А Элеонора всё пыталась наладить отношения, никак не умея понять, что нечего было налаживать, что Мальту нужно было лишь формальное существо, безмолвное, незаметное, и всё! Не нужно ему было ни заботы, ни нежности, ни расспросов, ни присутствия.
Он уступил лишь однажды – два года спустя от их брака, когда вернулся домой раньше и лег, как с самой первой ночи, отдельно, не желая даже ужина. Элеонора применила единственное средство, которого боялась больше других, но которое оставила напоследок. Она выпила для храбрости и сама скользнула на его постель.
Сон дознавателя чуток. Мальт проснулся мгновенно и попытался отодвинуться от Элеоноры, но она всё пыталась прикоснуться к нему, прижаться, поцеловать, неумело, но с явным желанием.
Дознаватель тоже человек, по крайней мере, временами. Да и Элеонора была молода и красива – Мальт уступил.
Но пришло утро, а вместе с ним и осознание: для Элеоноры ничего не поменялось. Она осталась ненужной для Мальта – он ушел в Коллегию и даже не простился. Элеонора проснулась и всё поняла – ее порыв не тронул супруга.
Она долго пробыла в купальне, чувствуя себя грязной, и никак не могла отделаться от этого чувства. Долго плакала, перестилая белье, а потом поняла, что в ней нет больше никаких сил к борьбе.
Мальт вернулся ночью, как и всегда. Но в этот раз было существенное отличие – Элеонора не вышла его встречать, а на столе не было ужина.
Сначала Мальт подумал, что она ушла, и даже испытал огромное облегчение – для него это было бы лучшим исходом. Но прошло мгновение, и он увидел ее, лежащую в темноте, спиной к дверям, явно не спящую.
Что-то в этом было неправильное. Мальт неохотно поздоровался:
–Привет.
Элеонора не отреагировала. Мальту очень хотелось пройти мимо, но что–то этого не дало ему сделать, и он спросил:
–Что-то случилось?
–Зачем ты на мне женился? – тихо спросила Элеонора. В ее голосе не было слез – их время кончилось.
Мальт вздохнул.
–Чтобы получить повышение. Мне нужна была жена. Любая, лишь бы была.
–Я не могу больше…– Элеонора оставалась тихой. – Я не могу.
Вот тут Мальт испугался. Ему светило новое повышение и сейчас уход жены, когда он и его соперник, еще один кандидат на должность, шли бок о бок, могло сыграть дурную шутку.
–Давай весной, – попросил он. – С весны иди, если хочешь.
Она не возражала и даже не спросила о причинах отлагательства, угадывая их уже по опыту.
Но у богов были свои планы. Элеонора долго и усердно не замечала очевидных симптомов, но вскоре ей поплохело и Мальт, присутствующий при этом случайно, вызвал целителя.
После его ухода молчали долго. Мальт первым нарушил тишину:
–А раньше ты не замечала?
Элеонора пожала плечами – она переняла привычку Мальта иногда обходиться без слов. Спросила лишь:
–Ты будешь относиться к ребенку так, как ко мне?
–Разве я тебя чем-то обидел или оскорбил? – удивился Мальт. – У тебя есть дом, пища, одежда, украшения. Тебе не надо работать и ничего не надо делать из того, что делают горожане.
–Я тебе не нужна, – напомнила Элеонора.
–Никто никому не нужен, – отозвался Мальт.
Он не изменился во время ее беременности. Также пропадал на службе, также был равнодушен. К Элеоноре, по его настоянию, заходили целители, торговцы детскими вещами, и вскоре она отвлеклась от своей тоски.
Беременность ее протекала легко. Надзор целителей, покой и крепкое здоровье Элеоноры делали свое дело. Она оставалась тихой, и взбунтовалась лишь раз, когда пошла по вопросу счетов к Мальту в кабинет и обнаружила его стоящим у крепкого шкафа с навесным замком. Предполагалось, очевидно, что шкаф будет на этот замок закрыт, но сейчас Мальт рылся в нем, когда Элеонора появилась.
А она глянула на содержимое… склянки, флакончики всех цветов и оттенков, с мелкими бумажками, приклеенными к горлышку. Запечатанные мертвыми пробками. Такие флакончики носят целители. Вот только мальт не из них.
–Яды? В доме? – Элеонора не узнавала себя.
–В моем кабинете, – Мальт оставался невозмутим, – в моем же шкафу.
–Яды! А если кто-то случайно…
–Никто, – Мальт не давал ей разойтись. – Никто. Кабинет закрыт, шкаф тоже. Случайности быть не может.
–Но зачем? – не понимала ошарашенная Элеонора. – Это же…
–Я коллекционер, – отмахнулся Мальт. – Что тебе нужно?
В тот год вся Коллегия стала коллекционерами. Вернее, столица стала, а провинции подхватили. И Мальт подался на моду, приобретал и коллекционировал разные яды.
Элеонора успокоилась. Больнее ей стало тогда, когда Мальт впервые взял своего новорожденного сына в руки.
Элеонора была рядом – бледная, счастливая…и не нужная. А когда она взглянула в лицо мальта, едва не разрыдалась – такая любовь и нежность была в нем! Ей не доставалось и сотой доли от него.
Вскоре оказалось, что Лев или Львёнок (так ласково называл сына Мальт) – ребенок довольно крикливый, беспокойный. Но на руках отца он успокаивался, а Элеонора могла качать его по полночи.
Мальт нанял кормилицу, но Элеоноре не стало легче. Даже кормилица справлялась лучше с сыном, чем она сама. Сумрачность собственного состояния, постоянный плач, равнодушие Мальта и его же нежность в его присутствии к их общему, на минуту, ребенку, вгоняли Элеонору во всю большую мрачность.
Она стремительно худела, у нее ломались ногти, вылезали волосы и начали крошиться ногти…
Мальт прислал целителя, тот не нашел никаких нарушений и посоветовал пить успокоительный ивовый настой.
–Что с тобой происходит? – спросил Мальт, когда Элеонора швырнула приготовленный стакан с ивовым настоем в стену.
–Ненавижу! – прошипела Элеонора и страшно обвела всю залу взглядом. – Ненавижу!
–Ребенка разбудишь, – напомнил Мальт.
–А ты его утешишь! – рявкнула Элеонора нарочно громко.
Маленький Львенок, конечно, проснулся от ее крика и зашелся плачем. Мальт тотчас принялся успокаивать сына, бросив жене:
–Тебя никто не держит!
Что с ней стало или что было? ее ли руки дрожали, принадлежали ли ей негнущиеся непослушные пальцы, пока Элеонора отпирала один замок, другой, третий?
В собственном доме. Под звуки детского плача, в полном отсутствии себя и других. Мальт был на службе, кормилица – эта добродетельная медлительная женщина, ушла на рынок по ее просьбе.
«Это мой шанс на свободу» - билось в отуманенном чем-то едким рассудке Элеоноры, а она уже поспешно открывала навесной замочек в шкафчике с ядами.
Схватила первый попавшийся, безжалостно ломая оставшиеся ногти, вырвала деревянную пробку и залпом выпила половину склянки.
Ее тотчас вырвало, но это не помогло – смерть уже была в ней и тщетны были попытки организма призвать жизнь.
Умирала Элеонора долго. она изошла кровавой пеной, выплюнула в кровавом кашле куски какой-то слизи, которые когда-то были какими-то ее внутренностями и еще ползла и ползла по коридору собственного дома в какой-то неясной отчаянной попытке…
Кормилица вернулась нескоро. Она заболталась с одной лавочницей, с другой, и когда вернулась, успела застать еще последние секунды жизни Элеоноры. Ее агонию. Кормилица попыталась упасть в обморок от картины, но детский плач привел ее в чувство. Схватив ребенка, кормилица опрометью бросилась к Коллегии Дознавателей и только передав дитя Мальту, рухнула в спасительную тьму, напуганная и почти безумная от увиденного.
Разговоров было много. Они преследовали Мальта до его последнего дня. Они отравили ему все то, что не успело еще без того оказаться отравленным.
Мальт никогда прежде не пил. И ему казалось, что Элеонора принесла ему освобождение, только он почему-то не смог справиться с этой нежданной свободой и долго прикладывался к бутылке, выведя простую формулу: когда страдает тело - душа не успевает болеть.
Вывели его из этой тьмы жестоко – предъявили обвинение в убийстве жены. Обвинение, конечно, было напускным и нарочным – оно преследовало совсем другие цели. Мальт сам делал такие обвинения, получая испуг человека и готовность жертвы сделать все, что угодно, лишь бы с них сняли это обвинение.
Если бы Мальт был трезв, он бы разгадал это. Но он был в странной скорби и попался. Испугавшись, принял предложение участвовать в заговоре против короля, в заговоре, составленном на самых верхах, у самого трона.
Мальт думал, что в его должности некуда падать уже ниже всех грехов и пороков. Оказалось, что есть куда.
–Перевод в столицу, в Коллегию Дознания, участие в заговоре против обвинения в убийстве жены, – очаровательно улыбались ему.
Мальт не думал. Он уже знал, что давно проиграл, оставалось лишь попытаться искупить свою вину, перенеся нетронутую любовь и нежность на последнее близкое существо:
–Согласен, если сын поедет со мной.
Рукопожатие завершило договоренность, и Мальт почувствовал, как увяз окончательно.
18. Жрец
Жрец Медер надеялся, что религия и политика Маары могут существовать параллельно друг другу, не пересекаясь, но вот политика, к несчастью, считала иначе.
Он начал свой путь к Луалу и Девяти Рыцарям Его, к служению небесам и добродетели небес в восемь лет. Сын ремесленника и доброй, но зашуганной женщины, Медер вообще не должен был пересечься с Церковью Луала и Девяти Рыцарей Его больше, чем редкий прихожанин, из числа тех, что проходят мимо Церкви, отдавая ей почтение, и посещают службу в праздничные дни.
И когда ему было восемь лет был как раз такой праздник. Сам Король вышел к народу, приветствовал его, и советники – все такие нарядные, мрачно-торжественные – это захватывало дух! И Медер увлеченно вертел головою, надеясь осмотреть все-все ленты, флаги, знамена и гербы, раскрасившие столицу. Знатные фамилии держались с мраморным достоинством поколений, народ ликовал, а жрецы…как потрясли они маленького Медера!
Жрецы Луала и Девяти Рыцарей Его носили белые мантии, подбитые золотым шитьем. И сами мантии эти делали фигуры вроде бы как каменными, давали им необычайно стойкий и вечный вид. Лица у всех жрецов были одухотворенными, взгляд как будто бы проходил сквозь толпу, сквозь вообще все земное. Они шествовали выверено, медленно, следуя друг за другом,и у каждого в руках были то священные сосуды, то тексты, то просто кольцо для благословения встречных прохожих.
Медер не знал прежде за собою такого внимания! он был очарован и околдован этим ходом, этим видением. Не отрываясь, смотрел он вслед жрецам, и сердце его рвалось за ними.
А потом была музыка. Священная музыка ворвалась в толпу, зазвучал хор, поющий восславление Королю и всей земле Маары. Медер прежде любил только уличные баллады, но слушая этот дивный хор, он взрослел в душе своей, и отступало из него всякое детство, оставляя какой-то возвышенный свет.
Всё вдруг показалось ему по плечу, выполнимым и преодолимым. Никакого препятствия!
Чем больше Медер смотрел на жрецов, чем больше слушал он небесное звучание хора, тем ярче убеждался, что хочет туда, к ним, хочет стоять рядом, наслаждаться музыкой и чувствовать гармонию.
А потом была проповедь.
Высший Жрец вышел вперед, к народу, приветствовал короля и заговорил вдруг низким, мягким, обволакивающим голосом о добродетели, о нравственности, о порядке и дисциплине, о преданности своему делу, а главное – о преданности трону и Мааре. И каждое слово этой проповеди было как ожог, оно впечатывалось, въедалось в душу мальчика, и все прочнее и прочнее он уверялся в том, что хочет отдать свою жизнь на то, чтобы также стоять в белом и также говорить с народом, под тихий хор самой возвышенной музыки.
Но тяжело следовать самому возвышенному пути, когда твое происхождение обязывает тебя быть другим. Ремесленник-отец явно не будет в восторге, узнай он о внезапной любви сына к Луалу и Девяти Рыцарям Его. Это Медер понял интуитивно и заговорил, улучив минуту, с матерью.
Мать – женщина тихая, добрая, зашуганная мужем и забитая жизнью, посерьезнела в одно мгновение. Странно и тяжко взглянула она на сына, спросила лишь:
-Знаешь ли ты на что идешь?
–Никогда я не хотел ничего так сильно, как посвятить себя Луалу и Девяти Рыцарям Его, – честно ответил сын, и она кивнула, принимая волю судьбы.
–Я поговорю с твоим отцом.
В ней не было никогда силы отстаивать собственное мнение и свою позицию, но когда ее собственный ребенок, ее милое дитя, так взглянул ее сын, и вдруг пробудилась в ней прежде невиданная сила, проскочила мысль: «хоть бы он был тем, кем хочет, а не тем, кем придется».
Медер вечером прислушивался к приглушенным голосам, напряженный словно струна, готовый ко всему плохому и ни к чему хорошему. Его успокаивало лишь то, что все его мучения ради музыки, той музыки, что звучала на празднике в честь Луала.
Отец пришел к нему. Ожидаемо, конечно! Спросил сурово:
–Мать правду говорит?
Отца Медер боялся, но почувствовал всем своим восьмилетним существом, что если сейчас откажется от служения, то будет жалеть, если не устоит, то вся жизнь его как будто бы кончена. Он сам не знал позже, откуда вообще взялась в нем такая уверенность, но она взялась! А может быть, послал ее Луал?
–Да.
–Неблагодарный ублюдок! – Отец яростно взглянул на своего, вмиг ставшего каким–то другим сына. – Я растил тебя как помощника, как того, кто примет мою роль на себя, когда я состарюсь. Я уже не так хорошо вижу, а все должен обеспечивать тебя и мать! А ты?
Голос его набирал силу. Отец вообще любил сына. Крепко любил. Но в нем была усталость рабочего человека, который возлагал на свое потомство какие-то свои, бесконечно смелые и радужные надежды, а вдруг оказалось, что потомство имеет какие-то свои, пусть и наивные, но представления и желания.
–Даже не думай! – подвел итог отец. – Ты должен быть помощником семье, а не каким-то там жрецом! С завтрашнего дня пойдешь ко мне в лавку, будешь учиться. Учиться не какому-то там трепу, а настоящему ремеслу!
И наступило «завтра». Медер действительно пришел в лавку с отцом, и даже поднялся без сопротивления за ним по ступеням. Он нес в своем сердце маленькую надежду, и та грела его.
Каждую свободную минуту он использовал, чтобы улизнуть к торговой площади, где иногда бродили жрецы и их послушники, каждую свободную монетку, что удавалось заработать в соседних лавках за мелкие услуги, откладывал в свой тайничок.
Отец только диву давался такой упертости сына. Ни трещины, ни грубые окрики, ни отсутствие шансов не останавливали его…повод для печальной гордости.
Семь лет борьбы, которая никем не замечена. Семь лет самоотверженного тихого служения, служения в уме и сердце, и вот – судьба снова распоряжается жизнью Медера, проверив его на прочность.
Отец умер хрипло и быстро. застудился, экономя на крепкой одежде, и попытался вылечиться дешевым винным пойлом. Смерть…убытки, слезы матери и шанс для Медера. Мать не сопротивлялась ему, лишь спросила:
–А если у тебя не выйдет?
–А если завтра солнце не встанет? –в тон ей ответил Медер и вышел на встречу своей судьбе.
Его приняли с насмешливым удивлением. Юнец выдержал испытание, говорил пылко, убеждал комиссию жрецов в верности и благости своих намерений, в любви к Луалу и Девяти Рыцарям Его. Опытные жрецы увидели жар в его сердце, но что значит этот жар? Он должен быть подкреплен доказательством. Постановили:
-Через две недели кончается сезон. Будет экзамен. Если вы выдержите его, то поступите в послушники.
Он уступил лишь однажды – два года спустя от их брака, когда вернулся домой раньше и лег, как с самой первой ночи, отдельно, не желая даже ужина. Элеонора применила единственное средство, которого боялась больше других, но которое оставила напоследок. Она выпила для храбрости и сама скользнула на его постель.
Сон дознавателя чуток. Мальт проснулся мгновенно и попытался отодвинуться от Элеоноры, но она всё пыталась прикоснуться к нему, прижаться, поцеловать, неумело, но с явным желанием.
Дознаватель тоже человек, по крайней мере, временами. Да и Элеонора была молода и красива – Мальт уступил.
Но пришло утро, а вместе с ним и осознание: для Элеоноры ничего не поменялось. Она осталась ненужной для Мальта – он ушел в Коллегию и даже не простился. Элеонора проснулась и всё поняла – ее порыв не тронул супруга.
Она долго пробыла в купальне, чувствуя себя грязной, и никак не могла отделаться от этого чувства. Долго плакала, перестилая белье, а потом поняла, что в ней нет больше никаких сил к борьбе.
Мальт вернулся ночью, как и всегда. Но в этот раз было существенное отличие – Элеонора не вышла его встречать, а на столе не было ужина.
Сначала Мальт подумал, что она ушла, и даже испытал огромное облегчение – для него это было бы лучшим исходом. Но прошло мгновение, и он увидел ее, лежащую в темноте, спиной к дверям, явно не спящую.
Что-то в этом было неправильное. Мальт неохотно поздоровался:
–Привет.
Элеонора не отреагировала. Мальту очень хотелось пройти мимо, но что–то этого не дало ему сделать, и он спросил:
–Что-то случилось?
–Зачем ты на мне женился? – тихо спросила Элеонора. В ее голосе не было слез – их время кончилось.
Мальт вздохнул.
–Чтобы получить повышение. Мне нужна была жена. Любая, лишь бы была.
–Я не могу больше…– Элеонора оставалась тихой. – Я не могу.
Вот тут Мальт испугался. Ему светило новое повышение и сейчас уход жены, когда он и его соперник, еще один кандидат на должность, шли бок о бок, могло сыграть дурную шутку.
–Давай весной, – попросил он. – С весны иди, если хочешь.
Она не возражала и даже не спросила о причинах отлагательства, угадывая их уже по опыту.
***
Но у богов были свои планы. Элеонора долго и усердно не замечала очевидных симптомов, но вскоре ей поплохело и Мальт, присутствующий при этом случайно, вызвал целителя.
После его ухода молчали долго. Мальт первым нарушил тишину:
–А раньше ты не замечала?
Элеонора пожала плечами – она переняла привычку Мальта иногда обходиться без слов. Спросила лишь:
–Ты будешь относиться к ребенку так, как ко мне?
–Разве я тебя чем-то обидел или оскорбил? – удивился Мальт. – У тебя есть дом, пища, одежда, украшения. Тебе не надо работать и ничего не надо делать из того, что делают горожане.
–Я тебе не нужна, – напомнила Элеонора.
–Никто никому не нужен, – отозвался Мальт.
Он не изменился во время ее беременности. Также пропадал на службе, также был равнодушен. К Элеоноре, по его настоянию, заходили целители, торговцы детскими вещами, и вскоре она отвлеклась от своей тоски.
Беременность ее протекала легко. Надзор целителей, покой и крепкое здоровье Элеоноры делали свое дело. Она оставалась тихой, и взбунтовалась лишь раз, когда пошла по вопросу счетов к Мальту в кабинет и обнаружила его стоящим у крепкого шкафа с навесным замком. Предполагалось, очевидно, что шкаф будет на этот замок закрыт, но сейчас Мальт рылся в нем, когда Элеонора появилась.
А она глянула на содержимое… склянки, флакончики всех цветов и оттенков, с мелкими бумажками, приклеенными к горлышку. Запечатанные мертвыми пробками. Такие флакончики носят целители. Вот только мальт не из них.
–Яды? В доме? – Элеонора не узнавала себя.
–В моем кабинете, – Мальт оставался невозмутим, – в моем же шкафу.
–Яды! А если кто-то случайно…
–Никто, – Мальт не давал ей разойтись. – Никто. Кабинет закрыт, шкаф тоже. Случайности быть не может.
–Но зачем? – не понимала ошарашенная Элеонора. – Это же…
–Я коллекционер, – отмахнулся Мальт. – Что тебе нужно?
В тот год вся Коллегия стала коллекционерами. Вернее, столица стала, а провинции подхватили. И Мальт подался на моду, приобретал и коллекционировал разные яды.
Элеонора успокоилась. Больнее ей стало тогда, когда Мальт впервые взял своего новорожденного сына в руки.
Элеонора была рядом – бледная, счастливая…и не нужная. А когда она взглянула в лицо мальта, едва не разрыдалась – такая любовь и нежность была в нем! Ей не доставалось и сотой доли от него.
***
Вскоре оказалось, что Лев или Львёнок (так ласково называл сына Мальт) – ребенок довольно крикливый, беспокойный. Но на руках отца он успокаивался, а Элеонора могла качать его по полночи.
Мальт нанял кормилицу, но Элеоноре не стало легче. Даже кормилица справлялась лучше с сыном, чем она сама. Сумрачность собственного состояния, постоянный плач, равнодушие Мальта и его же нежность в его присутствии к их общему, на минуту, ребенку, вгоняли Элеонору во всю большую мрачность.
Она стремительно худела, у нее ломались ногти, вылезали волосы и начали крошиться ногти…
Мальт прислал целителя, тот не нашел никаких нарушений и посоветовал пить успокоительный ивовый настой.
–Что с тобой происходит? – спросил Мальт, когда Элеонора швырнула приготовленный стакан с ивовым настоем в стену.
–Ненавижу! – прошипела Элеонора и страшно обвела всю залу взглядом. – Ненавижу!
–Ребенка разбудишь, – напомнил Мальт.
–А ты его утешишь! – рявкнула Элеонора нарочно громко.
Маленький Львенок, конечно, проснулся от ее крика и зашелся плачем. Мальт тотчас принялся успокаивать сына, бросив жене:
–Тебя никто не держит!
***
Что с ней стало или что было? ее ли руки дрожали, принадлежали ли ей негнущиеся непослушные пальцы, пока Элеонора отпирала один замок, другой, третий?
В собственном доме. Под звуки детского плача, в полном отсутствии себя и других. Мальт был на службе, кормилица – эта добродетельная медлительная женщина, ушла на рынок по ее просьбе.
«Это мой шанс на свободу» - билось в отуманенном чем-то едким рассудке Элеоноры, а она уже поспешно открывала навесной замочек в шкафчике с ядами.
Схватила первый попавшийся, безжалостно ломая оставшиеся ногти, вырвала деревянную пробку и залпом выпила половину склянки.
Ее тотчас вырвало, но это не помогло – смерть уже была в ней и тщетны были попытки организма призвать жизнь.
Умирала Элеонора долго. она изошла кровавой пеной, выплюнула в кровавом кашле куски какой-то слизи, которые когда-то были какими-то ее внутренностями и еще ползла и ползла по коридору собственного дома в какой-то неясной отчаянной попытке…
Кормилица вернулась нескоро. Она заболталась с одной лавочницей, с другой, и когда вернулась, успела застать еще последние секунды жизни Элеоноры. Ее агонию. Кормилица попыталась упасть в обморок от картины, но детский плач привел ее в чувство. Схватив ребенка, кормилица опрометью бросилась к Коллегии Дознавателей и только передав дитя Мальту, рухнула в спасительную тьму, напуганная и почти безумная от увиденного.
***
Разговоров было много. Они преследовали Мальта до его последнего дня. Они отравили ему все то, что не успело еще без того оказаться отравленным.
Мальт никогда прежде не пил. И ему казалось, что Элеонора принесла ему освобождение, только он почему-то не смог справиться с этой нежданной свободой и долго прикладывался к бутылке, выведя простую формулу: когда страдает тело - душа не успевает болеть.
Вывели его из этой тьмы жестоко – предъявили обвинение в убийстве жены. Обвинение, конечно, было напускным и нарочным – оно преследовало совсем другие цели. Мальт сам делал такие обвинения, получая испуг человека и готовность жертвы сделать все, что угодно, лишь бы с них сняли это обвинение.
Если бы Мальт был трезв, он бы разгадал это. Но он был в странной скорби и попался. Испугавшись, принял предложение участвовать в заговоре против короля, в заговоре, составленном на самых верхах, у самого трона.
Мальт думал, что в его должности некуда падать уже ниже всех грехов и пороков. Оказалось, что есть куда.
–Перевод в столицу, в Коллегию Дознания, участие в заговоре против обвинения в убийстве жены, – очаровательно улыбались ему.
Мальт не думал. Он уже знал, что давно проиграл, оставалось лишь попытаться искупить свою вину, перенеся нетронутую любовь и нежность на последнее близкое существо:
–Согласен, если сын поедет со мной.
Рукопожатие завершило договоренность, и Мальт почувствовал, как увяз окончательно.
18. Жрец
Жрец Медер надеялся, что религия и политика Маары могут существовать параллельно друг другу, не пересекаясь, но вот политика, к несчастью, считала иначе.
Он начал свой путь к Луалу и Девяти Рыцарям Его, к служению небесам и добродетели небес в восемь лет. Сын ремесленника и доброй, но зашуганной женщины, Медер вообще не должен был пересечься с Церковью Луала и Девяти Рыцарей Его больше, чем редкий прихожанин, из числа тех, что проходят мимо Церкви, отдавая ей почтение, и посещают службу в праздничные дни.
И когда ему было восемь лет был как раз такой праздник. Сам Король вышел к народу, приветствовал его, и советники – все такие нарядные, мрачно-торжественные – это захватывало дух! И Медер увлеченно вертел головою, надеясь осмотреть все-все ленты, флаги, знамена и гербы, раскрасившие столицу. Знатные фамилии держались с мраморным достоинством поколений, народ ликовал, а жрецы…как потрясли они маленького Медера!
Жрецы Луала и Девяти Рыцарей Его носили белые мантии, подбитые золотым шитьем. И сами мантии эти делали фигуры вроде бы как каменными, давали им необычайно стойкий и вечный вид. Лица у всех жрецов были одухотворенными, взгляд как будто бы проходил сквозь толпу, сквозь вообще все земное. Они шествовали выверено, медленно, следуя друг за другом,и у каждого в руках были то священные сосуды, то тексты, то просто кольцо для благословения встречных прохожих.
Медер не знал прежде за собою такого внимания! он был очарован и околдован этим ходом, этим видением. Не отрываясь, смотрел он вслед жрецам, и сердце его рвалось за ними.
А потом была музыка. Священная музыка ворвалась в толпу, зазвучал хор, поющий восславление Королю и всей земле Маары. Медер прежде любил только уличные баллады, но слушая этот дивный хор, он взрослел в душе своей, и отступало из него всякое детство, оставляя какой-то возвышенный свет.
Всё вдруг показалось ему по плечу, выполнимым и преодолимым. Никакого препятствия!
Чем больше Медер смотрел на жрецов, чем больше слушал он небесное звучание хора, тем ярче убеждался, что хочет туда, к ним, хочет стоять рядом, наслаждаться музыкой и чувствовать гармонию.
А потом была проповедь.
Высший Жрец вышел вперед, к народу, приветствовал короля и заговорил вдруг низким, мягким, обволакивающим голосом о добродетели, о нравственности, о порядке и дисциплине, о преданности своему делу, а главное – о преданности трону и Мааре. И каждое слово этой проповеди было как ожог, оно впечатывалось, въедалось в душу мальчика, и все прочнее и прочнее он уверялся в том, что хочет отдать свою жизнь на то, чтобы также стоять в белом и также говорить с народом, под тихий хор самой возвышенной музыки.
***
Но тяжело следовать самому возвышенному пути, когда твое происхождение обязывает тебя быть другим. Ремесленник-отец явно не будет в восторге, узнай он о внезапной любви сына к Луалу и Девяти Рыцарям Его. Это Медер понял интуитивно и заговорил, улучив минуту, с матерью.
Мать – женщина тихая, добрая, зашуганная мужем и забитая жизнью, посерьезнела в одно мгновение. Странно и тяжко взглянула она на сына, спросила лишь:
-Знаешь ли ты на что идешь?
–Никогда я не хотел ничего так сильно, как посвятить себя Луалу и Девяти Рыцарям Его, – честно ответил сын, и она кивнула, принимая волю судьбы.
–Я поговорю с твоим отцом.
В ней не было никогда силы отстаивать собственное мнение и свою позицию, но когда ее собственный ребенок, ее милое дитя, так взглянул ее сын, и вдруг пробудилась в ней прежде невиданная сила, проскочила мысль: «хоть бы он был тем, кем хочет, а не тем, кем придется».
Медер вечером прислушивался к приглушенным голосам, напряженный словно струна, готовый ко всему плохому и ни к чему хорошему. Его успокаивало лишь то, что все его мучения ради музыки, той музыки, что звучала на празднике в честь Луала.
Отец пришел к нему. Ожидаемо, конечно! Спросил сурово:
–Мать правду говорит?
Отца Медер боялся, но почувствовал всем своим восьмилетним существом, что если сейчас откажется от служения, то будет жалеть, если не устоит, то вся жизнь его как будто бы кончена. Он сам не знал позже, откуда вообще взялась в нем такая уверенность, но она взялась! А может быть, послал ее Луал?
–Да.
–Неблагодарный ублюдок! – Отец яростно взглянул на своего, вмиг ставшего каким–то другим сына. – Я растил тебя как помощника, как того, кто примет мою роль на себя, когда я состарюсь. Я уже не так хорошо вижу, а все должен обеспечивать тебя и мать! А ты?
Голос его набирал силу. Отец вообще любил сына. Крепко любил. Но в нем была усталость рабочего человека, который возлагал на свое потомство какие-то свои, бесконечно смелые и радужные надежды, а вдруг оказалось, что потомство имеет какие-то свои, пусть и наивные, но представления и желания.
–Даже не думай! – подвел итог отец. – Ты должен быть помощником семье, а не каким-то там жрецом! С завтрашнего дня пойдешь ко мне в лавку, будешь учиться. Учиться не какому-то там трепу, а настоящему ремеслу!
И наступило «завтра». Медер действительно пришел в лавку с отцом, и даже поднялся без сопротивления за ним по ступеням. Он нес в своем сердце маленькую надежду, и та грела его.
Каждую свободную минуту он использовал, чтобы улизнуть к торговой площади, где иногда бродили жрецы и их послушники, каждую свободную монетку, что удавалось заработать в соседних лавках за мелкие услуги, откладывал в свой тайничок.
Отец только диву давался такой упертости сына. Ни трещины, ни грубые окрики, ни отсутствие шансов не останавливали его…повод для печальной гордости.
Семь лет борьбы, которая никем не замечена. Семь лет самоотверженного тихого служения, служения в уме и сердце, и вот – судьба снова распоряжается жизнью Медера, проверив его на прочность.
Отец умер хрипло и быстро. застудился, экономя на крепкой одежде, и попытался вылечиться дешевым винным пойлом. Смерть…убытки, слезы матери и шанс для Медера. Мать не сопротивлялась ему, лишь спросила:
–А если у тебя не выйдет?
–А если завтра солнце не встанет? –в тон ей ответил Медер и вышел на встречу своей судьбе.
***
Его приняли с насмешливым удивлением. Юнец выдержал испытание, говорил пылко, убеждал комиссию жрецов в верности и благости своих намерений, в любви к Луалу и Девяти Рыцарям Его. Опытные жрецы увидели жар в его сердце, но что значит этот жар? Он должен быть подкреплен доказательством. Постановили:
-Через две недели кончается сезон. Будет экзамен. Если вы выдержите его, то поступите в послушники.
