Изменился наш мир. Сотни разных эпох
Промелькнули, как тысячи серий.
Утонули в молитвах десятки миров
И распались десятки империй...
Ну а где-то живёт, кто всегда молодым
Остаётся, кого не цепляет
Проходящее время. Как утренний дым,
Как туман предрассветный расстает
Всё, что может заботить. Не зная тревог,
Он шагает от края до края
Не стоит на распутье различных дорог,
А проходит его, не гадая.
Чей богатый товар догорает в огне?
Кто забился в углу нелюдимо?
Он идёт, напевая, по грешной земле,
А ненастья проносятся мимо.
Тёплый ласковый ветер коснётся лица
И разгладит любые морщинки.
Не растает улыбка его никогда,
Не состарит дорога ботинки...
Но послушай, когда-нибудь, может, и к нам
Он заглянет и спросит с порога:
"Привязалась удача за мной по пятам.
Пусть у вас погостит немного..."
Помещение было просторным. Но даже в этом просторном помещении не хватало места.
А как иначе? Когда туда-сюда носятся с десяток разгоряченных девах в тонких полупрозрачных сорочках, а за ними, как бувуранский козел, топоча босыми подошвами, раскрыв плотоядную пасть, бегает и пыхтит Его Аналитейшество Стратег, решением Совета Имущих поставленный главой Магистрального Острова.
Тот, кому в случае успешного окончания срока правления поставят статую вдоль прекрасных аллей, которые так и называют Аллеями Стратега ил Дворца
Да, в Дворце Стратега просторно, помещений много, но все они используются для увеселений. С какого -то времени всё именно так.
Да и статуи вдоль Аллей не прибавляются - как было семь у моменту его рождения, так семь и осталось.
Обо всем этом думал Первый Писарь Его Аналитейшества седовласый Зрачок, думал и вздыхал.
- Этот тоже... туда же... в Солнечную.
- К сожалению, да, - ответил Второй Писарь Кнопка и вслед за собратом вздохнул. Подчеркнуто громко, - даже не пытаются выполнить обещания, данные в начале правления.
- А кому это надо? - Зрачок показал свои ладони. Он всегда их показывал, когда волновался, - Совету Имущих надо? Им и так хорошо. Интересы Совета идут вразрез с интересами народа.
Кнопка огляделся. Все таки крамольные вещи говорил его собрат. Ух, узнает Совет. Ух, накажет. Может, даже выпорят. С должности не уволят - писари на вес золота, особенно такие - с витиеватым размашистым почерком, который производит впечатление на большинство жителей, которые, конечно же, читать не умеют.
- А ты не ежься. Ничего они нам не сделают. Спустя рукава спустят всю нашу крамолу. Им не до нас. Им надо набивать свои кошельки. Вот этот, - Зрачок кивнул в сторону приоткрытой двери, мимо которой как раз проползло (о боже, уже даже не пробежало - проползло) Его Аналитейшество, - набил свои карманы, и что? Веселится?
- Веселится.
- А знаешь почему?
- Почему, - спросил тихо Кнопка, и попробовал вжаться в стену, потому что услышал шаги - не оттуда, где недобросовестный правитель пытался сцапать деваху, а с другой стороны коридора.
- А потому, - Зрачок как будто не слышал, - потому что изгнание с Острова для этих недостратегов не наказание. Подумаешь, выгонят. Они все оседают там, в Солнечной стране, в апартаментах королевы. Ты знаешь, какие там апартаменты? Да этот Дворец - коробочка по сравнению с этими апартаментами. Королева любит богатых, каждого изгнанного Стратега делает своим фаворитом, - Зрачок усмехнулся, - вот если...
- Если бы, - над писарем нависла наглая пьяная морда - секретарь Его Аналитейшества Лапка, с некоторых пор фактически первый человек в государстве. Все, что он подает, Стратег подписывает не глядя, - если бы что?
В Зрачке взыграло. Тем более, когда он увидел, что Кнопка исчез. Причем моментально - так, будто его тут и не было.
- А и скажу, - писарь привстал на цыпочки и стал одного роста с Лапкой, - казнить их надо, а не ссылать с нашего Острова. Как в Чертовски Приятной Пустоши.
- В чертовски... - секретарь погладил бородку, - ты это зря, - сказал он, подумав, - так ведь никто Стратегом не станет.
- Станут, - Зрачок сузил взгляд, - просто надо давать обещания, за которые отвечаешь и знаешь, что выполнишь.
- Послушай, - секретарь взял писаря под руку и отвел в сторонку, - а это идея... - Лапка погладил бородку, - знаешь, статуй то у нас семь.
- Семь, - подтвердил старик. Он уже начал догадываться, чего же хотел секретарь. А секретарь, хоть и был подшофе, догадался, что писарь догадывается. Не удивительно - оба умели писать, а значит, прокручивали в голове сложнейший звукобуквенный анализ.Это тебе не интегралы с производными, и не степени с квадратными многочленами - такое умел любой мальчишка в самом далеком поселке. Уметь читать и писать - это на порядок сложнее, да что на порядок - на два порядка.
- Угу, - кивнул секретарь, - ты пишешь законы, я отношу, он подписывает. Через год выполняет все обещания. Ему ставят статую.
- А как же королева?
- Что королева? Ах, она ждет... Ну, - секретарь вскинул бровь, - чего не бывает. Вот на днях у нашего пастора реликвия замироточила.
- Замироточила.
- Да. Так знаешь, в чем прикол?
- В чем? - Зрачок слегка отстранился - уж больно тяжелое дыхание было у Лапки.
- А в том, что реликвия была признана еретической.
- Еретической? Это та, которой я написал анафему? Пару дней назад?
- Именно. Ее еще не успели упаковать и отправить в утиль - а она взяла и замироточила.
- Во дела, - писарь почесал голову.
- А ты говоришь, - секретарь громко выдохнул, от чего Зрачок чуть поморщился. Но самую малость - обижать собеседника он не хотел. Нет, он не боялся - старик ничего уже в своей жизни не боялся, с тех пор, как похоронил единственного сына. Он проникался симпатией. Да, пьяный, да, берет взятки, даже не берет - сгребает, причем буквально, но... человек мыслящий, и не такой уж плохой. Деньги - Тварный с ними, с деньгами, не в деньгах вопрос.
- Послушай, - секретарь посмотрел через дверь. Его Аналитейшество в это время храпел, развалившись прямо у входа. Девахи смеялись и тыкали пальцем, - послушай... Не будет статуи.
- Не будет?
- Не будет. Там, вишь, как - тощий, толстый, тощий , толстый. Такая, знаешь, симметрия.
- Симметрия... - Зрачок повертел во рту буквы. Симметрия, соразмерность, инвариантность... Ничего нет прекрасней.
- А этот, - Лапка поморщился, - все портит. Толстый, жирный. После жирного Тубуса нужен тощий. Чтобы смотрелось.
- Что тогда? - писарь вздохнул. Понимая, что все будет по-старому. Он уйдет, уйдет к Вечным Странникам, как уходит каждый живущий в подлунном мире, и ничего, ничего не изменится. Совет Имущих как прежде будет избирать недеятельного Стратега, который будет увеличивать их богатства, и без того огромные, а простой народ будет отдавать им последние деньги.
- Что тогда? - повторил он устало.
- Что, что... Вешать.
Старик посмотрел на волевое лицо, и понял, что надо пользоваться ситуацией. Пока секретарь пьян, пока он благодушен, пока мыслит здраво - надо брать бувуранского козла за роза.
- Я подготовлю закон, - сказал он громко, - только, пожалуйста, не уходите. Ждите меня. Пожалуйста...
Он возвращался на Черные Камни, он принимал в себя море.
Упиться ветром, что дует в лицо, брызгами, оставляющими вкус на губах, рокотом волн, что ударяют о берег, этой древней и мощной стихией - нет, он не может этим упиться.
Все рудокопы после работы садятся в телеги и едут в кабак. Рассказывать о своих радостях, горестях, забываться за кружкой хмельного напитка. А после буянить, бить морды. Или, шатаясь, брести по домам, обнимать своих жен и любовниц.
Только он каждый день приходит на Камни. И только после, как все - пьет, бьет, обнимает.
Море...
Желанное море...
"Ты даже представить не можешь, как надоело. Нет, паря, ты даже представить не можешь, - говорил бывалый моряк, сидя в таверне, - брызги в лицо? Ветер? Ха! После недели такого ветра кожа зудит, шелушится, как будто ее натянули на колья. Глядеть на волны… Да море бывает такое, что ты залезаешь в трюм, грязный вонючий трюм, и сидишь там как крыса. А когда вылезаешь и смотришь, как все спокойно, везде, куда не посмотришь, спокойно и тихо, вода и вода, вода и вода - так хочется взять да и врезать кому-нибудь в физу. Нет, паря, ты даже представить не можешь, как надоело. Хочется выйти на берег, на эту землю, где не качает, где можно поесть свежей здоровой пищи, от которой не крутит живот и не портятся зубы. Сделать свои дела не куда-нибудь за борт, а в уютном отхожем месте. Увидеть лица девах, а не кислые физы, от которых воняет тухлятиной, забери меня черт из тринадцатой бездны!"
При этом моряк стучал пустой кружкой и требовал херес.
"Так чего же ты снова уходишь в море?" - спрашивал Листик.
"А что же мне делать, паря? - вздыхал собеседник, - мой отец был моряк, мой дед был моряк. Да и прадед... Все выходили в море и все возвращались".
"А я рудокоп, мой отец рудокоп и дед рудокоп, - отвечал ему Листик, - и все мы работаем в штольнях".
"Великая мудрость конъюнкции" - моряк делал знак интеграла и важно кивал. Как на субботнике пастора.
"Какая там мудрость..." - Листик вставал. И, шатаясь, меж стульев, столов и лежащих вповалку тел, уходил.
Устало и медленно.
Снова, сегодня. Точнее, опять. Опять выпивать, опять сокрушаться. Всё тот же кабак, тот же моряк. Точнее, другой, но всё тот же.
А хочется в море...
- А вот он ты где! Любимый! Я знала, я знала! О, дорогой…
Росинка.
Любимая.
Он подбежал и поднял деваху на руки. И начал кружить, все быстрей и быстрей.
- Щекотно! - кричала Росинка - пусти!
- Не пущу!
- Ааа, - деваха раскрыла руки, чтобы уменьшить скорость, а может, ей было в кайф, и просила она просто так...
Просто так.
О Росинка!
Море, Росинка, о, как прекрасно, когда вы здесь, на Камнях, когда вы вдвоем!
Он отпустил. Потому что подул резкий ветер и волосы лезли в глаза. Любимые волосы любимой девахи.
Они легли на скалу, покрытую мхом.
- Ты так хочешь в море, - сказала Росинка
- Хочу.
- Меня то возьмешь?
- Возьму.
- Дорогой. Ты такой необычный, такой не похожий на всех на других. На Пса, например.
- Напарник. Он парень хороший. И хочет стать пастором.
- Хочет. Но он рудокоп. Как и ты. Как и ты, мой оторванный Листик, - она присосалась губами.
- Великая мудрость конъюнкции близкородственных операндов, - сказала подруга, как только они насосались, - так говорит Первый пастор. Конъюнкция ближе к дизъюнкции.
- Ближе…
- Мудрость веков, мой милый. Нормальное распределение. Среднеквадратическое отклонение - это грабли, которые непременно ударят по носу, - она щелкнула Листика в нос, - зачем наступать на грабли?
- Я хочу быть отклонением.
- Как Пес?
- Пес мечтает, но он не решится. Кто хочет быть пастором, мыслит как пастор.
- Любимый. Как я тебя обожаю, - последнее слово деваха сказала сквозь зубы. А после вцепилась зубами в шею. Как десмод из Мифов Начальных.
- Аааа, - закричал парень наигранно громко.
- Рррр, - заалкала деваха. Наигранно плотоядно, - ты мой кусок плоти.
- Так забирай.
Через час он сидел в кабаке. Уставший, довольный, но все таки грустный.
Опять моряки, опять их рассказы. О городе Дальнем, о пустоши, что Чертовски приятна, о дворце королевы, той самой страны, которую называют Солнечной. Потому что там каждый день светит солнце.
Драконы и змеешейки, острова изо льда и статуи из огня. Виканы. Атура. Все это так далеко.
Листик вздохнул и тронул свой херес. Губами, чуть-чуть. Пригубил. Он не хотел опьянеть, не хотел позабыть ни слова из тех рассказов, что слышал.
- И там, значит, паря, живёт та вдова. Спелая, сочная. Мммм....
- Спелая - это как? Созревшая, что ли? Так ведь вдова то - она, понятно, созревшая.
- Нее, паря. Такая красавица. Попа соски - ммм... - мужчина округлил ладони и будто примерил к себе, - губы - как вишни. Глаза - что у той змеешейки. Кто видит - сразу захочет. А устоять невозможно. Она приглашает, она улыбается, паря, и приглашает - ты представляешь? В постель...
Листик был очарован:
- Ты так говоришь, так рассказываешь. Я живо ее представил. Та же Росинка.
- Росинка. Деваха... Нет, эта. У нее красота неземная, волшебная.
- Росинка, - вздохнул рудокоп.
- Была та вдова за волшебником Рохусом. И то ли Рохус ее наделил красотой, то ли он ее создал. Из пены. Но красота неземная. Нет, паря, Росинка, конечно, красавица, но эта - она забирает, всего, целиком. А после зовет в постель. И ты не можешь уже отказать.
- Росинка, - Листик уткнулся в кружку.
- Того Рохуса съел великан. Тот, что лежит под горою. Настолько огромный, что можно залезть к нему в ухо и спать.
- Я знаю. Его зовут Ммам.
- Волшебник ему что-то сделал. Не помню. Быть может рвал волос, а может, залез ему в этот, в большой великаний...
- Я слышал.
- Так вот. Ммам стал чесаться в том месте, достал ту блошинку и съел. А блошинкой был Рохус, - мужчина вздохнул, - осталась вдова. Да только она не стареет. Всех, кто приходит к ней в замок, отводит в постель, принимает в себя их любовь и становится краше. Все краше и краше. И шли бы к ней, значит, и шли. Да боятся.
- Боятся? - спросил рудокоп. И правда - чего тут бояться? Переспать, да с красавицей.
Мужчина приблизился:
- Кто переспит с той вдовой, становится старше. Или моложе. Если душа чиста - морщины разгладятся, кожа натянется, тело опять станет стройным, а если душа да погрязла в пороках - то постареешь. Вон, - моряк приподнял свой дрожащий палец и указал в дальний угол, где развалился старик, посадив на колено деваху. Он улыбался гнилыми зубами и мацал ей грудь. Деваха смеялась, пыталась отбиться, - ему тридцать, паря, всего только тридцать.
Листик нахмурился.
- Он переспал с вдовой.
- Переспал. Думал, что чист?
- Может, думал. А может, уже ни о чем и не думал. Просто хотел посмотреть, узнать, что там живет за красавица. И не сдержался. Бывает...
- И много таких, постаревших?
- Все, паря, все, - собеседник вздохнул, - душа моряка словно сажа. А ты говоришь - море, море... Ром, херес, карты. И трюмы, в которых сидят эти козы...
Листик не знал, что сказать.
Он тоже хотел бы увидеть вдову. Так, посмотреть. Но любил он Росинку. И этот рассказ лишь напомнил. О ней.
- Пойду, - сказал он рассказчику, - поздно.
Но тот повалился на стол.
Всё та же штольня, то же кайло. Те же движения, в том же темпе. Важно держать этот темп, бить не быстрее, не медленнее, иначе устанешь. Дробить и дробить.
Малахит не кончался, его было много, этого малахита, и парень взгрустнул.
Конечно, его зарплата - функция от числа всех тележек, набитых породой, арифметическая прогрессия количества взмахов. И другой бы радовался, что можно вот так вот махать, выбивая руду, и считать в голове те монеты, что упадут в кошелек.
Промелькнули, как тысячи серий.
Утонули в молитвах десятки миров
И распались десятки империй...
Ну а где-то живёт, кто всегда молодым
Остаётся, кого не цепляет
Проходящее время. Как утренний дым,
Как туман предрассветный расстает
Всё, что может заботить. Не зная тревог,
Он шагает от края до края
Не стоит на распутье различных дорог,
А проходит его, не гадая.
Чей богатый товар догорает в огне?
Кто забился в углу нелюдимо?
Он идёт, напевая, по грешной земле,
А ненастья проносятся мимо.
Тёплый ласковый ветер коснётся лица
И разгладит любые морщинки.
Не растает улыбка его никогда,
Не состарит дорога ботинки...
Но послушай, когда-нибудь, может, и к нам
Он заглянет и спросит с порога:
"Привязалась удача за мной по пятам.
Пусть у вас погостит немного..."
ПРОЛОГ
Помещение было просторным. Но даже в этом просторном помещении не хватало места.
А как иначе? Когда туда-сюда носятся с десяток разгоряченных девах в тонких полупрозрачных сорочках, а за ними, как бувуранский козел, топоча босыми подошвами, раскрыв плотоядную пасть, бегает и пыхтит Его Аналитейшество Стратег, решением Совета Имущих поставленный главой Магистрального Острова.
Тот, кому в случае успешного окончания срока правления поставят статую вдоль прекрасных аллей, которые так и называют Аллеями Стратега ил Дворца
Да, в Дворце Стратега просторно, помещений много, но все они используются для увеселений. С какого -то времени всё именно так.
Да и статуи вдоль Аллей не прибавляются - как было семь у моменту его рождения, так семь и осталось.
Обо всем этом думал Первый Писарь Его Аналитейшества седовласый Зрачок, думал и вздыхал.
- Этот тоже... туда же... в Солнечную.
- К сожалению, да, - ответил Второй Писарь Кнопка и вслед за собратом вздохнул. Подчеркнуто громко, - даже не пытаются выполнить обещания, данные в начале правления.
- А кому это надо? - Зрачок показал свои ладони. Он всегда их показывал, когда волновался, - Совету Имущих надо? Им и так хорошо. Интересы Совета идут вразрез с интересами народа.
Кнопка огляделся. Все таки крамольные вещи говорил его собрат. Ух, узнает Совет. Ух, накажет. Может, даже выпорят. С должности не уволят - писари на вес золота, особенно такие - с витиеватым размашистым почерком, который производит впечатление на большинство жителей, которые, конечно же, читать не умеют.
- А ты не ежься. Ничего они нам не сделают. Спустя рукава спустят всю нашу крамолу. Им не до нас. Им надо набивать свои кошельки. Вот этот, - Зрачок кивнул в сторону приоткрытой двери, мимо которой как раз проползло (о боже, уже даже не пробежало - проползло) Его Аналитейшество, - набил свои карманы, и что? Веселится?
- Веселится.
- А знаешь почему?
- Почему, - спросил тихо Кнопка, и попробовал вжаться в стену, потому что услышал шаги - не оттуда, где недобросовестный правитель пытался сцапать деваху, а с другой стороны коридора.
- А потому, - Зрачок как будто не слышал, - потому что изгнание с Острова для этих недостратегов не наказание. Подумаешь, выгонят. Они все оседают там, в Солнечной стране, в апартаментах королевы. Ты знаешь, какие там апартаменты? Да этот Дворец - коробочка по сравнению с этими апартаментами. Королева любит богатых, каждого изгнанного Стратега делает своим фаворитом, - Зрачок усмехнулся, - вот если...
- Если бы, - над писарем нависла наглая пьяная морда - секретарь Его Аналитейшества Лапка, с некоторых пор фактически первый человек в государстве. Все, что он подает, Стратег подписывает не глядя, - если бы что?
В Зрачке взыграло. Тем более, когда он увидел, что Кнопка исчез. Причем моментально - так, будто его тут и не было.
- А и скажу, - писарь привстал на цыпочки и стал одного роста с Лапкой, - казнить их надо, а не ссылать с нашего Острова. Как в Чертовски Приятной Пустоши.
- В чертовски... - секретарь погладил бородку, - ты это зря, - сказал он, подумав, - так ведь никто Стратегом не станет.
- Станут, - Зрачок сузил взгляд, - просто надо давать обещания, за которые отвечаешь и знаешь, что выполнишь.
- Послушай, - секретарь взял писаря под руку и отвел в сторонку, - а это идея... - Лапка погладил бородку, - знаешь, статуй то у нас семь.
- Семь, - подтвердил старик. Он уже начал догадываться, чего же хотел секретарь. А секретарь, хоть и был подшофе, догадался, что писарь догадывается. Не удивительно - оба умели писать, а значит, прокручивали в голове сложнейший звукобуквенный анализ.Это тебе не интегралы с производными, и не степени с квадратными многочленами - такое умел любой мальчишка в самом далеком поселке. Уметь читать и писать - это на порядок сложнее, да что на порядок - на два порядка.
- Угу, - кивнул секретарь, - ты пишешь законы, я отношу, он подписывает. Через год выполняет все обещания. Ему ставят статую.
- А как же королева?
- Что королева? Ах, она ждет... Ну, - секретарь вскинул бровь, - чего не бывает. Вот на днях у нашего пастора реликвия замироточила.
- Замироточила.
- Да. Так знаешь, в чем прикол?
- В чем? - Зрачок слегка отстранился - уж больно тяжелое дыхание было у Лапки.
- А в том, что реликвия была признана еретической.
- Еретической? Это та, которой я написал анафему? Пару дней назад?
- Именно. Ее еще не успели упаковать и отправить в утиль - а она взяла и замироточила.
- Во дела, - писарь почесал голову.
- А ты говоришь, - секретарь громко выдохнул, от чего Зрачок чуть поморщился. Но самую малость - обижать собеседника он не хотел. Нет, он не боялся - старик ничего уже в своей жизни не боялся, с тех пор, как похоронил единственного сына. Он проникался симпатией. Да, пьяный, да, берет взятки, даже не берет - сгребает, причем буквально, но... человек мыслящий, и не такой уж плохой. Деньги - Тварный с ними, с деньгами, не в деньгах вопрос.
- Послушай, - секретарь посмотрел через дверь. Его Аналитейшество в это время храпел, развалившись прямо у входа. Девахи смеялись и тыкали пальцем, - послушай... Не будет статуи.
- Не будет?
- Не будет. Там, вишь, как - тощий, толстый, тощий , толстый. Такая, знаешь, симметрия.
- Симметрия... - Зрачок повертел во рту буквы. Симметрия, соразмерность, инвариантность... Ничего нет прекрасней.
- А этот, - Лапка поморщился, - все портит. Толстый, жирный. После жирного Тубуса нужен тощий. Чтобы смотрелось.
- Что тогда? - писарь вздохнул. Понимая, что все будет по-старому. Он уйдет, уйдет к Вечным Странникам, как уходит каждый живущий в подлунном мире, и ничего, ничего не изменится. Совет Имущих как прежде будет избирать недеятельного Стратега, который будет увеличивать их богатства, и без того огромные, а простой народ будет отдавать им последние деньги.
- Что тогда? - повторил он устало.
- Что, что... Вешать.
Старик посмотрел на волевое лицо, и понял, что надо пользоваться ситуацией. Пока секретарь пьян, пока он благодушен, пока мыслит здраво - надо брать бувуранского козла за роза.
- Я подготовлю закон, - сказал он громко, - только, пожалуйста, не уходите. Ждите меня. Пожалуйста...
ГЛАВА 1
Он возвращался на Черные Камни, он принимал в себя море.
Упиться ветром, что дует в лицо, брызгами, оставляющими вкус на губах, рокотом волн, что ударяют о берег, этой древней и мощной стихией - нет, он не может этим упиться.
Все рудокопы после работы садятся в телеги и едут в кабак. Рассказывать о своих радостях, горестях, забываться за кружкой хмельного напитка. А после буянить, бить морды. Или, шатаясь, брести по домам, обнимать своих жен и любовниц.
Только он каждый день приходит на Камни. И только после, как все - пьет, бьет, обнимает.
Море...
Желанное море...
"Ты даже представить не можешь, как надоело. Нет, паря, ты даже представить не можешь, - говорил бывалый моряк, сидя в таверне, - брызги в лицо? Ветер? Ха! После недели такого ветра кожа зудит, шелушится, как будто ее натянули на колья. Глядеть на волны… Да море бывает такое, что ты залезаешь в трюм, грязный вонючий трюм, и сидишь там как крыса. А когда вылезаешь и смотришь, как все спокойно, везде, куда не посмотришь, спокойно и тихо, вода и вода, вода и вода - так хочется взять да и врезать кому-нибудь в физу. Нет, паря, ты даже представить не можешь, как надоело. Хочется выйти на берег, на эту землю, где не качает, где можно поесть свежей здоровой пищи, от которой не крутит живот и не портятся зубы. Сделать свои дела не куда-нибудь за борт, а в уютном отхожем месте. Увидеть лица девах, а не кислые физы, от которых воняет тухлятиной, забери меня черт из тринадцатой бездны!"
При этом моряк стучал пустой кружкой и требовал херес.
"Так чего же ты снова уходишь в море?" - спрашивал Листик.
"А что же мне делать, паря? - вздыхал собеседник, - мой отец был моряк, мой дед был моряк. Да и прадед... Все выходили в море и все возвращались".
"А я рудокоп, мой отец рудокоп и дед рудокоп, - отвечал ему Листик, - и все мы работаем в штольнях".
"Великая мудрость конъюнкции" - моряк делал знак интеграла и важно кивал. Как на субботнике пастора.
"Какая там мудрость..." - Листик вставал. И, шатаясь, меж стульев, столов и лежащих вповалку тел, уходил.
Устало и медленно.
Снова, сегодня. Точнее, опять. Опять выпивать, опять сокрушаться. Всё тот же кабак, тот же моряк. Точнее, другой, но всё тот же.
А хочется в море...
- А вот он ты где! Любимый! Я знала, я знала! О, дорогой…
Росинка.
Любимая.
Он подбежал и поднял деваху на руки. И начал кружить, все быстрей и быстрей.
- Щекотно! - кричала Росинка - пусти!
- Не пущу!
- Ааа, - деваха раскрыла руки, чтобы уменьшить скорость, а может, ей было в кайф, и просила она просто так...
Просто так.
О Росинка!
Море, Росинка, о, как прекрасно, когда вы здесь, на Камнях, когда вы вдвоем!
Он отпустил. Потому что подул резкий ветер и волосы лезли в глаза. Любимые волосы любимой девахи.
Они легли на скалу, покрытую мхом.
- Ты так хочешь в море, - сказала Росинка
- Хочу.
- Меня то возьмешь?
- Возьму.
- Дорогой. Ты такой необычный, такой не похожий на всех на других. На Пса, например.
- Напарник. Он парень хороший. И хочет стать пастором.
- Хочет. Но он рудокоп. Как и ты. Как и ты, мой оторванный Листик, - она присосалась губами.
- Великая мудрость конъюнкции близкородственных операндов, - сказала подруга, как только они насосались, - так говорит Первый пастор. Конъюнкция ближе к дизъюнкции.
- Ближе…
- Мудрость веков, мой милый. Нормальное распределение. Среднеквадратическое отклонение - это грабли, которые непременно ударят по носу, - она щелкнула Листика в нос, - зачем наступать на грабли?
- Я хочу быть отклонением.
- Как Пес?
- Пес мечтает, но он не решится. Кто хочет быть пастором, мыслит как пастор.
- Любимый. Как я тебя обожаю, - последнее слово деваха сказала сквозь зубы. А после вцепилась зубами в шею. Как десмод из Мифов Начальных.
- Аааа, - закричал парень наигранно громко.
- Рррр, - заалкала деваха. Наигранно плотоядно, - ты мой кусок плоти.
- Так забирай.
Через час он сидел в кабаке. Уставший, довольный, но все таки грустный.
Опять моряки, опять их рассказы. О городе Дальнем, о пустоши, что Чертовски приятна, о дворце королевы, той самой страны, которую называют Солнечной. Потому что там каждый день светит солнце.
Драконы и змеешейки, острова изо льда и статуи из огня. Виканы. Атура. Все это так далеко.
Листик вздохнул и тронул свой херес. Губами, чуть-чуть. Пригубил. Он не хотел опьянеть, не хотел позабыть ни слова из тех рассказов, что слышал.
- И там, значит, паря, живёт та вдова. Спелая, сочная. Мммм....
- Спелая - это как? Созревшая, что ли? Так ведь вдова то - она, понятно, созревшая.
- Нее, паря. Такая красавица. Попа соски - ммм... - мужчина округлил ладони и будто примерил к себе, - губы - как вишни. Глаза - что у той змеешейки. Кто видит - сразу захочет. А устоять невозможно. Она приглашает, она улыбается, паря, и приглашает - ты представляешь? В постель...
Листик был очарован:
- Ты так говоришь, так рассказываешь. Я живо ее представил. Та же Росинка.
- Росинка. Деваха... Нет, эта. У нее красота неземная, волшебная.
- Росинка, - вздохнул рудокоп.
- Была та вдова за волшебником Рохусом. И то ли Рохус ее наделил красотой, то ли он ее создал. Из пены. Но красота неземная. Нет, паря, Росинка, конечно, красавица, но эта - она забирает, всего, целиком. А после зовет в постель. И ты не можешь уже отказать.
- Росинка, - Листик уткнулся в кружку.
- Того Рохуса съел великан. Тот, что лежит под горою. Настолько огромный, что можно залезть к нему в ухо и спать.
- Я знаю. Его зовут Ммам.
- Волшебник ему что-то сделал. Не помню. Быть может рвал волос, а может, залез ему в этот, в большой великаний...
- Я слышал.
- Так вот. Ммам стал чесаться в том месте, достал ту блошинку и съел. А блошинкой был Рохус, - мужчина вздохнул, - осталась вдова. Да только она не стареет. Всех, кто приходит к ней в замок, отводит в постель, принимает в себя их любовь и становится краше. Все краше и краше. И шли бы к ней, значит, и шли. Да боятся.
- Боятся? - спросил рудокоп. И правда - чего тут бояться? Переспать, да с красавицей.
Мужчина приблизился:
- Кто переспит с той вдовой, становится старше. Или моложе. Если душа чиста - морщины разгладятся, кожа натянется, тело опять станет стройным, а если душа да погрязла в пороках - то постареешь. Вон, - моряк приподнял свой дрожащий палец и указал в дальний угол, где развалился старик, посадив на колено деваху. Он улыбался гнилыми зубами и мацал ей грудь. Деваха смеялась, пыталась отбиться, - ему тридцать, паря, всего только тридцать.
Листик нахмурился.
- Он переспал с вдовой.
- Переспал. Думал, что чист?
- Может, думал. А может, уже ни о чем и не думал. Просто хотел посмотреть, узнать, что там живет за красавица. И не сдержался. Бывает...
- И много таких, постаревших?
- Все, паря, все, - собеседник вздохнул, - душа моряка словно сажа. А ты говоришь - море, море... Ром, херес, карты. И трюмы, в которых сидят эти козы...
Листик не знал, что сказать.
Он тоже хотел бы увидеть вдову. Так, посмотреть. Но любил он Росинку. И этот рассказ лишь напомнил. О ней.
- Пойду, - сказал он рассказчику, - поздно.
Но тот повалился на стол.
Всё та же штольня, то же кайло. Те же движения, в том же темпе. Важно держать этот темп, бить не быстрее, не медленнее, иначе устанешь. Дробить и дробить.
Малахит не кончался, его было много, этого малахита, и парень взгрустнул.
Конечно, его зарплата - функция от числа всех тележек, набитых породой, арифметическая прогрессия количества взмахов. И другой бы радовался, что можно вот так вот махать, выбивая руду, и считать в голове те монеты, что упадут в кошелек.
