Они поворачивались и поворачивались, недоуменно и молчаливо, наполняя девушку торжеством, с каждым скрежетом, с каждой крупицей боли, которая читалась в этих застывших влажных глазах. Пока не уставились, немигающим взором, с перекрученной шеей, за спину.
В их взоре стояла такая глубокая мука, что Росинка даже чуть поумерила радость. Но жалеть этих тварей не стала.
Два амбала, высокий и более низкий, медленно, словно они истуканы, созданные волшебством, все с теми же головами, повернутыми назад, вышли за дверь.
Конечно, все, что случилось, было чудесней чудесного, и, вероятно, ей следовало как нибудь удивиться. Но удивления она не испытывала. Во-первых, она была в ярости, во-вторых, она была в ярости, а в третьих. Что учит учение Знающих? Правильно, все, что случается, входит в нормальное распределение, просто отстоит от пика на энное число среднеквадратичных отклонений. Чудес не бывает. Бывают лишь вероятности.
Она повернулась к спасителю. Нет, благодарности не было. Тем более этот лацкан.
- Прошу прощения, - сказал человек с таким же отчетливым южным акцентом, - они превысили полномочия, потому и наказаны. Я должен Вас проводить, но это формальности. Всего лишь формальности.
Человек проследил за взглядом Росинки:
- Ах... Да. Мое имя Зепар, я новый дознаватель Его Аналитейшества. Прибыл недавно, из Солнечной.
Девушка стала пятиться.
- Простите, плохо я Вам не сделаю, - мужчина помедлил и предложил свою руку, - пройдемте в карету. Прошу.
Видимо, что-то было в глазах, в этих глубоких, умных глазах, что-то такое, что Росинка поверила.
И просто схватилась за руку. Потому что валилась с ног.
Команда сходила на берег.
Впереди Листик.
За ним Вуди Рока, с чуть видной улыбкой и огоньком в его зорких и цепких глазах.
Затем Кремень, в походке которого читалась уверенность, а на лице ответственность, за команду, корабль, за все, что было и будет, и зеваки, наблюдавшие с берега, наверное, думали, что это и есть капитан.
Следом, с маленькой лютней, перекинутой за спину, Писарь, тот словно слегка касался земли, и эту воздушность только подчеркивали длинные светлые волосы, танцевавшие в бризе и сверкавшие в утреннем солнце.
За Писарем Ухо, уставший моряк. Уставший, скорее, от жизни, от вечных скитаний. Слегка замученный жизнью, но понимавший и принимавший происходящее.
Пончик, вечно довольный неунывающий парень, будто надутый от добродушия мячик, и даже как мячик пружинящий.
Грифель, как хищная птица, закутаный в темный дорожный плащ.
Убийца, самый, наверное, непонятный. Непонятный, потому что лицо скрывал капюшон.
Ну и последними шли матросы - большой Непоседа, с лицом, на котором застыло выражения полного безразличия, долговязый как дерево Граб, Тулуп, закутанный так, как будто приплыли на Северные острова, всегда беспокойный Киянка и молчаливый Скирд (что сразу бросалось в глаза - губы Скирда стянуло ниточкой)
Надо сказать, Ассуна - столица страны, которую называли Солнечной, заметно отличалась от Портового города Острова. Отличалась особенно феерической неразберихой, беспорядочным шумным движением. Разнообразными звуками, сливавшимися в однообразный гул. И выделить что-то одно в этом гуле, прислушаться было непросто.
В Портовом городе шума хватало, но шум казался гораздо более упорядоченным. Все равно что слушать оркестр и выделять в этом оркестре звуки отдельных его инструментов. Там была музыка. Здесь ее не было.
К тому же здесь было грязно. Всюду валялся мусор, какая-то ветошь, остатки всего, что упало, разбилось, да так и осталось лежать, остатки (точнее, останки) продуктов, размазанные по треснувшей мостовой и облепленные жирными портовыми мухами, трупы животных, облепленные тварями более крупными. И вонь, портовая вонь. Более плотная, чем в порту родного города Листика. Более выдержанная под ярким палящим солнцем.
- Я думал, здесь будет сказка, - сказал капитан, стараясь дышать лишь поверхностно, - мне столько раз говорили об этой Ассуне, чудесном городе. Может, я многого ждал? - спросил он у штурмана.
- Ты, дорогой, еще не видел Ассуны, -
ответил улыбчивый Рока, - Ассуна не здесь.
- Ассуна не здесь? - Листик не понял.
- Нет, паря, нет, - Рока вздохнул, - да, это тоже Ассуна, столица нашей страны. Ее портовая часть. Ее большая нижняя часть. Но настоящий город не здесь, - штурман махнул на холмы, - видишь?
И Листик увидел.
Там, вдалеке, где беспорядочное нагромождение разновеликих унылых бараков словно сливалось в одно серое мессиво, вырастал город, сверкавший своими красивыми разноцветными крышами и утопавший в зелени, которая дальше терялась в дымке.
- Там живет королева и все ее гости, - объяснил Рока.
- Так много гостей?
- Очень много. Все самые богатые жители Острова, Роррора, страны истуканов и иногда даже Дальнего поселяются здесь, в самом прекрасном городе мира. Точнее, там, в его Верхней части.
Листика передернуло.
- Они не хотят навести здесь порядок?
- Зачем? Здесь они не бывают. Они живут за высокими стенами. Нежась в прохладных прудах, куда постоянно стекает вода Синих гор, чтобы потом попасть в Южное море, гуляя в Синем саду, слушая пение птиц, свозимых со всех уголков этого мира. Лучшие певцы сочиняют баллады. Лучшие поэты сочиняют стихи. Томными вечера лучшие барышни исполняют самые изысканные желания самых притязательных кавалеров. Лучшие кавалеры исполняют желания самых притязательных барышень. Лучшие повара готовят самые вкусные блюда.
Листик нахмурился:
- Это нечестно.
- Это нечестно, - штурман вздохнул.
Рядом в каких-то оборванных тряпках бегали чумазые ребятишки и просили покушать. Прохожие, одетые в чуть более целые тряпки, прогоняли их палкой (палки были у многих). Но ребятишки вновь подбегали, уже к другим, в основном к матросам. И те их порой уводили, по одному.
Листик поделился монетой. Но лучше бы он этого не делал. Детишки его облепили как мухи. В уши ударил гомон мальчишеских голосов, за одежду схватились ручонки, так цепко, что он не мог сдвинуться. Пока заботливый Рока не увел его прочь, в какой-то кабак. Мужчина, стоявший в дверях, увесистой палкой отогнал эту стайку прочь, и она буквально взлетела, бросившись врассыпную.
Заведение было мерзким.
Нет, кабаки в родном городе Листика не отличались ни чистотой,ни порядком. Но здесь все это было помножено в степень (если можно применять математику, самую чистую науку, к такому грязному месту).
Те, что набрались, валялись в углу, сложенные почти в штабеля (и только в этом оказался порядок). Тех, что еще были в памяти, ублажали портовые шлюхи - на стуле, столе, под столом. Кто-то кричал какую-то гадость, кто-то гадость отрыгивал... И вонь, более крепкая, чем там, у причала.
- Пойдем? - спросил капитан. С надеждой.
И обернулся.
Команда, вся, кроме пяти матросов, стояла у входа. Грифель, свысока наблюдавший происходящее, Певец, наблюдавший задумчиво, такой же задумчивый Ухо, невозмутимый Кремень, весьма добродушный Пончик, (казалось, он видит что-то другое, его выражение не менялось), и рядом Убийца, который стянул капюшон.
- Вы здесь? Я думал, мы с Роки вдвоем.
- Куда мы без Вас, капитан? - Кремень был серьезным.
- Куда мы без Вас? - улыбнулся Рока, - пойдемте, - сказал он команде, - здесь капитану не место.
Компания вышла на улицу, громко шаркая, будто нарочно, чтобы показать свое недовольство. Дверь в ответ показала свое.
Мимо какой-то канавы, наполненной жижой, мастерских, похожих на старые давно заброшенные сараи (то, что это мастерские, было понятно по стуку и скрежету, который там раздавался), лачуг, у которых сидели какие-то старики с тусклыми словно выцветшими лицами, и стояли, прислонившись к косяку, женщины, или девушки, или старухи ( понять и правда порой было сложно) команда вышла к реке, которую облепил народ, стиравший, плескавшийся, набиравший в бидоны воду. И там же стояли повозки, точнее брички, весьма убитые.
- Капитан, - сказал Рока, - дальше от порта и ближе к месту, откуда стекают воды Верхнего города, чуть поприличнее. Можно там пообедать, заночевать. Ухо? - он обернулся к матросу, - ты помнишь место у Каруса?
- Да. Вроде, бывал. Приличное место.
- Туда не пускают абы кого. Ну мы то не абы кто. Капитан?
- Да, не абы. Деньги имеются, - Листик хлопнул себя по мешку, который висел на поясе. Люди у берега обернулись, услышав подозрительный звон.
Штурман насторожился.
- Там... медь, серебро? - спросил он негромко, так, чтобы только Листик его и слышал.
- Там золото, - тихо ответил парень, - самой высокой пробы. Гирики первого качества.
Рока сузил глаза, как будто приценивался.
- Так это... огромные деньги.
- Конечно. Здесь наше довольствие на все время плавания, на все расходы в пути, на ваши карманные, которые я, конечно, раздам, как только смогу разменять...
- Не здесь, капитан, - процедил Вуди Рока, - я имею в виду, не в нижней части Ассуны. Нам надо уехать чуть дальше, точнее, чуть выше. Капитан... - штурман качал головой, - так больше не делайте. Возьмите одну золотую и разменяйте, а остальное прячьте. На корабле.
- От вас?
- От нас, от всех. Да, знаю, мы славные парни, но это такой соблазн. И, ладно корабль, но в Ассуне, я имею в виду в нижней Астане, с такими деньжищами… лучше поосторожнее, - он по-отечески глянул в глаза и подозвал извозчика.
К компании проковылял человек, именно проковылял. С лицом, словно выжатый апельсин, как будто с того заведения, в которое они заходили.
- Ну, - обратился он к Рока, - в кабак? - и, глянув чуть повнимательнее, продолжил, - у Каруса?
- Сколько? - спросил его тот.
- Три пферри.
- Ну вот, капитан, - шепнул Рока Листику, - как будем расплачиваться? Сдачи то он не даст.
- Я... - протянул было парень.
- Постой, - штурман сузил глаза и приценился к мешочку, задумавшись.
- Ну таки, едем? - извозчик харкнул на мостовую. Которую, впрочем, назвать мостовой было сложно - скорее дорога, посыпанная булыжниками.
- Едем, - ответил Рока, и посмотрел в глаза, - но не к трактиру у Каруса, к воротам Верхнего города, едем вдвоем - обернулся он к капитану, - все не поместимся.
Мужчина как будто подпрыгнул:
- О, господа. Не заметил. Простите, - залез под сиденья, достал какую-то ветошь и начал сидения протирать. Старательно, добросовестно, как будто не замечая, что только размазывал грязь.
Улыбаясь нечаянной виноватой улыбкой, которая так контрастировала с его пропитым настроением, возница открыл свою бричку:
- Прошу.
Листик со штурманом сели.
- Давно не возил никого в Верхний город, - мужчина хлестал свою клячу, стараясь вытянуть все, на что та способна. Кляча терпела и шла, - ща с ветерком. Пролетим.
И бричка летела. Подпрыгивая на щербатой мостовой, словно птица с перебитым крылом. И, словно птица с перебитым крылом страдала.
- Грязно у вас как-то в Нижнем, - сказал ему Листик, насмотревшись всего окружавшего, сказал громко, иначе бы тот не услышал - рессоры скрипели так, как будто это не бричка, а ломовая телега, которую забыли промазать, - живете вы бедно. Не то, что те, в Верхнем.
- А как же иначе? - ответил возница, - если кто-то живет богато, кто-то должен жить бедно. Таков закон, оно справедливо. Как черное-белое. Везде это так. На Острове разве не так? Так. Народ, говорят, живет плохо, от голода мрут, землю едят, всякий гнус. У нас то еще по-божески. В чертовски приятной пустоши - там бедным хвосты пришивают, чтобы хоть что-то было. Простой народ живет плохо, везде. И это закон.
Листик открыл было рот. Но закрыл. Рассказы про Остров его удивили, но времени спорить не было. Потому что они приехали.
Ворота Верхнего отличались добротностью. Как и стена. Из дерева или чего покрепче, Листик даже не понял. Но выглядело внушительно. Особенно после жалких лачуг Нижнего города, которые, казалось, вот-вот, и развалятся.
- Сорок пфери, - сказал возница, как только они спустились. И стал смотреть в землю.
- Почему же так много? - спросил Вуди Рока, - до Каруса три, а здесь только в два раза дольше.
Возница поднял глаза:
- Господин собирается в Верхний. Господин не откажет, - и улыбнулся. Рассеянно, глупо.
Рока хотел возразить, но Листик опередил:
- Я заплачу, - сказал он вознице и полез в свой мешок.
- В такой монете пять тысяч пфери, - шепнул ему штурман, и положил поверх свою руку, - обменяем, когда будем в Верхнем. И отдадим.
- Но он будет ждать.
- Он будет ждать, - Рока кивнул, - капитан, у нас только тонни. Мы обменяем и принесем. Принесем очень скоро.
Возница смутился.
- Вы принесете…
- Я принесу, - сказал Листик, - я обещаю.
Они подошли к воротам.
Надо сказать, что ворота и правда были высокими. Как и стена. Но за этой стеной, над этой стеной стояли деревья - с густой пышной кроной, как на контрасте с чахлыми кривыми деревьями на стороне Нижнего.
Ворота оказались открыты.
Внутри стоял человек, одетый в красивый черно-красный костюм с яркими позолоченными пуговицами, весьма низкий и пухлый, и, вроде бы, с париком. А может, он так завивал свои волосы.
- Апартаменты Ее Величества к Вашим услугам, - сказал он с улыбкой, не виноватой, рассеянной, как у того возницы, который остался ждать, а с ожидаемой точно отмеренной, как на весах, - пустая формальность. Покажите, что Вы имеете право на жизнь.
- Покажи ему наши деньги, - сказал Вуди Рока. За вход здесь не платят, за проживание тоже, но у входящих должны быть деньги, немалые, они должны доказать, что богаты. Что имеют право на жизнь. В Верхнем городе.
- Вот прямо все высыпать? - Листик заколебался.
- Прямо все высыпать, - подтвердил штурман.
- Пустая формальность, - повторил человек.
Капитан высыпал.
- О, господин…
- Листик.
- Разрешите, я соберу, господин Листик?
Парень кивнул.
Замелькали ладошки, и через пару секунд все содержимое было в мешочке.
Человек протянул это Листику, и поклонился.
- Разрешите, я Вас провожу, - сказал он уже более уважительно. И, прямо как Пончик, такой же легкой счастливой походкой, направился в сторону, противоположную воротам.
Двери распахнулись.
Их встретило море. Море зелени, звуков, среди которых не было скрежета, стука и разных отчаянных криков, а только шелест листвы, щебетание птиц и трели цикад. Море запахов, будто они попали в оранжерею, где цветут самые прекрасные и самые пахучие цветы - а, глядя вокруг, капитан понял, что это действительно так. Это море, конечно же уступало тому морю, собственно морю, которое так любил наш герой, но все-таки было прекрасно.
И все это море прекрасного прорезала дорога, на которой лежали две железные направляющие, и на этих железных направляющих находилась небольшая каретка с открытым верхом, обитая голубой бахромой, с голубыми сиденьями, чистая, словно только что собранная мастером, и перед этой кареткой стояла лошадка, низенькая, черненькая и неподвижная. Только махала хвостиком, самую малость.
В их взоре стояла такая глубокая мука, что Росинка даже чуть поумерила радость. Но жалеть этих тварей не стала.
Два амбала, высокий и более низкий, медленно, словно они истуканы, созданные волшебством, все с теми же головами, повернутыми назад, вышли за дверь.
Конечно, все, что случилось, было чудесней чудесного, и, вероятно, ей следовало как нибудь удивиться. Но удивления она не испытывала. Во-первых, она была в ярости, во-вторых, она была в ярости, а в третьих. Что учит учение Знающих? Правильно, все, что случается, входит в нормальное распределение, просто отстоит от пика на энное число среднеквадратичных отклонений. Чудес не бывает. Бывают лишь вероятности.
Она повернулась к спасителю. Нет, благодарности не было. Тем более этот лацкан.
- Прошу прощения, - сказал человек с таким же отчетливым южным акцентом, - они превысили полномочия, потому и наказаны. Я должен Вас проводить, но это формальности. Всего лишь формальности.
Человек проследил за взглядом Росинки:
- Ах... Да. Мое имя Зепар, я новый дознаватель Его Аналитейшества. Прибыл недавно, из Солнечной.
Девушка стала пятиться.
- Простите, плохо я Вам не сделаю, - мужчина помедлил и предложил свою руку, - пройдемте в карету. Прошу.
Видимо, что-то было в глазах, в этих глубоких, умных глазах, что-то такое, что Росинка поверила.
И просто схватилась за руку. Потому что валилась с ног.
ГЛАВА 3
Команда сходила на берег.
Впереди Листик.
За ним Вуди Рока, с чуть видной улыбкой и огоньком в его зорких и цепких глазах.
Затем Кремень, в походке которого читалась уверенность, а на лице ответственность, за команду, корабль, за все, что было и будет, и зеваки, наблюдавшие с берега, наверное, думали, что это и есть капитан.
Следом, с маленькой лютней, перекинутой за спину, Писарь, тот словно слегка касался земли, и эту воздушность только подчеркивали длинные светлые волосы, танцевавшие в бризе и сверкавшие в утреннем солнце.
За Писарем Ухо, уставший моряк. Уставший, скорее, от жизни, от вечных скитаний. Слегка замученный жизнью, но понимавший и принимавший происходящее.
Пончик, вечно довольный неунывающий парень, будто надутый от добродушия мячик, и даже как мячик пружинящий.
Грифель, как хищная птица, закутаный в темный дорожный плащ.
Убийца, самый, наверное, непонятный. Непонятный, потому что лицо скрывал капюшон.
Ну и последними шли матросы - большой Непоседа, с лицом, на котором застыло выражения полного безразличия, долговязый как дерево Граб, Тулуп, закутанный так, как будто приплыли на Северные острова, всегда беспокойный Киянка и молчаливый Скирд (что сразу бросалось в глаза - губы Скирда стянуло ниточкой)
Надо сказать, Ассуна - столица страны, которую называли Солнечной, заметно отличалась от Портового города Острова. Отличалась особенно феерической неразберихой, беспорядочным шумным движением. Разнообразными звуками, сливавшимися в однообразный гул. И выделить что-то одно в этом гуле, прислушаться было непросто.
В Портовом городе шума хватало, но шум казался гораздо более упорядоченным. Все равно что слушать оркестр и выделять в этом оркестре звуки отдельных его инструментов. Там была музыка. Здесь ее не было.
К тому же здесь было грязно. Всюду валялся мусор, какая-то ветошь, остатки всего, что упало, разбилось, да так и осталось лежать, остатки (точнее, останки) продуктов, размазанные по треснувшей мостовой и облепленные жирными портовыми мухами, трупы животных, облепленные тварями более крупными. И вонь, портовая вонь. Более плотная, чем в порту родного города Листика. Более выдержанная под ярким палящим солнцем.
- Я думал, здесь будет сказка, - сказал капитан, стараясь дышать лишь поверхностно, - мне столько раз говорили об этой Ассуне, чудесном городе. Может, я многого ждал? - спросил он у штурмана.
- Ты, дорогой, еще не видел Ассуны, -
ответил улыбчивый Рока, - Ассуна не здесь.
- Ассуна не здесь? - Листик не понял.
- Нет, паря, нет, - Рока вздохнул, - да, это тоже Ассуна, столица нашей страны. Ее портовая часть. Ее большая нижняя часть. Но настоящий город не здесь, - штурман махнул на холмы, - видишь?
И Листик увидел.
Там, вдалеке, где беспорядочное нагромождение разновеликих унылых бараков словно сливалось в одно серое мессиво, вырастал город, сверкавший своими красивыми разноцветными крышами и утопавший в зелени, которая дальше терялась в дымке.
- Там живет королева и все ее гости, - объяснил Рока.
- Так много гостей?
- Очень много. Все самые богатые жители Острова, Роррора, страны истуканов и иногда даже Дальнего поселяются здесь, в самом прекрасном городе мира. Точнее, там, в его Верхней части.
Листика передернуло.
- Они не хотят навести здесь порядок?
- Зачем? Здесь они не бывают. Они живут за высокими стенами. Нежась в прохладных прудах, куда постоянно стекает вода Синих гор, чтобы потом попасть в Южное море, гуляя в Синем саду, слушая пение птиц, свозимых со всех уголков этого мира. Лучшие певцы сочиняют баллады. Лучшие поэты сочиняют стихи. Томными вечера лучшие барышни исполняют самые изысканные желания самых притязательных кавалеров. Лучшие кавалеры исполняют желания самых притязательных барышень. Лучшие повара готовят самые вкусные блюда.
Листик нахмурился:
- Это нечестно.
- Это нечестно, - штурман вздохнул.
Рядом в каких-то оборванных тряпках бегали чумазые ребятишки и просили покушать. Прохожие, одетые в чуть более целые тряпки, прогоняли их палкой (палки были у многих). Но ребятишки вновь подбегали, уже к другим, в основном к матросам. И те их порой уводили, по одному.
Листик поделился монетой. Но лучше бы он этого не делал. Детишки его облепили как мухи. В уши ударил гомон мальчишеских голосов, за одежду схватились ручонки, так цепко, что он не мог сдвинуться. Пока заботливый Рока не увел его прочь, в какой-то кабак. Мужчина, стоявший в дверях, увесистой палкой отогнал эту стайку прочь, и она буквально взлетела, бросившись врассыпную.
Заведение было мерзким.
Нет, кабаки в родном городе Листика не отличались ни чистотой,ни порядком. Но здесь все это было помножено в степень (если можно применять математику, самую чистую науку, к такому грязному месту).
Те, что набрались, валялись в углу, сложенные почти в штабеля (и только в этом оказался порядок). Тех, что еще были в памяти, ублажали портовые шлюхи - на стуле, столе, под столом. Кто-то кричал какую-то гадость, кто-то гадость отрыгивал... И вонь, более крепкая, чем там, у причала.
- Пойдем? - спросил капитан. С надеждой.
И обернулся.
Команда, вся, кроме пяти матросов, стояла у входа. Грифель, свысока наблюдавший происходящее, Певец, наблюдавший задумчиво, такой же задумчивый Ухо, невозмутимый Кремень, весьма добродушный Пончик, (казалось, он видит что-то другое, его выражение не менялось), и рядом Убийца, который стянул капюшон.
- Вы здесь? Я думал, мы с Роки вдвоем.
- Куда мы без Вас, капитан? - Кремень был серьезным.
- Куда мы без Вас? - улыбнулся Рока, - пойдемте, - сказал он команде, - здесь капитану не место.
Компания вышла на улицу, громко шаркая, будто нарочно, чтобы показать свое недовольство. Дверь в ответ показала свое.
Мимо какой-то канавы, наполненной жижой, мастерских, похожих на старые давно заброшенные сараи (то, что это мастерские, было понятно по стуку и скрежету, который там раздавался), лачуг, у которых сидели какие-то старики с тусклыми словно выцветшими лицами, и стояли, прислонившись к косяку, женщины, или девушки, или старухи ( понять и правда порой было сложно) команда вышла к реке, которую облепил народ, стиравший, плескавшийся, набиравший в бидоны воду. И там же стояли повозки, точнее брички, весьма убитые.
- Капитан, - сказал Рока, - дальше от порта и ближе к месту, откуда стекают воды Верхнего города, чуть поприличнее. Можно там пообедать, заночевать. Ухо? - он обернулся к матросу, - ты помнишь место у Каруса?
- Да. Вроде, бывал. Приличное место.
- Туда не пускают абы кого. Ну мы то не абы кто. Капитан?
- Да, не абы. Деньги имеются, - Листик хлопнул себя по мешку, который висел на поясе. Люди у берега обернулись, услышав подозрительный звон.
Штурман насторожился.
- Там... медь, серебро? - спросил он негромко, так, чтобы только Листик его и слышал.
- Там золото, - тихо ответил парень, - самой высокой пробы. Гирики первого качества.
Рока сузил глаза, как будто приценивался.
- Так это... огромные деньги.
- Конечно. Здесь наше довольствие на все время плавания, на все расходы в пути, на ваши карманные, которые я, конечно, раздам, как только смогу разменять...
- Не здесь, капитан, - процедил Вуди Рока, - я имею в виду, не в нижней части Ассуны. Нам надо уехать чуть дальше, точнее, чуть выше. Капитан... - штурман качал головой, - так больше не делайте. Возьмите одну золотую и разменяйте, а остальное прячьте. На корабле.
- От вас?
- От нас, от всех. Да, знаю, мы славные парни, но это такой соблазн. И, ладно корабль, но в Ассуне, я имею в виду в нижней Астане, с такими деньжищами… лучше поосторожнее, - он по-отечески глянул в глаза и подозвал извозчика.
К компании проковылял человек, именно проковылял. С лицом, словно выжатый апельсин, как будто с того заведения, в которое они заходили.
- Ну, - обратился он к Рока, - в кабак? - и, глянув чуть повнимательнее, продолжил, - у Каруса?
- Сколько? - спросил его тот.
- Три пферри.
- Ну вот, капитан, - шепнул Рока Листику, - как будем расплачиваться? Сдачи то он не даст.
- Я... - протянул было парень.
- Постой, - штурман сузил глаза и приценился к мешочку, задумавшись.
- Ну таки, едем? - извозчик харкнул на мостовую. Которую, впрочем, назвать мостовой было сложно - скорее дорога, посыпанная булыжниками.
- Едем, - ответил Рока, и посмотрел в глаза, - но не к трактиру у Каруса, к воротам Верхнего города, едем вдвоем - обернулся он к капитану, - все не поместимся.
Мужчина как будто подпрыгнул:
- О, господа. Не заметил. Простите, - залез под сиденья, достал какую-то ветошь и начал сидения протирать. Старательно, добросовестно, как будто не замечая, что только размазывал грязь.
Улыбаясь нечаянной виноватой улыбкой, которая так контрастировала с его пропитым настроением, возница открыл свою бричку:
- Прошу.
Листик со штурманом сели.
- Давно не возил никого в Верхний город, - мужчина хлестал свою клячу, стараясь вытянуть все, на что та способна. Кляча терпела и шла, - ща с ветерком. Пролетим.
И бричка летела. Подпрыгивая на щербатой мостовой, словно птица с перебитым крылом. И, словно птица с перебитым крылом страдала.
- Грязно у вас как-то в Нижнем, - сказал ему Листик, насмотревшись всего окружавшего, сказал громко, иначе бы тот не услышал - рессоры скрипели так, как будто это не бричка, а ломовая телега, которую забыли промазать, - живете вы бедно. Не то, что те, в Верхнем.
- А как же иначе? - ответил возница, - если кто-то живет богато, кто-то должен жить бедно. Таков закон, оно справедливо. Как черное-белое. Везде это так. На Острове разве не так? Так. Народ, говорят, живет плохо, от голода мрут, землю едят, всякий гнус. У нас то еще по-божески. В чертовски приятной пустоши - там бедным хвосты пришивают, чтобы хоть что-то было. Простой народ живет плохо, везде. И это закон.
Листик открыл было рот. Но закрыл. Рассказы про Остров его удивили, но времени спорить не было. Потому что они приехали.
Ворота Верхнего отличались добротностью. Как и стена. Из дерева или чего покрепче, Листик даже не понял. Но выглядело внушительно. Особенно после жалких лачуг Нижнего города, которые, казалось, вот-вот, и развалятся.
- Сорок пфери, - сказал возница, как только они спустились. И стал смотреть в землю.
- Почему же так много? - спросил Вуди Рока, - до Каруса три, а здесь только в два раза дольше.
Возница поднял глаза:
- Господин собирается в Верхний. Господин не откажет, - и улыбнулся. Рассеянно, глупо.
Рока хотел возразить, но Листик опередил:
- Я заплачу, - сказал он вознице и полез в свой мешок.
- В такой монете пять тысяч пфери, - шепнул ему штурман, и положил поверх свою руку, - обменяем, когда будем в Верхнем. И отдадим.
- Но он будет ждать.
- Он будет ждать, - Рока кивнул, - капитан, у нас только тонни. Мы обменяем и принесем. Принесем очень скоро.
Возница смутился.
- Вы принесете…
- Я принесу, - сказал Листик, - я обещаю.
Они подошли к воротам.
Надо сказать, что ворота и правда были высокими. Как и стена. Но за этой стеной, над этой стеной стояли деревья - с густой пышной кроной, как на контрасте с чахлыми кривыми деревьями на стороне Нижнего.
Ворота оказались открыты.
Внутри стоял человек, одетый в красивый черно-красный костюм с яркими позолоченными пуговицами, весьма низкий и пухлый, и, вроде бы, с париком. А может, он так завивал свои волосы.
- Апартаменты Ее Величества к Вашим услугам, - сказал он с улыбкой, не виноватой, рассеянной, как у того возницы, который остался ждать, а с ожидаемой точно отмеренной, как на весах, - пустая формальность. Покажите, что Вы имеете право на жизнь.
- Покажи ему наши деньги, - сказал Вуди Рока. За вход здесь не платят, за проживание тоже, но у входящих должны быть деньги, немалые, они должны доказать, что богаты. Что имеют право на жизнь. В Верхнем городе.
- Вот прямо все высыпать? - Листик заколебался.
- Прямо все высыпать, - подтвердил штурман.
- Пустая формальность, - повторил человек.
Капитан высыпал.
- О, господин…
- Листик.
- Разрешите, я соберу, господин Листик?
Парень кивнул.
Замелькали ладошки, и через пару секунд все содержимое было в мешочке.
Человек протянул это Листику, и поклонился.
- Разрешите, я Вас провожу, - сказал он уже более уважительно. И, прямо как Пончик, такой же легкой счастливой походкой, направился в сторону, противоположную воротам.
Двери распахнулись.
Их встретило море. Море зелени, звуков, среди которых не было скрежета, стука и разных отчаянных криков, а только шелест листвы, щебетание птиц и трели цикад. Море запахов, будто они попали в оранжерею, где цветут самые прекрасные и самые пахучие цветы - а, глядя вокруг, капитан понял, что это действительно так. Это море, конечно же уступало тому морю, собственно морю, которое так любил наш герой, но все-таки было прекрасно.
И все это море прекрасного прорезала дорога, на которой лежали две железные направляющие, и на этих железных направляющих находилась небольшая каретка с открытым верхом, обитая голубой бахромой, с голубыми сиденьями, чистая, словно только что собранная мастером, и перед этой кареткой стояла лошадка, низенькая, черненькая и неподвижная. Только махала хвостиком, самую малость.
