Последний ингредиент действительно был дозирован, как вишенка на огромном праздничном торте. Переборщить с добротой опасно - чуть подобреешь, не сможешь отбиться от просьб. Для правителей это проблема.
- Моя королева, - Писарь встал на колено, - я сочиню о Вас песню. Самую лучшую песню на свете. И напишу о Вас книгу. Когда научусь писать.
- Я знаю, у Вас получится. Хотя звукобуквенный труден, но Вы старателен, Вы умен. Вы к тому же красив.
Женщина потрепала Писаря по щеке, отчего тот в блаженстве прикрыл свои веки.
Кремень скдонил свою голову. И покраснел. "Она снизошла, - думал боцман, - до такого поганца как я".
Вуди Рока склонился, как рыцарь, пришедший к своей госпоже.
Пончик упал на колени, на оба. Он ждал. И дождался - королева коснулась макушки. Приятный такой озноб пробежал через повара, Пончик собрался и стал более стройным. Возможно, тянулся к руке. Но, возможно, рука королевы дарила молодость, красоту и здоровье.
Ухо почти не дышал, ожидая прикосновения. Убийца как будто замер. Королева коснулась и их.
Грифель стоял, уставившись пол. Рука королевы прошлась, как рука пианиста и тут же отправилась к Листику.
- Приветствую Вас, капитан, - сказала она преклоненному, так нежно коснувшись щеки, что парень почти застонал.
- Я ваш, королева. Дайте любое задание, я исполню, - с пылом ответил парень. С пылом и с жаром - ведь щеки горели, как будто он на свидании. Первом и самом важном. Что там стратег. Листик его не видел, но понимал, что встреча с Его Аналитейшеством не оказала бы и доли того возбуждения, которое он испытывал. Что говорить, стратег - управляющий, королева - правитель. Высший и абсолютный, и он...
Листику дали в затылок. Так резко и мощно, что он полетел.
Парень поднялся, и тут же заметил, что падают все. В том числе Грифель. Стоял только Убийца. Но этот затылком чувствовал, потому и сумел увернуться. А рядом, как злобная обезьяна, прыгает маленький сгорбленный человечек, с большими ручищами. Прыгает и гогочет.
- Аха-ха, как я их! Аха-ха, королева! Как я их, быстро, одного за другим! Охххохо!
- Успокойся, Муррыло, - королева пыталась его усмирить. Но при этом старалась сдержаться, чтобы не прыснуть, - мой шут, прошу прощения, капитан. Он очень несносный, - последнее слово королева почти провизжала.
"Как странно, - подумал Листик, - такая женщина может визжать?".
Несносный подошел к капитану, вытянул губы и смачно плюнул на грудь. Потом то же сделал другим. Быстро и метко. "Откуда в нем столько слюны?" - думал Листик. Почему-то именно эта мысль не давала покоя.
- Муррыло, не надо. Не видишь, гость не доволен, - королева почти затряслась.
Гость. Так-то их было восемь.
- Сейчас, дорогая, сейчас. Доделаю дело. Третий и важный шаг, - шут напрягся, оставляя гостей гадать, что за шаг они на себе почувствуют.
И вдруг, разревевшись, ушел. Как будто его обидели.
- Не переживайте, - сказала женщина, - он не обиделся.
- Постараемся, - Грифель был зол.
- Он просто такой... чувствительный. Если кто-то не так посмотрит, не в том настроении, может расплакаться, - королева вздохнула.
Листик молчал. Команда молчала. Слов, подходящих у тому, что случилось, у них не нашлось.
Они прошли в небольшую беседку из ослепительно белого камня, и сели за стол. Точнее, сел Листик, и королева, команда осталась стоять. Кто стоял из почтительности, кто-то видел, что места в беседке мало, а Грифель, похоже, обиделся, вместо шута, и остался снаружи.
- Я думаю, капитан, что же мне делать, - королева вздохнула ("Как томно она вздыхает"), - гостей очень много, апартаментов уже не хватает. Нужно строительство, новое. А югу от нашей страны лежат земли, богатые земли, где много прекрасного камня, - слово "прекрасного" королева произнесла через нос, - Роррор хотел торговать с другими заморскими странами, но мы не пускали их к морю. Мы говорили - торгуйте с нами, платили хорошие деньги. Теперь же роррорцы обиделись и камень не продают. Между Солнечной и Роррором вражда Что делать?
Повисло молчание. Листик не знал, что ответить.
- Зато знаю я, - Рока тронул свой меч, - прыгучие не желают мира. Ну что же, мы принесем этот мир. На копьях солдат. Ваше Величество самый великий правитель, о Вас слагают баллады (Писарь, услышав такое, сглотнул), и Вас должны уважать.
Женщина улыбнулась:
- Возможно, Вы правы. Возможно. Но чтобы начать войну, не достаточно просто начать. Нужен повод. А камень - повод банальный, - "Как же изящно она сказала банальный", - народ не поймет.
- Послушайте, Ваше Величество. Я слышал, деревни на юге затронула засуха. А в землях Роррора, напротив, полное изобилие. Кажется, прыгучие Вам отомстили, возможно, с помощью ведьм.
- Страны истуканов, - глаза королевы блеснули, - да, да, продолжайте...
- Мужчины южных земель вовсю говорят об этом. Позвольте им выступить с вами, под солнечным знаменем, плечом к плечу с лучшими воинами королевства, чтобы войти в земли Роррора и покарать прыгучих. Позвольте забрать трофеи, спасти свои семьи.
- Конечно, - промолвила женщина, - конечно же это довод. Как говорил один знакомый стратег, Ваш стратег, - она посмотрела на Листика, - как же их много, ваших стратегов... Так вот, этот стратег говорил: "Использовать чужое несчастье - последний довод правителя". Ну что же, довод и правда последний. Вы дали дельный совет, капитан, - женщина улыбнулась, - прыгучие будут наказаны.
"Капитан? - думал Листик, - наверно, она перепутала. Вуди Рока такой импозантный, что кажется капитаном. Но... королеве простительно".
- Ваше Величество, - раздался вдруг голос, настолько тихий и робкий, что Листик поначалу даже не понял, что это Ухо. Он думал, голос раздался снаружи, - Ваше Величество, у прыгучих мечи из алмазной стали. Они разрубят любые копья.
- Ах, опасения, - женщина отмахнулась, - я понимаю. Но я королева, и, кажется, я решилась, - как говорил мой отец, "если не будешь стегать кобылу, она не поедет". Необходима встряска, а то народ заскучал.
"Кобылу... Извозчик..."
Листик вдруг вспомнил:
- Ваше Величество, разрешите откланятся. У меня неотложное дело, - сам поражаясь своей наглости.
Но дело и правда было неотложное.
"Дурень ты дурень, - мотал головой капитан, продвигаясь к воротам, - забыть об извозчике. Законченный дурень. Ведь ты обещал, извозчик поверил. Ты обещал, что отдашь ему деньги, как только их разменяшь”.
Времени что-то менять уже не было, и парень решил, что если извозчик ждет и до сих пор находится за воротами, он отдаст золотой. Пускай это много, гораздо больше, чем тот заработал, но он же ждал, волновался, а Листик (о, дурень, дурень) забыл. Парень мотал головой, не желая мириться с той мыслью, что поздно, уже слишком поздно, конечно же, поздно. Не может он ждать. А рукой прикрывал лицо, понимая, что оскорбил королеву, и что уже не вернёшь, ничего не вернёшь. Ни первого, ни второго.
Ближе к воротам парень летел. В этом степенном мире Верхнего города он казался чужим, убегающим прочь, как будто вся эта жизнь, красивая жизнь гостей королевы вовсе не для него, не потому что недостоин, а потому что не для него...
Он пробежал мимо стражи и вбежал в приемное помещение. Слуга улыбнулся, но ничего не сказал, ведь говорить было поздно - Листик был за воротами.
Какие-то нищие подбежали к нему и протянули костлявые руки. Их отогнали гвардейцы, которых рядом с воротами было гораздо больше, чем там, в нижней части нижней Ассуны.
Парень искал глазами, хотя и понял - искать уже нечего. Конечно же нечего.
Он стоял и стоял, как тот истукан из страны истуканов. Потом развернулся и вошел в помещение, то самое, где улыбался вечно довольный слуга.
- Карету, мы выезжаем, - сказал он довольному. Тихо, без всякого выражения.
- Карету, - довольный притворно расстроился. "Как же они похожи", - подумал Листик, вспоминая того, в зверинце.
Ему было грустно. И тяжело. Который раз в своей жизни почувствовать стыд. За то, что такой забывчивый, легкомысленный, за то, что такой... есть это слово... Да, безответственный.
И до конца своей жизни капитан не забудет возницу, когда уходил, в Верхний город, и этот взгляд. Взгляд, опущенный в землю.
- Так совпало, что он отправился ровно в тот день, когда я прибыл ко двору Его Аналитейшества, - Зепар стоял, опустив свою голову, - Ну, Вы помните, там, у причала. Еще спросили, кто я такой.
- Помню, - сказала Росинка.
- Вот... И сразу же это расследование. Вначале егои поручили другому, более опытному. Но я то понял - дело нечисто, и попросил, точнее сказать - настоял, чтобы дело доверили мне. У меня, значит, нюх на такие дела.
- Нечистые? - Росинка вдавилась в диван. От прошедшего ее до сих пор лихорадило.
Стены комнаты, где они говорили, были покрыты вычурным излишне узорным арнаментом - наследие эпохи толстых или, как их еще называли, жирных стратегов, эпохи излишеств, во всем - в еде, украшениях, архитектуре. Излишеств в праздниках - их количестве, качестве, в безразмерности измерений, которыми эту эпоху оценивали. Эпоха была настолько насыщена всеми своими излишествами, настолько пропитана вычурностью, что эта вычурость переползла даже сюда - в стены допросной. Там, за пределами стен, эпоха ушла, и в подавляющем большинстве мест от нее ничего не осталось, теперь в моде светлое, чистое, однотонное. Но здесь никто ничего не менял, и в этом была ирония - там, где царило уныние, будто рождался праздник.
- Да,- отозвался Зепар, - в этом деле что-то нечисто...
- Что за дело, скажите же наконец, - девушка выдохнула.
- Скажу, - дознаватель погладил бородку, - да, это дело конечно же... да, - он вздохнул и предложил Росинке бокал. Та поморщилась, но бокал приняла, - Вы же знаете Листика.
- Знаю.
- Так вот, он уплыл. Ну Вы то его провожали. И я, каким то образом… тоже. Весь город его провожал. Ну, почти... И тут начинается странное, - Зепар показал бумагу, - что это, знаете?
- Да, - Росинка прищурилась, - я умею в звукобуквенный.
- Замечательно. И, конечно же, не удивительно. Ведь Вы родная дочь Кнопки, второго писаря Острова.
- Я знаю эту бумагу. В ней говорится, что Листик получает корабль, довольствие, провиант и отправляется в плавание.
- Прекрасная бумага. Прекрасная и по содержанию, и по форме, ведь эту бумагу делают в специальной мастерской Его Аналитейшества. С печатью, с датой, с подписью стратега, верной до последней закорючки. С одним только маленьким уточнением, - Зепар вздохнул и посмотрел на девушку, сочувствуя, то ли ей, то ли бумаге, то ли вообще всей этой истории, - стратег не мог подписать документ.
- Не мог?
- Физически. В этот момент он... как бы это сказать... Его рука, та, которой стратег обычно подписывает важные государственные документы, застряла. В предмете.
- Предмете.
- Да. Он что-то хотел проверить. Произвести расчеты. И вот - рука у стратега застряла. В ночь перед тем самым утром, когда бумага была подписана, - Зепар протянул документ.
Росинка взяла бумагу. Но отдала обратно.
- Голову не морочьте, - грубо сказала девушка, - провести целый день с застрявшей рукой. Какая нелепая чушь.
- Представьте себе, целый день.
- Предмет можно взять и разбить, в крайнем случае.
- Не бьется, - Зепар смотрел не моргая.
- Тогда распилить, разобрать. Ну, что-нибудь сделать. Инструментов то много.
- Предмет слишком ценен. Ее... нельзя ни разбить, ни разобрать. А распилить, это, как-то... чудовищно.
Росинка вдруг рассмеялась.
- Стратег развлекался?
- Скажем так - Его Аналитейшество попал в неловкое положение, засунув руку слишком глубоко... в предмет. Возможно, расчеты были неправильны, возможно, он не учел какие-то обстоятельства, ну, работы то много - и поспешил. Был созван консилиум. Ситуация разрешилась. Но только на следующий день.
- Смотря на лицо Его Аналитейшества, можно подумать, что эпоха жирных стратегов вернулась.
- Не смейтесь, пожалуйста. Вы - девушка умная, я бы сказал - умнейшая. Чтобы в Ваши то годы решать звукобуквенный. И, верно, Вы знаете, что в жизни бывает многое, - дознаватель моргнул, - не надо судить сгоряча.
- Хорошо, - девушка успокоилась, - но стратег мог поставить и левой. Ну, там, закорючку. Парочку закорючек. Почему бы ему не поставить?
- Росинка, - Зепар улыбнулся, - Вы все понимаете. Ну как это так? В таком состоянии... Стратег был расстроен. Ему было плохо, ей было плохо... Ну, то есть, предмету… - дознаватель развел свои руки, - это какое-то запредельное неуважение к своему состоянию.
Росинка сверкнула глазами:
- Если он извращенец, почему не попробовать?
- Не говорите так о стратеге. Его будем судить, но только потом, когда закончится срок.
- Когда закончится срок, он сложит свои богатства и убежит к королеве. Всегда так бывало.
- Всегда...
- Ну и при чем же здесь я?
- Понимаете... - Зепар казался подавленым, - ее написал Ваш отец. Второй писарь Кнопка.
- Ха! - воскликнула девушка, - ха, ха и еще раз ха, ха. Бумагу мог написать любой, кто умеет писать. Кто умеет решать звукобуквнный.
Дознаватель кивнул.
А после сел на диван, рядом с девушкой, совсем совсем рядом. Сел и произнес :
- Есть два именитых графолога. Один при дворе, другой не отсюда, с северных островов. Так вот, оба этих графолога выяснили, что человеком, писавший бумагу, был Ваш отец. С очень большой достоверностью. Естественно, его взяли под стражу, - дознаватель вздохнул и повернулся к Росинке, - но я не верю, конечно не верю. И я сделаю все, чтобы доказать, что это не так.
Росинка посмотрела в ответ. И не могла оторваться. Что-то было во взоре - решимость и благодушие, все это вместе, и в то же время какая-то сила, словно волнами исходящая от этого человека, что девушка потянулась, к этим глазам, лицу, покрытым трехдневной щетиной. И тут же сглотнула, рухнув обратно:
- Он может сказать, где он был. Отец был у Пасечника. Я это помню. И Пасечник подтвердит.
- Не подтвердил, - мотал головой Зепар, - и еще... - он опять посмотрел ей в глаза, - Ваш отец перестал говорить. Что-то случилось. Может, шок. Не знаю... Его и пальцем никто не трогал. Даю Вам слово.
Росинка почти усмехнулась. Но в глазах была сила. Сила и правда. Она верила этому человеку, который уже ее спас, и хочет спасти отца.
- А написать.
- Он не может писать. Кнопка сидит и молчит... Доказать что-то очень не просто. Но мы попытаемся. Вместе.
Дознаватель взял ее руки, и словно тепло пробежало сквозь пальцы, вверх по руке и осталось внутри.
- Пойдемте, - сказал Зепар, и взял ее за руку. Нежно и в то же время уверенно.
Росинка сглотнула.
- Идемте, - сказала она.
Они прошли в помещение, где стояли те двое, которых Зепар превратил в истуканов. Стояли у стенки, с головами, повернутыми назад. По словно окаменевшим лицам, текли слезы, двумя маленькими ручейками, по щекам, подбородку, шее, текли и терялись где-то в районе спины. Да, лица были застывшими, двигались только глаза, мутные, красные, глаза выражали страдание, настолько глубокое и бесконечное, что девушка вздрогнула и только плотнее вжалась в Зепара.
- Моя королева, - Писарь встал на колено, - я сочиню о Вас песню. Самую лучшую песню на свете. И напишу о Вас книгу. Когда научусь писать.
- Я знаю, у Вас получится. Хотя звукобуквенный труден, но Вы старателен, Вы умен. Вы к тому же красив.
Женщина потрепала Писаря по щеке, отчего тот в блаженстве прикрыл свои веки.
Кремень скдонил свою голову. И покраснел. "Она снизошла, - думал боцман, - до такого поганца как я".
Вуди Рока склонился, как рыцарь, пришедший к своей госпоже.
Пончик упал на колени, на оба. Он ждал. И дождался - королева коснулась макушки. Приятный такой озноб пробежал через повара, Пончик собрался и стал более стройным. Возможно, тянулся к руке. Но, возможно, рука королевы дарила молодость, красоту и здоровье.
Ухо почти не дышал, ожидая прикосновения. Убийца как будто замер. Королева коснулась и их.
Грифель стоял, уставившись пол. Рука королевы прошлась, как рука пианиста и тут же отправилась к Листику.
- Приветствую Вас, капитан, - сказала она преклоненному, так нежно коснувшись щеки, что парень почти застонал.
- Я ваш, королева. Дайте любое задание, я исполню, - с пылом ответил парень. С пылом и с жаром - ведь щеки горели, как будто он на свидании. Первом и самом важном. Что там стратег. Листик его не видел, но понимал, что встреча с Его Аналитейшеством не оказала бы и доли того возбуждения, которое он испытывал. Что говорить, стратег - управляющий, королева - правитель. Высший и абсолютный, и он...
Листику дали в затылок. Так резко и мощно, что он полетел.
Парень поднялся, и тут же заметил, что падают все. В том числе Грифель. Стоял только Убийца. Но этот затылком чувствовал, потому и сумел увернуться. А рядом, как злобная обезьяна, прыгает маленький сгорбленный человечек, с большими ручищами. Прыгает и гогочет.
- Аха-ха, как я их! Аха-ха, королева! Как я их, быстро, одного за другим! Охххохо!
- Успокойся, Муррыло, - королева пыталась его усмирить. Но при этом старалась сдержаться, чтобы не прыснуть, - мой шут, прошу прощения, капитан. Он очень несносный, - последнее слово королева почти провизжала.
"Как странно, - подумал Листик, - такая женщина может визжать?".
Несносный подошел к капитану, вытянул губы и смачно плюнул на грудь. Потом то же сделал другим. Быстро и метко. "Откуда в нем столько слюны?" - думал Листик. Почему-то именно эта мысль не давала покоя.
- Муррыло, не надо. Не видишь, гость не доволен, - королева почти затряслась.
Гость. Так-то их было восемь.
- Сейчас, дорогая, сейчас. Доделаю дело. Третий и важный шаг, - шут напрягся, оставляя гостей гадать, что за шаг они на себе почувствуют.
И вдруг, разревевшись, ушел. Как будто его обидели.
- Не переживайте, - сказала женщина, - он не обиделся.
- Постараемся, - Грифель был зол.
- Он просто такой... чувствительный. Если кто-то не так посмотрит, не в том настроении, может расплакаться, - королева вздохнула.
Листик молчал. Команда молчала. Слов, подходящих у тому, что случилось, у них не нашлось.
Они прошли в небольшую беседку из ослепительно белого камня, и сели за стол. Точнее, сел Листик, и королева, команда осталась стоять. Кто стоял из почтительности, кто-то видел, что места в беседке мало, а Грифель, похоже, обиделся, вместо шута, и остался снаружи.
- Я думаю, капитан, что же мне делать, - королева вздохнула ("Как томно она вздыхает"), - гостей очень много, апартаментов уже не хватает. Нужно строительство, новое. А югу от нашей страны лежат земли, богатые земли, где много прекрасного камня, - слово "прекрасного" королева произнесла через нос, - Роррор хотел торговать с другими заморскими странами, но мы не пускали их к морю. Мы говорили - торгуйте с нами, платили хорошие деньги. Теперь же роррорцы обиделись и камень не продают. Между Солнечной и Роррором вражда Что делать?
Повисло молчание. Листик не знал, что ответить.
- Зато знаю я, - Рока тронул свой меч, - прыгучие не желают мира. Ну что же, мы принесем этот мир. На копьях солдат. Ваше Величество самый великий правитель, о Вас слагают баллады (Писарь, услышав такое, сглотнул), и Вас должны уважать.
Женщина улыбнулась:
- Возможно, Вы правы. Возможно. Но чтобы начать войну, не достаточно просто начать. Нужен повод. А камень - повод банальный, - "Как же изящно она сказала банальный", - народ не поймет.
- Послушайте, Ваше Величество. Я слышал, деревни на юге затронула засуха. А в землях Роррора, напротив, полное изобилие. Кажется, прыгучие Вам отомстили, возможно, с помощью ведьм.
- Страны истуканов, - глаза королевы блеснули, - да, да, продолжайте...
- Мужчины южных земель вовсю говорят об этом. Позвольте им выступить с вами, под солнечным знаменем, плечом к плечу с лучшими воинами королевства, чтобы войти в земли Роррора и покарать прыгучих. Позвольте забрать трофеи, спасти свои семьи.
- Конечно, - промолвила женщина, - конечно же это довод. Как говорил один знакомый стратег, Ваш стратег, - она посмотрела на Листика, - как же их много, ваших стратегов... Так вот, этот стратег говорил: "Использовать чужое несчастье - последний довод правителя". Ну что же, довод и правда последний. Вы дали дельный совет, капитан, - женщина улыбнулась, - прыгучие будут наказаны.
"Капитан? - думал Листик, - наверно, она перепутала. Вуди Рока такой импозантный, что кажется капитаном. Но... королеве простительно".
- Ваше Величество, - раздался вдруг голос, настолько тихий и робкий, что Листик поначалу даже не понял, что это Ухо. Он думал, голос раздался снаружи, - Ваше Величество, у прыгучих мечи из алмазной стали. Они разрубят любые копья.
- Ах, опасения, - женщина отмахнулась, - я понимаю. Но я королева, и, кажется, я решилась, - как говорил мой отец, "если не будешь стегать кобылу, она не поедет". Необходима встряска, а то народ заскучал.
"Кобылу... Извозчик..."
Листик вдруг вспомнил:
- Ваше Величество, разрешите откланятся. У меня неотложное дело, - сам поражаясь своей наглости.
Но дело и правда было неотложное.
"Дурень ты дурень, - мотал головой капитан, продвигаясь к воротам, - забыть об извозчике. Законченный дурень. Ведь ты обещал, извозчик поверил. Ты обещал, что отдашь ему деньги, как только их разменяшь”.
Времени что-то менять уже не было, и парень решил, что если извозчик ждет и до сих пор находится за воротами, он отдаст золотой. Пускай это много, гораздо больше, чем тот заработал, но он же ждал, волновался, а Листик (о, дурень, дурень) забыл. Парень мотал головой, не желая мириться с той мыслью, что поздно, уже слишком поздно, конечно же, поздно. Не может он ждать. А рукой прикрывал лицо, понимая, что оскорбил королеву, и что уже не вернёшь, ничего не вернёшь. Ни первого, ни второго.
Ближе к воротам парень летел. В этом степенном мире Верхнего города он казался чужим, убегающим прочь, как будто вся эта жизнь, красивая жизнь гостей королевы вовсе не для него, не потому что недостоин, а потому что не для него...
Он пробежал мимо стражи и вбежал в приемное помещение. Слуга улыбнулся, но ничего не сказал, ведь говорить было поздно - Листик был за воротами.
Какие-то нищие подбежали к нему и протянули костлявые руки. Их отогнали гвардейцы, которых рядом с воротами было гораздо больше, чем там, в нижней части нижней Ассуны.
Парень искал глазами, хотя и понял - искать уже нечего. Конечно же нечего.
Он стоял и стоял, как тот истукан из страны истуканов. Потом развернулся и вошел в помещение, то самое, где улыбался вечно довольный слуга.
- Карету, мы выезжаем, - сказал он довольному. Тихо, без всякого выражения.
- Карету, - довольный притворно расстроился. "Как же они похожи", - подумал Листик, вспоминая того, в зверинце.
Ему было грустно. И тяжело. Который раз в своей жизни почувствовать стыд. За то, что такой забывчивый, легкомысленный, за то, что такой... есть это слово... Да, безответственный.
И до конца своей жизни капитан не забудет возницу, когда уходил, в Верхний город, и этот взгляд. Взгляд, опущенный в землю.
- Так совпало, что он отправился ровно в тот день, когда я прибыл ко двору Его Аналитейшества, - Зепар стоял, опустив свою голову, - Ну, Вы помните, там, у причала. Еще спросили, кто я такой.
- Помню, - сказала Росинка.
- Вот... И сразу же это расследование. Вначале егои поручили другому, более опытному. Но я то понял - дело нечисто, и попросил, точнее сказать - настоял, чтобы дело доверили мне. У меня, значит, нюх на такие дела.
- Нечистые? - Росинка вдавилась в диван. От прошедшего ее до сих пор лихорадило.
Стены комнаты, где они говорили, были покрыты вычурным излишне узорным арнаментом - наследие эпохи толстых или, как их еще называли, жирных стратегов, эпохи излишеств, во всем - в еде, украшениях, архитектуре. Излишеств в праздниках - их количестве, качестве, в безразмерности измерений, которыми эту эпоху оценивали. Эпоха была настолько насыщена всеми своими излишествами, настолько пропитана вычурностью, что эта вычурость переползла даже сюда - в стены допросной. Там, за пределами стен, эпоха ушла, и в подавляющем большинстве мест от нее ничего не осталось, теперь в моде светлое, чистое, однотонное. Но здесь никто ничего не менял, и в этом была ирония - там, где царило уныние, будто рождался праздник.
- Да,- отозвался Зепар, - в этом деле что-то нечисто...
- Что за дело, скажите же наконец, - девушка выдохнула.
- Скажу, - дознаватель погладил бородку, - да, это дело конечно же... да, - он вздохнул и предложил Росинке бокал. Та поморщилась, но бокал приняла, - Вы же знаете Листика.
- Знаю.
- Так вот, он уплыл. Ну Вы то его провожали. И я, каким то образом… тоже. Весь город его провожал. Ну, почти... И тут начинается странное, - Зепар показал бумагу, - что это, знаете?
- Да, - Росинка прищурилась, - я умею в звукобуквенный.
- Замечательно. И, конечно же, не удивительно. Ведь Вы родная дочь Кнопки, второго писаря Острова.
- Я знаю эту бумагу. В ней говорится, что Листик получает корабль, довольствие, провиант и отправляется в плавание.
- Прекрасная бумага. Прекрасная и по содержанию, и по форме, ведь эту бумагу делают в специальной мастерской Его Аналитейшества. С печатью, с датой, с подписью стратега, верной до последней закорючки. С одним только маленьким уточнением, - Зепар вздохнул и посмотрел на девушку, сочувствуя, то ли ей, то ли бумаге, то ли вообще всей этой истории, - стратег не мог подписать документ.
- Не мог?
- Физически. В этот момент он... как бы это сказать... Его рука, та, которой стратег обычно подписывает важные государственные документы, застряла. В предмете.
- Предмете.
- Да. Он что-то хотел проверить. Произвести расчеты. И вот - рука у стратега застряла. В ночь перед тем самым утром, когда бумага была подписана, - Зепар протянул документ.
Росинка взяла бумагу. Но отдала обратно.
- Голову не морочьте, - грубо сказала девушка, - провести целый день с застрявшей рукой. Какая нелепая чушь.
- Представьте себе, целый день.
- Предмет можно взять и разбить, в крайнем случае.
- Не бьется, - Зепар смотрел не моргая.
- Тогда распилить, разобрать. Ну, что-нибудь сделать. Инструментов то много.
- Предмет слишком ценен. Ее... нельзя ни разбить, ни разобрать. А распилить, это, как-то... чудовищно.
Росинка вдруг рассмеялась.
- Стратег развлекался?
- Скажем так - Его Аналитейшество попал в неловкое положение, засунув руку слишком глубоко... в предмет. Возможно, расчеты были неправильны, возможно, он не учел какие-то обстоятельства, ну, работы то много - и поспешил. Был созван консилиум. Ситуация разрешилась. Но только на следующий день.
- Смотря на лицо Его Аналитейшества, можно подумать, что эпоха жирных стратегов вернулась.
- Не смейтесь, пожалуйста. Вы - девушка умная, я бы сказал - умнейшая. Чтобы в Ваши то годы решать звукобуквенный. И, верно, Вы знаете, что в жизни бывает многое, - дознаватель моргнул, - не надо судить сгоряча.
- Хорошо, - девушка успокоилась, - но стратег мог поставить и левой. Ну, там, закорючку. Парочку закорючек. Почему бы ему не поставить?
- Росинка, - Зепар улыбнулся, - Вы все понимаете. Ну как это так? В таком состоянии... Стратег был расстроен. Ему было плохо, ей было плохо... Ну, то есть, предмету… - дознаватель развел свои руки, - это какое-то запредельное неуважение к своему состоянию.
Росинка сверкнула глазами:
- Если он извращенец, почему не попробовать?
- Не говорите так о стратеге. Его будем судить, но только потом, когда закончится срок.
- Когда закончится срок, он сложит свои богатства и убежит к королеве. Всегда так бывало.
- Всегда...
- Ну и при чем же здесь я?
- Понимаете... - Зепар казался подавленым, - ее написал Ваш отец. Второй писарь Кнопка.
- Ха! - воскликнула девушка, - ха, ха и еще раз ха, ха. Бумагу мог написать любой, кто умеет писать. Кто умеет решать звукобуквнный.
Дознаватель кивнул.
А после сел на диван, рядом с девушкой, совсем совсем рядом. Сел и произнес :
- Есть два именитых графолога. Один при дворе, другой не отсюда, с северных островов. Так вот, оба этих графолога выяснили, что человеком, писавший бумагу, был Ваш отец. С очень большой достоверностью. Естественно, его взяли под стражу, - дознаватель вздохнул и повернулся к Росинке, - но я не верю, конечно не верю. И я сделаю все, чтобы доказать, что это не так.
Росинка посмотрела в ответ. И не могла оторваться. Что-то было во взоре - решимость и благодушие, все это вместе, и в то же время какая-то сила, словно волнами исходящая от этого человека, что девушка потянулась, к этим глазам, лицу, покрытым трехдневной щетиной. И тут же сглотнула, рухнув обратно:
- Он может сказать, где он был. Отец был у Пасечника. Я это помню. И Пасечник подтвердит.
- Не подтвердил, - мотал головой Зепар, - и еще... - он опять посмотрел ей в глаза, - Ваш отец перестал говорить. Что-то случилось. Может, шок. Не знаю... Его и пальцем никто не трогал. Даю Вам слово.
Росинка почти усмехнулась. Но в глазах была сила. Сила и правда. Она верила этому человеку, который уже ее спас, и хочет спасти отца.
- А написать.
- Он не может писать. Кнопка сидит и молчит... Доказать что-то очень не просто. Но мы попытаемся. Вместе.
Дознаватель взял ее руки, и словно тепло пробежало сквозь пальцы, вверх по руке и осталось внутри.
- Пойдемте, - сказал Зепар, и взял ее за руку. Нежно и в то же время уверенно.
Росинка сглотнула.
- Идемте, - сказала она.
Они прошли в помещение, где стояли те двое, которых Зепар превратил в истуканов. Стояли у стенки, с головами, повернутыми назад. По словно окаменевшим лицам, текли слезы, двумя маленькими ручейками, по щекам, подбородку, шее, текли и терялись где-то в районе спины. Да, лица были застывшими, двигались только глаза, мутные, красные, глаза выражали страдание, настолько глубокое и бесконечное, что девушка вздрогнула и только плотнее вжалась в Зепара.
