Вот есть Анна Зигель. Вот есть ордер на её арест. Но, не найдя Милицу Гранчар и не доказав, что она является таинственной утопленницей, пустить этот ордер в дело я не мог.
Мы запросили список всех пропавших женщин из окрестностей города Меткович.
Всего за последний год их было трое.
Одна из них была старушка восьмидесяти шести лет.
По словам полицейского медика, тело, найденное в реке, вряд ли могло ей принадлежать.
Что же касается двух других, возникали сомнения. Пару месяцев назад из дома ушла Ведрана Риманич двадцати шести лет, мужняя жена и мать двоих малолетних детей. Правда, большинство соседей считает, что она перебралась в город вслед за странствующим цирюльником, однако некоторые утверждают, что недавно видели её возле родного дома.
Также пропала пятнадцатилетняя деревенская дурочка, которая почти всю свою жизнь проводила, сидя на церковной паперти. Когда именно она исчезла, никто точно сказать не мог. По комплекции эти женщины были схожи с Милицей Гранчар: имели тот же цвет волос и такой же рост.
В те дни я приходил домой очень поздно. Чаще всего, дети уже спали.
Глядя на спящее лицо дочери, я часто думал, что должно произойти, чтобы из милого ребёнка выросла настоящая волчица, жестокая и беспощадная? В отличие от своего коллеги Кляйна я не испытывал ни малейшего сострадания к преступнице. С юности некоторые близкие упрекали меня в излишней холодности, но я всегда считал, что справедливость превалирует над чувствительностью. Преступник должен получить воздаяние вне зависимости от того, мужчина он или женщина, взрослый он или подросток.
Я понимал, что дело Инсбрукской женской гимназии одно из самых важных в моей практике. И от того, удастся ли мне доказать вину преступницы, зависит моё самоуважение на долгие годы.
Именно поэтому задержки и вновь открывающиеся обстоятельства, которые тормозили расследование, так раздражали меня.
Я работал как вол, просматривая досье исчезнувших в Метковиче, протоколы допросов свидетелей, описания улик, несмотря на то, что коллеги уже делали это на месте. Мне казалось, что ещё немного, и личность таинственной утопленницы будет раскрыта. Не хватало какой-то одной конкретной детали. И наконец, такая деталь была обнаружена.
При допросе двоюродной тётки Филиппа Гранчара, у которой в последние месяцы жила Милица, ею был рассказан случай, о том, как Мила ещё в пятилетнем возрасте залезла на высокую грушу во дворе и упала с неё, сломав ногу. Рассказ был зафиксирован в протоколе, но на изложенный факт никто из местных полицейских не обратил внимания. Обнаружив эту деталь, я тут же, несмотря на позднее время, послал по телеграфу запрос.
Ответ пришёл на следующий день. Следов сросшегося перелома у утопленницы не было. Это не Мила, это совершенно посторонняя женщина!
«Чёрт-те что!», — думал я, вновь открыв материалы дела. Казалось бы, вот она, цель, а не добраться! Я был готов срывать своё раздражение на всех: на коллегах, на свидетелях, да что там, на жене. «Эмоции — худший враг сыщика», — говорил мне двадцать лет тому назад мой наставник. Теперь я был согласен с ним на все сто. Завтра уже похороны убитых, пресса давно сделала из меня посмешище, а убийца до сих пор на свободе. Эти красные волчьи глаза преследовали меня повсюду. Я чувствовал, что ухожу в пустоту. «Если выросшая в благополучной семье Анна способна на такое зверство, то что будет с Бертой или Каспером?» — с волнением думал я.
Я был в тупике. Никогда ещё выбор между лёгким и правильным не был так сложен.
Завтра уже похороны. А я всё топчусь на месте! Я искренне завидовал Кляйну: он далеко, в Хорватии, ему-то что? Должно быть, убедившись, что утопленница — не Мила, он пока ждёт распоряжений, да гуляет вечерами по местным лесам. А вот Филипп, не удивлюсь, если опять схватил обострение. То, что он болен шизофренией, я понял практически сразу. Да и отец Хильды Майер красочно описал его странности, при том он был уверен, как и некоторые другие, что этот пьяница вряд ли научил чему-то хорошему свою дочь.
Опять в коридоре гвалт. Родители погибших и пострадавших уже порядком мне надоели, я чувствовал навязчивое раздражение и злобу.
— Франц! — позвал я дежурного. — Убери их куда-нибудь! Нечего тут митинги устраивать!
— Позвольте, инспектор, — развёл руками коллега. — Но что я с ними сделаю?
— Как что?! — вмиг распалился я. — Выпроводи их к чёртовой бабушке! Никто не имеет права вставлять полиции палки в колёса!
Франц понял, что я не в духе и поспешил удалиться. А я уже был готов «колючкой» обнести участок, лишь бы не слышать всего этого гвалта возмущений и требований скорее найти убийцу. «Эмоции — наш худший враг», — говорил когда-то Марк. Теперь я понимаю, что имел в виду мой брат, слишком хорошо понимаю. Я хоть и сыщик, а всё же человек. За эти несколько дней я здорово вымотался. Мало того, что дело постоянно подбрасывало мне неприятные сюрпризы, так ещё и дома начались проблемы. Вчера вечером Марта буквально с порога налетела на меня, крича о том, что Берта опять провинилась.
— Читай! — кричала она, буквально тыча мне в нос клочок бумаги. — Полюбуйся на это!
Очередная жалоба от учителей. Как всегда. На этот раз эта скверная девчонка достала где-то зажигалку и подпалила однокласснице волосы.
— Понятно, — отвечал я. — А я что сделаю? Если эта бандитка хочет в тюрьму сесть, не буду ей мешать.
— Флоре, тебя вообще твои дети волнуют?! Почему я вечно с ними маюсь?
— Отстань, Марта, без тебя тошно, — отмахнулся я. — У меня итак дел невпроворот! Каспер же поумнел со временем? Поумнел. Вот и Берта перебесится со временем. Теперь остынь и оставь меня уже в покое! А с этой бандиткой пусть начальство разбирается, исключат — покрывать не стану. Всё.
— Я случайно, — буркнула откуда-то из угла Берта. Она смотрела на нас глазами затравленного зверя, я не видел ни сожаления, ни раскаяния за то, что натворила.
— Эдак ты случайно и убьёшь кого-то! Мало мне было хлопот, так ещё ты добавляешь… Брысь отсюда! Глаза б мои тебя не видели…
Утром концерт продолжился, и я, не доев завтрак, сорвался на работу, надеясь как-то отвлечься. Марта сверлила мне мозг тем, что я не забочусь о детях, а Берта истерично кричала о том, что она нас вообще не волнует, пока не натворит дел. А «дела» она творила постоянно — нарушала дисциплину на уроках, часто ссорилась с одноклассницами, пропускала уроки. «А ведь я сам из неё бандитку делаю», — не раз проскальзывала у меня шальная мысль. Я ведь тоже в школе хулиганил, надеясь хоть как-то привлечь к себе внимание, и если Марк давно принял неприятный факт, что мать уподобилась отчиму по части отношения к нам, то мне было сложно с этим смириться. От этих мыслей я часто впадал в меланхолию и спасался только работой.
Вернувшись в знакомый прокуренный кабинет, я вновь просмотрел постановление на арест Анны Зигель. А ведь что мешало мне ещё двадцать третьего отдать приказ на её задержание? Она явно была взволнована, и при аресте начала бы сразу обо всём рассказывать. Прорвать её ментальную оборону, когда она была предельно слаба… Я хожу по кругу!
От размышлений меня отвлёк телефон. Я снял трубку и представился.
— Инспектор, зайдите в морг! Готовы заключения по вскрытию всех жертв, — говорил доктор Вебер. Этот худощавый человек с землистым лицом как никто другой подходил на роль заведующего моргом, ибо сам выглядел, как мертвец.
Вздохнув, я поспешил в морг. Доктор уже ждал меня на пороге и протянул ворох бумажных листов, исписанных мелким почерком.
— Спасибо, доктор! — с усмешкой сказал я. — Пойду позову арабиста, расшифрует, — а сам, зайдя в контору, велел перепечатать все протоколы.
Я хотел было передохнуть, но тут опять звонок. Вздохнув, я подошёл к телефону.
— Инспектор Дитрих, — представился я.
— Господин инспектор! — услышал я знакомый басистый голос. — Вас желает видеть фройляйн Ингрид, очень уж просила вас подъехать!
— Я выезжаю, — был ответ и я, накинув пальто и кепку, выбежал на улицу. Сегодня стояла тёплая и солнечная погода, что редкость для Инсбрука. Стояла ужасная духота, я чувствовал, как насквозь пропотел от быстрого шага. Вокруг ни души. Город по-прежнему был в оцепенении. Меня всё ещё преследовал невыносимый запах гари, возможно, причиной тому был сильный недосып. Недаром я, посмотревшись на себя в зеркало, обнаружил под глазами тёмные круги, всё более явно прорисовывающиеся на моём лице. Редкие прохожие пролетали по улицам, точно тень. Я расстегнул пальто на ходу и, когда уже до больницы оставалось пройти пару кварталов, мне показалось, что кто-то внимательно
наблюдает за мной. Я огляделся. Никого. Но я готов был поклясться, что из-за угла, в стороне заброшенного здания, мелькнула тень. «Неужели это наша волчица»? Паранойя не замедлила подкрасться сзади и я, на всякий случай, снял наган с предохранителя и всю дорогу вскидывался на каждый шорох, точно вор. Сама больница едва ли представлялась мне надёжным убежищем. Вряд ли персонал мог надолго задержать убийцу. Мысль о том, что я могу стать наживкой, взбудоражила меня. Значит, я стал целью нашей волчицы. Она ждёт в засаде, выжидая удобного момента, и наверняка нападёт на меня, только я ослаблю бдительность.
Войдя в фойе я учтиво поздоровался с дежурной сестрой и попросил проводить меня в палату к фройляйн Ингрид Лауэр. Путь по извилистым и узким коридорам занял достаточно много времени, но где-то минут через пять мы дошли до заветной палаты. Это была одноместная светлая комната. Сама обстановка наталкивала на мысль о спокойном отдыхе. Из окна тянулся лёгкий ветерок, шевелящий занавеску. Единственная обитательница палаты, молодая светловолосая женщина, сидела на своей койке и молча смотрела в окно. На ней была обычная больничная пижама, белая, как саван. Да и сама Ингрид была как-то неестественно бледна.
— Добрый день, — поздоровался я. — Мне сказали, что вы очень просили вызвать меня. Надеюсь, у вас веская причина для этого?
Женщина повернулась ко мне. Её детское лицо как-то осунулось, хотя обычно беременные женщины сильно раздаются вширь. Видно было, что Ингрид чувствует себя плохо, что всё ещё не отошла от такого потрясения. Я увидел у ней на тумбочке неприметную книжку в кожаном переплёте. Наверное, это её дневник. Надо бы при случае почитать его. Наверняка там можно найти много интересного.
— Как вы себя чувствуете? — любезно поинтересовался я, осмотрев пациентку с ног до головы. «Да уж, — подумал я. — Шило в мешке не утаишь, а живот под складками — и подавно».
— Спасибо, уже лучше, — чуть слышно ответила Ингрид. — Я… Я хочу дать показания.
«Так-так, на пальце след от кольца. Вдова? Вряд ли. Разведена? Тоже нет. Регулярные измены? Хмм… Возможно. Или… Или боится признаться, что ребёнок внебрачный? Если фрау Вельзер была такой ревнительницей морали, не удивлюсь».
— Я весь внимание.
Ингрид выпила всю воду из стакана и, усевшись поудобнее, начала свой сбивчивый рассказ:
— Двадцать второго я решила написать заявление об отставке. Сами видите, тяжело было… Фрау Вельзер как раз настаивала, говорила, что для моей же безопасности мне надо на время уйти. Я написала заявление, было часа два. Там, в вестибюле, уже родители ждали девочек. Я только выглянула, а там… Там из умывальной идёт она! Озирается так странно, потом в рукав что-то сунула и быстро куда-то за угол! — Ингрид смахнула набежавшие слёзы. — Я только потом почуяла запах дыма. Я схватила платок, и в уборную, смочила уже, а там… Там две девочки лежат… Мёртвые!
Как ни старалась Ингрид, не смогла сдержать подступившие к горлу рыдания. Тотчас к нам в палату метнулась медсестра и довольно грубо сказала, что пора прекратить допрос. Я проигнорировал предупреждение и, дрожа от нетерпения, схватил Ингрид за плечо и начал настойчиво спрашивать:
— Кто? Кто это был? Кто убийца?!
— Анна Зигель. Гимназистка.
Это было всё, что смогла выдавить Ингрид. Её опять накрывал припадок, и мне пришлось срочно покинуть палату. Только бы у неё не было осложнений! Но сейчас мои мысли были заняты совершенно другим. Добежав до приёмной, я схватил телефон и, как только меня соединили с участком, крикнул:
— Оперативную группу срочно! Взять дом Зигелей под наблюдение! Никакого самовольства, ждите команды!
После чего я поспешил обратно в контору. В этот момент я заметил солнечные зайчики на стене. Похоже, кто-то наблюдал за мной с помощью бинокля. Выхватив наган, я, оглянувшись по сторонам, зашагал в сторону заброшенного здания, где, как мне показалось, кто-то был. Мне бы следовало свистнуть и привлечь патрульных к осмотру, но так я бы только спугнул того таинственного незнакомца, шпионившего за мной. Неужели она? Неужели Зигель почуяла неладное и решила проследить за мной? Подозрения укрепились, когда за угол вновь мелькнула чья-то тень. Я бы счёл это простым совпадением, но сейчас такое было маловероятно. «Кажется, мы опоздали», — думал я.
Держа наган наготове, я медленно продвигался вдоль полуразрушенной кирпичной стены. Впереди под ногами я увидел грязь полувысохшей лужи. Посредине неё чётко отпечатался свежий след каблука женского ботинка необычно большого размера. Я опустил наган и вздохнул:
— Упустили…
Поймав попавшегося мне на улице извозчика, я вскочил в пролётку и крикнул: «Гони!» До дома Анны Зигель мы домчались буквально за пару минут. Но, как и следовало ожидать, птичка из клетки уже упорхнула.
— Твою мать! — бессильно вздохнул я, пряча наган в кобуру.
— А может, она спряталась? — подал голос сопровождающий меня полицейский.
— Исключено, — ответил я. — Мы её упустили, теперь она в бегах.
Без всякой надежды я оставил несколько патрульных дежурить у дома, а сам вернулся в участок.
Что мне стоило арестовать её хотя бы вчера… Да, вчера у меня не было показаний Ингрид Лауэр. Моё начальство могло бы быть недовольно арестом Анны Зигель без твёрдых прямых улик. Но если бы сегодня у меня появились эти показания, когда Анна уже сидела бы под замком, то начальству было бы уже без разницы, когда именно Анну арестовали.
Но сейчас следовало действовать, исходя из сложившейся ситуации.
Насколько я мог узнать за эти дни Анну, я понимал, что оставаться в городе она не будет, её можно было назвать кем угодно, но не дурочкой. Но, к сожалению, у меня не было достаточно много людей, чтобы перекрыть все выходы из Инсбрука.
Где она может найти себе пристанище?
Судя по отзывам соседей, друзей у этой девушки практически не осталось, да и раньше-то их было немного. В то, что кто-то из горожан будет ей помогать, я не верил.
Куда она может пойти?
На этот вопрос у меня не было ответа. Анна — «девушка из хорошей семьи». Привыкшая к определённому уровню комфорта. Она не из тех, кто привык засыпать на сеновале, и не из тех, кто питается одними кукурузными лепёшками. С другой стороны, чудовищность нависших над ней обвинений такова, что уйти она может куда угодно, хоть даже и в лес. Недаром я уже привык называть её про себя «волчицей». Так или иначе, волчица пока опережает нас на шаг. Наша задача — не дать ей этот разрыв увеличить.
Я собрал экстренное совещание всех работников полиции города, которые не были задействованы на дежурстве возле дома Анны, заодно отправил в Далмацию телеграмму с требованием Кляйну вернуться как можно скорее.
Мы запросили список всех пропавших женщин из окрестностей города Меткович.
Всего за последний год их было трое.
Одна из них была старушка восьмидесяти шести лет.
По словам полицейского медика, тело, найденное в реке, вряд ли могло ей принадлежать.
Что же касается двух других, возникали сомнения. Пару месяцев назад из дома ушла Ведрана Риманич двадцати шести лет, мужняя жена и мать двоих малолетних детей. Правда, большинство соседей считает, что она перебралась в город вслед за странствующим цирюльником, однако некоторые утверждают, что недавно видели её возле родного дома.
Также пропала пятнадцатилетняя деревенская дурочка, которая почти всю свою жизнь проводила, сидя на церковной паперти. Когда именно она исчезла, никто точно сказать не мог. По комплекции эти женщины были схожи с Милицей Гранчар: имели тот же цвет волос и такой же рост.
В те дни я приходил домой очень поздно. Чаще всего, дети уже спали.
Глядя на спящее лицо дочери, я часто думал, что должно произойти, чтобы из милого ребёнка выросла настоящая волчица, жестокая и беспощадная? В отличие от своего коллеги Кляйна я не испытывал ни малейшего сострадания к преступнице. С юности некоторые близкие упрекали меня в излишней холодности, но я всегда считал, что справедливость превалирует над чувствительностью. Преступник должен получить воздаяние вне зависимости от того, мужчина он или женщина, взрослый он или подросток.
Я понимал, что дело Инсбрукской женской гимназии одно из самых важных в моей практике. И от того, удастся ли мне доказать вину преступницы, зависит моё самоуважение на долгие годы.
Именно поэтому задержки и вновь открывающиеся обстоятельства, которые тормозили расследование, так раздражали меня.
Я работал как вол, просматривая досье исчезнувших в Метковиче, протоколы допросов свидетелей, описания улик, несмотря на то, что коллеги уже делали это на месте. Мне казалось, что ещё немного, и личность таинственной утопленницы будет раскрыта. Не хватало какой-то одной конкретной детали. И наконец, такая деталь была обнаружена.
При допросе двоюродной тётки Филиппа Гранчара, у которой в последние месяцы жила Милица, ею был рассказан случай, о том, как Мила ещё в пятилетнем возрасте залезла на высокую грушу во дворе и упала с неё, сломав ногу. Рассказ был зафиксирован в протоколе, но на изложенный факт никто из местных полицейских не обратил внимания. Обнаружив эту деталь, я тут же, несмотря на позднее время, послал по телеграфу запрос.
Ответ пришёл на следующий день. Следов сросшегося перелома у утопленницы не было. Это не Мила, это совершенно посторонняя женщина!
«Чёрт-те что!», — думал я, вновь открыв материалы дела. Казалось бы, вот она, цель, а не добраться! Я был готов срывать своё раздражение на всех: на коллегах, на свидетелях, да что там, на жене. «Эмоции — худший враг сыщика», — говорил мне двадцать лет тому назад мой наставник. Теперь я был согласен с ним на все сто. Завтра уже похороны убитых, пресса давно сделала из меня посмешище, а убийца до сих пор на свободе. Эти красные волчьи глаза преследовали меня повсюду. Я чувствовал, что ухожу в пустоту. «Если выросшая в благополучной семье Анна способна на такое зверство, то что будет с Бертой или Каспером?» — с волнением думал я.
Я был в тупике. Никогда ещё выбор между лёгким и правильным не был так сложен.
Глава 8. Разоблачение
Завтра уже похороны. А я всё топчусь на месте! Я искренне завидовал Кляйну: он далеко, в Хорватии, ему-то что? Должно быть, убедившись, что утопленница — не Мила, он пока ждёт распоряжений, да гуляет вечерами по местным лесам. А вот Филипп, не удивлюсь, если опять схватил обострение. То, что он болен шизофренией, я понял практически сразу. Да и отец Хильды Майер красочно описал его странности, при том он был уверен, как и некоторые другие, что этот пьяница вряд ли научил чему-то хорошему свою дочь.
Опять в коридоре гвалт. Родители погибших и пострадавших уже порядком мне надоели, я чувствовал навязчивое раздражение и злобу.
— Франц! — позвал я дежурного. — Убери их куда-нибудь! Нечего тут митинги устраивать!
— Позвольте, инспектор, — развёл руками коллега. — Но что я с ними сделаю?
— Как что?! — вмиг распалился я. — Выпроводи их к чёртовой бабушке! Никто не имеет права вставлять полиции палки в колёса!
Франц понял, что я не в духе и поспешил удалиться. А я уже был готов «колючкой» обнести участок, лишь бы не слышать всего этого гвалта возмущений и требований скорее найти убийцу. «Эмоции — наш худший враг», — говорил когда-то Марк. Теперь я понимаю, что имел в виду мой брат, слишком хорошо понимаю. Я хоть и сыщик, а всё же человек. За эти несколько дней я здорово вымотался. Мало того, что дело постоянно подбрасывало мне неприятные сюрпризы, так ещё и дома начались проблемы. Вчера вечером Марта буквально с порога налетела на меня, крича о том, что Берта опять провинилась.
— Читай! — кричала она, буквально тыча мне в нос клочок бумаги. — Полюбуйся на это!
Очередная жалоба от учителей. Как всегда. На этот раз эта скверная девчонка достала где-то зажигалку и подпалила однокласснице волосы.
— Понятно, — отвечал я. — А я что сделаю? Если эта бандитка хочет в тюрьму сесть, не буду ей мешать.
— Флоре, тебя вообще твои дети волнуют?! Почему я вечно с ними маюсь?
— Отстань, Марта, без тебя тошно, — отмахнулся я. — У меня итак дел невпроворот! Каспер же поумнел со временем? Поумнел. Вот и Берта перебесится со временем. Теперь остынь и оставь меня уже в покое! А с этой бандиткой пусть начальство разбирается, исключат — покрывать не стану. Всё.
— Я случайно, — буркнула откуда-то из угла Берта. Она смотрела на нас глазами затравленного зверя, я не видел ни сожаления, ни раскаяния за то, что натворила.
— Эдак ты случайно и убьёшь кого-то! Мало мне было хлопот, так ещё ты добавляешь… Брысь отсюда! Глаза б мои тебя не видели…
Утром концерт продолжился, и я, не доев завтрак, сорвался на работу, надеясь как-то отвлечься. Марта сверлила мне мозг тем, что я не забочусь о детях, а Берта истерично кричала о том, что она нас вообще не волнует, пока не натворит дел. А «дела» она творила постоянно — нарушала дисциплину на уроках, часто ссорилась с одноклассницами, пропускала уроки. «А ведь я сам из неё бандитку делаю», — не раз проскальзывала у меня шальная мысль. Я ведь тоже в школе хулиганил, надеясь хоть как-то привлечь к себе внимание, и если Марк давно принял неприятный факт, что мать уподобилась отчиму по части отношения к нам, то мне было сложно с этим смириться. От этих мыслей я часто впадал в меланхолию и спасался только работой.
Вернувшись в знакомый прокуренный кабинет, я вновь просмотрел постановление на арест Анны Зигель. А ведь что мешало мне ещё двадцать третьего отдать приказ на её задержание? Она явно была взволнована, и при аресте начала бы сразу обо всём рассказывать. Прорвать её ментальную оборону, когда она была предельно слаба… Я хожу по кругу!
От размышлений меня отвлёк телефон. Я снял трубку и представился.
— Инспектор, зайдите в морг! Готовы заключения по вскрытию всех жертв, — говорил доктор Вебер. Этот худощавый человек с землистым лицом как никто другой подходил на роль заведующего моргом, ибо сам выглядел, как мертвец.
Вздохнув, я поспешил в морг. Доктор уже ждал меня на пороге и протянул ворох бумажных листов, исписанных мелким почерком.
— Спасибо, доктор! — с усмешкой сказал я. — Пойду позову арабиста, расшифрует, — а сам, зайдя в контору, велел перепечатать все протоколы.
Я хотел было передохнуть, но тут опять звонок. Вздохнув, я подошёл к телефону.
— Инспектор Дитрих, — представился я.
— Господин инспектор! — услышал я знакомый басистый голос. — Вас желает видеть фройляйн Ингрид, очень уж просила вас подъехать!
— Я выезжаю, — был ответ и я, накинув пальто и кепку, выбежал на улицу. Сегодня стояла тёплая и солнечная погода, что редкость для Инсбрука. Стояла ужасная духота, я чувствовал, как насквозь пропотел от быстрого шага. Вокруг ни души. Город по-прежнему был в оцепенении. Меня всё ещё преследовал невыносимый запах гари, возможно, причиной тому был сильный недосып. Недаром я, посмотревшись на себя в зеркало, обнаружил под глазами тёмные круги, всё более явно прорисовывающиеся на моём лице. Редкие прохожие пролетали по улицам, точно тень. Я расстегнул пальто на ходу и, когда уже до больницы оставалось пройти пару кварталов, мне показалось, что кто-то внимательно
наблюдает за мной. Я огляделся. Никого. Но я готов был поклясться, что из-за угла, в стороне заброшенного здания, мелькнула тень. «Неужели это наша волчица»? Паранойя не замедлила подкрасться сзади и я, на всякий случай, снял наган с предохранителя и всю дорогу вскидывался на каждый шорох, точно вор. Сама больница едва ли представлялась мне надёжным убежищем. Вряд ли персонал мог надолго задержать убийцу. Мысль о том, что я могу стать наживкой, взбудоражила меня. Значит, я стал целью нашей волчицы. Она ждёт в засаде, выжидая удобного момента, и наверняка нападёт на меня, только я ослаблю бдительность.
Войдя в фойе я учтиво поздоровался с дежурной сестрой и попросил проводить меня в палату к фройляйн Ингрид Лауэр. Путь по извилистым и узким коридорам занял достаточно много времени, но где-то минут через пять мы дошли до заветной палаты. Это была одноместная светлая комната. Сама обстановка наталкивала на мысль о спокойном отдыхе. Из окна тянулся лёгкий ветерок, шевелящий занавеску. Единственная обитательница палаты, молодая светловолосая женщина, сидела на своей койке и молча смотрела в окно. На ней была обычная больничная пижама, белая, как саван. Да и сама Ингрид была как-то неестественно бледна.
— Добрый день, — поздоровался я. — Мне сказали, что вы очень просили вызвать меня. Надеюсь, у вас веская причина для этого?
Женщина повернулась ко мне. Её детское лицо как-то осунулось, хотя обычно беременные женщины сильно раздаются вширь. Видно было, что Ингрид чувствует себя плохо, что всё ещё не отошла от такого потрясения. Я увидел у ней на тумбочке неприметную книжку в кожаном переплёте. Наверное, это её дневник. Надо бы при случае почитать его. Наверняка там можно найти много интересного.
— Как вы себя чувствуете? — любезно поинтересовался я, осмотрев пациентку с ног до головы. «Да уж, — подумал я. — Шило в мешке не утаишь, а живот под складками — и подавно».
— Спасибо, уже лучше, — чуть слышно ответила Ингрид. — Я… Я хочу дать показания.
«Так-так, на пальце след от кольца. Вдова? Вряд ли. Разведена? Тоже нет. Регулярные измены? Хмм… Возможно. Или… Или боится признаться, что ребёнок внебрачный? Если фрау Вельзер была такой ревнительницей морали, не удивлюсь».
— Я весь внимание.
Ингрид выпила всю воду из стакана и, усевшись поудобнее, начала свой сбивчивый рассказ:
— Двадцать второго я решила написать заявление об отставке. Сами видите, тяжело было… Фрау Вельзер как раз настаивала, говорила, что для моей же безопасности мне надо на время уйти. Я написала заявление, было часа два. Там, в вестибюле, уже родители ждали девочек. Я только выглянула, а там… Там из умывальной идёт она! Озирается так странно, потом в рукав что-то сунула и быстро куда-то за угол! — Ингрид смахнула набежавшие слёзы. — Я только потом почуяла запах дыма. Я схватила платок, и в уборную, смочила уже, а там… Там две девочки лежат… Мёртвые!
Как ни старалась Ингрид, не смогла сдержать подступившие к горлу рыдания. Тотчас к нам в палату метнулась медсестра и довольно грубо сказала, что пора прекратить допрос. Я проигнорировал предупреждение и, дрожа от нетерпения, схватил Ингрид за плечо и начал настойчиво спрашивать:
— Кто? Кто это был? Кто убийца?!
— Анна Зигель. Гимназистка.
Это было всё, что смогла выдавить Ингрид. Её опять накрывал припадок, и мне пришлось срочно покинуть палату. Только бы у неё не было осложнений! Но сейчас мои мысли были заняты совершенно другим. Добежав до приёмной, я схватил телефон и, как только меня соединили с участком, крикнул:
— Оперативную группу срочно! Взять дом Зигелей под наблюдение! Никакого самовольства, ждите команды!
После чего я поспешил обратно в контору. В этот момент я заметил солнечные зайчики на стене. Похоже, кто-то наблюдал за мной с помощью бинокля. Выхватив наган, я, оглянувшись по сторонам, зашагал в сторону заброшенного здания, где, как мне показалось, кто-то был. Мне бы следовало свистнуть и привлечь патрульных к осмотру, но так я бы только спугнул того таинственного незнакомца, шпионившего за мной. Неужели она? Неужели Зигель почуяла неладное и решила проследить за мной? Подозрения укрепились, когда за угол вновь мелькнула чья-то тень. Я бы счёл это простым совпадением, но сейчас такое было маловероятно. «Кажется, мы опоздали», — думал я.
Держа наган наготове, я медленно продвигался вдоль полуразрушенной кирпичной стены. Впереди под ногами я увидел грязь полувысохшей лужи. Посредине неё чётко отпечатался свежий след каблука женского ботинка необычно большого размера. Я опустил наган и вздохнул:
— Упустили…
Поймав попавшегося мне на улице извозчика, я вскочил в пролётку и крикнул: «Гони!» До дома Анны Зигель мы домчались буквально за пару минут. Но, как и следовало ожидать, птичка из клетки уже упорхнула.
— Твою мать! — бессильно вздохнул я, пряча наган в кобуру.
— А может, она спряталась? — подал голос сопровождающий меня полицейский.
— Исключено, — ответил я. — Мы её упустили, теперь она в бегах.
Без всякой надежды я оставил несколько патрульных дежурить у дома, а сам вернулся в участок.
Что мне стоило арестовать её хотя бы вчера… Да, вчера у меня не было показаний Ингрид Лауэр. Моё начальство могло бы быть недовольно арестом Анны Зигель без твёрдых прямых улик. Но если бы сегодня у меня появились эти показания, когда Анна уже сидела бы под замком, то начальству было бы уже без разницы, когда именно Анну арестовали.
Но сейчас следовало действовать, исходя из сложившейся ситуации.
Насколько я мог узнать за эти дни Анну, я понимал, что оставаться в городе она не будет, её можно было назвать кем угодно, но не дурочкой. Но, к сожалению, у меня не было достаточно много людей, чтобы перекрыть все выходы из Инсбрука.
Где она может найти себе пристанище?
Судя по отзывам соседей, друзей у этой девушки практически не осталось, да и раньше-то их было немного. В то, что кто-то из горожан будет ей помогать, я не верил.
Куда она может пойти?
На этот вопрос у меня не было ответа. Анна — «девушка из хорошей семьи». Привыкшая к определённому уровню комфорта. Она не из тех, кто привык засыпать на сеновале, и не из тех, кто питается одними кукурузными лепёшками. С другой стороны, чудовищность нависших над ней обвинений такова, что уйти она может куда угодно, хоть даже и в лес. Недаром я уже привык называть её про себя «волчицей». Так или иначе, волчица пока опережает нас на шаг. Наша задача — не дать ей этот разрыв увеличить.
Я собрал экстренное совещание всех работников полиции города, которые не были задействованы на дежурстве возле дома Анны, заодно отправил в Далмацию телеграмму с требованием Кляйну вернуться как можно скорее.