У каждого члена команды был свой предмет, который он очень берег, с которым не расставался, и даже когда ложился, в каюте, то клал его рядом.
Вот у него медальон. Он его не снимал, и постоянно поглаживал.
У Писаря лютня.
У штурмана меч. Странный короткий меч, который ночами светился. Может, сам, а, может, он собирал в себя свет, той же луны, светильников. Ухо как то сказал, что это меч из особой, алмазной стали. Меч разрубает все, даже бледные нити Атуры, мифического огромного паука, живущего в самой холодной стране. Сталь выплавляют в Рорроре, местности к югу от Солнечной, в том Рорроре живут прыгучие, люди с почти сверхъестественными способностями. Достать этот меч непросто, роррорцы обычно не дают его чужеземцам. Если только трофей. Или подарок. От того, кто трофей получил.
Меч вызывал уважение, и это уважение добавляло еще большего уважения самому уважаемому члену команды.
У Кремня был палец, два засохших фаланга в маленьком холщовом мешочке. Что это за палец, никто из команды не знал. Если вдруг кто-то просил рассказать, Кремень начинал бормотать, то ли в ответ, то ли себе под нос, краснел и прятал мешочек в карман. При этом ближайшие две минуты он становился рассеянным и немного беспомощным, однако потом брал себя в руки и превращался в того же спокойного крепкого Кремня.
У Пончика шарф, связанный бабушкой, с которым кок не расставался даже тогда, когда сверху жарило солнце. Красивый такой, цветастый. Бабушка кока жила на другом конце Острова, за Красным болотом. Там же когда-то жили его родители, которые стали ушельцами, как только их секта, комуна взятых Призванием, была объявлена вне закона. Парень остался с бабушкой, а после подался в столицу, потому что отсюда отплывали его корабли. Он так и думал - "его корабли", каждый корабль он принимал близко к сердцу. Как Листик.
У Ухо была маленькая песчаная змейка. Безобидная и ручная. Она понимала простые команды. Только эти команды надо было не говорить, а показывать. Рисуя кружочек, ухо заставлял ее сворачиваться в клубок, а, опуская вниз палец, отправляться на поиски мышки.
Да, от змейки была своя польза. Задушенные или непереваренные останки от мышек валялись повсюду, и матрос Непоседа, здоровенный приземистый парень, чье имя должно бы звучать иначе, собирал их в совок и выбрасывал за борт.
Убийца. Этот не расставался со своим духовым оружием. И тоже, бывало, постреливал в мышек. Но, больше, конечно же, в крыс.
А мышки плодились, как, впрочем и крысы, в той самой прогрессии, о которой любил рассказывать пастор, геометрической
Пастор любил расказывать, а природа просто любила эту прогрессию, природа ее обожала. Так плодились плодовые мушки, болотные комары, все то мелкое, что бежало, летало и ползало.
В мире людей царила другая прогрессия - арифметическая, гораздо более безобидная. И капитан понимал, что если бы было иначе, жизнь людей превратилась бы в ад.
Листик тряхнул головой, прогоняя случайные мысли, и вспомнил о Грифеле.
Грифель, в отличие от остальных, не имел своего фетиша, своего предмета там, существа, с которым был связан незримыми узами.
- Мое богатство со мной, - объяснял критик, прижав ладонь к голове, - острый ум, способность анализировать, вычленять главное, отбрасывая ненужное, напускное, надуманное. Способность усваивать информацию и потом ее очищать.
Но Листик, конечно же, не считал это фетишем - так, способностью. У каждого из команды были свои способности, полезные для команды как целого.
И потом, он не верил этой старой как небо теории, что ум человека находится в черепе. Пастор считал, что это не так, а пастор казался не просто добрейшим, но и наиумнейшим человеком из всех, с кем он когда-то встречался. "Ум человека разлит по телу, - говорил тот, - немного больше его в сердце, в пятках, во лбу, немного меньше в паху. Представь, что бы было, если бы ум был заперт под черепом. Все остальное бы было не нужно. Ведь все остальное нужно кормить. Люди бы были круглыми, словно мяч, с ушами, глазами и ртом. И небольшими такими руками. Ноги бы были некстати - катись себе и катись по дорожке. Катиться то проще." "А то, что в паху?" - спрашивал парень. "В паху? Ну ладно, пусть будет отросток. В паху. Третий. И все". "И все" - кивал Листик.
Так что предмета у Грифеля не было. Был один Грифель, который стоял на носу и украшал собою корабль, как те высокие статуи, что ставят на кораблях к югу от Острова. Даже у матросов - Непоседы, Граба, Тулупа, Киянки и молчаливого Скирда - были свои амулеты. И матросы могли рассказать массу историй, амулет помогал.
А капитан сжимал свою птицу и думал о той, которая ждет.
Он приплывет обратно, они будут вместе. И уже никогда не расстанутся.
Листик вздыхал и смотрел на друзей. Нет, ему повезло. Каждый что-то умеет и в чем-то талантлив, с каждым приятно беседовать. Все вместе - команда.
Как однажды сказал ему Грифель, "набрали всего понемногу, как пластилина разных цветов, и стали мешать. Если смешать все цвета, то выйдет оно".
Но он не прав…
Листик проснулся и понял, что он на полу. Корабль качало.
Поднявшись, парень чуть не упал - на палубе было мокро, ветер толкал и, казалось, хочет его пронести - по кораблю, по намокшим доскам, а после поднять и выбросить в море. Все это, помноженное на почти полную темноту, было не очень приятно. И все-таки это значило - судно плывет, после почти двухнедельного штиля паруса наконец-то вздохнули, и черт из Тринадцатой бездны, это было прекрасно!
Почти наощупь капитан прошел в рулевую. Внутри было двое - матрос, которого звали Киянка, матрос стоял за штурвалом, и вечно прямой Вуди Рока, смотревший вперед, хотя - что он мог там увидеть?
- Ура, капитан, - штурман казался довольным, но все же спокойным, - скоро достигнем Солнечной. Ветер попутный, наш коробок несется на полной.
- И все таки, - Листик не мог не задать свой вопрос. Вот просто не мог - если что-то пришло ему в голову, он обязательно этим делился, - что там можно увидеть? Вы, штурман, смотрите в ночь, в темноту. Не лучше бы было смотреть на компас, ну, или на карту?
- Все верно, мой капитан. И до земли еще долго. Но только, - штурман выдержал паузу, - я смотрю не на море. Я тревожусь о нем, - Рока кивнул вперед.
Листик старался вглядеться.
И увидел - там,на носу стоял кто-то. Кто-то, похожий на хищную птицу.
- Грифель. Зачем же он вышел? Зачем?
- Возможно, он смотрит вперед, чтобы первым увидеть землю, - предположил штурман, и снисходительно хныкнул, - хотя... есть объяснение лучше.
- Какое?
- Возможно, он бросил вызов.
- Природе?
- Возможно. Он критик, он любит соперничать. Со всеми - с людьми, природой. И с морем.
- Он хочет его победить?
- Не знаю. Мне кажется, так, неосознанно. Не отдавая отчета.
- Ну что же. Пойду и спрошу.
- Спросите, - штурман слегка прикоснулся (от этого прикосновения у Листика пробежали мурашки -сам, Рока, к нему, прикоснулся) и посмотрел, внимательно и заботливо, - берегите себя, капитан.
Листик кивнул, и вышел на палубу.
Да, было скользко, темно, ветер давал пощечины, и Листик подумал - каково это там, на носу, каково это Грифелю!
- Чего это ты? - закричал он, когда подошел, - зачем здесь стоишь?
- Ничего, - закричал в ответ критик, - здесь ветер, здесь буря, здесь брызги. Меня это нервы щекочет. И успокаивает.
- Но почему? - не мог понять капитан, - зашел бы к нам в рубку, и побеседовал. Мы бы тебя успокоили.
- Ха! - крикнул Грифель, - люди меня успокоить не могут. С людьми очень сложно. Я и беседую с вами постольку поскольку. Вы, люди, такие липучие - все вот скажи, расскажи, у каждого странности. Со морем попроще, с природой... Они ничего не хотят. От меня.
- Да, - капитан почесал подбородок, - мы, люди, сложные. У каждого в голове зоопарк. Но ты то ведь тоже, ты человек.
- Я человек, - нахмурился Грифель, - но иногда мне охота пропасть. Уйти от людей. Навсегда. Если меня снесет в море... ну, что же, снесет.
Листик вздохнул.
Все они разные, все. Грифель прав. Если в душе неспокойно, сам Листик беседует с Ухо. Становится легче. А критик ныряет в стихию.
И да, кажется, он задержался. Нужно идти. Осторожно, чтобы его не снесло, капитан вошел в рубку.
Где в это время что-то кричал рулевой. А штурман стоял, скрестив руки - и улыбался. Слегка, но все же заметно.
- Вот видите, капитан, - сказал он, как только Листик вошел, - мы нагнали то время, которое потеряли. Так бывает - сидишь себе, ждешь, бывает, так долго, что кажется, все - не везет, а потом как подхватит - и за какой-нибудь час проходишь больше, чем раньше за сутки.
- Земля! - не унимался Киянка, - земля! вы видите, видите?!
Там, в море, чуть правее по курсу, что-то горело. Не луна, не встречный корабль. Это был желтый далекий огонь. Далекий, но яркий.
- Маяк, - объяснил Вуди Рока, - дай-ка мне это колесико, парень, - он бережно взял штурвал, покосился на компас, и стал поворачивать вправо, - девятый. Я знаю тут каждую банку, каждый причал.
- Спасибо, - сказал капитан. С пылом, с жаром, с нескрываемой благодарностью. И протянул свою руку.
- Да бросьте, - Рока пожал запястье и закрутил штурвал так, что корабль накренился, - к утру будем в городе.
Росинка была красивой девушкой. Можно сказать, шикарной. И, конечно же, у такой девушки должен быть парень, такой, чтобы все обзавидовались.
Но парень уехал. Точнее, уплыл.
Как с этим жить, непонятно. Образовалась некая пустота - где-то там, в нлубине, точнее, даже не пустота - истома. Ох...
И снаружи. Ведь что подумают люди - ее, желанную дочь второго писаря Острова, бросил дурак рудокоп? Вот взял так и бросил? Да?
Росинка сорвала с груди медальон, которым они повенчались. Сорвала с жаром, так, что на шее остался след - розовый, словно пощечина. Но птицу не кинула, а аккуратно сложила в шкатулку. Пускай. Это все-таки память.
Нет, не бывать таким сплетням. Это не он, это она его бросила.
Все, что ей нужно - пустить нужный слух. В нужные уши. Вот чтобы все, все узнали, что дочь второго писаря Острова оставила рудокопа. И парень, от безысходности, кинулся в море. На корабле.
Как-то так.
Девушка улыбнулась.
А теперь...
Пускай будет Пес. Пока. Он давно на нее поглядывает. Парень спокойный. досталась та жила, над которой трудился Листик. Над которой пыхтел. Негодяй. Как говорят, Листику повезло, жила оказалась богата, долбить и долбить. Пускай ее разрабатывает.
В дверь постучали.
"Ах, Пес, ты немножко не вовремя, - Росинка вздохнула, - ну ладно, разбойник. Пущу".
И пошла открывать
Но за дверью стоял не Пес.
За дверью стояли двое таких здоровенных шкафа, и криво так усмехались.
- Что вам, убогие? - низко спросила Росинка.
- Она нам? - спросил тот, что повыше.
- Она нам, - улыбнулся тот, что пониже. И посмотрел сверху вниз.
Девушка оценила обстановку. Нет, дверь она не закроет. Пес из беды не выручит. Даже если придет.
Остается быть вежливой. И надеяться, что у этих нахалов мысли вполне приличные.
Однако, смотря на то, как стоявшие раздевалм ее глазами, ее надежда подтаяла. И опустилась куда-то вниз, замерев внизу живота.
- Вы ко мне? - сглотнула Росинка.
- К тебе, - улыбнулся низкий.
- Возможно, по делу, - спросила девушка, натянув на лицо улыбку. С усилием, но натянув. "Да, надо быть вежливой... Но где этот Пес??".
- По делу, - высокий толкнул вперед низкого, ни рукой, ни плечом - грудью, и втолкнул себя сам. Буквально втолкнул сквозь проем - настолько он был огромен, - ты пойдешь с нами, - сказал он спокойно.
- Куда?
- В тюрьму.
Только теперь девушка заметила на лацканах знак - две скрещенные палочки, на каждой из которых висела веревка, знак товарищей дознавателя.
- Мой отец. Второй писарь Острова. Он доложит Стратегу.
- Арестован.
- Кто? Стратег?
Товарищи засмеялись (так низко и так утробно, ято девушке чтало страшно, хотя Росинка была не из робких).
- Конечно же нет, - ответил высокий, - арестован отец. Второй писарь Острова Кнопка.
Он так посмотрел, что Росинка икнула.
- Да не пугай ее, Бонус, - тот, что пониже, продолжал улыбаться, и этот, то, что пониже нервировал здорово, - ей скоро сидеть в клетушке, размером вот с этот стол, - он протянул свои толстые пальцы и коснулся столешницы, - а потом на болота, работать. А там комары, ох, кусачие, и плети, если не выполнишь норму, - он оторвал свою руку и потрогал девичью грудь, потм опустился ниже, чуть задержался, прошелся по попе, чуть по ножке, - все это богатство... как жаль...
Росинка дышала, как лань, которую загнали охотники, не в силах вымолвить слово, боясь что-то сделать, сказать, что-то не так.
- Не надо, - шепнула она чуть слышно.
Низкий не слышал. Он продолжал ее лапать. Ее тело, ЕЕ ТЕЛО. Он обращался с ней так.
- Но если тебе повезет, - продолжал издеваться товарищ, - тебя могут снять для утех. Тогда не будет болот, плетей, комаров. Но надо будет стараться. Ты понимаешь?
Происходящее было похоже на сое. Точнее, на самый ужасный кошмар. Два здоровенных товарища пришли в ее дом, лапают, угрожают, и ведь она ничего не может поделать. Ни-че-го.
Росинка не привыкла к такому с собой обращению. В ней нарастал ярость. Как ком. Не смотря на последствия, не смотря на то, что от этих людей и правда зависела ее судьба (чего могут товарищи дознавателя, девушка знала, и даже слышала, когда приходила к отцу, еше девочкой, в то время, когда он вел стенограммы дознаний).
- Зачем вы меня пугаете, - процедила она сквозь зубы.
- Работа у нас такая - пугать, - сказал низкий. И взял ее руку, положив ее на то место, которое рвалось наружу.
Девушка ыскрикнула и попыталась вырваться. Куда там...
- Куда там... - сказал высокий, сжав ее руки так, что она заплакала.
В это время дверь распахнулась.
- Здесь проводят дознание! - прорычал низкий.
"Пес", - подумала девушка, с последним криком надежды, - пес!
Но то был не Пес.
На пороге стоял высокий худой человек, с лицом, словно выбитым в камне, тот самый, которого она повстречала, когда провожала Листика.
Человек щелкнул пальцами.
И произошло невероятное.
Шеи товарищей были толстые, точнее, их почти не было, голова почти сразу переходила в плечи. И эти головы начали поворачиваться. Медленно, словно фигурки часов на фасаде Дворца, с треском и хрустом. Они поворачивались и поворачивались, недоуменно и молчаливо, наполняя девушку торжеством, с каждым скрежетом, с каждой крупицей боли, которая читалась в этих застывших влажных глазах. Пока не уставились, немигающим взором, с перекрученной шеей, за спину.
В их взоре стояла такая глубокая мука, что Росинка даже чуть поумерила свою радость. Но жалеть этих тварей не стала.
Два амбала, высокий и более низкий, медленно, словно они истуканы, созданные волшебством, все с теми же головами, повернутыми назад, вышли за дверь.
Конечно, все, что случилось, было чудесней чудесного, и, вероятно, ей следовало как нибудь удивиться.
Вот у него медальон. Он его не снимал, и постоянно поглаживал.
У Писаря лютня.
У штурмана меч. Странный короткий меч, который ночами светился. Может, сам, а, может, он собирал в себя свет, той же луны, светильников. Ухо как то сказал, что это меч из особой, алмазной стали. Меч разрубает все, даже бледные нити Атуры, мифического огромного паука, живущего в самой холодной стране. Сталь выплавляют в Рорроре, местности к югу от Солнечной, в том Рорроре живут прыгучие, люди с почти сверхъестественными способностями. Достать этот меч непросто, роррорцы обычно не дают его чужеземцам. Если только трофей. Или подарок. От того, кто трофей получил.
Меч вызывал уважение, и это уважение добавляло еще большего уважения самому уважаемому члену команды.
У Кремня был палец, два засохших фаланга в маленьком холщовом мешочке. Что это за палец, никто из команды не знал. Если вдруг кто-то просил рассказать, Кремень начинал бормотать, то ли в ответ, то ли себе под нос, краснел и прятал мешочек в карман. При этом ближайшие две минуты он становился рассеянным и немного беспомощным, однако потом брал себя в руки и превращался в того же спокойного крепкого Кремня.
У Пончика шарф, связанный бабушкой, с которым кок не расставался даже тогда, когда сверху жарило солнце. Красивый такой, цветастый. Бабушка кока жила на другом конце Острова, за Красным болотом. Там же когда-то жили его родители, которые стали ушельцами, как только их секта, комуна взятых Призванием, была объявлена вне закона. Парень остался с бабушкой, а после подался в столицу, потому что отсюда отплывали его корабли. Он так и думал - "его корабли", каждый корабль он принимал близко к сердцу. Как Листик.
У Ухо была маленькая песчаная змейка. Безобидная и ручная. Она понимала простые команды. Только эти команды надо было не говорить, а показывать. Рисуя кружочек, ухо заставлял ее сворачиваться в клубок, а, опуская вниз палец, отправляться на поиски мышки.
Да, от змейки была своя польза. Задушенные или непереваренные останки от мышек валялись повсюду, и матрос Непоседа, здоровенный приземистый парень, чье имя должно бы звучать иначе, собирал их в совок и выбрасывал за борт.
Убийца. Этот не расставался со своим духовым оружием. И тоже, бывало, постреливал в мышек. Но, больше, конечно же, в крыс.
А мышки плодились, как, впрочем и крысы, в той самой прогрессии, о которой любил рассказывать пастор, геометрической
Пастор любил расказывать, а природа просто любила эту прогрессию, природа ее обожала. Так плодились плодовые мушки, болотные комары, все то мелкое, что бежало, летало и ползало.
В мире людей царила другая прогрессия - арифметическая, гораздо более безобидная. И капитан понимал, что если бы было иначе, жизнь людей превратилась бы в ад.
Листик тряхнул головой, прогоняя случайные мысли, и вспомнил о Грифеле.
Грифель, в отличие от остальных, не имел своего фетиша, своего предмета там, существа, с которым был связан незримыми узами.
- Мое богатство со мной, - объяснял критик, прижав ладонь к голове, - острый ум, способность анализировать, вычленять главное, отбрасывая ненужное, напускное, надуманное. Способность усваивать информацию и потом ее очищать.
Но Листик, конечно же, не считал это фетишем - так, способностью. У каждого из команды были свои способности, полезные для команды как целого.
И потом, он не верил этой старой как небо теории, что ум человека находится в черепе. Пастор считал, что это не так, а пастор казался не просто добрейшим, но и наиумнейшим человеком из всех, с кем он когда-то встречался. "Ум человека разлит по телу, - говорил тот, - немного больше его в сердце, в пятках, во лбу, немного меньше в паху. Представь, что бы было, если бы ум был заперт под черепом. Все остальное бы было не нужно. Ведь все остальное нужно кормить. Люди бы были круглыми, словно мяч, с ушами, глазами и ртом. И небольшими такими руками. Ноги бы были некстати - катись себе и катись по дорожке. Катиться то проще." "А то, что в паху?" - спрашивал парень. "В паху? Ну ладно, пусть будет отросток. В паху. Третий. И все". "И все" - кивал Листик.
Так что предмета у Грифеля не было. Был один Грифель, который стоял на носу и украшал собою корабль, как те высокие статуи, что ставят на кораблях к югу от Острова. Даже у матросов - Непоседы, Граба, Тулупа, Киянки и молчаливого Скирда - были свои амулеты. И матросы могли рассказать массу историй, амулет помогал.
А капитан сжимал свою птицу и думал о той, которая ждет.
Он приплывет обратно, они будут вместе. И уже никогда не расстанутся.
Листик вздыхал и смотрел на друзей. Нет, ему повезло. Каждый что-то умеет и в чем-то талантлив, с каждым приятно беседовать. Все вместе - команда.
Как однажды сказал ему Грифель, "набрали всего понемногу, как пластилина разных цветов, и стали мешать. Если смешать все цвета, то выйдет оно".
Но он не прав…
Листик проснулся и понял, что он на полу. Корабль качало.
Поднявшись, парень чуть не упал - на палубе было мокро, ветер толкал и, казалось, хочет его пронести - по кораблю, по намокшим доскам, а после поднять и выбросить в море. Все это, помноженное на почти полную темноту, было не очень приятно. И все-таки это значило - судно плывет, после почти двухнедельного штиля паруса наконец-то вздохнули, и черт из Тринадцатой бездны, это было прекрасно!
Почти наощупь капитан прошел в рулевую. Внутри было двое - матрос, которого звали Киянка, матрос стоял за штурвалом, и вечно прямой Вуди Рока, смотревший вперед, хотя - что он мог там увидеть?
- Ура, капитан, - штурман казался довольным, но все же спокойным, - скоро достигнем Солнечной. Ветер попутный, наш коробок несется на полной.
- И все таки, - Листик не мог не задать свой вопрос. Вот просто не мог - если что-то пришло ему в голову, он обязательно этим делился, - что там можно увидеть? Вы, штурман, смотрите в ночь, в темноту. Не лучше бы было смотреть на компас, ну, или на карту?
- Все верно, мой капитан. И до земли еще долго. Но только, - штурман выдержал паузу, - я смотрю не на море. Я тревожусь о нем, - Рока кивнул вперед.
Листик старался вглядеться.
И увидел - там,на носу стоял кто-то. Кто-то, похожий на хищную птицу.
- Грифель. Зачем же он вышел? Зачем?
- Возможно, он смотрит вперед, чтобы первым увидеть землю, - предположил штурман, и снисходительно хныкнул, - хотя... есть объяснение лучше.
- Какое?
- Возможно, он бросил вызов.
- Природе?
- Возможно. Он критик, он любит соперничать. Со всеми - с людьми, природой. И с морем.
- Он хочет его победить?
- Не знаю. Мне кажется, так, неосознанно. Не отдавая отчета.
- Ну что же. Пойду и спрошу.
- Спросите, - штурман слегка прикоснулся (от этого прикосновения у Листика пробежали мурашки -сам, Рока, к нему, прикоснулся) и посмотрел, внимательно и заботливо, - берегите себя, капитан.
Листик кивнул, и вышел на палубу.
Да, было скользко, темно, ветер давал пощечины, и Листик подумал - каково это там, на носу, каково это Грифелю!
- Чего это ты? - закричал он, когда подошел, - зачем здесь стоишь?
- Ничего, - закричал в ответ критик, - здесь ветер, здесь буря, здесь брызги. Меня это нервы щекочет. И успокаивает.
- Но почему? - не мог понять капитан, - зашел бы к нам в рубку, и побеседовал. Мы бы тебя успокоили.
- Ха! - крикнул Грифель, - люди меня успокоить не могут. С людьми очень сложно. Я и беседую с вами постольку поскольку. Вы, люди, такие липучие - все вот скажи, расскажи, у каждого странности. Со морем попроще, с природой... Они ничего не хотят. От меня.
- Да, - капитан почесал подбородок, - мы, люди, сложные. У каждого в голове зоопарк. Но ты то ведь тоже, ты человек.
- Я человек, - нахмурился Грифель, - но иногда мне охота пропасть. Уйти от людей. Навсегда. Если меня снесет в море... ну, что же, снесет.
Листик вздохнул.
Все они разные, все. Грифель прав. Если в душе неспокойно, сам Листик беседует с Ухо. Становится легче. А критик ныряет в стихию.
И да, кажется, он задержался. Нужно идти. Осторожно, чтобы его не снесло, капитан вошел в рубку.
Где в это время что-то кричал рулевой. А штурман стоял, скрестив руки - и улыбался. Слегка, но все же заметно.
- Вот видите, капитан, - сказал он, как только Листик вошел, - мы нагнали то время, которое потеряли. Так бывает - сидишь себе, ждешь, бывает, так долго, что кажется, все - не везет, а потом как подхватит - и за какой-нибудь час проходишь больше, чем раньше за сутки.
- Земля! - не унимался Киянка, - земля! вы видите, видите?!
Там, в море, чуть правее по курсу, что-то горело. Не луна, не встречный корабль. Это был желтый далекий огонь. Далекий, но яркий.
- Маяк, - объяснил Вуди Рока, - дай-ка мне это колесико, парень, - он бережно взял штурвал, покосился на компас, и стал поворачивать вправо, - девятый. Я знаю тут каждую банку, каждый причал.
- Спасибо, - сказал капитан. С пылом, с жаром, с нескрываемой благодарностью. И протянул свою руку.
- Да бросьте, - Рока пожал запястье и закрутил штурвал так, что корабль накренился, - к утру будем в городе.
Росинка была красивой девушкой. Можно сказать, шикарной. И, конечно же, у такой девушки должен быть парень, такой, чтобы все обзавидовались.
Но парень уехал. Точнее, уплыл.
Как с этим жить, непонятно. Образовалась некая пустота - где-то там, в нлубине, точнее, даже не пустота - истома. Ох...
И снаружи. Ведь что подумают люди - ее, желанную дочь второго писаря Острова, бросил дурак рудокоп? Вот взял так и бросил? Да?
Росинка сорвала с груди медальон, которым они повенчались. Сорвала с жаром, так, что на шее остался след - розовый, словно пощечина. Но птицу не кинула, а аккуратно сложила в шкатулку. Пускай. Это все-таки память.
Нет, не бывать таким сплетням. Это не он, это она его бросила.
Все, что ей нужно - пустить нужный слух. В нужные уши. Вот чтобы все, все узнали, что дочь второго писаря Острова оставила рудокопа. И парень, от безысходности, кинулся в море. На корабле.
Как-то так.
Девушка улыбнулась.
А теперь...
Пускай будет Пес. Пока. Он давно на нее поглядывает. Парень спокойный. досталась та жила, над которой трудился Листик. Над которой пыхтел. Негодяй. Как говорят, Листику повезло, жила оказалась богата, долбить и долбить. Пускай ее разрабатывает.
В дверь постучали.
"Ах, Пес, ты немножко не вовремя, - Росинка вздохнула, - ну ладно, разбойник. Пущу".
И пошла открывать
Но за дверью стоял не Пес.
За дверью стояли двое таких здоровенных шкафа, и криво так усмехались.
- Что вам, убогие? - низко спросила Росинка.
- Она нам? - спросил тот, что повыше.
- Она нам, - улыбнулся тот, что пониже. И посмотрел сверху вниз.
Девушка оценила обстановку. Нет, дверь она не закроет. Пес из беды не выручит. Даже если придет.
Остается быть вежливой. И надеяться, что у этих нахалов мысли вполне приличные.
Однако, смотря на то, как стоявшие раздевалм ее глазами, ее надежда подтаяла. И опустилась куда-то вниз, замерев внизу живота.
- Вы ко мне? - сглотнула Росинка.
- К тебе, - улыбнулся низкий.
- Возможно, по делу, - спросила девушка, натянув на лицо улыбку. С усилием, но натянув. "Да, надо быть вежливой... Но где этот Пес??".
- По делу, - высокий толкнул вперед низкого, ни рукой, ни плечом - грудью, и втолкнул себя сам. Буквально втолкнул сквозь проем - настолько он был огромен, - ты пойдешь с нами, - сказал он спокойно.
- Куда?
- В тюрьму.
Только теперь девушка заметила на лацканах знак - две скрещенные палочки, на каждой из которых висела веревка, знак товарищей дознавателя.
- Мой отец. Второй писарь Острова. Он доложит Стратегу.
- Арестован.
- Кто? Стратег?
Товарищи засмеялись (так низко и так утробно, ято девушке чтало страшно, хотя Росинка была не из робких).
- Конечно же нет, - ответил высокий, - арестован отец. Второй писарь Острова Кнопка.
Он так посмотрел, что Росинка икнула.
- Да не пугай ее, Бонус, - тот, что пониже, продолжал улыбаться, и этот, то, что пониже нервировал здорово, - ей скоро сидеть в клетушке, размером вот с этот стол, - он протянул свои толстые пальцы и коснулся столешницы, - а потом на болота, работать. А там комары, ох, кусачие, и плети, если не выполнишь норму, - он оторвал свою руку и потрогал девичью грудь, потм опустился ниже, чуть задержался, прошелся по попе, чуть по ножке, - все это богатство... как жаль...
Росинка дышала, как лань, которую загнали охотники, не в силах вымолвить слово, боясь что-то сделать, сказать, что-то не так.
- Не надо, - шепнула она чуть слышно.
Низкий не слышал. Он продолжал ее лапать. Ее тело, ЕЕ ТЕЛО. Он обращался с ней так.
- Но если тебе повезет, - продолжал издеваться товарищ, - тебя могут снять для утех. Тогда не будет болот, плетей, комаров. Но надо будет стараться. Ты понимаешь?
Происходящее было похоже на сое. Точнее, на самый ужасный кошмар. Два здоровенных товарища пришли в ее дом, лапают, угрожают, и ведь она ничего не может поделать. Ни-че-го.
Росинка не привыкла к такому с собой обращению. В ней нарастал ярость. Как ком. Не смотря на последствия, не смотря на то, что от этих людей и правда зависела ее судьба (чего могут товарищи дознавателя, девушка знала, и даже слышала, когда приходила к отцу, еше девочкой, в то время, когда он вел стенограммы дознаний).
- Зачем вы меня пугаете, - процедила она сквозь зубы.
- Работа у нас такая - пугать, - сказал низкий. И взял ее руку, положив ее на то место, которое рвалось наружу.
Девушка ыскрикнула и попыталась вырваться. Куда там...
- Куда там... - сказал высокий, сжав ее руки так, что она заплакала.
В это время дверь распахнулась.
- Здесь проводят дознание! - прорычал низкий.
"Пес", - подумала девушка, с последним криком надежды, - пес!
Но то был не Пес.
На пороге стоял высокий худой человек, с лицом, словно выбитым в камне, тот самый, которого она повстречала, когда провожала Листика.
Человек щелкнул пальцами.
И произошло невероятное.
Шеи товарищей были толстые, точнее, их почти не было, голова почти сразу переходила в плечи. И эти головы начали поворачиваться. Медленно, словно фигурки часов на фасаде Дворца, с треском и хрустом. Они поворачивались и поворачивались, недоуменно и молчаливо, наполняя девушку торжеством, с каждым скрежетом, с каждой крупицей боли, которая читалась в этих застывших влажных глазах. Пока не уставились, немигающим взором, с перекрученной шеей, за спину.
В их взоре стояла такая глубокая мука, что Росинка даже чуть поумерила свою радость. Но жалеть этих тварей не стала.
Два амбала, высокий и более низкий, медленно, словно они истуканы, созданные волшебством, все с теми же головами, повернутыми назад, вышли за дверь.
Конечно, все, что случилось, было чудесней чудесного, и, вероятно, ей следовало как нибудь удивиться.
