она осмысленно гладит себя по животу, словно бы строя связь с младенцем и идет, отдышавшись, дальше, всё дальше от замка…дальше по мыслям.
«Он станет лучшим моим творением!» - Лея снова останавливается, теперь у какого-то кустарника – колючего и едкого по запаху, но не замечает этого. – «Он станет моим творением, я вложу в него всё, чего нет во мне! Грозную добродетель, веру, совесть, идеал, душу»
И снова – пустота под сердцем. И снова обливается кровавой солью чувство безысходности. И снова Лея идет, не замечая, что изрезала о камни босые ноги.
«А он…будет боготворить меня!» - с ужасом думается Лее и она на мгновение заходится в страшном кашляющем смехе. Мысль пугает и пьянит её. – «А я буду боготворить его, ведь он будет мне обязан!»
Лея обрывает свою мысль на миг, потому что к горлу подступает тяжелый комок, она заходится в кашле – надрывном и жутком и сплевывает на землю кроваво-черную муть. Вытирает рот в остекленелом испуге, не пытаясь даже осознать, что сама выкашлянула эту дрянь из своих легких.
Боль приходит с запозданием, осторожно ступая за мыслью, поднимается когтями по внутренностям желудка и царапает горло изнутри…Лея падает на колени. Падает, и надеется больше не подняться.
-Она что-то сказала? – неуверенно переспрашивает Гвиневра, склоняясь над леди Вивьен, снова ушедшей в безумства.
-Кто её разберет?! – леди Тамлин пожимает плечами, но и она встревожена. – Может быть, всё об Эллен скорбит?
-Да, может быть, - Гвиневра с сомнением отворачивается от леди Вивьен и усаживается за своё шитье. – Может быть, это ужасно – потерять ребенка.
-Леди Эллен не была же им дочерью! – напоминает леди Тамлин, чисто из вредности своего характера возражая Гвиневре.
-Она была им как дочь, - смиренно поправляется королева, принимаясь за тяжелый узор из ниток.
-Ой, - леди Тамлин замечает её маневр, - а это…вы как? В подарок?
-Моему отцу, - коротко отзывается королева. – Он всё ещё болен. Что с ним в эти минуты – не знаю.
-Да, я слышала, - задумчиво тянет девушка. – Эта история с Уриеном Мори… но я не верю в его вину!
-И я не верю, - отозвалась Гвиневра. – Уриен многое сделал для меня, и он ни за что не навредил бы моего отцу. Он хотел, чтобы я прожила счастливую жизнь.
-Уриен для всех этого хотел, - заявила леди Тамлин, мрачно глядя в сторону, - для моего брата и меня, для Морганы, для вас, для своей сестры – Леи, для своего друга…
-Что? – у Гвиневры из рук выпала игла, но она даже не обратила внимания на это. – Для кого?
-Для своего друга, - покорно принялась повторять леди Тамлин…
-Нет. – Остановила Гвиневра, - для сестры – Леи?
-Он её так мне называл, - подтвердила Тамлин. – Он называл её сестрой.
-Но она его любила, как безумная! – Гвиневра отшвырнула ткань в сторону, закрыла лицо руками. – Он видел в ней лишь родную душу, а не девушку. Это убивало Лею.
-А я думала – сестра это прямо родственно, - признала леди Тамлин. – А кто родители леи?
-Если бы я знала! – Гвиневра отняла руки от лица. – Она молчит, не отвечает на это… мне кажется, она из моего края, там я видела в детстве похожую на неё девочку, а потом она пропала.
-Все девочки похожи, - фыркнула Тамлин, - ну ладно, чувствую, Моргана не походила на обычных девочек, но вы легко можете ошибиться. Вы с широкой части страны, а она может быть привезена была ещё младенцем откуда-нибудь.
-Верно, - Гвиневра ткнулась в шитье, сомнения не оставляли её. она не могла понять, что её так не отпускает дух и образ Леи, почему преследует её.
-Га…ейн, - прохрипела леди Вивьен. Обрывая и мысли, и дыхание.
-Что? – Талин обернулась к королеве. – Что?
-Гавейн! – догадалась она. – Она зовет своего мужа! Леди Вивьен, он сейчас очень занят…
-Гавейн! Гавейн! – уже отчетливо повторила леди Вивьен, пальцами хватаясь за простынь. – Гавейн! -У неё жар! – охнула Гвиневра. – Боже! Тамлин! Тамлин?!
-И ночь упала покрывалом на город, пролетела ведьмой, принося холод, и только видел это и пел о том ветер, ведь с ночью приходит и призрак Смерти…Боже, что за бред я читаю? – Моргана с раздражением отшвырнула от себя книгу, которую держала в руках, вглядываясь в воспевающие страдание строки какого-то ныне известного поэта.
-Что тебе не нравится? – Мерлин отвлекся от сосредоточенного изучения карты и взглянул на фею, словно бы не сразу понимая, с кем говорит. – Придворным дамам этот поэт очень симпатичен. Даже королева очень благосклонно приняла его недавно!
-О да, это показатель! – Моргана фыркнула, щелчком пальцев призвала книгу в свои руки с пола и продекламировала из наугад открытой страницы. – «И резала сталь горло врагу, и только пепел летел на ветру, и умирали в пыли короли, и только немногих из них погребли!»
-А последние две строки мне даже нравятся, - вступился Мерлин, снова углубляясь в карту.
-Ещё бы! – не замедлила язвительная Моргана. – Только там, в оригинале эти строки звучали иначе и написаны были ещё лет за пятьдесят до сего…шедевра. Знаешь, как там было?
Она закрыла глаза, глубоко вдохнула, восстанавливая спокойный тон, и продекламировала хорошо поставленным в спорах голосом:
-«Пали под песнею стали священные алтари, пожарища коснулись небес, хоть шли от земли, и умирали в пыли золотой короли, и только немногих из них погребли».
-Боже, - Мерлин закатил глаза, - какой мрак, Моргана!
-«Апокалипсис», перевод с Седых Берегов, - отозвалась она. – Мне нравится больше оригинал, чем сочинения этого бездарного шута!
-Шутов хватает, - спокойно согласился друид. – Только шуты они ведь тоже нужны. Мало кто читает «Апокалипсис», он слишком сложен и держит в напряжении, а людям не нужно того, над чем надо думать. Им нужно понимать здесь и сейчас, сию минуту. Пожарища, шедшие от земли, красиво звучит, но кто будет думать о том, что здесь за образ? У любого молодого человека или дамы спроси…вот, кстати, Ланселот, сюда иди!
Ланселот, невовремя появившийся на пороге с деревянным ящиком, забитым свитками и письмами с прошениями от простых людей и соседних земель, замер, испуганно вжав голову в плечи. Он не ожидал такого внимания к своей персоне от друида.
-Иди-иди, - самым ласковым и оттого более угрожающим тоном, поманил друид.
Ланселот поставил ящик в угол и с опаской приблизился к советнику, ожидая каждую минуту, по меньшей мере, превращения себя в осла.
-Вот скажи мне, - обратился к нему Мерлин, - как ты понимаешь такую строчку: «пожарища коснулись небес, хоть шли от земли»?
Ланселот нахмурился, мысленно разделяя строку на слова и соединяя из них образ.
-Ты не торопись, но всё же побыстрее, - мягко попросил Мерлин. Моргана не вмешивалась.
-Я думаю, что здесь всё просто, - наконец, промолвил рыцарь, - это образ вознесения грешников и демонов Преисподней к небесам, ведь, как сказано, было в «Апокалипсисе» - в день Высшего Суда огонь вырвется из-под земли столбом, до самых небес и…
-Твоё влияние! – мрачно перебил Ланселота Мерлин, в упор, глядя на Моргану. – Твоё! Испортила парня!
Моргана молча развела руками…
-Тот бездарь был всё-таки прав, - неожиданно подает голос фея, заставляя Артура вздрогнуть. – Ночь, падая на город, пролетает ведьмой, принося холод.
-Тебе холодно? – Ланселот не понимает, да и не знает этих строк, не знает и разговора и мыслей феи. Он только ждет разрешения своей судьбы и конца всего этого сумасшествия. – Возьми мой…
-Боже, и ты читала этого поэта? – Артур перебивает. – Гвиневра с ума меня свела, цитируя его на каждом ходу.
-Не ври, - мрачно обрывает Моргана, не оборачиваясь на Артура, и продолжает смотреть в окно, - ты не проводил с ней так много времени, чтобы она с ума тебя свела.
-Ну, - Артур заливается краской, закашливается. – Ну, придворные дамы, стихи от каждого угла!
-К чему ты это? – Ланселота не интересуют стихи. Во всяком случае сейчас. Ему интересно, почему Моргана вдруг признала чью-то правоту, да ещё и так.
-Посмотри, - Моргана, словно бы не в силах наблюдать более за окном, отходит.
Не сговариваясь, Ланселот и Артур приближаются к витражному окну и замирают, не веря своим глазам.
Ночь в Камелоте темна, в ней легко скрыться, раствориться. Воздух свеж, небо хоть и освещается звездами, но всё же – свет их бледен над землею Камелота, словно бы укрывает насмешливо воров и преступников от своего света, щадит грешников, отпуская им больше темноты, чем звездного света.
Улицы Камелота не освещаются по ночам. Мерлин пытался предложить пару идей по возведению магического освещения в ночное время суток для безопасности, но как-то стало не до того и идеи не дошли до совета. Редко какой рыцарь с обходом, патруль из стражников пронесет по главной улице факел, так…лишь бы не наткнуться на какого-нибудь действительного нарушителя порядка, для успокоения, для формальности.
Улицы Камелота полны тягучим ночным воздухом, который может давить морозностью с непривычки, и только привыкнув, можно начать чувствовать свежесть с этой тягучести. Улицы Камелота одинаково принимают и нищих в закутках между лавчонками и нашедших приют в старых бочках да в соломе, и пьяниц, заснувших по пути из кабака на земле, и торговцев, что обвешивают на рынке каждый день доверчивых и честных людей, и самих этих доверчивых и честных людей, которые хранят секреты подчас гораздо более страшные, чем обманы торговцев. Улицы Камелота не делят знать и священнослужителей, бедняков и ремесленников – они принимают всех. Они – свидетели любовных похождений, свидетели греха и раскаяния, веселья и горечи, смерти и жизни – молчат одинаково для всех.
Улицы Камелота хранят на своей земле и кое-где вымощенных каменными плитами дорогах следы разбойников и детей, гонцов и солдат…
По этим улицам шли умирать и любить, драться и искать примирения.
Но ночь скрывает в своем покрывале всё. Каждая ночь, кроме той, проклятой, за которой наблюдает сейчас король Артур.
В ночи каждый далекий огонек, каким слабым он бы ни был, виден далеко-далеко, отражается на далеком расстоянии, заметен и ярок.
А когда в Камелот вступает вражеская армия, армия огромная, поддерживаемая многими графствами и герцогствами, армия, сопровождаемая яростью огненных факелов в большом количестве – это можно увидеть с самого края города…
Артур едва не потерял сознание от ужаса, сжавшего его горло ледяной рукой. Ему привиделось, что он различает крики и блеск мечей, обагренных кровью, хотя ничего из этого, конечно же, не было.
Огоньки были далеко, но уже виднелись, ясно предвещая конец правления Артура Пендрагона. Они приближались стремительно, и всё никак не кончались, сплетая собою удивительное покрывало…
-С земли. До небес…- молвит Артур, вцепляясь в оконную раму до боли в пальцах.
-Тихо, - предостерегает Моргана, оказываясь с ним рядом, придерживая его. – Всё будет хорошо, мы уйдем. Тебя объявят мертвым, ты не…
Она не успевает договорить. Человеку тяжело вынести две вещи: приобрести в один миг все и в один миг все потерять. Артур пережил оба эти потрясения.
В один день он превратился из оруженосца в короля Камелота, посланника небес для простых жителей, в обладателя сокровищ, власти и женщин, в могучую фигуру, в того, с кем считаются, в того, кто оставляет след в истории.
В другой же день – он узнает о том, что был никчемным правителем, что его наставник благословил, почти что благословил, перед смертью его врага бороться за то, что досталось Артуру, что жена его тоже против, что любимая сестра едва ли не в истоке заговора и даже верный рыцарь не так уж и верен…
Два дня из жизни. Разделенные совсем коротким мигом счастья и упоения, дни, наполненные хмельными пирами и блеском кубков, лязгом мечей, поклонами и кокетством. Он так много хотел, так много не успел, так яростно желал любить и быть любимым в народе, а теперь этот народ отбирает всё!
Ярость…
Ярость приходит кровавой мутью, когда нет выхода, когда отчаяние подкрадывается со спины и касается уже плеча, когда издевательская усмешка – это любимая улыбка. Всё переворачивается с ног на голову. В минуту отчаяния мозг и тело пытаются бороться, пытаются сражаться и каждый видится врагом и каждый видится предателем. Так приходит помутнение чувств.
Артур отталкивает Моргану от себя – грубо, в грудь. Не ожидая этого, не успевая даже охнуть от боли, Моргана падает на пол. Ланселот бросается к ней и поднимает с пола, но пока это происходит – Артур словно бы попадает под влияние бесовской силы – он крушит и ломает всё, до чего может дотянуться.
В стену летят подсвечники, блюда, размазываясь своим содержимым по стене и полу, картины, украшения, постель – всё срывается с яростью. Моргана прячется от грохота в объятиях Ланселота и плачет, но ни она не замечает этого, ни рыцарь не ощущает того, что его рубашка заливается слезами.
Артур барабанит в дверь, Артур кричит и вопит, ругается, угрожает, умоляет…пик эмоций – это смешение ярости и гнева. Он пинает дверь, едва не вынося её, но всё-таки дверь остаётся на месте. Он сбивает кулаки в кровь, он падает на колени, уже уставая, но, всё ещё сопротивляясь неизбежному, и рвет на себе волосы, одежду…
И наконец, по-звериному, лишаясь последнего человеческого чувства, доходя до пика отчаяния, воет.
Но дверь не поддается. За дверью есть движение. Рыцари, верные Мелеаганту советники, кто с испугом, кто с отвращением смотрят на дверь, не зная, как реагировать. Голиард спокоен…один.
Он видел падения королей, пожарища, лижущие небеса и идущие при этом от земли. Он спокоен.
И даже когда Гвиневра, что-то почувствовав, услышав, бросается на дверь, безотчетно плача и неожиданно пугаясь, внося в жизнь ночного замка ещё шум…
И даже когда просыпается в своей детской Мордред и заходится плачем, пробуждая свою няньку ото сна…
И даже, когда в городе начинается шум, открываются ставни и хлопают двери, скрипят городские вороты и жутко начинает завывать ветер, внося свой вклад в душу ночного Камелота…
Голиард остаётся спокойным. Он все это видел. Он все это знал. Ничего нового не рождает история! Она лишь меняет лица, меняет имена, но остаётся прежней и не надо жить столько, сколько живет Голиард, чтобы понять это, надо лишь уметь слышать ночь.
Мелеагант въезжает по мосту. Его сопровождает древняя кровь, воплощенная в знатных отпрысках из домов герцогов, графов и баронов. Они едут вместе, прекрасно зная, что не встретят сопротивления и потому не рискуют.
Они едут вместе, чтобы показать свою сплоченность новому королю. Они называют его «величеством», вместо «высочества», и уже привычно звучат их слова.
Позади гремят доспехами солдаты. Пешие и конные – величественное зрелище и страшное. Огонь разрывает ночь.
Ворота, открывающие путь в столицу – вот оно! Вот оно – зрелище долгих месяцев подготовки. Последняя дорога до замка и Камелот принадлежит ему.
На мгновение становится страшно – вдруг ворота не открыты? Вдруг что-то идет не так, и он ведет своих солдат на бойню? Но этот краткий миг проходит.
Стража торжественно распахивает ворота перед лошадьми, перед флагами и огнями факелов. Ночь принимает в объятия блудных детей своих и сдаётся от их колонны, отлетает прочь, но кружит над головами. А полотнище огня всё сильнее и ярче, все могущественнее.
«Он станет лучшим моим творением!» - Лея снова останавливается, теперь у какого-то кустарника – колючего и едкого по запаху, но не замечает этого. – «Он станет моим творением, я вложу в него всё, чего нет во мне! Грозную добродетель, веру, совесть, идеал, душу»
И снова – пустота под сердцем. И снова обливается кровавой солью чувство безысходности. И снова Лея идет, не замечая, что изрезала о камни босые ноги.
«А он…будет боготворить меня!» - с ужасом думается Лее и она на мгновение заходится в страшном кашляющем смехе. Мысль пугает и пьянит её. – «А я буду боготворить его, ведь он будет мне обязан!»
Лея обрывает свою мысль на миг, потому что к горлу подступает тяжелый комок, она заходится в кашле – надрывном и жутком и сплевывает на землю кроваво-черную муть. Вытирает рот в остекленелом испуге, не пытаясь даже осознать, что сама выкашлянула эту дрянь из своих легких.
Боль приходит с запозданием, осторожно ступая за мыслью, поднимается когтями по внутренностям желудка и царапает горло изнутри…Лея падает на колени. Падает, и надеется больше не подняться.
***
-Она что-то сказала? – неуверенно переспрашивает Гвиневра, склоняясь над леди Вивьен, снова ушедшей в безумства.
-Кто её разберет?! – леди Тамлин пожимает плечами, но и она встревожена. – Может быть, всё об Эллен скорбит?
-Да, может быть, - Гвиневра с сомнением отворачивается от леди Вивьен и усаживается за своё шитье. – Может быть, это ужасно – потерять ребенка.
-Леди Эллен не была же им дочерью! – напоминает леди Тамлин, чисто из вредности своего характера возражая Гвиневре.
-Она была им как дочь, - смиренно поправляется королева, принимаясь за тяжелый узор из ниток.
-Ой, - леди Тамлин замечает её маневр, - а это…вы как? В подарок?
-Моему отцу, - коротко отзывается королева. – Он всё ещё болен. Что с ним в эти минуты – не знаю.
-Да, я слышала, - задумчиво тянет девушка. – Эта история с Уриеном Мори… но я не верю в его вину!
-И я не верю, - отозвалась Гвиневра. – Уриен многое сделал для меня, и он ни за что не навредил бы моего отцу. Он хотел, чтобы я прожила счастливую жизнь.
-Уриен для всех этого хотел, - заявила леди Тамлин, мрачно глядя в сторону, - для моего брата и меня, для Морганы, для вас, для своей сестры – Леи, для своего друга…
-Что? – у Гвиневры из рук выпала игла, но она даже не обратила внимания на это. – Для кого?
-Для своего друга, - покорно принялась повторять леди Тамлин…
-Нет. – Остановила Гвиневра, - для сестры – Леи?
-Он её так мне называл, - подтвердила Тамлин. – Он называл её сестрой.
-Но она его любила, как безумная! – Гвиневра отшвырнула ткань в сторону, закрыла лицо руками. – Он видел в ней лишь родную душу, а не девушку. Это убивало Лею.
-А я думала – сестра это прямо родственно, - признала леди Тамлин. – А кто родители леи?
-Если бы я знала! – Гвиневра отняла руки от лица. – Она молчит, не отвечает на это… мне кажется, она из моего края, там я видела в детстве похожую на неё девочку, а потом она пропала.
-Все девочки похожи, - фыркнула Тамлин, - ну ладно, чувствую, Моргана не походила на обычных девочек, но вы легко можете ошибиться. Вы с широкой части страны, а она может быть привезена была ещё младенцем откуда-нибудь.
-Верно, - Гвиневра ткнулась в шитье, сомнения не оставляли её. она не могла понять, что её так не отпускает дух и образ Леи, почему преследует её.
-Га…ейн, - прохрипела леди Вивьен. Обрывая и мысли, и дыхание.
-Что? – Талин обернулась к королеве. – Что?
-Гавейн! – догадалась она. – Она зовет своего мужа! Леди Вивьен, он сейчас очень занят…
-Гавейн! Гавейн! – уже отчетливо повторила леди Вивьен, пальцами хватаясь за простынь. – Гавейн! -У неё жар! – охнула Гвиневра. – Боже! Тамлин! Тамлин?!
Часть 55
-И ночь упала покрывалом на город, пролетела ведьмой, принося холод, и только видел это и пел о том ветер, ведь с ночью приходит и призрак Смерти…Боже, что за бред я читаю? – Моргана с раздражением отшвырнула от себя книгу, которую держала в руках, вглядываясь в воспевающие страдание строки какого-то ныне известного поэта.
-Что тебе не нравится? – Мерлин отвлекся от сосредоточенного изучения карты и взглянул на фею, словно бы не сразу понимая, с кем говорит. – Придворным дамам этот поэт очень симпатичен. Даже королева очень благосклонно приняла его недавно!
-О да, это показатель! – Моргана фыркнула, щелчком пальцев призвала книгу в свои руки с пола и продекламировала из наугад открытой страницы. – «И резала сталь горло врагу, и только пепел летел на ветру, и умирали в пыли короли, и только немногих из них погребли!»
-А последние две строки мне даже нравятся, - вступился Мерлин, снова углубляясь в карту.
-Ещё бы! – не замедлила язвительная Моргана. – Только там, в оригинале эти строки звучали иначе и написаны были ещё лет за пятьдесят до сего…шедевра. Знаешь, как там было?
Она закрыла глаза, глубоко вдохнула, восстанавливая спокойный тон, и продекламировала хорошо поставленным в спорах голосом:
-«Пали под песнею стали священные алтари, пожарища коснулись небес, хоть шли от земли, и умирали в пыли золотой короли, и только немногих из них погребли».
-Боже, - Мерлин закатил глаза, - какой мрак, Моргана!
-«Апокалипсис», перевод с Седых Берегов, - отозвалась она. – Мне нравится больше оригинал, чем сочинения этого бездарного шута!
-Шутов хватает, - спокойно согласился друид. – Только шуты они ведь тоже нужны. Мало кто читает «Апокалипсис», он слишком сложен и держит в напряжении, а людям не нужно того, над чем надо думать. Им нужно понимать здесь и сейчас, сию минуту. Пожарища, шедшие от земли, красиво звучит, но кто будет думать о том, что здесь за образ? У любого молодого человека или дамы спроси…вот, кстати, Ланселот, сюда иди!
Ланселот, невовремя появившийся на пороге с деревянным ящиком, забитым свитками и письмами с прошениями от простых людей и соседних земель, замер, испуганно вжав голову в плечи. Он не ожидал такого внимания к своей персоне от друида.
-Иди-иди, - самым ласковым и оттого более угрожающим тоном, поманил друид.
Ланселот поставил ящик в угол и с опаской приблизился к советнику, ожидая каждую минуту, по меньшей мере, превращения себя в осла.
-Вот скажи мне, - обратился к нему Мерлин, - как ты понимаешь такую строчку: «пожарища коснулись небес, хоть шли от земли»?
Ланселот нахмурился, мысленно разделяя строку на слова и соединяя из них образ.
-Ты не торопись, но всё же побыстрее, - мягко попросил Мерлин. Моргана не вмешивалась.
-Я думаю, что здесь всё просто, - наконец, промолвил рыцарь, - это образ вознесения грешников и демонов Преисподней к небесам, ведь, как сказано, было в «Апокалипсисе» - в день Высшего Суда огонь вырвется из-под земли столбом, до самых небес и…
-Твоё влияние! – мрачно перебил Ланселота Мерлин, в упор, глядя на Моргану. – Твоё! Испортила парня!
Моргана молча развела руками…
-Тот бездарь был всё-таки прав, - неожиданно подает голос фея, заставляя Артура вздрогнуть. – Ночь, падая на город, пролетает ведьмой, принося холод.
-Тебе холодно? – Ланселот не понимает, да и не знает этих строк, не знает и разговора и мыслей феи. Он только ждет разрешения своей судьбы и конца всего этого сумасшествия. – Возьми мой…
-Боже, и ты читала этого поэта? – Артур перебивает. – Гвиневра с ума меня свела, цитируя его на каждом ходу.
-Не ври, - мрачно обрывает Моргана, не оборачиваясь на Артура, и продолжает смотреть в окно, - ты не проводил с ней так много времени, чтобы она с ума тебя свела.
-Ну, - Артур заливается краской, закашливается. – Ну, придворные дамы, стихи от каждого угла!
-К чему ты это? – Ланселота не интересуют стихи. Во всяком случае сейчас. Ему интересно, почему Моргана вдруг признала чью-то правоту, да ещё и так.
-Посмотри, - Моргана, словно бы не в силах наблюдать более за окном, отходит.
Не сговариваясь, Ланселот и Артур приближаются к витражному окну и замирают, не веря своим глазам.
Ночь в Камелоте темна, в ней легко скрыться, раствориться. Воздух свеж, небо хоть и освещается звездами, но всё же – свет их бледен над землею Камелота, словно бы укрывает насмешливо воров и преступников от своего света, щадит грешников, отпуская им больше темноты, чем звездного света.
Улицы Камелота не освещаются по ночам. Мерлин пытался предложить пару идей по возведению магического освещения в ночное время суток для безопасности, но как-то стало не до того и идеи не дошли до совета. Редко какой рыцарь с обходом, патруль из стражников пронесет по главной улице факел, так…лишь бы не наткнуться на какого-нибудь действительного нарушителя порядка, для успокоения, для формальности.
Улицы Камелота полны тягучим ночным воздухом, который может давить морозностью с непривычки, и только привыкнув, можно начать чувствовать свежесть с этой тягучести. Улицы Камелота одинаково принимают и нищих в закутках между лавчонками и нашедших приют в старых бочках да в соломе, и пьяниц, заснувших по пути из кабака на земле, и торговцев, что обвешивают на рынке каждый день доверчивых и честных людей, и самих этих доверчивых и честных людей, которые хранят секреты подчас гораздо более страшные, чем обманы торговцев. Улицы Камелота не делят знать и священнослужителей, бедняков и ремесленников – они принимают всех. Они – свидетели любовных похождений, свидетели греха и раскаяния, веселья и горечи, смерти и жизни – молчат одинаково для всех.
Улицы Камелота хранят на своей земле и кое-где вымощенных каменными плитами дорогах следы разбойников и детей, гонцов и солдат…
По этим улицам шли умирать и любить, драться и искать примирения.
Но ночь скрывает в своем покрывале всё. Каждая ночь, кроме той, проклятой, за которой наблюдает сейчас король Артур.
В ночи каждый далекий огонек, каким слабым он бы ни был, виден далеко-далеко, отражается на далеком расстоянии, заметен и ярок.
А когда в Камелот вступает вражеская армия, армия огромная, поддерживаемая многими графствами и герцогствами, армия, сопровождаемая яростью огненных факелов в большом количестве – это можно увидеть с самого края города…
Артур едва не потерял сознание от ужаса, сжавшего его горло ледяной рукой. Ему привиделось, что он различает крики и блеск мечей, обагренных кровью, хотя ничего из этого, конечно же, не было.
Огоньки были далеко, но уже виднелись, ясно предвещая конец правления Артура Пендрагона. Они приближались стремительно, и всё никак не кончались, сплетая собою удивительное покрывало…
-С земли. До небес…- молвит Артур, вцепляясь в оконную раму до боли в пальцах.
-Тихо, - предостерегает Моргана, оказываясь с ним рядом, придерживая его. – Всё будет хорошо, мы уйдем. Тебя объявят мертвым, ты не…
Она не успевает договорить. Человеку тяжело вынести две вещи: приобрести в один миг все и в один миг все потерять. Артур пережил оба эти потрясения.
В один день он превратился из оруженосца в короля Камелота, посланника небес для простых жителей, в обладателя сокровищ, власти и женщин, в могучую фигуру, в того, с кем считаются, в того, кто оставляет след в истории.
В другой же день – он узнает о том, что был никчемным правителем, что его наставник благословил, почти что благословил, перед смертью его врага бороться за то, что досталось Артуру, что жена его тоже против, что любимая сестра едва ли не в истоке заговора и даже верный рыцарь не так уж и верен…
Два дня из жизни. Разделенные совсем коротким мигом счастья и упоения, дни, наполненные хмельными пирами и блеском кубков, лязгом мечей, поклонами и кокетством. Он так много хотел, так много не успел, так яростно желал любить и быть любимым в народе, а теперь этот народ отбирает всё!
Ярость…
Ярость приходит кровавой мутью, когда нет выхода, когда отчаяние подкрадывается со спины и касается уже плеча, когда издевательская усмешка – это любимая улыбка. Всё переворачивается с ног на голову. В минуту отчаяния мозг и тело пытаются бороться, пытаются сражаться и каждый видится врагом и каждый видится предателем. Так приходит помутнение чувств.
Артур отталкивает Моргану от себя – грубо, в грудь. Не ожидая этого, не успевая даже охнуть от боли, Моргана падает на пол. Ланселот бросается к ней и поднимает с пола, но пока это происходит – Артур словно бы попадает под влияние бесовской силы – он крушит и ломает всё, до чего может дотянуться.
В стену летят подсвечники, блюда, размазываясь своим содержимым по стене и полу, картины, украшения, постель – всё срывается с яростью. Моргана прячется от грохота в объятиях Ланселота и плачет, но ни она не замечает этого, ни рыцарь не ощущает того, что его рубашка заливается слезами.
Артур барабанит в дверь, Артур кричит и вопит, ругается, угрожает, умоляет…пик эмоций – это смешение ярости и гнева. Он пинает дверь, едва не вынося её, но всё-таки дверь остаётся на месте. Он сбивает кулаки в кровь, он падает на колени, уже уставая, но, всё ещё сопротивляясь неизбежному, и рвет на себе волосы, одежду…
И наконец, по-звериному, лишаясь последнего человеческого чувства, доходя до пика отчаяния, воет.
Но дверь не поддается. За дверью есть движение. Рыцари, верные Мелеаганту советники, кто с испугом, кто с отвращением смотрят на дверь, не зная, как реагировать. Голиард спокоен…один.
Он видел падения королей, пожарища, лижущие небеса и идущие при этом от земли. Он спокоен.
И даже когда Гвиневра, что-то почувствовав, услышав, бросается на дверь, безотчетно плача и неожиданно пугаясь, внося в жизнь ночного замка ещё шум…
И даже когда просыпается в своей детской Мордред и заходится плачем, пробуждая свою няньку ото сна…
И даже, когда в городе начинается шум, открываются ставни и хлопают двери, скрипят городские вороты и жутко начинает завывать ветер, внося свой вклад в душу ночного Камелота…
Голиард остаётся спокойным. Он все это видел. Он все это знал. Ничего нового не рождает история! Она лишь меняет лица, меняет имена, но остаётся прежней и не надо жить столько, сколько живет Голиард, чтобы понять это, надо лишь уметь слышать ночь.
Мелеагант въезжает по мосту. Его сопровождает древняя кровь, воплощенная в знатных отпрысках из домов герцогов, графов и баронов. Они едут вместе, прекрасно зная, что не встретят сопротивления и потому не рискуют.
Они едут вместе, чтобы показать свою сплоченность новому королю. Они называют его «величеством», вместо «высочества», и уже привычно звучат их слова.
Позади гремят доспехами солдаты. Пешие и конные – величественное зрелище и страшное. Огонь разрывает ночь.
Ворота, открывающие путь в столицу – вот оно! Вот оно – зрелище долгих месяцев подготовки. Последняя дорога до замка и Камелот принадлежит ему.
На мгновение становится страшно – вдруг ворота не открыты? Вдруг что-то идет не так, и он ведет своих солдат на бойню? Но этот краткий миг проходит.
Стража торжественно распахивает ворота перед лошадьми, перед флагами и огнями факелов. Ночь принимает в объятия блудных детей своих и сдаётся от их колонны, отлетает прочь, но кружит над головами. А полотнище огня всё сильнее и ярче, все могущественнее.
