Не увидела, как прибежали колдун с женой, как оплакивали неродившееся чудище из яйца, как клялись ее найти и извести. Бежала девочка изо всех сил, бежала из города, далеко-далеко.
В каком городе оказывалась, брала маленькую крошку от скорлупы и продавала. Через десять городов осела, домик купила и зажила спокойно, так весь свой век и прожила.
Глупая была, но везучая.
Жила когда-то одна женщина. Она долго молила Небо и Землю послать ей дитя, и наконец молитвы ее были услышаны. Родилась у нее дочь, и счастье пришло в ее дом. Но вскоре девочка стала болеть и чахнуть, становилась все слабее и слабее, и однажды утром она не открыла глаза, не проснулась больше, так и осталась лежать, скованная то ли сном, то ли недугом.
Тогда позвала женщина шамана, взмолилась о помощи. И шаман пришел к ней, хоть не прошло еще даже одной луны с тех пор, как новая душа из Нижнего мира вышла через нее в мир людей, и никто из людей поэтому не входил в ее дом. Шаман же пришел, потому что ничего не боялся.
Он воскурил благовония, призвал своих незримых помощников, потушил огонь в доме и долго смотрел в темноту в окружении своих духов, а потом сказал:
— Вторая душа твоей дочери заблудилась. Она ушла в Нижний мир и забыла дорогу домой. Та душа, которая заставляет тело жить и дышать, осталась с ней, но без этой, другой, она и может лишь дышать, а жить она не может.
Заплакала женщина:
— Помоги мне! Любую цену назови! Я знаю, ты шаман большой силы, ты ходил в Нижний мир и приводил оттуда души, так сходи и за ней!
Шаман согласился, и разжег огонь, и воскурил новые благовония, и начал петь и кружиться, призывая на помощь Небо и всех своих духов. Но покуда он пел и кружился, открывая себе путь вниз, в обиталище душ, женщина, тихо сидевшая поодаль, вдруг вскочила, закружилась и запела тоже, а после упала на пол, почти бездыханная: душа ее ушла в Нижний мир.
— Так тому и быть, — сказал шаман. — Кто смог пройти в Нижний мир моей тропой, тот должен сам искать обратный путь.
Душа женщины скользила тропами духов, текла по руслу подземной реки, и многое, скрытое от нее раньше, открылось ей, и новая сила открылась ей, и дух явился к ней, чтобы помочь ей, и сама она стала духом, видимым и осязаемым для жителей Нижнего мира. И приняла она облик большой коровы, и в этом облике явилась в Нижний мир. Там она стала просить Небо и Землю этого мира указать ей дорогу к дочери. Вздохнула Земля, из ее вздоха родился ветер, из ветра родилась песня, из песни родилась птица и сказала ей:
— Твою дочь взяли к себе духи. Они запутали и провели ее, и теперь она должна работать на них, пока не будет соткана сотня сотен льняных полотен. До тех пор ты не сможешь ее увести. Но сила твоя теперь велика, и ты можешь помочь ей выполнить работу. Когда будет соткано последнее полотно, тогда она станет свободна и сможет вернуться, если ты откроешь ей путь.
Корова поблагодарила Землю и пошла туда, куда ей указали, и там она нашла душу своей дочери в образе девушки в услужении у семьи духов. Было в той семье три дочери, и на трех дочерей приходилось шесть глаз, да только у одной из них глаз был один, а у другой целых три. Был у них богатый дом и многоголовое стадо. Корова взяла и смешалась с их стадом и стала одной из их коров.
Ее дочь пасла то стадо, и в первый же день она узнала мать, бросилась к ней, стала плакать и рассказывать, как тяжело ей здесь живется.
— Они дали мне имя, они назвали меня Крошкой и накормили меня, и я забыла дорогу домой, и все, все забыла!
— Не тревожься ни о чем, — сказала ей мать. — Войди в мою голову через одно ухо, выйди через другое. Там, внутри, будут льняные полотна. Я ткала их в своей голове, и теперь они есть. Отдай их своим хозяевам, и твой долг станет меньше.
Она сделала так, и так они стали делать впредь. Но мать семьи духов, видя, что долг плененной ими души становится все меньше, встревожилась. Она не хотела так скоро отпускать работницу, да к тому же чуяла подвох. И она велела дочерям следить за девочкой, чтобы узнать, кто помогает ей.
Но корова узнала об этом от ветра, от песен и птиц и сочинила колыбельную. И научила колыбельной свою дочь. И когда первая дочь духов стала следить за ней, она спела ей колыбельную, и та заснула. А когда вторая дочь духов стала следить за ней, она спела ей колыбельную, и та тоже заснула. Но третья дочь духов была не проста, она была трехглазой, и третий глаз ее был сам по себе. Когда дочь духов заснула, глаз не заснул. Он все видел и рассказал своей хозяйке, а та рассказала матери. И мать духов решила убить женщину-корову, чтобы ее дочь еще на долгие годы осталась с ними.
Но корова узнала об этом от ветра, от песен и птиц, а после и дочь пришла к ней с той же вестью.
— Уходи отсюда, пока можешь, — сказала она матери. — Уходи, иначе они убьют тебя, разрежут на части и съедят.
— Пусть будет так, — сказала корова. — Пусть разрежут на части и съедят. Убить меня они не могут, дух мой останется рядом и вселится в дерево, которое ты вырастишь из моих костей. Так я дождусь дня, когда ты выплатишь долг, и смогу открыть тебе путь наверх. Теперь ты тоже умеешь ткать полотна в своей голове, а значит, ждать осталось недолго.
— Уходи, я не хочу наверх, лучше я останусь тут навеки, но не увижу, как ты умрешь, — взмолилась дочь, но напрасно.
Корову убили, разделали ее тело на части и ели много дней подряд. Дочь ее не ела, она собрала ее кости, закопала их в саду и каждый день поливала водой и слезами.
И вот кости проросли, и тогда женщина вселилась в росток и стала яблоней, вытянула ветви к небу и сама стала небом и дорогой из Нижнего мира наверх. Но когда она дотянулась ветвями до мира людей, то узнала, что и другая душа ушла из тела ее дочери, и та перестала дышать, и ей больше некуда возвращаться.
А дочь ее все ткала полотна, одни ткала руками, другие в своей голове, и выплачивала свой долг. Она не горевала, что не может вернуться, ведь она почти не помнила мир людей. Каждый день она приходила сидеть под яблоней.
— Когда ты уйдешь? — спрашивала она. — Ты не можешь увести меня с собой и не должна оставаться здесь вечно.
— Я уйду, когда увижу, что ты свободна, — отвечала ей мать.
В день, когда было соткано последнее из сотни сотен полотен, мимо дома и яблони проезжал красивый молодой дух. И яблоня увидела, что ее дочь полюбила его, сразу узнав его суть через слои плоти и тумана. И дочери-духи тоже увидели его и захотели быть с ним. Он же увидел и яблоню, и дочь яблони, и сговорился с ними без слов, а сговорившись, попросил сорвать ему яблоко. Дочери духов бросились к яблоне, но не смогли достать яблоко, ведь ветви ее были и в Нижнем мире, и в мире людей, куда им ходу не было. А дочь яблони шагнула к дереву и оказалась наполовину в мире людей, сорвала яблоко и принесла его духу. В этот миг порвались узы, державшие ее на привязи, и она стала свободна.
Тогда женщина попрощалась с ней и полезла вверх по себе самой, до самого неба, и вернулась в мир людей, где прошло всего три дня, и все три дня шаман окуривал ее травами, давая ей силу и поддерживая ее жизнь.
Она очнулась, встала, оплакала и похоронила дочь и стала жить дальше. Отныне она была шаманкой средней силы, и ее тропа в Нижний мир была яблоней, а когда она смотрела в темноту, погасив огонь, первым из духов приходил к ней дух ее дочери в облике коровы.
Она родилась в самом сердце леса, когда лес стал достаточно велик, чтобы вместить ее. Там она росла: тело человека, душа дерева; древесный ствол, девичий голос; лёгкие шаги, прочные корни. Она росла, и лес хранил ее в своей тени. А когда ствол ее стал выше человечьего роста, когда она перестала быть ребёнком и стала девой, сама стала хранить лес и всех, кто жил в нем.
Не каждый, кто заходил в лес, знал его хозяйку, но местные знали. Знали дорогу к ней, приходили в праздники, а порой просто так. Приносили гостинцы, шептали корням просьбы, в самую темную ночь года разводили огонь, наряжали ее ветви украшениями своих женщин, игрушками и сладостями, устраивали танцы и игры, чтобы развлечь ее. Порой так бывало весело, что она не выдерживала: сама выходила к людям как человек. Тогда люди могли танцевать с ней весь день и всю ночь напролет и не уставали, и уходили от неё счастливые, с улыбками на устах. Тогда удача ещё долго не покидала их: не покидала столько дней, сколько она их помнила, а у деревьев хорошая память.
Но однажды, в день перед самой тёмной ночью года, появился новый человек, такой, какого она раньше не видела. Одет он был иначе, и говор у него был иной, и приехал он на повозке, а с ним двое слуг. Прежде люди всегда ходили к ней пешком. Приехал, сказал:
— Здравствуй, хранительница. Я новый правитель этих мест. Явись мне, сделай милость.
И она вышла к нему и спросила, что ему нужно.
— Нынче праздник, — сказал человек, — и я приглашаю тебя на пир в свой дом. Приди туда, уважь меня и моих людей.
— Никто прежде не осмеливался предложить мне такое, — сказала она. Так изумилась, что даже гневаться не стала. — Кто хочет, чтобы я побывала на его празднике, тот приносит свой праздник ко мне. Приходи, новый правитель, приводи свой пир, и я с радостью разделю с тобой эту ночь.
— Мне нет дела до того, как было раньше, — сказал он. — Теперь я здесь хозяин и все будет по-моему. Ещё раз добром прошу тебя: езжай со мной, и тогда я не трону тебя.
— Я не хочу ехать с тобой, но если б и хотела, не смогла бы: здесь моё дерево, моя плоть и кровь, и выйти из леса я не могу.
Тогда он схватил ее, кинул в повозку, а там слуги связали ее и сунули в мешок. Она стала просить, умолять и плакать, но человек не слушал ее, а слуги слушали только господина.
Она не видела, как он достал топор и нанес удар по дереву, но тело ее знало о каждом ударе, ведь каждый удар был по ней. И пока они не срубили дерево, в лесу стоял ее крик, а после оборвался.
Ее привезли в богатый дом и ввели в зал, и усадили за накрытый стол. То была минута торжества нового правителя этих мест, ведь прежде никто не мог позвать лесную хозяйку в свой дом. Они поставили ее дерево — ещё будто бы живое, но уже мертвое, рядом со столом, украсили ветви драгоценностями и сладостями.
И хозяйка леса сидела за столом, ещё будто бы живая, но уже мертвая, и улыбалась. Она знала, что умрёт до того, как дни станут длиннее, до того, как растает снег. Но знала, что тот, кто убил ее, умрёт ещё раньше.
И когда все, кто был на пиру: и гости, и хозяева, и слуги - пустились в пляс, то уже не смогли остановиться. Они танцевали и танцевали всю самую темную ночь, пока не падали замертво с улыбкой на устах.
Раньше с рукавицами железными приходили, а теперь, гляди-ка, с клещами. Все меняется у людей, так быстро все меняется, одно лишь неизменно: людская жажда выгоды. Поймать, обломать, себе заставить служить — вот и все, чего хотят, все, что умеют. С каждым разом все подлее их оружие, все хитроумней. Ну да и он ведь без дела не сидит — смотрит, запоминает, готовится. Многих уже таких убил, и не жалко, нет. Они-то сами жалости не знают.
Прыгнул с высоты, со столба своего железного, прямо молодцу на голову. Один колпак железный лапой разбил, второй разбил, третий не успел. Вот молодцу клещи и пригодились. А вот и прут железный, старый знакомец, а каждый раз как в первый раз встречаемся. Не сдаваться, не сдаваться только. Хочешь, молодец, сказку послушать?
Не хочет молодец сказку, бьет прутом что есть силы, да только все равно слушать придется.
Раньше по-другому жил, по добру, по правде. Людей любил, любил с ними рядом быть. Хотел, чтоб и ему польза, и людям. Он им мурлычет да мышей ловит, они ему сметаны мисочку выставят да по спинке погладят, и всем хорошо. А то человеком приходил, тогда иначе служил: лечил. Сказки рассказывал не простые, целебные. Песни пел — такие, что любые хвори телесные лечили, любые раны душевные затягивали. Странствовал, а слава его вперед него по земле шла.
Сломался прут железный, да нет и не будет передышки, достал молодец другой прут, медный. Бьет, бьет, колпак железный ему заснуть не дает. Все больней, а куда деваться.
В первый раз хитростью заманили: пожалуй, сказали, на остров чудесный жить, будут люди к тебе на поклон ходить, все страждущие сами тебя найдут, тебе их искать не нужно. Пожаловал. А там дуб, а на дубе — цепь не простая, а заколдованная. Раз ее коснулся — отойти более не смог, и человеком стать не смог, все котом, только котом. И пел свои песни островному хозяину, и сказки свои рассказывал. Только ему, и больше никому. И не приходил никто к нему на поклон, и страждущих не было никаких, все ложь оказалось, все обман. Сколько прожил на той цепи — до сих пор вспомнить страшно. Повезло, явился раз добрый молодец, да цепь-то разрубил, на блеск золотой польстился. Так и сбежал, да вот чары до конца развеять не смог, сколько ни искал по книгам, сколько ни старался, так и остался зверем, человеком стать больше не умел.
Новые сказки и песни выучил, сонные, волю сломляющие, силы убавляющие, чтоб не трогали, чтоб отстали, чтоб никогда больше на цепь не попасть. Да ничего не поделаешь, знали о нем уж везде, везде слышали. А теперь еще и новое стали рассказывать: как усыпляет, как нападает да съедает. Да больно надо их есть! На то дикие звери в лесу живут, чтоб остолопов, на дороге спящих, поедать. Стали ловить его, с оружием на него ходить. Тут уж и он озлился, и нападал, и убивал, а что ж. Все равно ведь новые приходят, идут и идут, пока не изловят все-таки. И не раз ловили, и не два.
Сломался медный прут, а нет передышки, достал молодец третий. Сил сказку рассказывать уже нет, а надо все же досказать.
Как поймают — бьют, покуда служить царю не согласится. Притаскивают во дворец, когда в клетку сажают, когда на цепь: пой песни, сказки рассказывай, служи. И служит, пока снова не придумает, как сбежать, от службы своей отвертеться. Долго это, сложно, муторно, а что делать: не спрятаться меж людей, а котом как ни скрывайся по лесам — отыщут, найдут, снова изловят.
Бьет оловянный прут хлестко, вокруг хребта обвивается, гнется, да не ломается. И не сломается, покуда он сам не сдастся.
В лесу жили, в самой глуши, от людей подальше: отец, мать да сын их. В люди людские имена носили, а настоящие никому не сказывали. Знали о них. Знали, где живут да кто такие, но не трогали их — и они не трогали никого. Велика земля и лес немал, всем места хватит.
Вырос сын, стал чаще в деревню ходить, на девушек поглядывать, о невесте подумывать. Думал-думал и решил посвататься к первой красавице: глаза синие, волосы золотые. Не хотели родители для него такой невесты: "Ей, — говорили, — тяжко будет с нами. Такой, как она, в глуши не жить, со зверьем не дружить, меж нас не ходить. Али в город ради нее пойдешь и жить там станешь?"
"А и пойду", — говорил молодец, уперся, стоял на своем. Пошел, посватался. Да только она отказала.
"Не люб ты мне, темен, страшен, шерстью пахнешь", — сказала. Ну, на нет и суда нет. Ушел ни с чем.
В каком городе оказывалась, брала маленькую крошку от скорлупы и продавала. Через десять городов осела, домик купила и зажила спокойно, так весь свой век и прожила.
Глупая была, но везучая.
Глава 10. Дорога из Нижнего Мира
Жила когда-то одна женщина. Она долго молила Небо и Землю послать ей дитя, и наконец молитвы ее были услышаны. Родилась у нее дочь, и счастье пришло в ее дом. Но вскоре девочка стала болеть и чахнуть, становилась все слабее и слабее, и однажды утром она не открыла глаза, не проснулась больше, так и осталась лежать, скованная то ли сном, то ли недугом.
Тогда позвала женщина шамана, взмолилась о помощи. И шаман пришел к ней, хоть не прошло еще даже одной луны с тех пор, как новая душа из Нижнего мира вышла через нее в мир людей, и никто из людей поэтому не входил в ее дом. Шаман же пришел, потому что ничего не боялся.
Он воскурил благовония, призвал своих незримых помощников, потушил огонь в доме и долго смотрел в темноту в окружении своих духов, а потом сказал:
— Вторая душа твоей дочери заблудилась. Она ушла в Нижний мир и забыла дорогу домой. Та душа, которая заставляет тело жить и дышать, осталась с ней, но без этой, другой, она и может лишь дышать, а жить она не может.
Заплакала женщина:
— Помоги мне! Любую цену назови! Я знаю, ты шаман большой силы, ты ходил в Нижний мир и приводил оттуда души, так сходи и за ней!
Шаман согласился, и разжег огонь, и воскурил новые благовония, и начал петь и кружиться, призывая на помощь Небо и всех своих духов. Но покуда он пел и кружился, открывая себе путь вниз, в обиталище душ, женщина, тихо сидевшая поодаль, вдруг вскочила, закружилась и запела тоже, а после упала на пол, почти бездыханная: душа ее ушла в Нижний мир.
— Так тому и быть, — сказал шаман. — Кто смог пройти в Нижний мир моей тропой, тот должен сам искать обратный путь.
Душа женщины скользила тропами духов, текла по руслу подземной реки, и многое, скрытое от нее раньше, открылось ей, и новая сила открылась ей, и дух явился к ней, чтобы помочь ей, и сама она стала духом, видимым и осязаемым для жителей Нижнего мира. И приняла она облик большой коровы, и в этом облике явилась в Нижний мир. Там она стала просить Небо и Землю этого мира указать ей дорогу к дочери. Вздохнула Земля, из ее вздоха родился ветер, из ветра родилась песня, из песни родилась птица и сказала ей:
— Твою дочь взяли к себе духи. Они запутали и провели ее, и теперь она должна работать на них, пока не будет соткана сотня сотен льняных полотен. До тех пор ты не сможешь ее увести. Но сила твоя теперь велика, и ты можешь помочь ей выполнить работу. Когда будет соткано последнее полотно, тогда она станет свободна и сможет вернуться, если ты откроешь ей путь.
Корова поблагодарила Землю и пошла туда, куда ей указали, и там она нашла душу своей дочери в образе девушки в услужении у семьи духов. Было в той семье три дочери, и на трех дочерей приходилось шесть глаз, да только у одной из них глаз был один, а у другой целых три. Был у них богатый дом и многоголовое стадо. Корова взяла и смешалась с их стадом и стала одной из их коров.
Ее дочь пасла то стадо, и в первый же день она узнала мать, бросилась к ней, стала плакать и рассказывать, как тяжело ей здесь живется.
— Они дали мне имя, они назвали меня Крошкой и накормили меня, и я забыла дорогу домой, и все, все забыла!
— Не тревожься ни о чем, — сказала ей мать. — Войди в мою голову через одно ухо, выйди через другое. Там, внутри, будут льняные полотна. Я ткала их в своей голове, и теперь они есть. Отдай их своим хозяевам, и твой долг станет меньше.
Она сделала так, и так они стали делать впредь. Но мать семьи духов, видя, что долг плененной ими души становится все меньше, встревожилась. Она не хотела так скоро отпускать работницу, да к тому же чуяла подвох. И она велела дочерям следить за девочкой, чтобы узнать, кто помогает ей.
Но корова узнала об этом от ветра, от песен и птиц и сочинила колыбельную. И научила колыбельной свою дочь. И когда первая дочь духов стала следить за ней, она спела ей колыбельную, и та заснула. А когда вторая дочь духов стала следить за ней, она спела ей колыбельную, и та тоже заснула. Но третья дочь духов была не проста, она была трехглазой, и третий глаз ее был сам по себе. Когда дочь духов заснула, глаз не заснул. Он все видел и рассказал своей хозяйке, а та рассказала матери. И мать духов решила убить женщину-корову, чтобы ее дочь еще на долгие годы осталась с ними.
Но корова узнала об этом от ветра, от песен и птиц, а после и дочь пришла к ней с той же вестью.
— Уходи отсюда, пока можешь, — сказала она матери. — Уходи, иначе они убьют тебя, разрежут на части и съедят.
— Пусть будет так, — сказала корова. — Пусть разрежут на части и съедят. Убить меня они не могут, дух мой останется рядом и вселится в дерево, которое ты вырастишь из моих костей. Так я дождусь дня, когда ты выплатишь долг, и смогу открыть тебе путь наверх. Теперь ты тоже умеешь ткать полотна в своей голове, а значит, ждать осталось недолго.
— Уходи, я не хочу наверх, лучше я останусь тут навеки, но не увижу, как ты умрешь, — взмолилась дочь, но напрасно.
Корову убили, разделали ее тело на части и ели много дней подряд. Дочь ее не ела, она собрала ее кости, закопала их в саду и каждый день поливала водой и слезами.
И вот кости проросли, и тогда женщина вселилась в росток и стала яблоней, вытянула ветви к небу и сама стала небом и дорогой из Нижнего мира наверх. Но когда она дотянулась ветвями до мира людей, то узнала, что и другая душа ушла из тела ее дочери, и та перестала дышать, и ей больше некуда возвращаться.
А дочь ее все ткала полотна, одни ткала руками, другие в своей голове, и выплачивала свой долг. Она не горевала, что не может вернуться, ведь она почти не помнила мир людей. Каждый день она приходила сидеть под яблоней.
— Когда ты уйдешь? — спрашивала она. — Ты не можешь увести меня с собой и не должна оставаться здесь вечно.
— Я уйду, когда увижу, что ты свободна, — отвечала ей мать.
В день, когда было соткано последнее из сотни сотен полотен, мимо дома и яблони проезжал красивый молодой дух. И яблоня увидела, что ее дочь полюбила его, сразу узнав его суть через слои плоти и тумана. И дочери-духи тоже увидели его и захотели быть с ним. Он же увидел и яблоню, и дочь яблони, и сговорился с ними без слов, а сговорившись, попросил сорвать ему яблоко. Дочери духов бросились к яблоне, но не смогли достать яблоко, ведь ветви ее были и в Нижнем мире, и в мире людей, куда им ходу не было. А дочь яблони шагнула к дереву и оказалась наполовину в мире людей, сорвала яблоко и принесла его духу. В этот миг порвались узы, державшие ее на привязи, и она стала свободна.
Тогда женщина попрощалась с ней и полезла вверх по себе самой, до самого неба, и вернулась в мир людей, где прошло всего три дня, и все три дня шаман окуривал ее травами, давая ей силу и поддерживая ее жизнь.
Она очнулась, встала, оплакала и похоронила дочь и стала жить дальше. Отныне она была шаманкой средней силы, и ее тропа в Нижний мир была яблоней, а когда она смотрела в темноту, погасив огонь, первым из духов приходил к ней дух ее дочери в облике коровы.
Глава 11. Самая длинная ночь
Она родилась в самом сердце леса, когда лес стал достаточно велик, чтобы вместить ее. Там она росла: тело человека, душа дерева; древесный ствол, девичий голос; лёгкие шаги, прочные корни. Она росла, и лес хранил ее в своей тени. А когда ствол ее стал выше человечьего роста, когда она перестала быть ребёнком и стала девой, сама стала хранить лес и всех, кто жил в нем.
Не каждый, кто заходил в лес, знал его хозяйку, но местные знали. Знали дорогу к ней, приходили в праздники, а порой просто так. Приносили гостинцы, шептали корням просьбы, в самую темную ночь года разводили огонь, наряжали ее ветви украшениями своих женщин, игрушками и сладостями, устраивали танцы и игры, чтобы развлечь ее. Порой так бывало весело, что она не выдерживала: сама выходила к людям как человек. Тогда люди могли танцевать с ней весь день и всю ночь напролет и не уставали, и уходили от неё счастливые, с улыбками на устах. Тогда удача ещё долго не покидала их: не покидала столько дней, сколько она их помнила, а у деревьев хорошая память.
Но однажды, в день перед самой тёмной ночью года, появился новый человек, такой, какого она раньше не видела. Одет он был иначе, и говор у него был иной, и приехал он на повозке, а с ним двое слуг. Прежде люди всегда ходили к ней пешком. Приехал, сказал:
— Здравствуй, хранительница. Я новый правитель этих мест. Явись мне, сделай милость.
И она вышла к нему и спросила, что ему нужно.
— Нынче праздник, — сказал человек, — и я приглашаю тебя на пир в свой дом. Приди туда, уважь меня и моих людей.
— Никто прежде не осмеливался предложить мне такое, — сказала она. Так изумилась, что даже гневаться не стала. — Кто хочет, чтобы я побывала на его празднике, тот приносит свой праздник ко мне. Приходи, новый правитель, приводи свой пир, и я с радостью разделю с тобой эту ночь.
— Мне нет дела до того, как было раньше, — сказал он. — Теперь я здесь хозяин и все будет по-моему. Ещё раз добром прошу тебя: езжай со мной, и тогда я не трону тебя.
— Я не хочу ехать с тобой, но если б и хотела, не смогла бы: здесь моё дерево, моя плоть и кровь, и выйти из леса я не могу.
Тогда он схватил ее, кинул в повозку, а там слуги связали ее и сунули в мешок. Она стала просить, умолять и плакать, но человек не слушал ее, а слуги слушали только господина.
Она не видела, как он достал топор и нанес удар по дереву, но тело ее знало о каждом ударе, ведь каждый удар был по ней. И пока они не срубили дерево, в лесу стоял ее крик, а после оборвался.
Ее привезли в богатый дом и ввели в зал, и усадили за накрытый стол. То была минута торжества нового правителя этих мест, ведь прежде никто не мог позвать лесную хозяйку в свой дом. Они поставили ее дерево — ещё будто бы живое, но уже мертвое, рядом со столом, украсили ветви драгоценностями и сладостями.
И хозяйка леса сидела за столом, ещё будто бы живая, но уже мертвая, и улыбалась. Она знала, что умрёт до того, как дни станут длиннее, до того, как растает снег. Но знала, что тот, кто убил ее, умрёт ещё раньше.
И когда все, кто был на пиру: и гости, и хозяева, и слуги - пустились в пляс, то уже не смогли остановиться. Они танцевали и танцевали всю самую темную ночь, пока не падали замертво с улыбкой на устах.
Глава 12. Железный, медный, оловянный
Раньше с рукавицами железными приходили, а теперь, гляди-ка, с клещами. Все меняется у людей, так быстро все меняется, одно лишь неизменно: людская жажда выгоды. Поймать, обломать, себе заставить служить — вот и все, чего хотят, все, что умеют. С каждым разом все подлее их оружие, все хитроумней. Ну да и он ведь без дела не сидит — смотрит, запоминает, готовится. Многих уже таких убил, и не жалко, нет. Они-то сами жалости не знают.
Прыгнул с высоты, со столба своего железного, прямо молодцу на голову. Один колпак железный лапой разбил, второй разбил, третий не успел. Вот молодцу клещи и пригодились. А вот и прут железный, старый знакомец, а каждый раз как в первый раз встречаемся. Не сдаваться, не сдаваться только. Хочешь, молодец, сказку послушать?
Не хочет молодец сказку, бьет прутом что есть силы, да только все равно слушать придется.
Раньше по-другому жил, по добру, по правде. Людей любил, любил с ними рядом быть. Хотел, чтоб и ему польза, и людям. Он им мурлычет да мышей ловит, они ему сметаны мисочку выставят да по спинке погладят, и всем хорошо. А то человеком приходил, тогда иначе служил: лечил. Сказки рассказывал не простые, целебные. Песни пел — такие, что любые хвори телесные лечили, любые раны душевные затягивали. Странствовал, а слава его вперед него по земле шла.
Сломался прут железный, да нет и не будет передышки, достал молодец другой прут, медный. Бьет, бьет, колпак железный ему заснуть не дает. Все больней, а куда деваться.
В первый раз хитростью заманили: пожалуй, сказали, на остров чудесный жить, будут люди к тебе на поклон ходить, все страждущие сами тебя найдут, тебе их искать не нужно. Пожаловал. А там дуб, а на дубе — цепь не простая, а заколдованная. Раз ее коснулся — отойти более не смог, и человеком стать не смог, все котом, только котом. И пел свои песни островному хозяину, и сказки свои рассказывал. Только ему, и больше никому. И не приходил никто к нему на поклон, и страждущих не было никаких, все ложь оказалось, все обман. Сколько прожил на той цепи — до сих пор вспомнить страшно. Повезло, явился раз добрый молодец, да цепь-то разрубил, на блеск золотой польстился. Так и сбежал, да вот чары до конца развеять не смог, сколько ни искал по книгам, сколько ни старался, так и остался зверем, человеком стать больше не умел.
Новые сказки и песни выучил, сонные, волю сломляющие, силы убавляющие, чтоб не трогали, чтоб отстали, чтоб никогда больше на цепь не попасть. Да ничего не поделаешь, знали о нем уж везде, везде слышали. А теперь еще и новое стали рассказывать: как усыпляет, как нападает да съедает. Да больно надо их есть! На то дикие звери в лесу живут, чтоб остолопов, на дороге спящих, поедать. Стали ловить его, с оружием на него ходить. Тут уж и он озлился, и нападал, и убивал, а что ж. Все равно ведь новые приходят, идут и идут, пока не изловят все-таки. И не раз ловили, и не два.
Сломался медный прут, а нет передышки, достал молодец третий. Сил сказку рассказывать уже нет, а надо все же досказать.
Как поймают — бьют, покуда служить царю не согласится. Притаскивают во дворец, когда в клетку сажают, когда на цепь: пой песни, сказки рассказывай, служи. И служит, пока снова не придумает, как сбежать, от службы своей отвертеться. Долго это, сложно, муторно, а что делать: не спрятаться меж людей, а котом как ни скрывайся по лесам — отыщут, найдут, снова изловят.
Бьет оловянный прут хлестко, вокруг хребта обвивается, гнется, да не ломается. И не сломается, покуда он сам не сдастся.
Глава 13. Медвежья невеста
В лесу жили, в самой глуши, от людей подальше: отец, мать да сын их. В люди людские имена носили, а настоящие никому не сказывали. Знали о них. Знали, где живут да кто такие, но не трогали их — и они не трогали никого. Велика земля и лес немал, всем места хватит.
Вырос сын, стал чаще в деревню ходить, на девушек поглядывать, о невесте подумывать. Думал-думал и решил посвататься к первой красавице: глаза синие, волосы золотые. Не хотели родители для него такой невесты: "Ей, — говорили, — тяжко будет с нами. Такой, как она, в глуши не жить, со зверьем не дружить, меж нас не ходить. Али в город ради нее пойдешь и жить там станешь?"
"А и пойду", — говорил молодец, уперся, стоял на своем. Пошел, посватался. Да только она отказала.
"Не люб ты мне, темен, страшен, шерстью пахнешь", — сказала. Ну, на нет и суда нет. Ушел ни с чем.
