Но они прикладывали все силы, чтобы не уйти оскорбленными, что выстоять против унизительного своего падения… кровь не давала им уйти просто так, кровь не давала им выйти к эшафоту со слезами или страхом. Кровь, чистая и древняя держала имена.
А вот Больдо трясло. Откровенно трясло. Персиваль уже пожалел о своем выборе, но во второй раз заменить палача было уже скандалом. В первый раз – неприятность, но во второй – действительно скандал.
Больдо не знал, куда смотреть и что делать. Он видел казни, но сам не казнил. Он не думал, что однажды ему придется. И не думал, что это окажется так сложно.
Да, графу Морану был понятен приговор. Нет, он не желает никакой исповеди. Да, он верит в Луала, но отвечать намерен лишь перед ним, ибо Луал и только он видел все его мысли и всю его жизнь. Нет, против себя он не станет свидетельствовать. И признаваться не намерен. Приговор понимает и принимает его как волю короны, восходя на эшафот преданным слугой.
Граф Моран не отказал себе в кладбищенском остроумии, и, заметив дрожь Больдо, спросил, но так, чтобы слышал лишь сам Больдо:
-А меч-то удержишь?
Больдо сглотнул нервный комок в горле. Ему было безумно страшно от такого вопроса. Граф Моран не ждал ответа. Он встал на колени, лицом к народу и прикрыл глаза, не желая запоминать плывущие перед его взглядом лица. Он обращался к своей памяти, к своим любимым и близким, которые – он не знал наверняка – но, быть может, видели его сейчас. Но если бы он взглянул на них, хватило бы ему мужества?
Больдо замахнулся и сразу же нарушил урок Арахны, четко объяснявшей, до какой степени нужно отводить руку, чтобы не причинить ей боли, не выбить и прочее. Но в нервах Больдо забыл уже об этом и не высчитал нужный угол, и плечо мгновенно отозвалось болевым ощущением…
Больдо охнул, зажмурился и нанес удар. Он долго не решался взглянуть – целое мгновение, пока толпа охала и вздыхала. Затем решился и взглянул на дело рук своих – сделано чисто. Не так, как мог бы сделать профессиональный палач, но чисто. Особенно для первого раза.
Персиваль, наблюдавший за этим, приободрился – все не так плохо! Больдо тоже присмирел и сделал знак помощникам. Тело графа стащили в телегу, промыли наспех водой площадку и уже ввели следующего – маркиза Шенье.
-Он снова меня обошел…- промолвил маркиз, глядя на въевшиеся пятна крови графа. Непонятно, к кому он обращался, или был в своих мыслях так глубоко?..
Встряхнули.
Да, маркизу Шенье понятен приговор. Нет, от исповеди он также отказывается, ибо исповедовался в этой жизни достаточно.
-А вскоре и вовсе встречусь с Ним лично, - не удержался Шенье.
Нет, против себя он свидетельствовать не станет. Нет, вину свою отрицает. Нет, добавить ему для допроса нечего. Приговор понимает и принимает как волю короны и восходит преданным слугою трона, народа и Маары на эшафот.
На этот раз Больдо был храбрее. Он решил не зажмуриваться и отвел руку…и снова неверно! Но на этот раз боль повела его движение не так, как должна была повести, и как повела в прошлый раз и Больдо понял это слишком поздно.
Что представляет человек, слыша о неудачной казни? Оборванную веревку висельника? Костер, который не смогли разжечь? Вряд ли кто-то из тех, кто собрался посмотреть на казнь маркиза и графа задумывались до сегодняшнего дня над этим вопросом. Но вот после они совершенно точно могли сказать, что такое «неудачная казнь».
Это когда лицо палача вдруг сводит маской оцепенения, едва он осознает, что сотворил. Когда плоть – изувеченная, оскорбленная, но еще живая! – бьется перед ним, не походя на человеческое существо, а голова…
Он едва задел ее. Достаточно, чтобы ранить и обеспечить медленную и мучительную смерть, но недостаточно, чтобы покарать по закону.
Это было высшей точкой абсурда и ужаса, провалом над провалами, и все растерялись. Кого-то тошнило, а кто-то поспешил упасть в обморок. Палач, которого нельзя допускать до эшафота, как оказалось, впал в оцепенение, наблюдая за тоненько уходящей жизнью…лицо маркиза Шенье выражало муку, и бесконечное страдание. Тело дергало, он пытался не умирать, но и жить уже не мог.
Даже Мальт, желудок которого был значительно закален от всего, что встретил он в жизни, свело судорогой.
Есть все-таки зрелища не для человека! Бойня понятна, война понятна – уничтожаются враги, уничтожаются опасные элементы, но это…почему происходит такое унижение перед смертью? Зачем такая боль? Даже преступник не заслуживает такой муки! Он уже отвечает своей жизнью за нарушение закона, зачем лишнее издевательство, будь оно хоть трижды случайным?
Есть то, что не забывается…
Персивалю поплохело. Он не любил маркиза Шенье, но знал, что ни одна нелюбовь не стоит такой расплаты. Он вообще был противником показной жестокости.
Больдо не знал что теперь ему делать. Он смотрел на Персиваля и ждал его команды. Это не Арахна, которая не допустила бы этого, конечно, это не она.
-Руби! – крикнул Персиваль, отворачиваясь от изувеченного тела.
-Руби! Руби! – громыхнула толпа, в одно мгновение возжелавшая, чтобы это страшное видение, наконец, исчезло.
Больдо не чувствовал уже рук, но он собрал все свои силы и рубанул…страшное мгновение и тяжелый глухой стук падающей головы и оседающего, наконец, тела. Больдо уже не сопротивлялся, когда ему крикнули:
-Провокатор!
И не отбивался, когда по чьему-то знаку (он так никогда и не узнал, Мальт то был или Персиваль), его скрутили и пару раз ударили от переизбытка чувств и для острастки. Единственное, что сделал Больдо – это слабо застонал, когда ему очень сильно вывернули уже измученные и ставшие дрожащими руки.
Палач отличается от убийцы милосердием. Больдо не смог быть палачом. И казнь, которая должна была стать рядовой, обратилась в кровавое и тошнотворное зрелище.
Хвала Луалу и Девяти Рыцарям Его, свидетелей этой казни было немного. Позже, конечно, по столице пошли слухи и ужасные рассказы о том, как все происходило, но слухи на то и слухи, чтобы менять и приукрашать все, что было.
Народ же, в большем своем сосредоточении не знал, что на казни будет не рядовой процесс, а настоящее чудовищное преступление. Он вообще ничего не знал и торопился на площадь, чтобы встретить возвращающегося из долгожданной отлучки Корсара. Всем было интересно, как вернется заливший кровью несколько уделов Маары подряд полководец? О том, что приказы полководцу кто-то все-таки дает, почему-то не вспоминали. Да и как обвинять короля, когда его власть идет от Луала? Когда он хранит Маару?
Мирас, да будут дни его долги, облачился ради такого случая в тяжелые траурные одежды. Он показывал свою скорбь народу и возвышался над толпой, готовый приветствовать своего слугу и своего ближайшего преступника.
Корсар ожидал триумфа. Ожидал празднества или, на худой конец, цветочных дорожек…он не гордился своими деяниями, своей кровавой работой на юге, западе и востоке, но верил, что его ждут с теплом, как преданного слугу.
Конечно, он предпочитал воевать с армией, а не топить и не жечь граждан, не разрушать их дома, руководствуясь сухой жеребьевкой. Ему не было победного чувства, но все-таки он чувствовал, что выполнил какой-то долг. Перед троном и народом. Перед любимым королём.
Но его встречали как преступника. Для народа он и был преступником, но, что важнее, таким он и был для короны.
Корсар понял это слишком поздно. Он увидел любимого им короля, за которого и билось его сердце, преданность и долг жили в нем только для Маары и ее правителя. Но Мирас тоже его увидел и простер к нему руки, но не в приветственно объятии, а в обвинении:
-Смотри, Маара, на своего угнетателя! Смотри на своего гонителя, своего убийцу. Вот тот человек, что обесчестил имя армии, вот тот человек, что воспротивился моему приказу нести мир и добродетель по моим краям…
Корсар застыл. Верные ему люди тоже. Они всюду следовали за своим командиром, зная, что тот последнюю каплю крови отдаст за народ и трон и странно было слышать им такое!
Но было предусмотрено и это. Что может небольшой отряд, въехавший вместе с Корсаром в столицу, против безжалостной толпы? Что может он против законников, что призваны хранить Маару от всякой свободной и даже сомнительной мысли?
Отбивайся или нет, а тебя стащат с лошади. Толпа будет больше и страшнее, чем тысячи врагов против маленького отряда. Чем все битвы. Потому что ты не пойдешь против своего народа – преданный друг!
Мирас смотрел, как толпа терзает по кускам отряд Корсара. Кто-то вырывался, но далеко не убегал. Сам же Корсар был оплетен тысячеруким, тысячеглавым чудовищем, и погибал в нем, тонул в людском море и никто не мог спасти его. Король смотрел на это. Он скорбел.
Ему очень сложно было верить кому-то так, как Корсару. Не было более верного соратника, но верность – это преступление против политики, с нее не уйдешь далеко. Король должен уметь предавать и жертвовать, чтобы быть королем.
Это тоже было зрелищем. Зрелищем, которое по распоряжению короля Мираса, да будут дни его долги, никогда не должно было оказаться на страницах истории.
Персиваль не думал даже пожалеть Арахну и поэтому рассказал ей всё, как есть, не думая даже сгладить описаний. Своей первой и святой задачей он видел донести до этой глупой курицы одну простую мысль – если ты будешь пить и дальше, пить в то время, когда на тебя рассчитывают и ждут твоего профессионализма, из-за тебя будут страдать люди.
Она слушала с ужасом, всё больше и больше осознавая свою ничтожность. Ей не хватило храбрости бороться с самого начала с волей короля, потом не хватило храбрости отстоять хоть кого-то, может быть, последних людей, которые не имели к ней злых намерений, но имели сочувствие, и вот теперь из-за её, Арахны, слабости, один из этих людей очень грубо и отвратительно был казнён.
-Я…я не хотела, - прошелестела Арахна, но обращалась она совсем не к Персивалю, а к маркизу Шенье, к его мертвому духу.
-Он тоже не хотел умирать так! – Персиваль не был расположен к милосердию. – Он рассчитывал на быструю смерть, но из-за твоей слабости, из-за твоих соплей и несдержанности…
-Хватит! – взмолилась Арахна, закрывая голову руками. Это было невыносимо. Даже слушать невыносимо, а если уж бедный маркиз прошел через этот ад?.. какими же проклятиями он, должно быть, закончил последние минуты своей жизни? И всё из-за неё!
-Вот именно – хватит! – Персиваль убрал руки Арахны с головы. – Хватит прятаться и хныкать! Теперь ты уже ничего не исправишь. Будь добра – соберись!
Персиваль не был таким, как Мальт. Мальт всегда находил слова утешения, даже когда был груб и предельно честно указывал на промахи. Персиваль же не щадил. Арахна понимала, что заслуживает всех его слов и даже большего презрения, но как же не хотелось этого признавать! Хотелось бы обвинить Персиваля, но…
Но даже Арахна еще не пала на такое дно, чтобы переложить свою жестокую ошибку и вину на другого.
-Соберись, - повторил Персиваль, - сегодня заседание. Во-первых, по неудачной казни Шенье…
-Это моя вина.
-Ага, как же! – Персиваль шумно вздохнул. – Впрочем, ты же не знаешь. Ты же пьяная валялась!
У Арахны тревожно сжалось горло. Она взглянула на Персиваля умоляюще, надеясь, что не услышит ничего страшного.
Но он был беспощаден:
-Корсара толпа растерзала. За кровь на юге, западе и востоке. Король смотрел на это. Скорбел.
-Корсар…- Арахна тряхнула головой. – Как это растерзала?! Что?
-А вот так! – Персиваль взял с ее стола лист бумаги и демонстративно разорвал его пополам, взял две половинки и разорвал еще раз обе пополам, после чего швырнул их на пол. Уродливые обрывки бумаги медленно скользили к ногам Арахны, а она в ужасе смотрела, пытаясь представить, как это вообще можно «растерзать» без суда – хоть и показного – и дознания? С согласия короны! Корсар был первым, кто стоял за эту самую корону!
Преданный слуга, верный полководец и растерзан? Луал и Девять Рыцарей Его! что стало с Маарой?
-Словом, - продолжал Персиваль, - Корсар растерзан, Шенье и Моран казнен. Черёд Мальта. Я думаю, что ему в вину поставят неудачу казни Шенье.
-Но это я! – Арахна дернулась как от боли, и лицо ее исказилось страхом. – Ты же знаешь, что это я! Я!
-Да кого это волнует? – спокойно поинтересовался Персиваль. – Мальт давно уже должен пасть. Уходят те, кто был в начале. Это закон власти.
-Но это я! – Арахна не могла принять того, чего так страшилась. Мальт мог быть сволочью – бюрократической и обыкновенной, мог быть жестоким к ней, но это ее вина сейчас висела над ним угрозой. И в память за все хорошее и всё плохое… - Ты же знаешь правду!
-Да кому нужна твоя правда? – Персиваль оставался также холоден. – Не дергайся, Арахна! Соберись. Его падение не отменить. И больше не отсрочить. Заседание будет и ты явишься. И не будешь орать, что это твоя вина – не поможет.
-А если буду? – мрачно спросила Арахна.
Персиваль оглядел ее с иронией:
-Во-первых, тебе храбрости не хватит. Во-вторых, тогда казнят и тебя, и его. но его казнят хоть как, а ты не обязана умирать. Тем более, после всего того, что он сотворил с тобой, твоей жизнью и твоим миром. Словом, соберись, не будь дурой и приведи себя в человеческий вид. Ты не советница сейчас. Ты сейчас даже на женщину не похожа, если честно – так, растрепа какая-то.
Персиваль не стал дожидаться ее реакции и просто вышел вон. Арахна попыталась, было, запоздало возмутиться, чтобы задержать его, но он не дал ей такой возможности.
И она осталась одна.
Первым ее порывом было разрыдаться. Но глаза остались сухими. Да и толку было от слез? Никто не придет ее жалеть, и никто ничего за нее не решит.
И тогда Арахна заставила себя встать, дойти до купальни и прийти в норму. В зеркале она с трудом даже себя узнала – Персиваль был абсолютно прав насчет ее вида. Но через полчаса Арахна стала походить на советницу внешне, и хоть осталась ужасно бледна и с тенями под глазами, теперь хотя бы отдаленно напоминала еще живое существо.
До заседания еще было много времени, но Арахна чувствовала, что не может больше и минуты провести в здании Трибунала. Она вышла в столицу, рассчитывая пройтись и привести мысли в норму. Как назло – погода стояла прекрасная, в Маару пришло тепло и теперь кое-где уже проглядывали первые цветочки – мелкие, желтоватые в своей россыпи, но это была пробуждающаяся жизнь…
Но у других. А вот жизнь самой Арахны не имела этого тепла. Да и вообще ничего, кроме серости внутри не имела. Ей нужно было подумать и подумать крепко, впервые абсолютно самой, чтобы привести мысли в порядок и понять, что делать.
С одной стороны – Арахне ничего не мешало выступить против Мальта. Это было закономерно с точки зрения логики и с точки зрения права мести за все, что с ней самой происходило его стараниями тоже. к тому же Мальт не был безвинным Рыцарем Луала. Но Арахна понимала, что не сможет выступить против Мальта. Даже не из-за того, что связывало их, а из-за того, что он был совершенно точно ей не врагом. А вот Персиваль явно обрел бы над ней власть еще большую, чем прежде.
И потом – выступить против Мальта, это уцелеть самой. Но надолго ли? Когда король решит,
А вот Больдо трясло. Откровенно трясло. Персиваль уже пожалел о своем выборе, но во второй раз заменить палача было уже скандалом. В первый раз – неприятность, но во второй – действительно скандал.
Больдо не знал, куда смотреть и что делать. Он видел казни, но сам не казнил. Он не думал, что однажды ему придется. И не думал, что это окажется так сложно.
Да, графу Морану был понятен приговор. Нет, он не желает никакой исповеди. Да, он верит в Луала, но отвечать намерен лишь перед ним, ибо Луал и только он видел все его мысли и всю его жизнь. Нет, против себя он не станет свидетельствовать. И признаваться не намерен. Приговор понимает и принимает его как волю короны, восходя на эшафот преданным слугой.
Граф Моран не отказал себе в кладбищенском остроумии, и, заметив дрожь Больдо, спросил, но так, чтобы слышал лишь сам Больдо:
-А меч-то удержишь?
Больдо сглотнул нервный комок в горле. Ему было безумно страшно от такого вопроса. Граф Моран не ждал ответа. Он встал на колени, лицом к народу и прикрыл глаза, не желая запоминать плывущие перед его взглядом лица. Он обращался к своей памяти, к своим любимым и близким, которые – он не знал наверняка – но, быть может, видели его сейчас. Но если бы он взглянул на них, хватило бы ему мужества?
Больдо замахнулся и сразу же нарушил урок Арахны, четко объяснявшей, до какой степени нужно отводить руку, чтобы не причинить ей боли, не выбить и прочее. Но в нервах Больдо забыл уже об этом и не высчитал нужный угол, и плечо мгновенно отозвалось болевым ощущением…
Больдо охнул, зажмурился и нанес удар. Он долго не решался взглянуть – целое мгновение, пока толпа охала и вздыхала. Затем решился и взглянул на дело рук своих – сделано чисто. Не так, как мог бы сделать профессиональный палач, но чисто. Особенно для первого раза.
Персиваль, наблюдавший за этим, приободрился – все не так плохо! Больдо тоже присмирел и сделал знак помощникам. Тело графа стащили в телегу, промыли наспех водой площадку и уже ввели следующего – маркиза Шенье.
-Он снова меня обошел…- промолвил маркиз, глядя на въевшиеся пятна крови графа. Непонятно, к кому он обращался, или был в своих мыслях так глубоко?..
Встряхнули.
Да, маркизу Шенье понятен приговор. Нет, от исповеди он также отказывается, ибо исповедовался в этой жизни достаточно.
-А вскоре и вовсе встречусь с Ним лично, - не удержался Шенье.
Нет, против себя он свидетельствовать не станет. Нет, вину свою отрицает. Нет, добавить ему для допроса нечего. Приговор понимает и принимает как волю короны и восходит преданным слугою трона, народа и Маары на эшафот.
На этот раз Больдо был храбрее. Он решил не зажмуриваться и отвел руку…и снова неверно! Но на этот раз боль повела его движение не так, как должна была повести, и как повела в прошлый раз и Больдо понял это слишком поздно.
Что представляет человек, слыша о неудачной казни? Оборванную веревку висельника? Костер, который не смогли разжечь? Вряд ли кто-то из тех, кто собрался посмотреть на казнь маркиза и графа задумывались до сегодняшнего дня над этим вопросом. Но вот после они совершенно точно могли сказать, что такое «неудачная казнь».
Это когда лицо палача вдруг сводит маской оцепенения, едва он осознает, что сотворил. Когда плоть – изувеченная, оскорбленная, но еще живая! – бьется перед ним, не походя на человеческое существо, а голова…
Он едва задел ее. Достаточно, чтобы ранить и обеспечить медленную и мучительную смерть, но недостаточно, чтобы покарать по закону.
Это было высшей точкой абсурда и ужаса, провалом над провалами, и все растерялись. Кого-то тошнило, а кто-то поспешил упасть в обморок. Палач, которого нельзя допускать до эшафота, как оказалось, впал в оцепенение, наблюдая за тоненько уходящей жизнью…лицо маркиза Шенье выражало муку, и бесконечное страдание. Тело дергало, он пытался не умирать, но и жить уже не мог.
Даже Мальт, желудок которого был значительно закален от всего, что встретил он в жизни, свело судорогой.
Есть все-таки зрелища не для человека! Бойня понятна, война понятна – уничтожаются враги, уничтожаются опасные элементы, но это…почему происходит такое унижение перед смертью? Зачем такая боль? Даже преступник не заслуживает такой муки! Он уже отвечает своей жизнью за нарушение закона, зачем лишнее издевательство, будь оно хоть трижды случайным?
Есть то, что не забывается…
Персивалю поплохело. Он не любил маркиза Шенье, но знал, что ни одна нелюбовь не стоит такой расплаты. Он вообще был противником показной жестокости.
Больдо не знал что теперь ему делать. Он смотрел на Персиваля и ждал его команды. Это не Арахна, которая не допустила бы этого, конечно, это не она.
-Руби! – крикнул Персиваль, отворачиваясь от изувеченного тела.
-Руби! Руби! – громыхнула толпа, в одно мгновение возжелавшая, чтобы это страшное видение, наконец, исчезло.
Больдо не чувствовал уже рук, но он собрал все свои силы и рубанул…страшное мгновение и тяжелый глухой стук падающей головы и оседающего, наконец, тела. Больдо уже не сопротивлялся, когда ему крикнули:
-Провокатор!
И не отбивался, когда по чьему-то знаку (он так никогда и не узнал, Мальт то был или Персиваль), его скрутили и пару раз ударили от переизбытка чувств и для острастки. Единственное, что сделал Больдо – это слабо застонал, когда ему очень сильно вывернули уже измученные и ставшие дрожащими руки.
Палач отличается от убийцы милосердием. Больдо не смог быть палачом. И казнь, которая должна была стать рядовой, обратилась в кровавое и тошнотворное зрелище.
Хвала Луалу и Девяти Рыцарям Его, свидетелей этой казни было немного. Позже, конечно, по столице пошли слухи и ужасные рассказы о том, как все происходило, но слухи на то и слухи, чтобы менять и приукрашать все, что было.
Народ же, в большем своем сосредоточении не знал, что на казни будет не рядовой процесс, а настоящее чудовищное преступление. Он вообще ничего не знал и торопился на площадь, чтобы встретить возвращающегося из долгожданной отлучки Корсара. Всем было интересно, как вернется заливший кровью несколько уделов Маары подряд полководец? О том, что приказы полководцу кто-то все-таки дает, почему-то не вспоминали. Да и как обвинять короля, когда его власть идет от Луала? Когда он хранит Маару?
Мирас, да будут дни его долги, облачился ради такого случая в тяжелые траурные одежды. Он показывал свою скорбь народу и возвышался над толпой, готовый приветствовать своего слугу и своего ближайшего преступника.
Корсар ожидал триумфа. Ожидал празднества или, на худой конец, цветочных дорожек…он не гордился своими деяниями, своей кровавой работой на юге, западе и востоке, но верил, что его ждут с теплом, как преданного слугу.
Конечно, он предпочитал воевать с армией, а не топить и не жечь граждан, не разрушать их дома, руководствуясь сухой жеребьевкой. Ему не было победного чувства, но все-таки он чувствовал, что выполнил какой-то долг. Перед троном и народом. Перед любимым королём.
Но его встречали как преступника. Для народа он и был преступником, но, что важнее, таким он и был для короны.
Корсар понял это слишком поздно. Он увидел любимого им короля, за которого и билось его сердце, преданность и долг жили в нем только для Маары и ее правителя. Но Мирас тоже его увидел и простер к нему руки, но не в приветственно объятии, а в обвинении:
-Смотри, Маара, на своего угнетателя! Смотри на своего гонителя, своего убийцу. Вот тот человек, что обесчестил имя армии, вот тот человек, что воспротивился моему приказу нести мир и добродетель по моим краям…
Корсар застыл. Верные ему люди тоже. Они всюду следовали за своим командиром, зная, что тот последнюю каплю крови отдаст за народ и трон и странно было слышать им такое!
Но было предусмотрено и это. Что может небольшой отряд, въехавший вместе с Корсаром в столицу, против безжалостной толпы? Что может он против законников, что призваны хранить Маару от всякой свободной и даже сомнительной мысли?
Отбивайся или нет, а тебя стащат с лошади. Толпа будет больше и страшнее, чем тысячи врагов против маленького отряда. Чем все битвы. Потому что ты не пойдешь против своего народа – преданный друг!
Мирас смотрел, как толпа терзает по кускам отряд Корсара. Кто-то вырывался, но далеко не убегал. Сам же Корсар был оплетен тысячеруким, тысячеглавым чудовищем, и погибал в нем, тонул в людском море и никто не мог спасти его. Король смотрел на это. Он скорбел.
Ему очень сложно было верить кому-то так, как Корсару. Не было более верного соратника, но верность – это преступление против политики, с нее не уйдешь далеко. Король должен уметь предавать и жертвовать, чтобы быть королем.
Это тоже было зрелищем. Зрелищем, которое по распоряжению короля Мираса, да будут дни его долги, никогда не должно было оказаться на страницах истории.
Глава 31.
Персиваль не думал даже пожалеть Арахну и поэтому рассказал ей всё, как есть, не думая даже сгладить описаний. Своей первой и святой задачей он видел донести до этой глупой курицы одну простую мысль – если ты будешь пить и дальше, пить в то время, когда на тебя рассчитывают и ждут твоего профессионализма, из-за тебя будут страдать люди.
Она слушала с ужасом, всё больше и больше осознавая свою ничтожность. Ей не хватило храбрости бороться с самого начала с волей короля, потом не хватило храбрости отстоять хоть кого-то, может быть, последних людей, которые не имели к ней злых намерений, но имели сочувствие, и вот теперь из-за её, Арахны, слабости, один из этих людей очень грубо и отвратительно был казнён.
-Я…я не хотела, - прошелестела Арахна, но обращалась она совсем не к Персивалю, а к маркизу Шенье, к его мертвому духу.
-Он тоже не хотел умирать так! – Персиваль не был расположен к милосердию. – Он рассчитывал на быструю смерть, но из-за твоей слабости, из-за твоих соплей и несдержанности…
-Хватит! – взмолилась Арахна, закрывая голову руками. Это было невыносимо. Даже слушать невыносимо, а если уж бедный маркиз прошел через этот ад?.. какими же проклятиями он, должно быть, закончил последние минуты своей жизни? И всё из-за неё!
-Вот именно – хватит! – Персиваль убрал руки Арахны с головы. – Хватит прятаться и хныкать! Теперь ты уже ничего не исправишь. Будь добра – соберись!
Персиваль не был таким, как Мальт. Мальт всегда находил слова утешения, даже когда был груб и предельно честно указывал на промахи. Персиваль же не щадил. Арахна понимала, что заслуживает всех его слов и даже большего презрения, но как же не хотелось этого признавать! Хотелось бы обвинить Персиваля, но…
Но даже Арахна еще не пала на такое дно, чтобы переложить свою жестокую ошибку и вину на другого.
-Соберись, - повторил Персиваль, - сегодня заседание. Во-первых, по неудачной казни Шенье…
-Это моя вина.
-Ага, как же! – Персиваль шумно вздохнул. – Впрочем, ты же не знаешь. Ты же пьяная валялась!
У Арахны тревожно сжалось горло. Она взглянула на Персиваля умоляюще, надеясь, что не услышит ничего страшного.
Но он был беспощаден:
-Корсара толпа растерзала. За кровь на юге, западе и востоке. Король смотрел на это. Скорбел.
-Корсар…- Арахна тряхнула головой. – Как это растерзала?! Что?
-А вот так! – Персиваль взял с ее стола лист бумаги и демонстративно разорвал его пополам, взял две половинки и разорвал еще раз обе пополам, после чего швырнул их на пол. Уродливые обрывки бумаги медленно скользили к ногам Арахны, а она в ужасе смотрела, пытаясь представить, как это вообще можно «растерзать» без суда – хоть и показного – и дознания? С согласия короны! Корсар был первым, кто стоял за эту самую корону!
Преданный слуга, верный полководец и растерзан? Луал и Девять Рыцарей Его! что стало с Маарой?
-Словом, - продолжал Персиваль, - Корсар растерзан, Шенье и Моран казнен. Черёд Мальта. Я думаю, что ему в вину поставят неудачу казни Шенье.
-Но это я! – Арахна дернулась как от боли, и лицо ее исказилось страхом. – Ты же знаешь, что это я! Я!
-Да кого это волнует? – спокойно поинтересовался Персиваль. – Мальт давно уже должен пасть. Уходят те, кто был в начале. Это закон власти.
-Но это я! – Арахна не могла принять того, чего так страшилась. Мальт мог быть сволочью – бюрократической и обыкновенной, мог быть жестоким к ней, но это ее вина сейчас висела над ним угрозой. И в память за все хорошее и всё плохое… - Ты же знаешь правду!
-Да кому нужна твоя правда? – Персиваль оставался также холоден. – Не дергайся, Арахна! Соберись. Его падение не отменить. И больше не отсрочить. Заседание будет и ты явишься. И не будешь орать, что это твоя вина – не поможет.
-А если буду? – мрачно спросила Арахна.
Персиваль оглядел ее с иронией:
-Во-первых, тебе храбрости не хватит. Во-вторых, тогда казнят и тебя, и его. но его казнят хоть как, а ты не обязана умирать. Тем более, после всего того, что он сотворил с тобой, твоей жизнью и твоим миром. Словом, соберись, не будь дурой и приведи себя в человеческий вид. Ты не советница сейчас. Ты сейчас даже на женщину не похожа, если честно – так, растрепа какая-то.
Персиваль не стал дожидаться ее реакции и просто вышел вон. Арахна попыталась, было, запоздало возмутиться, чтобы задержать его, но он не дал ей такой возможности.
И она осталась одна.
Первым ее порывом было разрыдаться. Но глаза остались сухими. Да и толку было от слез? Никто не придет ее жалеть, и никто ничего за нее не решит.
И тогда Арахна заставила себя встать, дойти до купальни и прийти в норму. В зеркале она с трудом даже себя узнала – Персиваль был абсолютно прав насчет ее вида. Но через полчаса Арахна стала походить на советницу внешне, и хоть осталась ужасно бледна и с тенями под глазами, теперь хотя бы отдаленно напоминала еще живое существо.
До заседания еще было много времени, но Арахна чувствовала, что не может больше и минуты провести в здании Трибунала. Она вышла в столицу, рассчитывая пройтись и привести мысли в норму. Как назло – погода стояла прекрасная, в Маару пришло тепло и теперь кое-где уже проглядывали первые цветочки – мелкие, желтоватые в своей россыпи, но это была пробуждающаяся жизнь…
Но у других. А вот жизнь самой Арахны не имела этого тепла. Да и вообще ничего, кроме серости внутри не имела. Ей нужно было подумать и подумать крепко, впервые абсолютно самой, чтобы привести мысли в порядок и понять, что делать.
С одной стороны – Арахне ничего не мешало выступить против Мальта. Это было закономерно с точки зрения логики и с точки зрения права мести за все, что с ней самой происходило его стараниями тоже. к тому же Мальт не был безвинным Рыцарем Луала. Но Арахна понимала, что не сможет выступить против Мальта. Даже не из-за того, что связывало их, а из-за того, что он был совершенно точно ей не врагом. А вот Персиваль явно обрел бы над ней власть еще большую, чем прежде.
И потом – выступить против Мальта, это уцелеть самой. Но надолго ли? Когда король решит,
