Я выпускала всё своё отчаяние и раздражение, всю злость и недовольство, потому и получалось так, будто я отчаявшийся, обреченный на смерть человек – удары получались резкие, злые, беспощадные. И когда Хараевский в своей обычной манере попытался что-то объяснять зрителям и одновременно провести приём (ох уж мне эти учителя, не могут смолчать даже в такой неудобной для них ситуации!), я, конечно, использовала его мгновенную заминку, и провела контратаку.
А нечего болтать, когда дерешься! Да, я применила грязный приём, нечестный, но он знал, кого вызывал в круг. Вот и поплатился.
И в том, что я совершенно за него не переживала, тоже была права. Он действительно отличный боец. И я это смогла оценить по достоинству, когда декан совершенно рефлекторно ответил на мой удар, ответил не слабо – в нос. Странно, конечно, он же не мальчишка.
Не сдержался?
Хотя, может, ему уже давно хотелось дать мне в нос. Верю.
И вот когда прилетело в нос, особенно не до мыслей стало. В лице что-то отчётливо хрустнуло, мир вспыхнул болью и покачнулся, а в голове зазвенело.
Я оскалилась довольно – отлично! Просто прекрасно! И от боли, что усилилась злостью, снова достала его. Жаль, лишь вскользь.
Где-то вдали послышался шум, сквозь густеющий туман замелькали лица, и голос декана прямо надо мной громко скомандовал:
- К лекарю её!
Я рефлекторно вытерла мокрое под носом и, глянув на руку, удивилась – кровь. Хотя… чему тут удивляться? Меня уже подхватили под мышки и быстро куда-то волокли. А мне было больно и хорошо. Да, хорошо – внутренние ощущения наконец пришли в гармонию с ощущениями тела: и там, и там было одинково больно.
Гармония боли... Немилосердные боги!
В корпусе боевиков всегда дежурил лекарь, и идти, вернее, волочиться за парнями, тянувшими меня, пришлось недолго. А там уже ловкие прохладные пальцы прошлись по моему лицу раз, другой, отчего я перестала его ощущать. Потом те же пальцы пробежались по носу, этого я тоже не чувствовала, а только видела. Что-то в носу опять хрустнуло, и в горле усилился вкус крови. От неожиданности я дернулась, зато в глазах прояснилось.
Передо мной стоял лекарь в зеленой хламиде и внимательно смотрел мне в глаза.
- Ну вот и хорошо, адептка! С кем же вы схватились так неаккуратно?
Я улыбнулась бесчувственными губами – ощущения были странными – и сказала непослушным ртом:
- Против Хараевского у меня не было шансов, но я всё же попыталась.
Доктор сморщился как от боли и в тоже время улыбнулся, покачал головой:
- Ну и отчаянная вы, адептка! – затем глянул за моё плечо. – Один пусть отведет девушку в общежитие или где там она живёт - ей нужно полежать хоть недолго, чтобы ткани восстановились, и придти в себя, а второй пусть останется, мне нужно записать в журнал.
Кто-то со спины подхватил меня, забросив себе на плечо мою руку, и понёс из кабинета лекаря. Я с удивлением обнаружила в самой непосредственной близости от своего бесчувственного лица лицо Зиада. Он шел, напряженно поглядывал на меня с каким-то непонятным выражением и не улыбался.
А мне было всё равно, мне хорошо было! Очень-очень хорошо! Теперь ничего не болело – ни лицо, ни душа, пустовато было как-то внутри, но и немного радостно – всё же я декана достала. Единственное, что мне не очень нравилось, это то, как парень меня нёс. Почему-то мне казалось, что ему тяжело. Такое уж у него было выражение лица.
- Слушай, Зиад, а давай ты меня поставишь на ноги. Я могу и сама идти.
Он покачал головой отрицательно.
- Не могу, - выдавил сквозь зубы. Мне стало его прямо жалко – какой бы он ни был сильный, а всё же я не пушинка. – Ты зачем зацепила его?
И так глянул зло, будто это я Хараевскому нос сломала, а не он мне.
- Так было нужно, - я скептически хмыкнула и попыталась улыбнуться. Всё же здесь лекари отлично владеют исцеляющей магией – у меня ничего не болело. Здорово!
- Нет, слушай, ты же не понесёшь меня прямо в общежитие? – озаботилась я, представив, как мы торжественно продефилируем по лестницам и коридорам, и как нас будут рассматривать все барышни, что толкутся вечерами в коридорах.
- Почему нет? – спросил он так же сквозь зубы.
- Стой! Остановись, я сказала! – я стала вырываться, и Зиаду пришлось поставить меня на ноги.
- Ну держись! – он стоял напротив, бережно придерживая меня за плечи, и смотрел в глаза. И опять не сияла на его лице ямочка от улыбки, а взгляд был серьёзный и немного тревожный.
- Держусь, - и я опять попыталась улыбнуться непослушными губами. Странные ощущения были не только на лице, но и во всём теле – легкость, какое-то парение и голова немножечко кружилась.
Зиад обхватил ладонями моё лицо, и я едва различила, что его руки теплые, но то, что он бережно меня держит, поняла без труда.
- Радость моя, не смей, слышишь, не смей больше вступать в поединки с Хараевским!
Легкость в теле и голове запузырилась весельем, и я выдала, хихикая:
- Боишься за него? Думаешь, я его прикончу когда-нибудь?
- Радость моя, я за тебя боюсь. Я очень-очень испугался. Не делай так больше.
И он бережно и очень осторожно поцеловал меня в нос. Пузырьки веселья превратились в малюсенькие вспышки – недоумение.
- Эй, парень, что ты делаешь?
А он уже покрывал моё лицо поцелуями, лёгкими, нежными, будто бы прикосновения птичьего пёрышка. Потом обнял, прижал к себе на мгновенье и снова отстранился, заглядывая в глаза. И так мне стало хорошо, тепло, надёжно, будто снова мама обняла меня, защищая от всего плохого, что есть в мире. И теплый пушистый комок радости зашевелился в груди, а в глазах стало горячо и щекотно.
- Тебе не больно? – спросил он тихонько.
Я покачала головой:
- Нет, - мне опять хотелось улыбаться, и даже губы на этот раз послушались меня.
- Тебя нужно уложить в постель, - сказал Зиад, снова обнимая ладонями моё лицо и внимательно всматриваясь в глаза.
Я сразу нахмурилась:
- Только на руки меня не брать!
И засмеялась. Всё казалось таким странным: весёлым и нелепым одновременно. Он тоже улыбнулся.
- А как же тебя донести до твоей постели?
Я рассмеялась, представив, как Зиад будет загружать меня на мою третью полку.
- О, я знаю, - и подняла правый указательный палец вверх. – Это же простая детская магия!
Повертела головой, с сожалением освободив от его ладоней лицо. Ага, мы стояли в коридоре корпуса Эффе, под лестницей.
- О, как раз, отлично! Держи меня за руку, - протянула ему одну кисть и присела у стены. Меня качнуло, но Зиад не дал упасть, удержал. А я тихо бормотала детскую считалочку: «Дверь, открой нам путь в стене, это очень нужно мне!» и пальцем рисовала невысокий проход прямо по синей краске, точно как тогда, когда сбежала из-под носа отцовских псов и гардов бенестарийского королевского замка.
Дверца, деревянная, низенькая, через такую едва можно было протиснуться, скрючившись, проявилась и, скрипнув крупными петлями, приоткрылась. Я обернулась на удивленного Зиада и потянула его за руку. Неловко, боком, ввалилась в коридор. Хоть он и был пустой, но это явно был коридор общежития, и я растерялась – я никогда здесь не бывала раньше. Зато Зиад, вылезший из меленького прохода следом за мной, огляделся и довольно улыбнулся.
- Радость моя, ты мне обязательно расскажешь, как это работает, поняла? – и он с улыбкой посмотрел на меня. – Но позже, а теперь скорее за мной.
И уже он потянул меня за руку, распахивая ближайшую дверь. Я и сообразить ничего не успела, как оказалась внутри темного, даже по сравнению с полутёмным коридором, помещения.
- Где мы? – я спросила тихо, боясь потревожить того, к кому мы так невежливо валились.
-У меня, - также тихо ответил Зиад, которого я не видела.
Не видела, но очень даже ощущала – он снова взял в ладони моё лицо, и я почувствовала его горячие руки на своей коже. Кажется, ко мне вернулась чувствительность. – Мы у меня, и я сейчас же уложу тебя в постель.
И прижал меня стене, снова покрывая поцелуями моё лицо. Лёгкими, нежными, будто касания бабочки, и такими теплыми, что мне хотелось плакать. Мелькнула мысль: «Ну и что, что не Джавад. Зиад даже красивее», хотя в темноте это было совершенно не важно…
Это было каким-то сумасшествием! В темноте, когда я не видела себя и его, не было ничего, кроме чувств, ничего кроме голых чувств и ощущений. И ощущала я… Ощущала что-то тёплое, пушистое, будто в руках у меня тот котёнок, что мне давала когда-то поиграть кухарка. Помню ещё как он мурлыкал, будто у него что-то музыкально дребезжало в горлышке, жмурил от удовольствия глазки и мял своими мягкими лапками с тонкими прозрачными коготками мою ногу, на которой сидел.
Нет, не в руках я держала котёнка, я этим котёнком себя и ощущала! Мне хотелось мурчать, вот так тихонечко, тарахтеть чем-нибудь в горле (жаль, было нечем), подставлять под горячие нежные руки свои бока, спину и… ну и всё остальное; жмуриться от удовольствия и тереться об этого мужчину и обнимать его всего; мне хотелось впускать и выпускать когти, но я боялась сделать больно; мне хотелось хватать зубами его пальцы и плечи, и снова, и снова тереться о его руки. Я плакала от счастья, когда разобрала: «Девочка моя! Какая ты горячая! Какая ты жгучая! О, девочка моя нежная!».
В те минуты я чувствовала себя счастливой, любимой и очень-очень нужной просто потому, что существую. И когда, казалось, мир подошел к последней своей точке и готов был взорваться, Зиад вдруг остановился.
- Рада-сть, - тихо прошептал он и куда-то потянулся, стал что-то делать в темноте, прерывисто дыша. Что-то щелкнуло, зашуршала ткань, послышался лёгкий звон, от которого я вздрогнула, но погрузиться в плохие воспоминания о звякающих серьгах-следилках не успела – меня удивили прозвучавшие слова: - Это мой подарок.
И он, потный, дрожащий, стоящий на грани взрыва, что-то зашептал горячечно и гортанно, я почувствовала, как мою руку обвивала то ли цепочка, то ли веревочка, в темноте не было видно. Затем почувствовала, как Зиад приподнял мою руку и ладонью коснулся своего лба, а затем груди, поцеловал моё запястье, обмотанное чем-то тонким и невесомым, и всё-таки сделал те несколько последних резких движений внутри меня.
И мир обрушился – Зиад, а вместе с ним и я, и весь мир, мы застонали, замерли и содрогнулись.
Постепенно всё разделилось снова. И я различила, что его дыхание было отдельно от моего, и оно стало выравниваться. Мне всё ещё хотелось его обнимать и гладить, мурчать и тереться о него, а он какое-то время просто лежал и не шевелился. И я тоже притихла. Лежала и просто впитывала это ощущение – ощущение близости такого теплого, такого большого и сильного, такого родного человека рядом.
Наконец Зиад пошевелился, и тусклый, едва разгоняющий тьму светлячок засветился где-то в изголовье кровати. Его лицо едва-едва выступило из тьмы, а я глянула на свою руку - было любопытно. На ней несколькими витками лежала цепочка с маленькой подвеской.
- Зачем это? – тихо спросила я.
- Так нужно, Рада-сть, - тихо прошептал он и поцеловал меня в висок.
- Я не ношу украшений. Они мне мешают, - не рассказывать же о том, что нет привычки носить всякие побрякушки.
- Это не будет мешать.
- А если я потеряю?
Он тонкими невесомыми движениями стал поправлять мне волосы, что липли к влажному лбу и лезли в глаза. И столько нежности было в этих движениях, что я снова потянулась, чтобы потереться о его руку.
- Рада-сть, - сказал он тихо, и столько в этом простом слове было чувства, что я вгляделась в его глаза, сейчас скрытые в тени, пытаясь понять, что это было за чувство, – она не потеряется. Это же гвели. Даже если ты её снимешь и выбросишь, он снова вернётся к тебе. Такова её магия.
И он снова нежно поцеловал меня в лоб. Потом поцеловал брови, глаза, губы, щеки, шею.
- Ты прекрасна, моя девочка, - услышала я его шепот в перерывах между поцелуями.
Мне тоже хотелось трогать его и целовать, и я повернулась на бок и подпёрла голову одной рукой, чтобы пальцами другой ощутить какой он. У него действительно на лице была удивительная кожа – нежная, гладкая и теплая. Хотелось ощущать её снова и снова, и я обвела пальцем контур его губ. Он словил мою руку и поцеловал ладонь. Я заметила, как блеснули в темноте его зубы – он улыбался. И я не сдержалась и, высвободив ладонь, потрогала ямочку на его щеке.
Зиад притянул меня к себе, и пока я увлеченно изучала его лицо, гладил мою спину.
- Что это у тебя? – спросил он. Я не сразу поняла, о чем он, потому что как раз пыталась губами исследовать эту притягательную ямочку на щеке. А когда поняла...
- Ничего такого, - резко перевернулась на спину.
Сердце забилось, сбивая дыхание, и я прикусила губу.
- Не бойся, скажи. Что это за рубцы? - он не улыбался и готов был выслушать. Вот только мне не нравилась эта тема, и я не хотела ничего говорить. Совсем не хотела, до спазма в горле. – Похоже на плеть. Да?
Я молчала, закусив губу.
- Кто это сделал? Рада-сть, скажи, - зашептал мне в самые губы. Я отвернулась. Не хочу говорить, не буду!
Но воспоминания горели, будто это было вчера. «Ты будешь знать, как липнуть к благородным юношам!» - и свист плети, и обжигающая боль на спине. Но сильнее этой боли была боль другая – в душе.
Варген, названный при рождении Фойга, «благородный юноша», мой сводный брат и наследник отца, всю экзекуцию находился здесь же, рядом и, я знала это точно, наблюдал, как меня наказывали за то, что он меня домогался. За то, что он ко мне домогался!
Он домогался, а наказывали меня…
Когда в том тёмном углу замка отец оттащил от меня братца, этот подонок в своём рассказе вывернул всё так, будто это не он, а я приставала к нему, не давала прохода, преследовала. Подумать странно: я - и преследовала его! А он, нежный лютик, старше меня, больше едва ли не в два раза, известный как самый развращенный мужчина королевского замка, никак не мог от меня отбиться!
Из его слов получалось, что я редкая потаскушка.
- Отец, - говорил он горячо, будто защищая меня, и я бы даже поверила, если бы не меня он зажимал по углам, выслеживал, рассчитывая с невероятной точностью моменты, когда никого не будет рядом, - чего ждать от дочери той, которая совращала всех мужчин в замке?!
А отец, которого мать, умирая, закляла меня беречь, защищать и воспитывать, раздувался багровой тучей, смотрел на меня глазами навыкате, налитыми дурной кровью, и дергал ртом.
Как мама могла позволить ему, ему, невидящему меня до бешенства, меня же и защищать? Я знала, что он ненавидит, просто знала, а теперь увидела это собственными глазами. Ненавидел за то, что я его незаконная дочь. Его, короля, который искоренял в стране всех бастардов, как крыс, как его отец – магов. Я была его позором, доказательством его слабости, его несовершенства. Как же ему, такому правильному, было меня любить?! Нет, только ненависть, только она - мой удел.
И, конечно, в этой ситуации меня и спрашивать не стали, ибо «молчи, женщина, закрой рот, дура!». Я была виновата потому, что была, во-первых, его незаконной дочерью, а во-вторых, женщиной. И поэтому меня выпороли. Просто выпороли плетью на конюшне, как прислугу.
И багровеющий лицом отец, и довольный сводный братец стояли и смотрели, как я дергалась от каждого удара, как кричала, как плакала.
А нечего болтать, когда дерешься! Да, я применила грязный приём, нечестный, но он знал, кого вызывал в круг. Вот и поплатился.
И в том, что я совершенно за него не переживала, тоже была права. Он действительно отличный боец. И я это смогла оценить по достоинству, когда декан совершенно рефлекторно ответил на мой удар, ответил не слабо – в нос. Странно, конечно, он же не мальчишка.
Не сдержался?
Хотя, может, ему уже давно хотелось дать мне в нос. Верю.
И вот когда прилетело в нос, особенно не до мыслей стало. В лице что-то отчётливо хрустнуло, мир вспыхнул болью и покачнулся, а в голове зазвенело.
Я оскалилась довольно – отлично! Просто прекрасно! И от боли, что усилилась злостью, снова достала его. Жаль, лишь вскользь.
Где-то вдали послышался шум, сквозь густеющий туман замелькали лица, и голос декана прямо надо мной громко скомандовал:
- К лекарю её!
Я рефлекторно вытерла мокрое под носом и, глянув на руку, удивилась – кровь. Хотя… чему тут удивляться? Меня уже подхватили под мышки и быстро куда-то волокли. А мне было больно и хорошо. Да, хорошо – внутренние ощущения наконец пришли в гармонию с ощущениями тела: и там, и там было одинково больно.
Гармония боли... Немилосердные боги!
В корпусе боевиков всегда дежурил лекарь, и идти, вернее, волочиться за парнями, тянувшими меня, пришлось недолго. А там уже ловкие прохладные пальцы прошлись по моему лицу раз, другой, отчего я перестала его ощущать. Потом те же пальцы пробежались по носу, этого я тоже не чувствовала, а только видела. Что-то в носу опять хрустнуло, и в горле усилился вкус крови. От неожиданности я дернулась, зато в глазах прояснилось.
Передо мной стоял лекарь в зеленой хламиде и внимательно смотрел мне в глаза.
- Ну вот и хорошо, адептка! С кем же вы схватились так неаккуратно?
Я улыбнулась бесчувственными губами – ощущения были странными – и сказала непослушным ртом:
- Против Хараевского у меня не было шансов, но я всё же попыталась.
Доктор сморщился как от боли и в тоже время улыбнулся, покачал головой:
- Ну и отчаянная вы, адептка! – затем глянул за моё плечо. – Один пусть отведет девушку в общежитие или где там она живёт - ей нужно полежать хоть недолго, чтобы ткани восстановились, и придти в себя, а второй пусть останется, мне нужно записать в журнал.
Кто-то со спины подхватил меня, забросив себе на плечо мою руку, и понёс из кабинета лекаря. Я с удивлением обнаружила в самой непосредственной близости от своего бесчувственного лица лицо Зиада. Он шел, напряженно поглядывал на меня с каким-то непонятным выражением и не улыбался.
А мне было всё равно, мне хорошо было! Очень-очень хорошо! Теперь ничего не болело – ни лицо, ни душа, пустовато было как-то внутри, но и немного радостно – всё же я декана достала. Единственное, что мне не очень нравилось, это то, как парень меня нёс. Почему-то мне казалось, что ему тяжело. Такое уж у него было выражение лица.
- Слушай, Зиад, а давай ты меня поставишь на ноги. Я могу и сама идти.
Он покачал головой отрицательно.
- Не могу, - выдавил сквозь зубы. Мне стало его прямо жалко – какой бы он ни был сильный, а всё же я не пушинка. – Ты зачем зацепила его?
И так глянул зло, будто это я Хараевскому нос сломала, а не он мне.
- Так было нужно, - я скептически хмыкнула и попыталась улыбнуться. Всё же здесь лекари отлично владеют исцеляющей магией – у меня ничего не болело. Здорово!
- Нет, слушай, ты же не понесёшь меня прямо в общежитие? – озаботилась я, представив, как мы торжественно продефилируем по лестницам и коридорам, и как нас будут рассматривать все барышни, что толкутся вечерами в коридорах.
- Почему нет? – спросил он так же сквозь зубы.
- Стой! Остановись, я сказала! – я стала вырываться, и Зиаду пришлось поставить меня на ноги.
- Ну держись! – он стоял напротив, бережно придерживая меня за плечи, и смотрел в глаза. И опять не сияла на его лице ямочка от улыбки, а взгляд был серьёзный и немного тревожный.
- Держусь, - и я опять попыталась улыбнуться непослушными губами. Странные ощущения были не только на лице, но и во всём теле – легкость, какое-то парение и голова немножечко кружилась.
Зиад обхватил ладонями моё лицо, и я едва различила, что его руки теплые, но то, что он бережно меня держит, поняла без труда.
- Радость моя, не смей, слышишь, не смей больше вступать в поединки с Хараевским!
Легкость в теле и голове запузырилась весельем, и я выдала, хихикая:
- Боишься за него? Думаешь, я его прикончу когда-нибудь?
- Радость моя, я за тебя боюсь. Я очень-очень испугался. Не делай так больше.
И он бережно и очень осторожно поцеловал меня в нос. Пузырьки веселья превратились в малюсенькие вспышки – недоумение.
- Эй, парень, что ты делаешь?
А он уже покрывал моё лицо поцелуями, лёгкими, нежными, будто бы прикосновения птичьего пёрышка. Потом обнял, прижал к себе на мгновенье и снова отстранился, заглядывая в глаза. И так мне стало хорошо, тепло, надёжно, будто снова мама обняла меня, защищая от всего плохого, что есть в мире. И теплый пушистый комок радости зашевелился в груди, а в глазах стало горячо и щекотно.
- Тебе не больно? – спросил он тихонько.
Я покачала головой:
- Нет, - мне опять хотелось улыбаться, и даже губы на этот раз послушались меня.
- Тебя нужно уложить в постель, - сказал Зиад, снова обнимая ладонями моё лицо и внимательно всматриваясь в глаза.
Я сразу нахмурилась:
- Только на руки меня не брать!
И засмеялась. Всё казалось таким странным: весёлым и нелепым одновременно. Он тоже улыбнулся.
- А как же тебя донести до твоей постели?
Я рассмеялась, представив, как Зиад будет загружать меня на мою третью полку.
- О, я знаю, - и подняла правый указательный палец вверх. – Это же простая детская магия!
Повертела головой, с сожалением освободив от его ладоней лицо. Ага, мы стояли в коридоре корпуса Эффе, под лестницей.
- О, как раз, отлично! Держи меня за руку, - протянула ему одну кисть и присела у стены. Меня качнуло, но Зиад не дал упасть, удержал. А я тихо бормотала детскую считалочку: «Дверь, открой нам путь в стене, это очень нужно мне!» и пальцем рисовала невысокий проход прямо по синей краске, точно как тогда, когда сбежала из-под носа отцовских псов и гардов бенестарийского королевского замка.
Дверца, деревянная, низенькая, через такую едва можно было протиснуться, скрючившись, проявилась и, скрипнув крупными петлями, приоткрылась. Я обернулась на удивленного Зиада и потянула его за руку. Неловко, боком, ввалилась в коридор. Хоть он и был пустой, но это явно был коридор общежития, и я растерялась – я никогда здесь не бывала раньше. Зато Зиад, вылезший из меленького прохода следом за мной, огляделся и довольно улыбнулся.
- Радость моя, ты мне обязательно расскажешь, как это работает, поняла? – и он с улыбкой посмотрел на меня. – Но позже, а теперь скорее за мной.
И уже он потянул меня за руку, распахивая ближайшую дверь. Я и сообразить ничего не успела, как оказалась внутри темного, даже по сравнению с полутёмным коридором, помещения.
- Где мы? – я спросила тихо, боясь потревожить того, к кому мы так невежливо валились.
-У меня, - также тихо ответил Зиад, которого я не видела.
Не видела, но очень даже ощущала – он снова взял в ладони моё лицо, и я почувствовала его горячие руки на своей коже. Кажется, ко мне вернулась чувствительность. – Мы у меня, и я сейчас же уложу тебя в постель.
И прижал меня стене, снова покрывая поцелуями моё лицо. Лёгкими, нежными, будто касания бабочки, и такими теплыми, что мне хотелось плакать. Мелькнула мысль: «Ну и что, что не Джавад. Зиад даже красивее», хотя в темноте это было совершенно не важно…
***
Это было каким-то сумасшествием! В темноте, когда я не видела себя и его, не было ничего, кроме чувств, ничего кроме голых чувств и ощущений. И ощущала я… Ощущала что-то тёплое, пушистое, будто в руках у меня тот котёнок, что мне давала когда-то поиграть кухарка. Помню ещё как он мурлыкал, будто у него что-то музыкально дребезжало в горлышке, жмурил от удовольствия глазки и мял своими мягкими лапками с тонкими прозрачными коготками мою ногу, на которой сидел.
Нет, не в руках я держала котёнка, я этим котёнком себя и ощущала! Мне хотелось мурчать, вот так тихонечко, тарахтеть чем-нибудь в горле (жаль, было нечем), подставлять под горячие нежные руки свои бока, спину и… ну и всё остальное; жмуриться от удовольствия и тереться об этого мужчину и обнимать его всего; мне хотелось впускать и выпускать когти, но я боялась сделать больно; мне хотелось хватать зубами его пальцы и плечи, и снова, и снова тереться о его руки. Я плакала от счастья, когда разобрала: «Девочка моя! Какая ты горячая! Какая ты жгучая! О, девочка моя нежная!».
В те минуты я чувствовала себя счастливой, любимой и очень-очень нужной просто потому, что существую. И когда, казалось, мир подошел к последней своей точке и готов был взорваться, Зиад вдруг остановился.
- Рада-сть, - тихо прошептал он и куда-то потянулся, стал что-то делать в темноте, прерывисто дыша. Что-то щелкнуло, зашуршала ткань, послышался лёгкий звон, от которого я вздрогнула, но погрузиться в плохие воспоминания о звякающих серьгах-следилках не успела – меня удивили прозвучавшие слова: - Это мой подарок.
И он, потный, дрожащий, стоящий на грани взрыва, что-то зашептал горячечно и гортанно, я почувствовала, как мою руку обвивала то ли цепочка, то ли веревочка, в темноте не было видно. Затем почувствовала, как Зиад приподнял мою руку и ладонью коснулся своего лба, а затем груди, поцеловал моё запястье, обмотанное чем-то тонким и невесомым, и всё-таки сделал те несколько последних резких движений внутри меня.
И мир обрушился – Зиад, а вместе с ним и я, и весь мир, мы застонали, замерли и содрогнулись.
Постепенно всё разделилось снова. И я различила, что его дыхание было отдельно от моего, и оно стало выравниваться. Мне всё ещё хотелось его обнимать и гладить, мурчать и тереться о него, а он какое-то время просто лежал и не шевелился. И я тоже притихла. Лежала и просто впитывала это ощущение – ощущение близости такого теплого, такого большого и сильного, такого родного человека рядом.
Наконец Зиад пошевелился, и тусклый, едва разгоняющий тьму светлячок засветился где-то в изголовье кровати. Его лицо едва-едва выступило из тьмы, а я глянула на свою руку - было любопытно. На ней несколькими витками лежала цепочка с маленькой подвеской.
- Зачем это? – тихо спросила я.
- Так нужно, Рада-сть, - тихо прошептал он и поцеловал меня в висок.
- Я не ношу украшений. Они мне мешают, - не рассказывать же о том, что нет привычки носить всякие побрякушки.
- Это не будет мешать.
- А если я потеряю?
Он тонкими невесомыми движениями стал поправлять мне волосы, что липли к влажному лбу и лезли в глаза. И столько нежности было в этих движениях, что я снова потянулась, чтобы потереться о его руку.
- Рада-сть, - сказал он тихо, и столько в этом простом слове было чувства, что я вгляделась в его глаза, сейчас скрытые в тени, пытаясь понять, что это было за чувство, – она не потеряется. Это же гвели. Даже если ты её снимешь и выбросишь, он снова вернётся к тебе. Такова её магия.
И он снова нежно поцеловал меня в лоб. Потом поцеловал брови, глаза, губы, щеки, шею.
- Ты прекрасна, моя девочка, - услышала я его шепот в перерывах между поцелуями.
Мне тоже хотелось трогать его и целовать, и я повернулась на бок и подпёрла голову одной рукой, чтобы пальцами другой ощутить какой он. У него действительно на лице была удивительная кожа – нежная, гладкая и теплая. Хотелось ощущать её снова и снова, и я обвела пальцем контур его губ. Он словил мою руку и поцеловал ладонь. Я заметила, как блеснули в темноте его зубы – он улыбался. И я не сдержалась и, высвободив ладонь, потрогала ямочку на его щеке.
Зиад притянул меня к себе, и пока я увлеченно изучала его лицо, гладил мою спину.
- Что это у тебя? – спросил он. Я не сразу поняла, о чем он, потому что как раз пыталась губами исследовать эту притягательную ямочку на щеке. А когда поняла...
- Ничего такого, - резко перевернулась на спину.
Сердце забилось, сбивая дыхание, и я прикусила губу.
- Не бойся, скажи. Что это за рубцы? - он не улыбался и готов был выслушать. Вот только мне не нравилась эта тема, и я не хотела ничего говорить. Совсем не хотела, до спазма в горле. – Похоже на плеть. Да?
Я молчала, закусив губу.
- Кто это сделал? Рада-сть, скажи, - зашептал мне в самые губы. Я отвернулась. Не хочу говорить, не буду!
Но воспоминания горели, будто это было вчера. «Ты будешь знать, как липнуть к благородным юношам!» - и свист плети, и обжигающая боль на спине. Но сильнее этой боли была боль другая – в душе.
Варген, названный при рождении Фойга, «благородный юноша», мой сводный брат и наследник отца, всю экзекуцию находился здесь же, рядом и, я знала это точно, наблюдал, как меня наказывали за то, что он меня домогался. За то, что он ко мне домогался!
Он домогался, а наказывали меня…
Когда в том тёмном углу замка отец оттащил от меня братца, этот подонок в своём рассказе вывернул всё так, будто это не он, а я приставала к нему, не давала прохода, преследовала. Подумать странно: я - и преследовала его! А он, нежный лютик, старше меня, больше едва ли не в два раза, известный как самый развращенный мужчина королевского замка, никак не мог от меня отбиться!
Из его слов получалось, что я редкая потаскушка.
- Отец, - говорил он горячо, будто защищая меня, и я бы даже поверила, если бы не меня он зажимал по углам, выслеживал, рассчитывая с невероятной точностью моменты, когда никого не будет рядом, - чего ждать от дочери той, которая совращала всех мужчин в замке?!
А отец, которого мать, умирая, закляла меня беречь, защищать и воспитывать, раздувался багровой тучей, смотрел на меня глазами навыкате, налитыми дурной кровью, и дергал ртом.
Как мама могла позволить ему, ему, невидящему меня до бешенства, меня же и защищать? Я знала, что он ненавидит, просто знала, а теперь увидела это собственными глазами. Ненавидел за то, что я его незаконная дочь. Его, короля, который искоренял в стране всех бастардов, как крыс, как его отец – магов. Я была его позором, доказательством его слабости, его несовершенства. Как же ему, такому правильному, было меня любить?! Нет, только ненависть, только она - мой удел.
И, конечно, в этой ситуации меня и спрашивать не стали, ибо «молчи, женщина, закрой рот, дура!». Я была виновата потому, что была, во-первых, его незаконной дочерью, а во-вторых, женщиной. И поэтому меня выпороли. Просто выпороли плетью на конюшне, как прислугу.
И багровеющий лицом отец, и довольный сводный братец стояли и смотрели, как я дергалась от каждого удара, как кричала, как плакала.
