Двое из этих дежурных, изображая праздно шатающихся зевак, фланировали туда-сюда по улице. Двое других, в одежде нищих, просили милостыню недалеко от парадного входа в дом. Ещё двоих я разместил в самом доме на кухне. Родители Анны были настолько поражены открывшимися обстоятельствами, что практически перестали разговаривать. Они двигались по дому, как тени, каждый раз вздрагивая при виде полицейских.
Оставалась крошечная надежда на то, что ночевать Анна всё-таки вернётся домой. Возможно, под покровом темноты она постарается проскользнуть в чёрный ход или в окно.
Всем остальным полицейским была дана установка постараться найти Анну в городе, хотя моя интуиция подсказывала, что Волчица в Инсбруке не останется. Распустив подчинённых, я не мог сидеть на месте. Глядя в окно на залитый солнцем двор полицейского участка, я вдруг понял, почему Анна решила уйти из дому именно сегодня, почему она медлила раньше.
Вовсе не потому, что до неё дошли слухи о том, что Ингрид Лауэр пришла в себя. Хотя слухи в этом городке распространялись со скоростью пожара. Просто сегодня первый погожий день за последнее время. А покинуть родной дом намного легче солнечным утром, когда не думаешь о том, где ты будешь сегодня ночевать. В то, что у нас есть твёрдые улики, она не верила до последнего, хотя временами на неё накатывала паника.
Оставшееся до заката время я решил провести с пользой, и, думая о знаменитых Инсбрукских лесах, решил посетить лесничество, так как внезапно у меня появилась одна интересная идея. В этом лесу много закоулков, и если Зигель планировала долго от нас скрываться, то решение её, несомненно, было обоснованным — в некоторых местах за пару шагов было сложно что-то разглядеть, да и в траве очень легко спрятаться, прижавшись к земле, а если ещё и дождь, то мы лишались козырного туза в виде служебных собак — они теряли след.
Лесничий был рыжим веснушчатым человеком средних лет. Появление полицейского инспектора он встретил с широкой доброжелательной улыбкой, что всегда отличает людей с чистой совестью. Но вот рядом с ним находился подросток, лет шестнадцати, такой же рыжий и веснушчатый, которого мой приход, несомненно, напугал.
— Сын мой, Густав, — небрежно кивнул лесничий на юнца, — изучает наше дело. Каждое дерево в лесу знает, как своё собственное. С чем пожаловали, господин инспектор?
— Господин лесничий, я хочу спросить, есть ли у вас в лесу кормушки для животных?
Лесничий охотно кивнул:
— Да, конечно. Вот, например, прошлой зимой выдались очень сильные морозы. Мы подкармливали кабанов, также регулярно подкармливаем оленей. Вы знаете, у нас тут довольно много оленей.
Я слушал его ответы, а сам смотрел на подростка. Густав, отойдя в угол комнаты, буквально пожирал меня глазами.
— Могу ли я попросить Вас ежедневно помещать в эти кормушки хлеб и кусковой сахар?
— Но олени не едят сахар! — усмехнулся лесничий, — вот подсоленная горбушка — это другое дело.
— Именно сахар, — повторил я, — причём надо сделать так, чтобы белки и другие животные, охочие до сахара, его не утащили.
— Но зачем? — удивился сбитый с толку лесничий.
— Как, наверное, Вам известно, в городе случилась страшная трагедия.
— О, да, да, я знаю, это ужасно, — вздохнул лесничий.
— Так вот. Стало абсолютно точно известно, что виновной в этом преступлении является одна из гимназисток. С помощью такой нехитрой уловки мы сможем отследить появление преступницы в нашем лесу.
— Как зовут преступницу? — подал голос Густав из своего угла. Он был бледен, как смерть.
— Пока что это тайна следствия, которая не подлежит разглашению, — любезно улыбнулся я, — а у Вас есть что сказать по этому поводу, молодой человек? Вы ведь её знаете?
— Да так, ничего, да я так, просто интересуюсь, — опустил глаза в пол Густав.
Я был готов руку дать на отсечение, что парень что-то знает, или думает, что знает. Этот парень какой-то замкнутый, да и явно занервничал. Наверное, когда целыми днями безвылазно сидишь в лесу, крыша немного съезжает, а тут ещё случилось такое, чему он стал или невольным свидетелем, или прямым соучастником. Но пока что решил на него не давить.
— Так мы договорились с Вами по поводу приманок? — спросил я у его отца.
— Да, конечно, — с жаром ответил тот, — буду рад помочь полиции! Никогда раньше не участвовал в подобном деле!
— Можно ли мне посмотреть карту района, в котором Вы подкармливаете зверей? — осведомился я.
Карта была принесена. Некоторое время мы обсуждали с лесничим, на каких деревьях установить кормушки. Конечно, была вероятность, что подкормку будут всё-таки уносить те же белки, или соблазнительные куски рафинада унесут какие-нибудь прогуливающие уроки школьники. Но если это будет происходить ежедневно, и с нескольких кормушек сразу, таким способом мы сможем проследить маршрут Анны Зигель. По крайней мере, я на это надеялся. Ещё больше мне хотелось надеяться на то, что преступница будет поймана сегодня вечером, при попытке проникнуть в родной дом, но к сожалению, надежды на это у меня уже было мало.
Незаметно подошёл вечер, и гостеприимный лесничий пригласил меня к ужину. Мы отлично посидели за жареными куропатками и домашней сливянкой. Отправляясь после ужина восвояси, я попросил хозяина:
— Нельзя ли, чтобы Ваш сын немного проводил меня? Признаюсь, немного боюсь ночного леса.
— Ну что Вы, у нас совсем спокойно, — добродушно усмехнулся лесничий, — да и до дороги тут всего два шага. Но он, конечно, проводит. Густав, иди, проводи господина полицейского.
Мы медленно шли между вековых дубов. Сквозь их кроны кое-где просвечивали звёзды. Вечер был абсолютно безветренным. Духота спала, и в лесу было обманчиво хорошо и прохладно. Иногда невдалеке раздавалось какое-то шуршание. Меня это нервировало, и я старался не скрывать это от Густава, преувеличивая свой страх перед ночным лесом. Мне снова казалось, что откуда-то издали за мной наблюдают два красных огонька.
Я ждал, пока мальчик заговорит сам. И не ошибся.
— Скажите, господин полицейский, — спросил он дрожащим голосом, — на кого думают? Это же не Анна?
— Анна? — переспросил я с видимым равнодушием, — какая Анна?
— Я не знаю её фамилии… — бормотал Густав, — она гимназистка, а я закончил только народную школу… Я часто наблюдал за ней, но так и не решился ни разу подойти. Она тут часто гуляла, у нас в лесу, с другой девочкой. Раньше. Теперь не гуляет, давно не приходила. Я волнуюсь за неё.
— Почему ты думаешь, что это Анна? — спросил я.
— Ну, мне так кажется… Я слышал, как они когда-то говорили с подругой о том, что ненавидят других учениц и учителей.
— Как выглядит эта Анна? — продолжал я допрос.
— Высокая, красивая, круглое лицо, каштановые короткие косы, карие глаза.
— Да, — сказал я, — девочки часто ругают своих одноклассниц, но это не значит, что они готовы их убить.
— Она очень отличалась от других девочек, — пытался объяснить мне Густав, — а ещё я видел… — тут Густав замолчал.
— Смелей, сынок, говори, что ты видел, не бойся! Ты же не думаешь, что она тут сидит в кустах и готовится напасть, как удав из засады, — сказал я нарочито громко.
Если Зигель прячется где-то поблизости и сейчас наблюдает за нами, чего нельзя исключать, надо предложить ей игру на нервах.
— Я видел, как она стреляла из пистолета. Она приходила в лес и стреляла из него.
— Ты уверен, что это был настоящий пистолет? Может быть, девочки просто баловались с игрушечным оружием?
Густав молчал.
Я понимал, о чём он думает. Скажи он сейчас, что пистолет был настоящий, и следующий вопрос мой будет, «почему же ты не заявил сразу в полицию»? И Густав это понимает. А если он ответит, что пистолет, наверное, был игрушечный, то о чём тогда разговаривать?
— Ты не заявил, потому что она тебе нравится? — продолжал допытываться я.
Думаю, если бы было светло, я бы наверняка увидел, как бледная веснушчатая физиономия Густава покраснела.
— Но я же не знал точно… — бормотал он, — она приходила сюда стрелять, весной, раньше ещё. И потом летом. Ничего плохого не случалось. Она не убивала зверей. Стреляла по деревьям. Пристреливалась, училась. Она очень хорошо стреляет теперь. Меня отец берёт с собой на охоту, я тоже умею стрелять. Из охотничьего ружья. Но она стреляет лучше меня. Сначала она рисовала на толстом дереве фигуру. Такую толстую фигуру. Как будто в юбке, а сверху причёска. А потом начинала стрелять. В лоб, в сердце… И всегда попадала. То есть, сначала не попадала, а когда научилась, стала попадать. Ну, вот мы уже и пришли, вот дорога.
— Так, а этим летом она бывала здесь? — я уловил нить и теперь пытался спровоцировать Густава на откровенность. Если Зигель ему понравилась, значит он частенько как бы случайно забредал на знакомую тропу в надежде увидеть Анну.
— Да, — ответил парень. — Была. И не одна. С ней был какой-то парень, не могу сказать, то ли цыган, то ли ещё кто… Он показывал, как с помощью какой-то непонятной жидкости костёр разжигать. Ещё он какой-то валун подрывал.
Так-так, кажется, я знаю, кто этот таинственный спутник: это Ненад Манджукич. Паззл потихоньку обретал законченную форму.
— Спасибо, Густав, что меня проводил, но на будущее должен тебе сказать, всегда, когда кто-то из гражданских при тебе стреляет из настоящего пистолета, ты должен заявить в полицию, понял?
— Да, господин полицейский, — пробормотал он и быстро направился обратно в лес. А я зашагал по дороге к городу, направляясь не домой, а обратно в полицейский участок.
Спать в эти дни мне было некогда.
В приёмной дежурный передал мне узелок с тормозком. Оказалось, Каспер передал кое-что из приготовленного Мартой ужина. Есть, однако, мне пока не особенно хотелось, поскольку мысли мои были заняты «мышеловками». Если хлеб могут съесть животные и склевать птицы, то твёрдые куски рафинада, скорее всего, никто не тронет, кроме проголодавшейся школьницы. Теоретически это могли сделать прожорливые барсуки, белки или еноты, но защиту от них лесничий обещал придумать. Гарантия, конечно, не стопроцентная, но я надеялся на свои ловушки. Одна осечка может сломать всю комбинацию, и тогда придётся начинать всё по новой. Суть моей игры на нервах заключалась в том, чтобы вынудить волчицу изменить привычному ритму и выйти из своего убежища.
Вернувшись в участок, я обнаружил на столе донесение, которое принесли уже после того, как я отправился в лесничество. С этого дня должен был возобновиться учебный процесс для учениц сгоревшей гимназии. Временно их перевели в здание церковной школы на другом конце города. Это решение вызвало очень много недовольства среди учениц младших классов и их родителей. Из-за этого, оказывается, сегодня во второй половине дня даже случилось стихийное собрание перед мэрией. Родители учениц возмущённо кричали о том, что здание не приспособлено, классы тесные, холодные, учиться в них невозможно.
Постепенно разговор перекинулся на полицию, которая «ничего не делает для поимки преступника». В результате несколько особо активно выступающих горожан пришлось даже задержать. Когда я вернулся в участок, они были уже опрошены, предупреждены и отпущены. Но в объяснении одного из них мелькнула интересная фраза:
«Родители Анны Зигель ещё живы! А мы водим своих детей в этот клоповник!».
Я испугался. Попахивало самосудом. Я быстро просмотрел другие объяснительные. На первый взгляд, в них не было ничего необычного, кроме вполне понятного возмущения. Но общий тон всего этого мне очень не нравился. Ещё не хватало нам общественных беспорядков в городе. На заднем плане мелькнула мысль о том, что я сегодня первый раз в жизни не предупредил семью о том, что не приду ночевать. Оставаться на работе приходилось и раньше, но обычно я давал знать жене. Но сейчас, после последней ссоры, это не казалось мне таким обязательным, гораздо важнее было происходящее в городе. И, казалось бы, откуда кто что мог узнать. Откуда берут сведения все эти люди? В этом городе и газет не надо.
Приближалось утро. Я с нетерпением ждал появления на службе первых патрульных с намерением отправить их на смену тем, которые дежурили в доме Анны Зигель. В свете последних событий могло быть всё что угодно, включая поджог этого дома. Я только надеялся, что горожане закопают свой «топор войны» в день похорон. Но первым прибежал как раз один из тех, кто сторожил дом Зигелей.
— Господин Дитрих! — закричал он, — они уезжают! Родители Анны Зигель уезжают! Они уже запаковали большие корзины и чемоданы и сейчас вызвали две пролётки!
— В таком случае, обеспечьте прикрытие. Самосудов только не хватало, — отвечал я, разминая шею. Я уснул прямо за рабочим столом среди кипы бумаг. Свежеперепечатанные протоколы вскрытия лежали совсем рядом. Время от времени я слышал скрипучий голос доктора Вебера:
— …обширное внутреннее кровоизлияние вследствие повреждения брюшной аорты. Сильно расширены оба зрачка… Причина смерти — термические ожоги четвёртой степени…
Я видел, как между заколоченными деревянными гробами ходила фигура в плаще с капюшоном и держала наготове факел. И вот когда она приблизилась ко мне, я разглядел её лицо.
— Берта! — испуганно крикнул я. — Берта, вернись!
Но крик мой в минуту заглох, а настойчивый стук в дверь рабочего кабинета вернул в реальность. Всё утро я не мог сосредоточиться. Я думал об одном: неужели я своими руками выращиваю таких же волчат?
Первым делом я взглянул на часы. Ещё только четверть восьмого. Обычно в это время у нас дома все вставали. Но в этот раз я чувствовал себя истощённым. В моих ушах точно застрял скрипучий голос доктора Вебера, а перед глазами мелькали однообразные протоколы вскрытия. Но один, тот самый мужчина из подсобки, получил несколько необычные ранения, выбивающиеся из общей картины. Двадцать восемь ножевых ран, причём их характер недвусмысленно намекает на возможные причины.
Размяв затекшую шею, я поднялся из-за стола и, раздав штатные указания сотрудникам, решил наведаться домой.
Над Инсбруком вновь сгустились тяжёлые свинцово-серые тучи. На улицах стояла мёртвая тишина, как будто весь город оцепенел. Сегодня будет траурная церемония. Надо непременно прийти на похороны — что-то мне подсказывало, что наша волчица придёт туда. Мне уже давно была знакома интересная особенность преступников: они стремятся вернуться на место преступления то ли чтобы замести следы, то ли чтобы полюбоваться на плоды своего «труда». Оно притягивает их, как магнит.
«Да уж, сама мать-природа в трауре», — думал я, направляясь домой.
В нашей квартире все встают рано. Даже дети, и те после семи бодрячком. Даже странно, что Каспер дома с утра не демонстрировал и намёка на усталость, а на уроках считал ворон, оправдываясь мол спать поздно лёг и нечаянно уснул. Берта напротив — на уроках вертелась, как юла.
— Кто-нибудь дома? — спросил я, отворив дверь в квартиру.
— Как дела, Флоре? — спросила Марта, выйдя в коридор. — Тут всякое говорили… Так значит…
— Да, Марта, убийца — гимназистка.
— Но как… Как такое возможно?! — воскликнула она, хватаясь за сердце. — Сама ведь ещё ребёнок и…
— Положим, шестнадцать лет — уже не совсем ребёнок, — перебил я жену и прошёл на кухню, где за столом с мрачным видом примостилась Берта. — Ну, а ты как? Не исключили хоть?
Оставалась крошечная надежда на то, что ночевать Анна всё-таки вернётся домой. Возможно, под покровом темноты она постарается проскользнуть в чёрный ход или в окно.
Всем остальным полицейским была дана установка постараться найти Анну в городе, хотя моя интуиция подсказывала, что Волчица в Инсбруке не останется. Распустив подчинённых, я не мог сидеть на месте. Глядя в окно на залитый солнцем двор полицейского участка, я вдруг понял, почему Анна решила уйти из дому именно сегодня, почему она медлила раньше.
Вовсе не потому, что до неё дошли слухи о том, что Ингрид Лауэр пришла в себя. Хотя слухи в этом городке распространялись со скоростью пожара. Просто сегодня первый погожий день за последнее время. А покинуть родной дом намного легче солнечным утром, когда не думаешь о том, где ты будешь сегодня ночевать. В то, что у нас есть твёрдые улики, она не верила до последнего, хотя временами на неё накатывала паника.
Оставшееся до заката время я решил провести с пользой, и, думая о знаменитых Инсбрукских лесах, решил посетить лесничество, так как внезапно у меня появилась одна интересная идея. В этом лесу много закоулков, и если Зигель планировала долго от нас скрываться, то решение её, несомненно, было обоснованным — в некоторых местах за пару шагов было сложно что-то разглядеть, да и в траве очень легко спрятаться, прижавшись к земле, а если ещё и дождь, то мы лишались козырного туза в виде служебных собак — они теряли след.
Лесничий был рыжим веснушчатым человеком средних лет. Появление полицейского инспектора он встретил с широкой доброжелательной улыбкой, что всегда отличает людей с чистой совестью. Но вот рядом с ним находился подросток, лет шестнадцати, такой же рыжий и веснушчатый, которого мой приход, несомненно, напугал.
— Сын мой, Густав, — небрежно кивнул лесничий на юнца, — изучает наше дело. Каждое дерево в лесу знает, как своё собственное. С чем пожаловали, господин инспектор?
— Господин лесничий, я хочу спросить, есть ли у вас в лесу кормушки для животных?
Лесничий охотно кивнул:
— Да, конечно. Вот, например, прошлой зимой выдались очень сильные морозы. Мы подкармливали кабанов, также регулярно подкармливаем оленей. Вы знаете, у нас тут довольно много оленей.
Я слушал его ответы, а сам смотрел на подростка. Густав, отойдя в угол комнаты, буквально пожирал меня глазами.
— Могу ли я попросить Вас ежедневно помещать в эти кормушки хлеб и кусковой сахар?
— Но олени не едят сахар! — усмехнулся лесничий, — вот подсоленная горбушка — это другое дело.
— Именно сахар, — повторил я, — причём надо сделать так, чтобы белки и другие животные, охочие до сахара, его не утащили.
— Но зачем? — удивился сбитый с толку лесничий.
— Как, наверное, Вам известно, в городе случилась страшная трагедия.
— О, да, да, я знаю, это ужасно, — вздохнул лесничий.
— Так вот. Стало абсолютно точно известно, что виновной в этом преступлении является одна из гимназисток. С помощью такой нехитрой уловки мы сможем отследить появление преступницы в нашем лесу.
— Как зовут преступницу? — подал голос Густав из своего угла. Он был бледен, как смерть.
— Пока что это тайна следствия, которая не подлежит разглашению, — любезно улыбнулся я, — а у Вас есть что сказать по этому поводу, молодой человек? Вы ведь её знаете?
— Да так, ничего, да я так, просто интересуюсь, — опустил глаза в пол Густав.
Я был готов руку дать на отсечение, что парень что-то знает, или думает, что знает. Этот парень какой-то замкнутый, да и явно занервничал. Наверное, когда целыми днями безвылазно сидишь в лесу, крыша немного съезжает, а тут ещё случилось такое, чему он стал или невольным свидетелем, или прямым соучастником. Но пока что решил на него не давить.
— Так мы договорились с Вами по поводу приманок? — спросил я у его отца.
— Да, конечно, — с жаром ответил тот, — буду рад помочь полиции! Никогда раньше не участвовал в подобном деле!
— Можно ли мне посмотреть карту района, в котором Вы подкармливаете зверей? — осведомился я.
Карта была принесена. Некоторое время мы обсуждали с лесничим, на каких деревьях установить кормушки. Конечно, была вероятность, что подкормку будут всё-таки уносить те же белки, или соблазнительные куски рафинада унесут какие-нибудь прогуливающие уроки школьники. Но если это будет происходить ежедневно, и с нескольких кормушек сразу, таким способом мы сможем проследить маршрут Анны Зигель. По крайней мере, я на это надеялся. Ещё больше мне хотелось надеяться на то, что преступница будет поймана сегодня вечером, при попытке проникнуть в родной дом, но к сожалению, надежды на это у меня уже было мало.
Незаметно подошёл вечер, и гостеприимный лесничий пригласил меня к ужину. Мы отлично посидели за жареными куропатками и домашней сливянкой. Отправляясь после ужина восвояси, я попросил хозяина:
— Нельзя ли, чтобы Ваш сын немного проводил меня? Признаюсь, немного боюсь ночного леса.
— Ну что Вы, у нас совсем спокойно, — добродушно усмехнулся лесничий, — да и до дороги тут всего два шага. Но он, конечно, проводит. Густав, иди, проводи господина полицейского.
Мы медленно шли между вековых дубов. Сквозь их кроны кое-где просвечивали звёзды. Вечер был абсолютно безветренным. Духота спала, и в лесу было обманчиво хорошо и прохладно. Иногда невдалеке раздавалось какое-то шуршание. Меня это нервировало, и я старался не скрывать это от Густава, преувеличивая свой страх перед ночным лесом. Мне снова казалось, что откуда-то издали за мной наблюдают два красных огонька.
Я ждал, пока мальчик заговорит сам. И не ошибся.
— Скажите, господин полицейский, — спросил он дрожащим голосом, — на кого думают? Это же не Анна?
— Анна? — переспросил я с видимым равнодушием, — какая Анна?
— Я не знаю её фамилии… — бормотал Густав, — она гимназистка, а я закончил только народную школу… Я часто наблюдал за ней, но так и не решился ни разу подойти. Она тут часто гуляла, у нас в лесу, с другой девочкой. Раньше. Теперь не гуляет, давно не приходила. Я волнуюсь за неё.
— Почему ты думаешь, что это Анна? — спросил я.
— Ну, мне так кажется… Я слышал, как они когда-то говорили с подругой о том, что ненавидят других учениц и учителей.
— Как выглядит эта Анна? — продолжал я допрос.
— Высокая, красивая, круглое лицо, каштановые короткие косы, карие глаза.
— Да, — сказал я, — девочки часто ругают своих одноклассниц, но это не значит, что они готовы их убить.
— Она очень отличалась от других девочек, — пытался объяснить мне Густав, — а ещё я видел… — тут Густав замолчал.
— Смелей, сынок, говори, что ты видел, не бойся! Ты же не думаешь, что она тут сидит в кустах и готовится напасть, как удав из засады, — сказал я нарочито громко.
Если Зигель прячется где-то поблизости и сейчас наблюдает за нами, чего нельзя исключать, надо предложить ей игру на нервах.
— Я видел, как она стреляла из пистолета. Она приходила в лес и стреляла из него.
— Ты уверен, что это был настоящий пистолет? Может быть, девочки просто баловались с игрушечным оружием?
Густав молчал.
Я понимал, о чём он думает. Скажи он сейчас, что пистолет был настоящий, и следующий вопрос мой будет, «почему же ты не заявил сразу в полицию»? И Густав это понимает. А если он ответит, что пистолет, наверное, был игрушечный, то о чём тогда разговаривать?
— Ты не заявил, потому что она тебе нравится? — продолжал допытываться я.
Думаю, если бы было светло, я бы наверняка увидел, как бледная веснушчатая физиономия Густава покраснела.
— Но я же не знал точно… — бормотал он, — она приходила сюда стрелять, весной, раньше ещё. И потом летом. Ничего плохого не случалось. Она не убивала зверей. Стреляла по деревьям. Пристреливалась, училась. Она очень хорошо стреляет теперь. Меня отец берёт с собой на охоту, я тоже умею стрелять. Из охотничьего ружья. Но она стреляет лучше меня. Сначала она рисовала на толстом дереве фигуру. Такую толстую фигуру. Как будто в юбке, а сверху причёска. А потом начинала стрелять. В лоб, в сердце… И всегда попадала. То есть, сначала не попадала, а когда научилась, стала попадать. Ну, вот мы уже и пришли, вот дорога.
— Так, а этим летом она бывала здесь? — я уловил нить и теперь пытался спровоцировать Густава на откровенность. Если Зигель ему понравилась, значит он частенько как бы случайно забредал на знакомую тропу в надежде увидеть Анну.
— Да, — ответил парень. — Была. И не одна. С ней был какой-то парень, не могу сказать, то ли цыган, то ли ещё кто… Он показывал, как с помощью какой-то непонятной жидкости костёр разжигать. Ещё он какой-то валун подрывал.
Так-так, кажется, я знаю, кто этот таинственный спутник: это Ненад Манджукич. Паззл потихоньку обретал законченную форму.
— Спасибо, Густав, что меня проводил, но на будущее должен тебе сказать, всегда, когда кто-то из гражданских при тебе стреляет из настоящего пистолета, ты должен заявить в полицию, понял?
— Да, господин полицейский, — пробормотал он и быстро направился обратно в лес. А я зашагал по дороге к городу, направляясь не домой, а обратно в полицейский участок.
Спать в эти дни мне было некогда.
В приёмной дежурный передал мне узелок с тормозком. Оказалось, Каспер передал кое-что из приготовленного Мартой ужина. Есть, однако, мне пока не особенно хотелось, поскольку мысли мои были заняты «мышеловками». Если хлеб могут съесть животные и склевать птицы, то твёрдые куски рафинада, скорее всего, никто не тронет, кроме проголодавшейся школьницы. Теоретически это могли сделать прожорливые барсуки, белки или еноты, но защиту от них лесничий обещал придумать. Гарантия, конечно, не стопроцентная, но я надеялся на свои ловушки. Одна осечка может сломать всю комбинацию, и тогда придётся начинать всё по новой. Суть моей игры на нервах заключалась в том, чтобы вынудить волчицу изменить привычному ритму и выйти из своего убежища.
Вернувшись в участок, я обнаружил на столе донесение, которое принесли уже после того, как я отправился в лесничество. С этого дня должен был возобновиться учебный процесс для учениц сгоревшей гимназии. Временно их перевели в здание церковной школы на другом конце города. Это решение вызвало очень много недовольства среди учениц младших классов и их родителей. Из-за этого, оказывается, сегодня во второй половине дня даже случилось стихийное собрание перед мэрией. Родители учениц возмущённо кричали о том, что здание не приспособлено, классы тесные, холодные, учиться в них невозможно.
Постепенно разговор перекинулся на полицию, которая «ничего не делает для поимки преступника». В результате несколько особо активно выступающих горожан пришлось даже задержать. Когда я вернулся в участок, они были уже опрошены, предупреждены и отпущены. Но в объяснении одного из них мелькнула интересная фраза:
«Родители Анны Зигель ещё живы! А мы водим своих детей в этот клоповник!».
Я испугался. Попахивало самосудом. Я быстро просмотрел другие объяснительные. На первый взгляд, в них не было ничего необычного, кроме вполне понятного возмущения. Но общий тон всего этого мне очень не нравился. Ещё не хватало нам общественных беспорядков в городе. На заднем плане мелькнула мысль о том, что я сегодня первый раз в жизни не предупредил семью о том, что не приду ночевать. Оставаться на работе приходилось и раньше, но обычно я давал знать жене. Но сейчас, после последней ссоры, это не казалось мне таким обязательным, гораздо важнее было происходящее в городе. И, казалось бы, откуда кто что мог узнать. Откуда берут сведения все эти люди? В этом городе и газет не надо.
Приближалось утро. Я с нетерпением ждал появления на службе первых патрульных с намерением отправить их на смену тем, которые дежурили в доме Анны Зигель. В свете последних событий могло быть всё что угодно, включая поджог этого дома. Я только надеялся, что горожане закопают свой «топор войны» в день похорон. Но первым прибежал как раз один из тех, кто сторожил дом Зигелей.
— Господин Дитрих! — закричал он, — они уезжают! Родители Анны Зигель уезжают! Они уже запаковали большие корзины и чемоданы и сейчас вызвали две пролётки!
— В таком случае, обеспечьте прикрытие. Самосудов только не хватало, — отвечал я, разминая шею. Я уснул прямо за рабочим столом среди кипы бумаг. Свежеперепечатанные протоколы вскрытия лежали совсем рядом. Время от времени я слышал скрипучий голос доктора Вебера:
— …обширное внутреннее кровоизлияние вследствие повреждения брюшной аорты. Сильно расширены оба зрачка… Причина смерти — термические ожоги четвёртой степени…
Я видел, как между заколоченными деревянными гробами ходила фигура в плаще с капюшоном и держала наготове факел. И вот когда она приблизилась ко мне, я разглядел её лицо.
— Берта! — испуганно крикнул я. — Берта, вернись!
Но крик мой в минуту заглох, а настойчивый стук в дверь рабочего кабинета вернул в реальность. Всё утро я не мог сосредоточиться. Я думал об одном: неужели я своими руками выращиваю таких же волчат?
Глава 9. Погоня
Первым делом я взглянул на часы. Ещё только четверть восьмого. Обычно в это время у нас дома все вставали. Но в этот раз я чувствовал себя истощённым. В моих ушах точно застрял скрипучий голос доктора Вебера, а перед глазами мелькали однообразные протоколы вскрытия. Но один, тот самый мужчина из подсобки, получил несколько необычные ранения, выбивающиеся из общей картины. Двадцать восемь ножевых ран, причём их характер недвусмысленно намекает на возможные причины.
Размяв затекшую шею, я поднялся из-за стола и, раздав штатные указания сотрудникам, решил наведаться домой.
Над Инсбруком вновь сгустились тяжёлые свинцово-серые тучи. На улицах стояла мёртвая тишина, как будто весь город оцепенел. Сегодня будет траурная церемония. Надо непременно прийти на похороны — что-то мне подсказывало, что наша волчица придёт туда. Мне уже давно была знакома интересная особенность преступников: они стремятся вернуться на место преступления то ли чтобы замести следы, то ли чтобы полюбоваться на плоды своего «труда». Оно притягивает их, как магнит.
«Да уж, сама мать-природа в трауре», — думал я, направляясь домой.
В нашей квартире все встают рано. Даже дети, и те после семи бодрячком. Даже странно, что Каспер дома с утра не демонстрировал и намёка на усталость, а на уроках считал ворон, оправдываясь мол спать поздно лёг и нечаянно уснул. Берта напротив — на уроках вертелась, как юла.
— Кто-нибудь дома? — спросил я, отворив дверь в квартиру.
— Как дела, Флоре? — спросила Марта, выйдя в коридор. — Тут всякое говорили… Так значит…
— Да, Марта, убийца — гимназистка.
— Но как… Как такое возможно?! — воскликнула она, хватаясь за сердце. — Сама ведь ещё ребёнок и…
— Положим, шестнадцать лет — уже не совсем ребёнок, — перебил я жену и прошёл на кухню, где за столом с мрачным видом примостилась Берта. — Ну, а ты как? Не исключили хоть?