— Слушай, — сказал старший, которого звали Стас, пристально с прищуром глядя на Артема, — ты не знаешь, кто сейчас на нас воду вылил, жирную? — последнее слово он произнес с особенным чувством отвращения.
— Нет, понятия не имею, я не видел, — простодушно и искренне ответил Артем.— А что, тут такое бывает?
— На нас вылили целое ведро грязной воды, всю одежду постиранную залили и стол, за которым в домино играли, что за сволочь? — взвизгнул младший.
— Кто бы это мог быть. Если не ты, то, может, ты видел кого-нибудь? — допытывался старший.
— Да нет, ребят, я только что вышел. А может, с третьего или второго этажа? — отвечал Артем, но у него стали закрадываться первые подозрения.
— Нет, я точно видел, как капала с четвертого, — добавил младший.
— Тогда не знаю. Когда я вышел, в коридоре никого не было, — ответил Артем.
— Слушай, я знаю, кто это сделал, — шепотом сказал Стас.
— Кто? — одновременно спросил Артем и младший брат.
Стас покосился глазами на соседнюю с номером Артема дверь и произнес:
— Негр! Это точно он, сволочь такая, только он может, пойдем с нами вниз.
Они спустились все вниз. Артем увидел внизу огромную лужу, валяющиеся на полу вещи, слетевшие под напором воды с бельевой веревки, и разбросанные костяшки домино, плавающие в жире, а также стол и стулья все мокрые и грязные. Сверху со стыка продолжала капать еще вода. Артем только сейчас понял, в чем дело и кто всему этому виной, но признаваться не стал, счел это глупым, к тому же он это сделал не нарочно и не знал, что такое вообще может быть.
— Вот это да, чья-то злая шутка или кто-то по незнанию, — тем не менее он сказал вслух, поглядев на это все.
Внизу собралось уже много народа и все обсуждали эту тему.
— Может, аргентинцы вылили, мы им всем не нравимся?
— Нет, скорее боливийцы.
— А ты, Артем, не видел никого, там, на четвертом?
— Нет, я только из номера вышел, когда ребята ваши прибежали.
— Все, точно, — орал Стас, — это негр, он нас всех ненавидит, сволочь, давно пора с ним разобраться, мне его рожа не нравится.
Собравшиеся одобрительно закачали головами.
— Точно негр. Он, может, сделал гадость и заперся у себя в номере.
— Пора с ним разобраться давно.
— Негр виноват, точно, давно его надо на место поставить, постоянно с ним стычки какие-то происходят.
В итоге толпа из семи человек — два брата, причем Стас прихватил скалку для раскатки теста, кореец, матрос, два молдаванина и Артем — поднялась наверх и стала ломиться к негру в номер. Дверь долго не открывалась, затем скрипнула задвижка, и на пороге появился хозяин номера в рваной майке и с бутылкой пива в руке. Увидев сию делегацию, намерения которой не вызывали сомнения, он попытался быстро закрыть дверь, но Стас просунул в щель ногу и ее сильно прищемило.
— Гад, — заорал Стас, — он мне ногу сейчас сломает, вышибайте дверь.
Все дружно налегли на дверь; негр ее держал как мог, но силы были неравны. Он отскочил вглубь комнаты и, схватив табурет, встал в оборонительную стойку, не понимая хорошо, что все-таки происходит. Все ломившиеся встали в дверях, возникла некоторая пауза.
— Подождите, давайте его спросим все-таки, — сказал матрос.
— Так он тебе и скажет, посмотри на его рожу, — возразил Стас.
— Ты воду лил на нас сверху? — спросил матрос.
Негр молчал, вращая глазами, которые стали злыми, и крепче сжимал ножку табурета, создавалось впечатление, что он сам сейчас бросится на вошедших, ведь он был здоровенный детина.
— Может, он не понимает тебя? — спросил кореец.
— Да все он понимает, на испанском свободно говорит, хоть и бразилец.
— Хорошо, вода, воду лил сверху?— повторил матрос.
— Что, какая вода, что вам нужно? — прохрипел негр.
— Ты нас всех водой грязной окатил сверху, — завизжал Стас.
— Ничего не понимаю, какая вода? Проваливайте отсюда, — заорал негр, который был в сильном подпитии.
— Врет, сволочь, сделал гадость, не признается никогда, — послышалось сзади.
Артему эта сцена вообще не нравилась, как бы он ни относился к негру. Он понимал, что тот, по всей видимости, спал и воду мог вылить только он, Артем, вряд ли кто-либо еще мыл посуду после него в такой короткий срок.
— Может, действительно не он? — спросил кореец.
— А кому еще в голову придет такую пакость сделать?
— Значит, ты не лил воду? — спросил еще раз матрос и сделал жест, как будто из кувшина воду на голову льют.
— Проваливайте отсюда, живо, — негр все более озлоблялся.
— Ладно, нечего тут делать, не он это. Пошли, извиниться, наверное, надо, — сказал молдаванин.
— Вот еще, да он это сделал, я в этом уверен, извиняться еще надо! Он же врет, сволочь, посмотри на рожу, — не унимался Стас.
— Ладно, пошли уже, — сказал матрос.
Они высыпались из маленькой каморки негра в коридор.
— Идите, идите отсюда, пошли вон, плохие люди, — ворчал негр им вслед, закрывая дверь.
В коридоре долго еще обсуждали эту тему и вину негра, который шел в отказ, стучались в номер к боливийцам и аргентинцам, но двери им никто не открыл. Так, кроме домыслов и догадок ни к чему не пришли и в конце концов разошлись, ругаясь, по комнатам. Артем в спор не встревал и свои соображения не высказывал, отговаривался, что сам он был в номере и ничего не видел. Но с тех пор он мыл посуду подстраховываясь, лил осторожно воду и спускал ее частями, ругая местных умелых сантехников. Таким образом, то спокойно, то вот с такими неожиданными, бурными событиями, протекала жизнь в отеле в районе Бока.
Артем, как обычно, жил замкнуто, в своем стиле, общался со всеми по необходимости, но дружбу не завязывал, а сосредоточился на изучении языка и питании, которое ему очень нравилось, учитывая очень хорошее качество местных продуктов, особенно мяса и спелых фруктов. Его питание свелось к определенному рациону. Он готовил мясо; оно получалось наполовину жареное, наполовину вареное, так как он его сначала варил, а потом обжаривал, и стоило оно очень не дорого. Затем он делал себе салат из зелени — она называлась лечуга — со свежими томатами. Крупно их нарезал и заправлял все это соком лимона, половину которого он целиком выжимал в салат, который получался кисленький и очень сочный. Также он употреблял по бокалу в день красного вина, которое также было дешевое и очень хорошего качества. Ну и, конечно же, сладкое, которое он обожал, конфеты или свежая выпечка, а на десерт фрукты, которых было в изобилии, естественно, все недорого.
Артем был в отеле единственный москвич, и он приехал сюда не из-за экономических соображений и не по этническим гонениям, да и жил он всю жизнь в идеальных условиях с самого детства. Для него, после московской отдельной квартиры, вся эта жизнь была в диковинку, каким-то экстримом, он наблюдал как бы со стороны за всем этим. Что-то его удивляло или восхищало, а что-то расстраивало и давало повод к размышлениям. Жильцы вроде бы жили дружно и коллективно, всегда охотно общались, но это была только видимость, особенно это стало отчетливо видно поле одного случая.
Когда у одной семейной пары ребенку стало плохо, было подозрение на аппендицит, и мать ребенка попросила жену Александра помочь, сходить в госпиталь «Архерич», который находился в пешей доступности от отеля, быть переводчиком при общении с врачами. Лена, видимо, пользуясь ситуацией, запросила за свои услуги «всего» 100 баксов, и в итоге матери пришлось обратиться к услугам другого жильца, который хорошо говорил на языке. И случаев, подобных этому, было достаточно.
Артем постепенно стал задумываться о вещах, о которых раньше не думал или не замечал. Например, о том, что он, русский, принадлежит к великой нации и из самой большой страны мира, и что все русские люди должны это чувствовать и жить единым целым народом. Ан нет, такого в реальности, к сожалению, не происходило, а происходило в точности до наоборот. Русские люди — по крайней мере, заграницей или вдали от дома, — в отличие от армян или евреев, а также других малых народов, которые жили и живут диаспорами и которые стараются помочь своим собратьям, наоборот, вели и ведут себя как в стае волков. Они стараются не только заработать на ближнем, но еще и поиметь его, если предоставлялся такой шанс.
Все старались жить обособленно, но не это беспокоило, а то, что поддержки, помощи или совета было не дождаться, у каждого были только свои интересы. Про грубость и хамство можно даже не говорить в такой ситуации, это было обычным делом. Получалось, что все, кто приехал, вместо того чтобы жить единым кланом или хотя бы помогать друг другу, не имея в виду материально, упаси бог, а просто словом или делом, напротив, стали чуть ли не врагами друг другу. А может быть, это не жизнь вдали от своей страны так влияет, а и в России тоже люди имеют такое общение, может, это просто в русском человеке так заложено издревле. Откуда иначе возникло такое изречение: моя хата с краю, я ничего не знаю. Или еще: когда пришли за соседом, то я промолчал.
Он вспоминал службу в армии, где уже с этим сталкивался. Все эти размышления расстраивали и огорчали Артема, но когда он выходил на улицу, то все эти тягостные раздумья оставались в стенах отеля, а за ними текла совсем другая жизнь.
Служба в Советской Армии
— Внимание! Рота, подъем! — послышалось сквозь сон, и далее сквозь затухающие обрывки сна начался грохот и гул прыгающих со своих кроватей ребят, бросающихся к своей одежде. — Форма одежды номер два, — продолжал командир роты, капитан, стоящий на центряке.
Артем тоже вскочил и, как на автопилоте, натянул штаны, гимнастерку, намотав портянки, воткнул ноги в сапоги и, застегивая на ходу пуговицы, побежал в строй.
— Рота, стройся! Налево, бегом марш, — пробасил капитан.
Все побежали вниз по лестнице. Казарма была двухэтажной, и их рота располагалась на втором этаже. Внизу также было общее построение.
— По направлению к стадиону бегом марш, — скомандовал стоявший внизу прапорщик.
Все с топотом побежали по направлению к стадиону, который располагался примерно в пятистах метрах от казармы. Они обежали плац, обогнули здание библиотеки и побежали по аллеи с пирамидальными тополями. Впереди бежал капитан роты Калогулов, киргиз по национальности, человек исполинского роста и телосложения. Было довольно прохладно и темно, солнце еще не взошло, было около пяти утра. Топот, сопение и кашель слышались со всех сторон. В основном все бежали молча, изредка слышались недовольные бурчания, в основном от старослужащих.
— Опять ему не спится или снова кто-нибудь в самоволке пойман, а мы, как всегда, крайние.
— Не, все нормально, — отвечал какой-нибудь знающий, — никого в самоволке, это просто тренаж, не более. — Слышались облегченные вздохи.
Сделав кругов пять по стадиону, около трех километров, все построились для зарядки.
— Руки вытянули, ноги на ширине плеч, — слышался голос капитана, — махи ногами, двадцать раз, выше ноги. Раз, два, раз, два, веселей.
Такие забеги были большой редкостью в военно-строительном отряде и зачастую происходили в основном в случае, если отряд проштрафился из-за кого-то или в чем-то.
— Рота, стройся! в казарму бегом марш, — командовал Калогулов.
Впереди всех побежал прапор Сидоренко, а Калогулов пошел в штаб.
— Сейчас водные процедуры, вольно, — скомандовал Сидоренко по прибытии в казарму.
В умывальнике мест на всех не хватало и приходилось ждать. Кто-то из салабонов-новичков попытался протиснуться первым, но получил увесистый пинок и встал в сторонку, ждать, вместе с остальными. Умывались все с голым торсом, водичка была скорее прохладной, чем теплой. В итоге, переждав основной наплыв, удалось умыться, после умывания оставалось немного времени до построения на завтрак.
Завтрак в отряде протекал следующим образом. За столами сидели по шесть человек: три, как правило, старослужащих, отслуживших по полтора года, и три новичка из последнего призыва. Перед тем как приступить к еде, старики всегда спрашивали, сколько дней осталось до приказа, и это надо было знать, иначе можно было получить затрещину. После правильного ответа довольные старики отдавали салабону свою порцию масла.
Кормили, как правило, на завтрак так: ставили большой котелок с какой-нибудь кашей, в основном пшенной, и каждый с помощью половника накладывал себе в тарелку. Также стоял чайник с уже заваренным чаем и был хлеб с круглыми порциями масла, лежащими на тарелке, о которых уже шла речь выше. После завтрака опять было общее построение, после которого всех развозили на работу, на объекты. Так начиналось каждое утро в ВСО 0006 в феврале месяце, 1988 года в далеком узбекском городе Навои. Туда Артема перебросили с десятком других москвичей из учебки в городе Кзыл-Орда, куда он попал 12 декабря предыдущего года.
Артема в районном военкомате Ленинградского района г. Москвы определили к нестроевой службе по причине здоровья: аллергия, астма, плохое зрение, в общем, целый букет. Знакомый врач помог задержать призыв на полгода, чтобы его не послали служить на Север или Дальний Восток, куда и шел весь призыв, и где ему с его здоровьем пришлось бы туго. Поэтому его не призвали в мае, а призвали в декабре, дав предварительно от военкомата окончить курсы вождения на категорию С (грузовики).
Сам призыв проходил в кинотеатре «Варшава», что на ст. м. «Войковская». В этот день шел сильный снег; все новобранцы пришли с родителями. В зале по алфавитному порядку всех вызвали на сцену, набралось человек двадцать, после чего майор поздравил всех стоящих на сцене со службой и затем через боковую дверь всех посадили в автобус. Артема пришли провожать мама с папой и бабушка, мамина мама. Родственники выбежали — именно выбежали, так как все было сделано очень быстро — тоже через ту же боковую дверь, но автобус уже рванул с места, и Артем только успел рукой помахать всем, кто пришел его провожать.
Автобус их привез сначала в районный военкомат, где они быстро прошли медкомиссию, и после отвез их в центральный, где-то на востоке Москвы. Из центрального военкомата на следующий день в том же составе их посадили на самолет в Домодедово и отправили в г. Кзыл-Орда. В учебке сошлись несколько потоков призывников: из Москвы, Кемерово, Новосибирска и Гурьева, что в Казахстане.
Артем впервые оказался в такой ситуации. Он и раньше-то дальше пионер лагеря не ездил один, да и то единственный раз и проболел почти всю смену, лежа в лазарете. Так далеко от дома, в совершенно чуждой обстановке он чувствовал себя, мягко говоря, неуютно, да и дома он не бывал в больших компаниях и впервые оказался в большом, чужом ему коллективе, но твердо решил, если что, в обиду себя не давать. Дело осложнялось еще и тем, что он не знал, как в такой обстановке себя вести. Являясь чисто домашним мальчиком, он понятия не имел, что и как делать. Что считалось нормальным и правильным на гражданке, здесь было неприемлемым и не годилось, а посоветовать было некому.
В первый день в умывальнике к нему подошел казах и попросил, именно попросил, помочь постирать рубашку, вдвоем. Артем ему помог, и после вместе ее выкручивали. Затем к нему подошел сержант, русский парень, и сказал, что если еще раз он так сделает, то будет чмо. На что Артем пожал плечами и сказал, что, если нужно, он пойдет и побьет того казаха, но на том все и закончилось. С тех пор он стал задумываться над каждым своим действием.
— Нет, понятия не имею, я не видел, — простодушно и искренне ответил Артем.— А что, тут такое бывает?
— На нас вылили целое ведро грязной воды, всю одежду постиранную залили и стол, за которым в домино играли, что за сволочь? — взвизгнул младший.
— Кто бы это мог быть. Если не ты, то, может, ты видел кого-нибудь? — допытывался старший.
— Да нет, ребят, я только что вышел. А может, с третьего или второго этажа? — отвечал Артем, но у него стали закрадываться первые подозрения.
— Нет, я точно видел, как капала с четвертого, — добавил младший.
— Тогда не знаю. Когда я вышел, в коридоре никого не было, — ответил Артем.
— Слушай, я знаю, кто это сделал, — шепотом сказал Стас.
— Кто? — одновременно спросил Артем и младший брат.
Стас покосился глазами на соседнюю с номером Артема дверь и произнес:
— Негр! Это точно он, сволочь такая, только он может, пойдем с нами вниз.
Они спустились все вниз. Артем увидел внизу огромную лужу, валяющиеся на полу вещи, слетевшие под напором воды с бельевой веревки, и разбросанные костяшки домино, плавающие в жире, а также стол и стулья все мокрые и грязные. Сверху со стыка продолжала капать еще вода. Артем только сейчас понял, в чем дело и кто всему этому виной, но признаваться не стал, счел это глупым, к тому же он это сделал не нарочно и не знал, что такое вообще может быть.
— Вот это да, чья-то злая шутка или кто-то по незнанию, — тем не менее он сказал вслух, поглядев на это все.
Внизу собралось уже много народа и все обсуждали эту тему.
— Может, аргентинцы вылили, мы им всем не нравимся?
— Нет, скорее боливийцы.
— А ты, Артем, не видел никого, там, на четвертом?
— Нет, я только из номера вышел, когда ребята ваши прибежали.
— Все, точно, — орал Стас, — это негр, он нас всех ненавидит, сволочь, давно пора с ним разобраться, мне его рожа не нравится.
Собравшиеся одобрительно закачали головами.
— Точно негр. Он, может, сделал гадость и заперся у себя в номере.
— Пора с ним разобраться давно.
— Негр виноват, точно, давно его надо на место поставить, постоянно с ним стычки какие-то происходят.
В итоге толпа из семи человек — два брата, причем Стас прихватил скалку для раскатки теста, кореец, матрос, два молдаванина и Артем — поднялась наверх и стала ломиться к негру в номер. Дверь долго не открывалась, затем скрипнула задвижка, и на пороге появился хозяин номера в рваной майке и с бутылкой пива в руке. Увидев сию делегацию, намерения которой не вызывали сомнения, он попытался быстро закрыть дверь, но Стас просунул в щель ногу и ее сильно прищемило.
— Гад, — заорал Стас, — он мне ногу сейчас сломает, вышибайте дверь.
Все дружно налегли на дверь; негр ее держал как мог, но силы были неравны. Он отскочил вглубь комнаты и, схватив табурет, встал в оборонительную стойку, не понимая хорошо, что все-таки происходит. Все ломившиеся встали в дверях, возникла некоторая пауза.
— Подождите, давайте его спросим все-таки, — сказал матрос.
— Так он тебе и скажет, посмотри на его рожу, — возразил Стас.
— Ты воду лил на нас сверху? — спросил матрос.
Негр молчал, вращая глазами, которые стали злыми, и крепче сжимал ножку табурета, создавалось впечатление, что он сам сейчас бросится на вошедших, ведь он был здоровенный детина.
— Может, он не понимает тебя? — спросил кореец.
— Да все он понимает, на испанском свободно говорит, хоть и бразилец.
— Хорошо, вода, воду лил сверху?— повторил матрос.
— Что, какая вода, что вам нужно? — прохрипел негр.
— Ты нас всех водой грязной окатил сверху, — завизжал Стас.
— Ничего не понимаю, какая вода? Проваливайте отсюда, — заорал негр, который был в сильном подпитии.
— Врет, сволочь, сделал гадость, не признается никогда, — послышалось сзади.
Артему эта сцена вообще не нравилась, как бы он ни относился к негру. Он понимал, что тот, по всей видимости, спал и воду мог вылить только он, Артем, вряд ли кто-либо еще мыл посуду после него в такой короткий срок.
— Может, действительно не он? — спросил кореец.
— А кому еще в голову придет такую пакость сделать?
— Значит, ты не лил воду? — спросил еще раз матрос и сделал жест, как будто из кувшина воду на голову льют.
— Проваливайте отсюда, живо, — негр все более озлоблялся.
— Ладно, нечего тут делать, не он это. Пошли, извиниться, наверное, надо, — сказал молдаванин.
— Вот еще, да он это сделал, я в этом уверен, извиняться еще надо! Он же врет, сволочь, посмотри на рожу, — не унимался Стас.
— Ладно, пошли уже, — сказал матрос.
Они высыпались из маленькой каморки негра в коридор.
— Идите, идите отсюда, пошли вон, плохие люди, — ворчал негр им вслед, закрывая дверь.
В коридоре долго еще обсуждали эту тему и вину негра, который шел в отказ, стучались в номер к боливийцам и аргентинцам, но двери им никто не открыл. Так, кроме домыслов и догадок ни к чему не пришли и в конце концов разошлись, ругаясь, по комнатам. Артем в спор не встревал и свои соображения не высказывал, отговаривался, что сам он был в номере и ничего не видел. Но с тех пор он мыл посуду подстраховываясь, лил осторожно воду и спускал ее частями, ругая местных умелых сантехников. Таким образом, то спокойно, то вот с такими неожиданными, бурными событиями, протекала жизнь в отеле в районе Бока.
Артем, как обычно, жил замкнуто, в своем стиле, общался со всеми по необходимости, но дружбу не завязывал, а сосредоточился на изучении языка и питании, которое ему очень нравилось, учитывая очень хорошее качество местных продуктов, особенно мяса и спелых фруктов. Его питание свелось к определенному рациону. Он готовил мясо; оно получалось наполовину жареное, наполовину вареное, так как он его сначала варил, а потом обжаривал, и стоило оно очень не дорого. Затем он делал себе салат из зелени — она называлась лечуга — со свежими томатами. Крупно их нарезал и заправлял все это соком лимона, половину которого он целиком выжимал в салат, который получался кисленький и очень сочный. Также он употреблял по бокалу в день красного вина, которое также было дешевое и очень хорошего качества. Ну и, конечно же, сладкое, которое он обожал, конфеты или свежая выпечка, а на десерт фрукты, которых было в изобилии, естественно, все недорого.
Артем был в отеле единственный москвич, и он приехал сюда не из-за экономических соображений и не по этническим гонениям, да и жил он всю жизнь в идеальных условиях с самого детства. Для него, после московской отдельной квартиры, вся эта жизнь была в диковинку, каким-то экстримом, он наблюдал как бы со стороны за всем этим. Что-то его удивляло или восхищало, а что-то расстраивало и давало повод к размышлениям. Жильцы вроде бы жили дружно и коллективно, всегда охотно общались, но это была только видимость, особенно это стало отчетливо видно поле одного случая.
Когда у одной семейной пары ребенку стало плохо, было подозрение на аппендицит, и мать ребенка попросила жену Александра помочь, сходить в госпиталь «Архерич», который находился в пешей доступности от отеля, быть переводчиком при общении с врачами. Лена, видимо, пользуясь ситуацией, запросила за свои услуги «всего» 100 баксов, и в итоге матери пришлось обратиться к услугам другого жильца, который хорошо говорил на языке. И случаев, подобных этому, было достаточно.
Артем постепенно стал задумываться о вещах, о которых раньше не думал или не замечал. Например, о том, что он, русский, принадлежит к великой нации и из самой большой страны мира, и что все русские люди должны это чувствовать и жить единым целым народом. Ан нет, такого в реальности, к сожалению, не происходило, а происходило в точности до наоборот. Русские люди — по крайней мере, заграницей или вдали от дома, — в отличие от армян или евреев, а также других малых народов, которые жили и живут диаспорами и которые стараются помочь своим собратьям, наоборот, вели и ведут себя как в стае волков. Они стараются не только заработать на ближнем, но еще и поиметь его, если предоставлялся такой шанс.
Все старались жить обособленно, но не это беспокоило, а то, что поддержки, помощи или совета было не дождаться, у каждого были только свои интересы. Про грубость и хамство можно даже не говорить в такой ситуации, это было обычным делом. Получалось, что все, кто приехал, вместо того чтобы жить единым кланом или хотя бы помогать друг другу, не имея в виду материально, упаси бог, а просто словом или делом, напротив, стали чуть ли не врагами друг другу. А может быть, это не жизнь вдали от своей страны так влияет, а и в России тоже люди имеют такое общение, может, это просто в русском человеке так заложено издревле. Откуда иначе возникло такое изречение: моя хата с краю, я ничего не знаю. Или еще: когда пришли за соседом, то я промолчал.
Он вспоминал службу в армии, где уже с этим сталкивался. Все эти размышления расстраивали и огорчали Артема, но когда он выходил на улицу, то все эти тягостные раздумья оставались в стенах отеля, а за ними текла совсем другая жизнь.
Глава IХ
Служба в Советской Армии
— Внимание! Рота, подъем! — послышалось сквозь сон, и далее сквозь затухающие обрывки сна начался грохот и гул прыгающих со своих кроватей ребят, бросающихся к своей одежде. — Форма одежды номер два, — продолжал командир роты, капитан, стоящий на центряке.
Артем тоже вскочил и, как на автопилоте, натянул штаны, гимнастерку, намотав портянки, воткнул ноги в сапоги и, застегивая на ходу пуговицы, побежал в строй.
— Рота, стройся! Налево, бегом марш, — пробасил капитан.
Все побежали вниз по лестнице. Казарма была двухэтажной, и их рота располагалась на втором этаже. Внизу также было общее построение.
— По направлению к стадиону бегом марш, — скомандовал стоявший внизу прапорщик.
Все с топотом побежали по направлению к стадиону, который располагался примерно в пятистах метрах от казармы. Они обежали плац, обогнули здание библиотеки и побежали по аллеи с пирамидальными тополями. Впереди бежал капитан роты Калогулов, киргиз по национальности, человек исполинского роста и телосложения. Было довольно прохладно и темно, солнце еще не взошло, было около пяти утра. Топот, сопение и кашель слышались со всех сторон. В основном все бежали молча, изредка слышались недовольные бурчания, в основном от старослужащих.
— Опять ему не спится или снова кто-нибудь в самоволке пойман, а мы, как всегда, крайние.
— Не, все нормально, — отвечал какой-нибудь знающий, — никого в самоволке, это просто тренаж, не более. — Слышались облегченные вздохи.
Сделав кругов пять по стадиону, около трех километров, все построились для зарядки.
— Руки вытянули, ноги на ширине плеч, — слышался голос капитана, — махи ногами, двадцать раз, выше ноги. Раз, два, раз, два, веселей.
Такие забеги были большой редкостью в военно-строительном отряде и зачастую происходили в основном в случае, если отряд проштрафился из-за кого-то или в чем-то.
— Рота, стройся! в казарму бегом марш, — командовал Калогулов.
Впереди всех побежал прапор Сидоренко, а Калогулов пошел в штаб.
— Сейчас водные процедуры, вольно, — скомандовал Сидоренко по прибытии в казарму.
В умывальнике мест на всех не хватало и приходилось ждать. Кто-то из салабонов-новичков попытался протиснуться первым, но получил увесистый пинок и встал в сторонку, ждать, вместе с остальными. Умывались все с голым торсом, водичка была скорее прохладной, чем теплой. В итоге, переждав основной наплыв, удалось умыться, после умывания оставалось немного времени до построения на завтрак.
Завтрак в отряде протекал следующим образом. За столами сидели по шесть человек: три, как правило, старослужащих, отслуживших по полтора года, и три новичка из последнего призыва. Перед тем как приступить к еде, старики всегда спрашивали, сколько дней осталось до приказа, и это надо было знать, иначе можно было получить затрещину. После правильного ответа довольные старики отдавали салабону свою порцию масла.
Кормили, как правило, на завтрак так: ставили большой котелок с какой-нибудь кашей, в основном пшенной, и каждый с помощью половника накладывал себе в тарелку. Также стоял чайник с уже заваренным чаем и был хлеб с круглыми порциями масла, лежащими на тарелке, о которых уже шла речь выше. После завтрака опять было общее построение, после которого всех развозили на работу, на объекты. Так начиналось каждое утро в ВСО 0006 в феврале месяце, 1988 года в далеком узбекском городе Навои. Туда Артема перебросили с десятком других москвичей из учебки в городе Кзыл-Орда, куда он попал 12 декабря предыдущего года.
Артема в районном военкомате Ленинградского района г. Москвы определили к нестроевой службе по причине здоровья: аллергия, астма, плохое зрение, в общем, целый букет. Знакомый врач помог задержать призыв на полгода, чтобы его не послали служить на Север или Дальний Восток, куда и шел весь призыв, и где ему с его здоровьем пришлось бы туго. Поэтому его не призвали в мае, а призвали в декабре, дав предварительно от военкомата окончить курсы вождения на категорию С (грузовики).
Сам призыв проходил в кинотеатре «Варшава», что на ст. м. «Войковская». В этот день шел сильный снег; все новобранцы пришли с родителями. В зале по алфавитному порядку всех вызвали на сцену, набралось человек двадцать, после чего майор поздравил всех стоящих на сцене со службой и затем через боковую дверь всех посадили в автобус. Артема пришли провожать мама с папой и бабушка, мамина мама. Родственники выбежали — именно выбежали, так как все было сделано очень быстро — тоже через ту же боковую дверь, но автобус уже рванул с места, и Артем только успел рукой помахать всем, кто пришел его провожать.
Автобус их привез сначала в районный военкомат, где они быстро прошли медкомиссию, и после отвез их в центральный, где-то на востоке Москвы. Из центрального военкомата на следующий день в том же составе их посадили на самолет в Домодедово и отправили в г. Кзыл-Орда. В учебке сошлись несколько потоков призывников: из Москвы, Кемерово, Новосибирска и Гурьева, что в Казахстане.
Артем впервые оказался в такой ситуации. Он и раньше-то дальше пионер лагеря не ездил один, да и то единственный раз и проболел почти всю смену, лежа в лазарете. Так далеко от дома, в совершенно чуждой обстановке он чувствовал себя, мягко говоря, неуютно, да и дома он не бывал в больших компаниях и впервые оказался в большом, чужом ему коллективе, но твердо решил, если что, в обиду себя не давать. Дело осложнялось еще и тем, что он не знал, как в такой обстановке себя вести. Являясь чисто домашним мальчиком, он понятия не имел, что и как делать. Что считалось нормальным и правильным на гражданке, здесь было неприемлемым и не годилось, а посоветовать было некому.
В первый день в умывальнике к нему подошел казах и попросил, именно попросил, помочь постирать рубашку, вдвоем. Артем ему помог, и после вместе ее выкручивали. Затем к нему подошел сержант, русский парень, и сказал, что если еще раз он так сделает, то будет чмо. На что Артем пожал плечами и сказал, что, если нужно, он пойдет и побьет того казаха, но на том все и закончилось. С тех пор он стал задумываться над каждым своим действием.
