже снег.
– Снег? – Она удивилась. – Я ни разу в жизни не видела снега.
– Посмотришь. Всё приходится делать когда-нибудь в первый раз. Люди рождаются, умирают, убивают... – Лицо бесстрастное, только губы, словно, выталкивают слова. Ацилия смутилась, отвернулась, убирая пряди сбившихся после сна волос, шепнула:
– Спасибо вам, что вы не продали меня этому человеку. – Повернулась, встретив его тёмные прищуренные глаза. – Спасибо... – повторила зачем-то.
Марций проводил её, на ум пришли слова Фарсия: «Девчонка-малолетка...» А разве – нет?
* * *
Первые дни дорога казалась особенно тяжёлой. После месяцев безделья и болезни, дневные переходы давались ей особенно тяжело. Нет, они не были долгими, всего-то проходили в полном ходу несколько часов, с обеда уже начинали обустраивать новый лагерь, ставить палатки, готовить ужин. Но Ацилия в эти минуты лишь устало сидела на походном триподе, следила за людьми из тени палатки, натягиваемой легионерами из десятка декануса Марция. Гай варил ужин, ждал господина, но за всё время он появлялся лишь раз, отвёз донесения по разведке и уехал, Ацилия его даже не видела, как и все десять дней пути.
Ацилия со старым Гаем обитали в обозе, среди других рабов, ветеранов, прибившихся женщин и подростков, помогающих по лагерю за мелкие медяки. Легионеры Марция появлялись по двое-трое, справлялись о дне пути, разбивали маленькую походную палатку для Ацилии и Гая – это был личный приказ самого декануса. И это было приятно – в такой обстановке неустроенности сохранять индивидуальный угол.
И всё-таки, дорога была тяжёлой. Пыль, поднимающаяся столбом после прошествия по земле тысяч ног, оседала на последних, идущих в обозе. Остатки легиона растянулись на огромное расстояние, поэтому, когда последние подходили, первые уже почти устраивались. Жара, испанский полуденный зной не давал покоя, не радовали даже зелёные холмы и рощи, пронзительное синее небо, плавящееся от солнца.
Ацилия вздохнув перекинула через верёвку мокрую ткань свежевыстиранной столы, потянула пальцами, разглаживая полотнище. Ветшает её одежда. Конечно, ведь она стирает её каждый день, стараясь отмыться от противной вездесущей пыли из-под ног, просачивающейся в ткань, делающей её шершавой, противной на ощупь. Хоть с утра почувствовать себя чистой, а сейчас она походит пока в старой тунике, выделенной Гаем из запасов господина.
Кто-то коснулся её руки из-за верёвки, и Ацилия подняла глаза, глядя через верх. Это девушка, Пония, тоже развешивающая бельё, стояла к ней лицом и видела то, чего не видела Ацилия.
– Смотри, кажется, это твой господин приехал...
Ацилия резко развернулась, опуская руки. Точно. Стоял у палатки, держа чёрного жеребца под уздцы, разговаривал с каким-то центурионом, рядом крутился Гай, соскучившийся по господину, желающий кормить, поить.
Ацилия и сама не поняла, почему сердце её тревожно застучало, при виде его, ведь ничуть не изменился, лицо только ещё больше загорело, да внешние перемены – длинный плащ до земли, оружие, кожаная кираса облегчённая, высокие мягкие сандалии-сапоги. Вот, значит, как выглядят в разведке.
Руки непроизвольно поправили выбившиеся пряди волос на висках, лбу, потянули вниз короткую мужскую тунику, открывающую икры, лодыжки. Шагнула к нему сама, впитывая глазами, стараясь запомнить его вот таким. Не видела, как долго не видела его, сердце так и стучит, так и стучит.
Что это с ней? Почему?
Подошла, но не вмешиваясь, села на свой трипод, положила руки на колени, а сама – смотрит, смотрит на него, не обращающего внимание, словно этот разговор с центурионом важнее всего на свете. Неужели не видит её?
Центурион ушёл, Марций отвернулся, ища глазами по лицам.
– Господин? Я ужин... Будете? – Гай спросил робко.
– Нет, Гай, мне возвращаться сейчас. Я с донесением, а не просто... Проложили вам путь на завтра. – Усмехнулся устало, перевёл, наконец, глаза на Ацилию. – Как вы тут? Никто вас не обижает? – спрашивает у двоих, а сморит только на Ацилию одну.
– Что вы, господин, всё хорошо! – Гай отвечал, а она молчала, выдерживая его взгляд, только слышала, как сердце стучало, и, наверное, если бы он сейчас спросил её о чём-то, она бы не смогла ответить. Как же давно она не видела его, как давно...
– Ладно, тогда буду возвращаться. – Повернулся к коню, что-то поправляя у седла, вдруг обернулся снова. – А это тебе! – И бросил мягко, прямо в руки, так, чтоб обязательно поймала, и Ацилия сама не поняла как у неё это получилось, хоть никогда в жизни ничего вот так не ловила. Раскрыла ладони, держа на ногах, и ахнула.
Апельсин!
Самый настоящий апельсин!
Яркий, словно солнца осколок, округлый, плотный, тяжёлый, аж сердце от восторга вздрогнуло.
– Откуда? – Ацилия подняла глаза.
Марций улыбался, довольный произведённым эффектом.
– Уже созрели. Мы сегодня рощу проезжали, а вы не поедете, мы вам дорогу спрямили, так что... – Отвернулся на подошедшего центуриона, снова заговорил с ним, принимая какие-то распоряжения.
Ацилия перевела восхищённый взгляд на апельсин. Как так? Он привёз его именно ей, о ней думал, когда, наверное, срывал его?
Настоящий, самый настоящий апельсин нового урожая! И из его рук, от его заботы, от его сердца... Как же есть его теперь?
Поднесла к лицу, вдыхая терпкий цитрусовый аромат неровной шкурки.
– Что не ешь? Не хочешь? – спросил, и Ацилия вздрогнула, переводя глаза. Марций был уже на коне, стягивал поводья танцующего вороного. Ацилия поднялась на ноги, глядя во все глаза, впиваясь пальцами в шершавую плотную кожуру.
– Спасибо... Спасибо, господин.
Но он лишь усмехнулся и ударил коня пятками, бросая с места в лёгкий галоп. Ацилия повернула голову, провожая глазами. Женщины рядом улыбались, перешептываясь друг с другом. Но Ацилия ничего вокруг не замечала, да и могла ли заметить?
«Боги святые! Я влюбилась... Влюбилась, как дурочка... Что я делаю? Что делаю?..»
Переход через Альпы оказался труднее, чем можно было себе представить. С каждым днём проходили меньше, уставая, особенно все, кто шёл в обозе – отставали от основного войска, но обоз не ждали: каждый воин нёс с собой запас сухого пайка на два дня пути, поэтому в обозе нуждались постольку-поскольку, когда он подходил, все военные уже давно спали в своих палатках.
Ацилии было особенно тяжко. Ни разу в жизни она так не уставала, как в эти дни, а согреть её не могли даже три туники и плащ, она отставала даже в обозе, шла, еле переставляя ноги между камней и снега. Ещё недолеченная болезнь давала знать, мучила слабостью. К вечеру Ацилия падала там, где указывал ей Гай, терпя толпы других женщин и рабов, засыпала мгновенно, от усталости отказывалась даже от ужина, Гай не мог растолкать её до утра, чтобы даже влить горячего молока с мёдом.
Особенно тяжёлым оказался переход через Перевал. Многие, кто уже не раз проходил его, говорили, что не помнили подобного. Всё время погода стояла холодная и ветреная, шёл снег, а тот, что уже выпал, сильные порывы ветра, крича на все голоса и завывая с тоски, срывали с земли и скал, кружили вокруг людей в яростном танце страсти, бросая в лицо, за ворот одежды, в рукава туник. Впереди себя не видно и десятка шагов, лишь тёмные силуэты людей и животных проглядывали в плотной белой пелене. Шедшие вперёд старались держаться друг за друга и за повозки, многое тяжёлое было брошено именно здесь, многие, оступившись или заболев, остались там, среди вечного снега и непогоды. Ещё бо?льшие верили в то, что скоро всё закончится, и они выйдут в зелёные цветущие долины италийских рек.
За эти дни перехода Ацилия устала ещё больше, чем за всё время. Военные ушли вперёд. За весь путь в горах Ацилия ни разу не видела Марция, он, наверное, был уже далеко, где-нибудь в долине, уже, наверное, не мёрз, пригрелся, отъелся, выспался... Ацилия вздохнула, запахивая на себе плащ поплотнее, пряча голову в капюшон, поправила за ухо выбившуюся прядь волос, и спрятала ладони под мышки – так было теплее. Где-то впереди шёл Гай, помогал знакомому погонщику, толкал повозку с вещами, прокручивал вязнущее в снегу колесо.
Кто бы мог подумать, что Рим будет так далеко! А она-то, наивная, думала, что, сбежав, сможет добраться до него в одиночку. Дурочка!
Дорога шла под уклон, они спускались с Перевала, говорили, что остаётся совсем немного, может быть, даже уже сегодня. Хорошо бы...
Ацилия снова вздохнула. Впереди закричали, посыпались камни, и она изо всех сил бросилась вперёд – какая-то тревога вдруг охватила её. Что-то случилось, и она не ошиблась. Повозка одним колесом сорвалась в пропасть, пытался вытолкать её только один человек. Уставшие быки поднимали облачка белого пара, шерсть на их боках, белесая от инея, топорщилась. Ацилия упёрлась в повозку левым плечом и руками, навалилась, помогая. Вслед за ней приложились ещё несколько человек, здесь уже почти все знали её, знали о её слабости, жалели, что ж уж, если даже она взялась...
Погонщик закричал на быков, повозка буквально выпрыгнула из-под рук теряющей последние силы Ацилии, и она, потеряв равновесие, упала на колени в снег, закашлялась, прижимая ледяные руки к губам, подняла глаза на погонщика и захлебнулась воздухом – это был товарищ Гая, но самого его рядом не было. Выдохнула:
– Где... Где Гай?
Погонщик в это время поправлял развалившийся скарб на повозке, замер, медленно поворачиваясь, вжал голову в плечи:
– Он был как раз с той стороны... – дёрнул небритым подбородком, и страшная догадка выбила последний воздух из лёгких Ацилии, лишила последних оставшихся ещё где-то сил.
«Нет! Нет! – кричало её сознание, а вслух она не могла вымолвить и слова. – Не может этого быть... Гай, миленький... Боги... Только не ты, ты не мог... Не мог... О, Юпитер...»
Она обхватила себя руками, опускаясь грудью на ноги, лицом в снег, её затрясло от неверия в то, что случилось, того несчастья, что произошло с ней.
Гая... Гая больше нет с ней... Нет...
Снег таял на лице, перемешиваясь со слезами, и они ещё больше иссушали душу.
Люди обходили её, кто-то ещё пытался растормошить, говорил что-то, но Ацилия никого и ничего не слышала, так и сидела в снегу, не поднимая головы, лишь иногда кашляла болезненно. Многие здесь и не верили в то, что она преодолеет Перевал...
* * *
К вечеру спустились в долину, поэтому и торопились, чтобы до ночи лагерь успеть обустроить, пережить всю эту суматоху. Ждали обоза, но он опять где-то застрял, наверное, только спускался с перевала и дойдёт лишь к ночи.
Сейчас в помощи разведки уже не нуждались, и Марций с отрядом был в общей группе, участвовал, как все, в обустройстве временного лагеря, располагался в общей офицерской палатке, ждал обоза с вещами. Уже в сумерках показались первые телеги и уставшие люди. Эти были первыми, последние придут вообще невменяемыми от усталости. Но Марций уже искал своих, спрашивал. Никто не видел их уже давно, сказали, ждать остальных, но Марций не стал ждать – нашёл коня и поехал навстречу, встречая по пути отставших от первых повозки, погонщиков, бредущих людей. Спрашивал их, останавливая коня.
– Говорят, она играет на флейте, я накину вам лишнюю сотню сестерциев...
– Уходите! – перебил резко. Молчание.
– Ну как хотите, потом вы вспомните мои слова, да будет поздно. На подобный товар у меня нюх, я умею продавать женщин, я умею показать их достоинства и прикрыть недостатки, вы этого не можете. Вы только потеряете в цене... Особенно в Риме...
– Убирайтесь!
Ацилия как видела вытянутого в напряжённую струну Марция, он бывал таким, когда злился, когда выходил из себя.
– Как пожелаете...
Ацилия сомкнула губы, отворачивая голову, перевела глаза и встретила взгляд хозяина, направленный сверху, через распахнутые шторы.
– Опять подслушиваешь? – Резко, холодно. Исчез.
Ацилия медленно села, подтягивая колени к груди.
– Вы так громко говорили, что оставалось? – Вздохнула. Он ничего не ответил, и она подумала, ушёл уже, но он чем-то громыхнул в атриуме палатки, и Ацилия спросила: – Почему?.. – Голос получился тихим, нерешительным, откашлялась и повторила: – Почему вы не стали продавать меня?
– А ты бы этого хотела? Сама – хотела?
Она пожала плечами, как будто он мог видеть это, ответила:
– Не знаю... – Помолчала немного. – Может, с ним я сумела бы договориться, он отпустил бы меня...
Её прервал холодный смех Марция из-за шторы:
– Отпустил?.. Наивная!.. Думаешь, он делает себе в убыток? Как бы не так! Он не похвалился, он и в самом деле умеет продавать женщин... – Примолк.
– А ваша выгода? Вы же цените деньги. Как вы говорили, «моё – это моё»! Вы жалели деньги, потраченные на меня, хотели вернуть. А разве это не подходящий случай?
– Слушай, ты? – Он резко отдёрнул штору, и Ацилия вздрогнула, вскидывая к нему лицо. – Ты, наверное, плохо представляешь себе, что бы с тобой сделалось? Думаешь, он отправил бы тебя на обычный рынок, откуда тебя купили бы, например, в какой-нибудь дом нянькой, или служанкой, да мало ли куда, пусть даже простой ткачихой? – Усмехнулся. – Он перепродаёт женщин в дорогие публичные дома, бордели для элиты! Это не простой лупанарий за пару сестерциев, а... – Она перебила его:
– А вам разве не всё равно?
Он замолчал, глядя ей в лицо, убрался, резко задёрнув штору. Ацилия поджала губы. А в самом деле, разве не так? Разве он не вёл всё время себя именно так? Деньги всё жалел, убивался? А теперь, что случилось? Ему же выгоду предлагают...
– Мы и правда пойдём в Рим? – спросила сама, поднимаясь на ноги, натянула столу, вышла, подпоясываясь, смотрела на хозяина во все глаза. – Правда?
– Да. И очень скоро. Но зря думаешь, что если Рим будет близко, сбежишь, или я сам отпущу тебя...
Но Ацилия отрицательно повела головой, словно не это сейчас занимало её мысли.
– Мы пойдём до Рима? Пешком?
– Пешком. Ты пойдёшь в обозе вместе с Гаем.
– А вы? – Дрогнула бровями удивлённо.
– Меня забирают в разведку.
– В разведку? Это как?
– Навряд ли мы будем видеться, я пойду впереди, а ты – в обозе. Я поговорю со своими легионерами из контуберния, чтобы присматривали за тобой. Не бойся. Ничего не бойся, никто не тронет тебя, всем будет не до этого.
Ацилия молчала, нервно мяла пальцами край столы, словно хотела ещё о чём-то спросить.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, и она вскинула глаза. – Сил хватит? Сможешь дойти?
– А это далеко?
– Месяцы, а, может, и квартал, мы же с обозом, народу много, долго всё...
– А как через перевал? Горы?
– Оденешься потеплее и пойдёшь. Не ты первая, не ты последняя. Гай найдёт тебе среди вещей ещё одну шерстяную тунику, будет холодно – две, тёплый плащ, шерстяные носки на ноги...
– Шерстяные носки? – Ацилия засмеялась, сверкнув глазами, но без насмешки, без обиды, просто увидев в этом всём что-то забавное. Но Марций остался серьёзным.
– Ну да, сокусы почти до колена. Там ветер и, может быть, даже снег.
– Снег? – Она удивилась. – Я ни разу в жизни не видела снега.
– Посмотришь. Всё приходится делать когда-нибудь в первый раз. Люди рождаются, умирают, убивают... – Лицо бесстрастное, только губы, словно, выталкивают слова. Ацилия смутилась, отвернулась, убирая пряди сбившихся после сна волос, шепнула:
– Спасибо вам, что вы не продали меня этому человеку. – Повернулась, встретив его тёмные прищуренные глаза. – Спасибо... – повторила зачем-то.
Марций проводил её, на ум пришли слова Фарсия: «Девчонка-малолетка...» А разве – нет?
* * *
Первые дни дорога казалась особенно тяжёлой. После месяцев безделья и болезни, дневные переходы давались ей особенно тяжело. Нет, они не были долгими, всего-то проходили в полном ходу несколько часов, с обеда уже начинали обустраивать новый лагерь, ставить палатки, готовить ужин. Но Ацилия в эти минуты лишь устало сидела на походном триподе, следила за людьми из тени палатки, натягиваемой легионерами из десятка декануса Марция. Гай варил ужин, ждал господина, но за всё время он появлялся лишь раз, отвёз донесения по разведке и уехал, Ацилия его даже не видела, как и все десять дней пути.
Ацилия со старым Гаем обитали в обозе, среди других рабов, ветеранов, прибившихся женщин и подростков, помогающих по лагерю за мелкие медяки. Легионеры Марция появлялись по двое-трое, справлялись о дне пути, разбивали маленькую походную палатку для Ацилии и Гая – это был личный приказ самого декануса. И это было приятно – в такой обстановке неустроенности сохранять индивидуальный угол.
И всё-таки, дорога была тяжёлой. Пыль, поднимающаяся столбом после прошествия по земле тысяч ног, оседала на последних, идущих в обозе. Остатки легиона растянулись на огромное расстояние, поэтому, когда последние подходили, первые уже почти устраивались. Жара, испанский полуденный зной не давал покоя, не радовали даже зелёные холмы и рощи, пронзительное синее небо, плавящееся от солнца.
Ацилия вздохнув перекинула через верёвку мокрую ткань свежевыстиранной столы, потянула пальцами, разглаживая полотнище. Ветшает её одежда. Конечно, ведь она стирает её каждый день, стараясь отмыться от противной вездесущей пыли из-под ног, просачивающейся в ткань, делающей её шершавой, противной на ощупь. Хоть с утра почувствовать себя чистой, а сейчас она походит пока в старой тунике, выделенной Гаем из запасов господина.
Кто-то коснулся её руки из-за верёвки, и Ацилия подняла глаза, глядя через верх. Это девушка, Пония, тоже развешивающая бельё, стояла к ней лицом и видела то, чего не видела Ацилия.
– Смотри, кажется, это твой господин приехал...
Ацилия резко развернулась, опуская руки. Точно. Стоял у палатки, держа чёрного жеребца под уздцы, разговаривал с каким-то центурионом, рядом крутился Гай, соскучившийся по господину, желающий кормить, поить.
Ацилия и сама не поняла, почему сердце её тревожно застучало, при виде его, ведь ничуть не изменился, лицо только ещё больше загорело, да внешние перемены – длинный плащ до земли, оружие, кожаная кираса облегчённая, высокие мягкие сандалии-сапоги. Вот, значит, как выглядят в разведке.
Руки непроизвольно поправили выбившиеся пряди волос на висках, лбу, потянули вниз короткую мужскую тунику, открывающую икры, лодыжки. Шагнула к нему сама, впитывая глазами, стараясь запомнить его вот таким. Не видела, как долго не видела его, сердце так и стучит, так и стучит.
Что это с ней? Почему?
Подошла, но не вмешиваясь, села на свой трипод, положила руки на колени, а сама – смотрит, смотрит на него, не обращающего внимание, словно этот разговор с центурионом важнее всего на свете. Неужели не видит её?
Центурион ушёл, Марций отвернулся, ища глазами по лицам.
– Господин? Я ужин... Будете? – Гай спросил робко.
– Нет, Гай, мне возвращаться сейчас. Я с донесением, а не просто... Проложили вам путь на завтра. – Усмехнулся устало, перевёл, наконец, глаза на Ацилию. – Как вы тут? Никто вас не обижает? – спрашивает у двоих, а сморит только на Ацилию одну.
– Что вы, господин, всё хорошо! – Гай отвечал, а она молчала, выдерживая его взгляд, только слышала, как сердце стучало, и, наверное, если бы он сейчас спросил её о чём-то, она бы не смогла ответить. Как же давно она не видела его, как давно...
– Ладно, тогда буду возвращаться. – Повернулся к коню, что-то поправляя у седла, вдруг обернулся снова. – А это тебе! – И бросил мягко, прямо в руки, так, чтоб обязательно поймала, и Ацилия сама не поняла как у неё это получилось, хоть никогда в жизни ничего вот так не ловила. Раскрыла ладони, держа на ногах, и ахнула.
Апельсин!
Самый настоящий апельсин!
Яркий, словно солнца осколок, округлый, плотный, тяжёлый, аж сердце от восторга вздрогнуло.
– Откуда? – Ацилия подняла глаза.
Марций улыбался, довольный произведённым эффектом.
– Уже созрели. Мы сегодня рощу проезжали, а вы не поедете, мы вам дорогу спрямили, так что... – Отвернулся на подошедшего центуриона, снова заговорил с ним, принимая какие-то распоряжения.
Ацилия перевела восхищённый взгляд на апельсин. Как так? Он привёз его именно ей, о ней думал, когда, наверное, срывал его?
Настоящий, самый настоящий апельсин нового урожая! И из его рук, от его заботы, от его сердца... Как же есть его теперь?
Поднесла к лицу, вдыхая терпкий цитрусовый аромат неровной шкурки.
– Что не ешь? Не хочешь? – спросил, и Ацилия вздрогнула, переводя глаза. Марций был уже на коне, стягивал поводья танцующего вороного. Ацилия поднялась на ноги, глядя во все глаза, впиваясь пальцами в шершавую плотную кожуру.
– Спасибо... Спасибо, господин.
Но он лишь усмехнулся и ударил коня пятками, бросая с места в лёгкий галоп. Ацилия повернула голову, провожая глазами. Женщины рядом улыбались, перешептываясь друг с другом. Но Ацилия ничего вокруг не замечала, да и могла ли заметить?
«Боги святые! Я влюбилась... Влюбилась, как дурочка... Что я делаю? Что делаю?..»
Прода от 09.01.2020, 18:19
Глава 26
Переход через Альпы оказался труднее, чем можно было себе представить. С каждым днём проходили меньше, уставая, особенно все, кто шёл в обозе – отставали от основного войска, но обоз не ждали: каждый воин нёс с собой запас сухого пайка на два дня пути, поэтому в обозе нуждались постольку-поскольку, когда он подходил, все военные уже давно спали в своих палатках.
Ацилии было особенно тяжко. Ни разу в жизни она так не уставала, как в эти дни, а согреть её не могли даже три туники и плащ, она отставала даже в обозе, шла, еле переставляя ноги между камней и снега. Ещё недолеченная болезнь давала знать, мучила слабостью. К вечеру Ацилия падала там, где указывал ей Гай, терпя толпы других женщин и рабов, засыпала мгновенно, от усталости отказывалась даже от ужина, Гай не мог растолкать её до утра, чтобы даже влить горячего молока с мёдом.
Особенно тяжёлым оказался переход через Перевал. Многие, кто уже не раз проходил его, говорили, что не помнили подобного. Всё время погода стояла холодная и ветреная, шёл снег, а тот, что уже выпал, сильные порывы ветра, крича на все голоса и завывая с тоски, срывали с земли и скал, кружили вокруг людей в яростном танце страсти, бросая в лицо, за ворот одежды, в рукава туник. Впереди себя не видно и десятка шагов, лишь тёмные силуэты людей и животных проглядывали в плотной белой пелене. Шедшие вперёд старались держаться друг за друга и за повозки, многое тяжёлое было брошено именно здесь, многие, оступившись или заболев, остались там, среди вечного снега и непогоды. Ещё бо?льшие верили в то, что скоро всё закончится, и они выйдут в зелёные цветущие долины италийских рек.
За эти дни перехода Ацилия устала ещё больше, чем за всё время. Военные ушли вперёд. За весь путь в горах Ацилия ни разу не видела Марция, он, наверное, был уже далеко, где-нибудь в долине, уже, наверное, не мёрз, пригрелся, отъелся, выспался... Ацилия вздохнула, запахивая на себе плащ поплотнее, пряча голову в капюшон, поправила за ухо выбившуюся прядь волос, и спрятала ладони под мышки – так было теплее. Где-то впереди шёл Гай, помогал знакомому погонщику, толкал повозку с вещами, прокручивал вязнущее в снегу колесо.
Кто бы мог подумать, что Рим будет так далеко! А она-то, наивная, думала, что, сбежав, сможет добраться до него в одиночку. Дурочка!
Дорога шла под уклон, они спускались с Перевала, говорили, что остаётся совсем немного, может быть, даже уже сегодня. Хорошо бы...
Ацилия снова вздохнула. Впереди закричали, посыпались камни, и она изо всех сил бросилась вперёд – какая-то тревога вдруг охватила её. Что-то случилось, и она не ошиблась. Повозка одним колесом сорвалась в пропасть, пытался вытолкать её только один человек. Уставшие быки поднимали облачка белого пара, шерсть на их боках, белесая от инея, топорщилась. Ацилия упёрлась в повозку левым плечом и руками, навалилась, помогая. Вслед за ней приложились ещё несколько человек, здесь уже почти все знали её, знали о её слабости, жалели, что ж уж, если даже она взялась...
Погонщик закричал на быков, повозка буквально выпрыгнула из-под рук теряющей последние силы Ацилии, и она, потеряв равновесие, упала на колени в снег, закашлялась, прижимая ледяные руки к губам, подняла глаза на погонщика и захлебнулась воздухом – это был товарищ Гая, но самого его рядом не было. Выдохнула:
– Где... Где Гай?
Погонщик в это время поправлял развалившийся скарб на повозке, замер, медленно поворачиваясь, вжал голову в плечи:
– Он был как раз с той стороны... – дёрнул небритым подбородком, и страшная догадка выбила последний воздух из лёгких Ацилии, лишила последних оставшихся ещё где-то сил.
«Нет! Нет! – кричало её сознание, а вслух она не могла вымолвить и слова. – Не может этого быть... Гай, миленький... Боги... Только не ты, ты не мог... Не мог... О, Юпитер...»
Она обхватила себя руками, опускаясь грудью на ноги, лицом в снег, её затрясло от неверия в то, что случилось, того несчастья, что произошло с ней.
Гая... Гая больше нет с ней... Нет...
Снег таял на лице, перемешиваясь со слезами, и они ещё больше иссушали душу.
Люди обходили её, кто-то ещё пытался растормошить, говорил что-то, но Ацилия никого и ничего не слышала, так и сидела в снегу, не поднимая головы, лишь иногда кашляла болезненно. Многие здесь и не верили в то, что она преодолеет Перевал...
* * *
К вечеру спустились в долину, поэтому и торопились, чтобы до ночи лагерь успеть обустроить, пережить всю эту суматоху. Ждали обоза, но он опять где-то застрял, наверное, только спускался с перевала и дойдёт лишь к ночи.
Сейчас в помощи разведки уже не нуждались, и Марций с отрядом был в общей группе, участвовал, как все, в обустройстве временного лагеря, располагался в общей офицерской палатке, ждал обоза с вещами. Уже в сумерках показались первые телеги и уставшие люди. Эти были первыми, последние придут вообще невменяемыми от усталости. Но Марций уже искал своих, спрашивал. Никто не видел их уже давно, сказали, ждать остальных, но Марций не стал ждать – нашёл коня и поехал навстречу, встречая по пути отставших от первых повозки, погонщиков, бредущих людей. Спрашивал их, останавливая коня.
