Медер яростно согласился. Две недели – это маленькая жизнь.
Сон и еда – это вещи совершенно неважные. Медер принялся их сокращать. Он желал воспользоваться призрачным своим шансом, прекрасно понимая, что его познания Священных текстов, купленные на собранные медяки в самых урезанных вариантах, многого не дадут. Но в Церкви была библиотека и в ней Медер почти что поселился.
Оглашения результатов экзамена он ждал со страхом, не замечая насмешливо-снисходительных взглядов тех, кто много лет, с самого рождения занимался при Церкви, готовясь поступить в услужение Луалу.
Но чудеса случаются. Может быть Луал хотел видеть среди своих жрецов именно Медера, а может быть просто луна была не в том доме, или фанатичное сердце юнца интуитивно многое угадало, но Медер оказался в десятке (хоть и на последнем месте) среди выдержавших экзамен и был определен послушником.
К следующему экзамену Медер значился уже на седьмом. К семнадцати годам поднялся на пятое место, затем попал в тройку…
В двадцать лет его определили уже жрецом, с честно завоеванным первым местом среди всех учеников Церкви. Тогда Высший Жрец, поздравляя его, сказал:
-Не расслабься, сын мой, уповая на свою удаль. Учиться нужно всю жизнь.
Медер горячо пожал руку и заверил, что будет учиться и готов ко всякому труду. С восторгом он впился в новую жизнь.
И тут понемногу спал сладкий морок.
Когда ему принесли пачки бланков, бумаг и папок, Медер не понял и уточнил:
–Это мне?
–А как же! Это для отчетов! – радостно ответил ему Наставник и, взглянув на лицо своего ученика, истолковал не так, поспешив успокоить, – да там не сложно, ты разберешься!
–Какие отчеты могут быть от служителя Церкви Луала и Девяти рыцарей Его? Я же не казначей! – возмутился Медер. – Я просто жрец. Я читаю проповедь, я слушаю исповедь, отпускаю грехи, благословляю…
–Ну, это же надо учитывать! Вот этот журнал для того, чтобы записывать, сколько прихожан было на проповеди – мой совет, отдавай его кому-нибудь из послушников. Вот этот – на количество благословений по разделам – к браку, на рождение, на другое. Этот – отпевание смертей. Кого отпел, когда, за сколько монет. А вот этот…– Наставник торопливо вывернул из пачки самый толстый журнал. – Вот сюда краткое содержание исповедей.
–То есть как? – не понял Медер. – исповедь это тайна! Это священное…
–А вдруг там про убийство? Или про заговор? – возмутился Наставник. – Дознание обязало предоставлять все данные. Это для того, чтобы сократить число преступлений и покарать за уже совершенные. К тому же это указ Короля.
–Разве стоит его воля над волей Луала?
–Разве он не ставленник Луала на земле? – в тон возразил Наставник и вопрос был закрыт этим плачевным ничем. – Не переживай. Самое краткое содержание. Раз в сезон приходит дознаватель и проверяет все записи. Если что-то срочное, то запиши на эти бланки, отправь…нет, прежде покажи мне.
Это было первым серьезным разочарованием. Медер потерял покой. Он старался найти его вновь в чарующей музыке, но совесть не позволяла ему этого сделать, напоминая ядовито, что он передает самые ужасные тайны горожан Дознанию.
Записывал Медер скупо. В журнале для исповедей и вовсе писал кое-как, ограничиваясь простым: «изменил жене», «внебрачный ребенок», но вскоре дознаватель сделал ему замечание:
–Ваши записи не имеют подробностей. Мне нужны имена и даты. Потрудитесь исправиться или прощайтесь с местом.
Прощаться не хотелось. Медер искренне верил в то, что на посту жреца принесет все-таки больше благодеяний и добродетели, чем за его пределами. И стал записывать, каждый раз, мысленно прося прощение у исповедующегося грешника. Да, пусть кающийся и совершил какой-то поступок, но он пришел за прощением, за сочувствием, а Медер передавал тайну измученной души во власть Дознанию.
Не желая проигрывать уж совсем, Медер научился изворачиваться. Тайных бастардов заменял мелкими злодеяниями вроде чревоугодничества или гневливостью. Измены брака называл гордыней, и чувствовал все больше подступающие темные воды.
Второе разочарование было еще более опасным. Подкуп!
Как можно подкупить жреца? Жрец благословляет брак и рождение, провожает в смерть. И что же? Парочка влюбленных, которым не суждено было никогда быть в честном браке, явилась с мольбами к Медеру, прося соединить их тайно. Во взгляде обоих было столько любви и нежности, столько кротости, столько веры и света, что Медер заколебался.
С одной стороны – союз перед Луалом – святыня, но с другой – обстоятельства развели эту пару в разные сословия, так как это примут родители? Дозволят ли?
Медер направился за советом к Наставнику и тот неприятно поразил его:
–Возьми с них деньги и напиши родителям. И заработаешь, и чести дома не уронишь. Не придется венчать грешников.
–Но они любят друг друга! Как можно говорить о наживе…
–А если его родители убьют такую поганую невесту? А если она вздернется? Или он утопится? Нет, родители должны знать. У юноши блестящее будущее, наверняка, ему уже подыскали партию, а девчонка еще молода…отойдут. А если нет – не наша забота. Существовать же на что-то жрецы должны, одним бюджетом не насытишься. Так что, либо ты сделаешь так как я сказал, либо кто-то другой из наших жрецов сделает это, не бойся, найдутся.
Медер восставал внутренне против этого решения. Но разум говорил, что родители обоих должны знать. А если совершать уже подлость к влюбленным, то почему бы не совершить и благодетель, взяв деньги? В конце концов, с этих денег, с пожертвований кормит Церковь нищих и бесприютных. Сама существуя на казенном довольствии, но почему же не искупить подлость благом?
Медер понимал, что это больше похоже на самооправдание. Но что он мог? Отступить? А куда отступать?
И вот уже музыка не уносит его к небесам, привязывает к земле и вдавливает. Медер впервые слышит, как она громка, как страшна, и возвещает не о чем-то радостном, а о неизбежном страшном суде над сами собой.
И Медер пишет письмо.
Идут годы. Он уже не удивляется новым отчетам, не удивляется просьбам (приказам) Дознания о доносах, не удивляется ничему. Его не трогает больше подкуп, Медер пытается поступать так, как правильно поступить, но правильно поступить именно для Церкви в частном случае. И это возвышает его.
Медер помогает нищим за счет своего жалования, выслушивает и сочувствует, всегда готов принять и поговорить, он – символ добродетели…
Но та добродетель церковная, за ней скрыто много чего дурного, много чего неявного, подлого и низкого. Медер искренне помогает людям, искупая слабость своего духа, но все глубже увязает в темных водах. Он теперь точно знает, с кем говорить, кого просить. Его боятся, его уважают, и он одинок.
А потом приходит смута. Вернее, началось все с того, что Король, еще будучи ребенком, очень хотел доказать своему младшему брату – принцу Мирасу, свою исключительность. Годы шли, а желание никуда не девалось и даже усиливалось.
А принц Мирас был человеком амбициозным, тщеславным и болезненно воспринимал все тычки и оскорбления. Стоило ли удивляться тому, что Мирас, отдавший всю свою ярость и неприкаянность на служение народу, вскоре стал обладателем мощной политической партии? Стоило ли удивляться перевороту?
Обстоятельства его были странными, туманными. Но Медер объяснил себе так: был Король Прежний, но ушел. Теперь Король Мирас.
Впервые войдя в королевскую залу, ставшую новой палатой Короля, Медер приветствовал правителя:
–Ваше величество, – чем изрядно расслабил Мираса, знавшего, какой властью обладают жрецы.
–Я рад твоей дружбе, – признался новый король. – Высший жрец, Медер.
–Я дружен со всеми, – не стал отпираться Медер. – дела трона мало интересуют слугу Луала и Девяти рыцарей Его. Религия должна идти рядом с политикой, но не пересекать ее.
–Разве религия не может прийти на помощь своему королю? – Мирас был само очарование. – разве не присягал ты короне?
–Корона имеет смертную голову, а жрец – волю Небес.
–Но смертная голова может служить благу, что одобрит воля небес, – Мирас ценил искренность в людях, даже если эта искренность была опасной. – скажи мне, высший жрец, разве всегда ты поступал на одно благо? Разве не прятал ты браки, разве не доносил ли исповеди, и, в конце концов, разве не благословлял ли ты тайно бастардов?
Замечание было правильным. Медер сумел вырваться в Высшие Жрецы, возглавил Церковь Луала и Девяти рыцарей Его, но что он для этого совершил, сколько раз и как…это тайна, за которую теперь жрец планировал расплачиваться, твердо веря, что под его правлением Церковь откажется от всех подлостей.
–Ваше величество хорошо осведомлены, – признал Медер.
–Послужи своему народу, как служит ему всякий жрец, – Мирас склонил голову в дружелюбном сочувствии…
Смута несет в себе смерть. Вскоре Медер понял, почему именно его Мирас призвал на свою службу. смерти надо оправдать перед народом.
–Объяви его врагом, – убеждал король своего жреца, заговаривая об очередном опасном своем советнике.
–Он не совершил преступления против церкви или Луала!
–Но он совершил преступление против своего короля.
–Пусть дознаватели объявляют тогда его предателем, – настаивал Медер.
–Дознавателей народ не любит, а жрецам верит, – признавался король. – объяви.
–Ваше величество, – чуть не плача, умолял Медер, но Мирас, показавшийся таким тихим и дружелюбным в первую встречу, жестко констатировал:
–Или так, или всей свободе церкви придет конец, я сделаю ее подвластной Дознанию!
И Медер, спасая своих братьев, свой народ, своего бога объявлял врагами. И снова объявлял. Благословлял карательный поход против не сразу покорившейся земли. И снова объявлял врагов, и призывал карать тех, кто творит заговор против своего короля. И снова действовал, опять и опять подчиняясь указанию короля…
–К этому ли я шел? – спрашивал Медер сам себя, провозглашая вчерашнего верного друга короны сегодня врагом перед народом. – Этого ли я ждал?
Спасения не было. Музыка, прежде священная, стала темной. Она резала, жгла, выла, выжигала, опаляла всякую надежду и всякое стремление к благу.
Просыпаясь, Медер не видел света за окном. Он не выносил тишины, но не выносил и разговора. Каждый день отравлял другой.
–Я просто хотел помочь людям! – в отчаянии кричал он вдруг во время заседания советников, сменившихся благодаря Медеру почти полностью.
–Я просто хотел нести благо! – умолял Медер, в отчаянии хватаясь за плащи своих послушников, ползая в молитвенном зале, пугая юных учеников, к которым пришли музыка и желание нести слово Луала и Девяти Рыцарей Его.
–Я просто верил…– в бессонную, очередную бессонную ночь, шептал в темноту Медер.
–Я преступник. И я несу народу вред. Я предал своего короля. Я предал Маару, я предал Луала, – объявил Медер в один пасмурный день народу и народ испуганно охнул.
Король бесновался, требовал покаяния, но Медер отвечал спокойно и безразлично:
–Я предал Луала, я был труслив, чтобы быть ему. Судите меня.
–Ты высший жрец моего королевства!
–Я прошу вашего милосердия, – не отступал Медер. – Казните меня так, как казнили других по моему жесточайшему и подлому навету.
Мирас вздохнул, унимая гнев. Что делать с безумцами?
–Ты был верным слугой, – простился король со жрецом, а через три дня Медер, не дрогнув, ступил на эшафот. Абсолютно успокоенный, уверенный в правильности своего поступка и твердый в своей вере.
Он мысленно успел еще воззвать к Луалу прежде, чем дернуло стальным ожогом по коже, и даже увидел края открывающегося чертога Луала и бесконечный, сжигающий смертного свет.
19. Доклад
Самое худшее время для Коллегии Дознавателей – рассвет. Ночь – их время, время допросов, визитов, облав…но рассвет, пробуждающий жителей Маары, невольно сковывает их движения, и дознавателям приходится уже таиться, быть осторожнее, и мягче.
Мальт уже собирался идти спать – как и многие дознаватели, спать он ложился к утру, и даже уже удобно улёгся в своих скромных покоях, когда…
Стук. Проклятый громкий стук. Требовательный, точно знающий, что Мальт ещё не уснул. Такой стук, от которого не уклониться.
Мальт, стараясь сдерживать проклятья, поднялся – в конце концов, к нему, к дознавателю довольно высокого ранга просто так не постучатся. Что-то случилось. Что-то плохое, потому что всегда случается только плохое.
Опыт не подвёл. По бледности пришедшего дознавателя Мальт понял, что случилось не просто плохое, а отвратительно плохое и сейчас все куда-то побегут, заторопятся, занервничают, и он сам побежит и заторопится.
–В зал. Срочно! – дознаватель был бледен. Мальт не заставил себя упрашивать, набросив на плечи мантию, он поспешил за вестником. Вестник, конечно, терпеливо дождался, когда Мальт возьмёт мантию, но по лицу его было понятно, что такие промедления он считает блажью. Молодой ещё! Не насиделся на заседаниях в холодной каменной зале, после которой ломит спину и продувает шею.
В зале была уже вся верхушка Коллегии. Глава и ведущие дознаватели, на счету которых было больше всего раскрытий. Мальт увидел знакомые лица Персиваля, Талена, Огюста и поморщился. Да, то, что между дознавателями не водилось дружбы – секретом ни для кого не было. Вообще, вся Секция Закона, состоящая из трёх Коллегий: Дознания, Судейства и Палачей имела крайне мрачную репутацию. В первых двух Коллегиях и вовсе царило холодное презрение и недоверие, а вот палачи почему-то были дружелюбны друг с другом и вообще больше напоминали семью – Мальт только морщился: как можно вообще кому-то доверять? Тем более – на службе закона?!
Его самого опасались, как и положено опасаться дознавателям. И презирали за личные его качества, в число которых входила болезненная въедливость и дотошность к бумагам. Он даже имел прозвище – «бюрократическая сволочь», но не считал это обидным и никак не менял своего поведения, искренне полагая себя правым и заставляя соратников по Коллегии раз за разом переписывать набело одни и те же акты и протоколы.
Мальт ко всем относился с ответным подозрением, но хуже всего к Персивалю – их заслуги были примерно равны, но Персиваль был в глазах Мальта подхалимом и подлецом, а Мальт в глазах Персиваля представал в образе зарвавшегося глупца. Их примиряли только дела, редкие, опасные своей важностью.
Расселись в тревоге. Мальт попытался отсесть подальше ото всех. Но не вышло – грузный Тален рухнул на стул рядом с ним с радостью. Мальт хотел возмутиться, но не успел – Глава заговорил.
Ситуация была плохая: этой ночью был убит граф Магерун – один из доверенных друзей самого Короля, входивший в личную свиту в должности его секретаря. Убит подло и нагло – посреди улицы, четырьмя ударами в грудь и живот; убит грязно – цепляясь за жизнь, граф Магерун полз по стене ближайшего к нему дома в агонии, оставляя ужасные кровавые следы; убит вместе с одним своим слугой…
–Почему с одним? – сразу влез Персиваль. Он всеми силами пытался показать, что слушает крайне внимательно. Настолько внимательно, что даже записывает за Главой. Только Мальт видел по движению пальцев Персиваля, что тот, в лучшем случае, рисует в листке пергамента цветочки, в худшем – просто крючки.
–Не перебивай! – велел Глава, но без злости. Подхалимство Персиваля было ему понятно, но приятно. – Король ещё не знает об убийстве. Но вы знаете – наш Король, да будут дни его долги…
Сон и еда – это вещи совершенно неважные. Медер принялся их сокращать. Он желал воспользоваться призрачным своим шансом, прекрасно понимая, что его познания Священных текстов, купленные на собранные медяки в самых урезанных вариантах, многого не дадут. Но в Церкви была библиотека и в ней Медер почти что поселился.
Оглашения результатов экзамена он ждал со страхом, не замечая насмешливо-снисходительных взглядов тех, кто много лет, с самого рождения занимался при Церкви, готовясь поступить в услужение Луалу.
Но чудеса случаются. Может быть Луал хотел видеть среди своих жрецов именно Медера, а может быть просто луна была не в том доме, или фанатичное сердце юнца интуитивно многое угадало, но Медер оказался в десятке (хоть и на последнем месте) среди выдержавших экзамен и был определен послушником.
К следующему экзамену Медер значился уже на седьмом. К семнадцати годам поднялся на пятое место, затем попал в тройку…
В двадцать лет его определили уже жрецом, с честно завоеванным первым местом среди всех учеников Церкви. Тогда Высший Жрец, поздравляя его, сказал:
-Не расслабься, сын мой, уповая на свою удаль. Учиться нужно всю жизнь.
Медер горячо пожал руку и заверил, что будет учиться и готов ко всякому труду. С восторгом он впился в новую жизнь.
И тут понемногу спал сладкий морок.
***
Когда ему принесли пачки бланков, бумаг и папок, Медер не понял и уточнил:
–Это мне?
–А как же! Это для отчетов! – радостно ответил ему Наставник и, взглянув на лицо своего ученика, истолковал не так, поспешив успокоить, – да там не сложно, ты разберешься!
–Какие отчеты могут быть от служителя Церкви Луала и Девяти рыцарей Его? Я же не казначей! – возмутился Медер. – Я просто жрец. Я читаю проповедь, я слушаю исповедь, отпускаю грехи, благословляю…
–Ну, это же надо учитывать! Вот этот журнал для того, чтобы записывать, сколько прихожан было на проповеди – мой совет, отдавай его кому-нибудь из послушников. Вот этот – на количество благословений по разделам – к браку, на рождение, на другое. Этот – отпевание смертей. Кого отпел, когда, за сколько монет. А вот этот…– Наставник торопливо вывернул из пачки самый толстый журнал. – Вот сюда краткое содержание исповедей.
–То есть как? – не понял Медер. – исповедь это тайна! Это священное…
–А вдруг там про убийство? Или про заговор? – возмутился Наставник. – Дознание обязало предоставлять все данные. Это для того, чтобы сократить число преступлений и покарать за уже совершенные. К тому же это указ Короля.
–Разве стоит его воля над волей Луала?
–Разве он не ставленник Луала на земле? – в тон возразил Наставник и вопрос был закрыт этим плачевным ничем. – Не переживай. Самое краткое содержание. Раз в сезон приходит дознаватель и проверяет все записи. Если что-то срочное, то запиши на эти бланки, отправь…нет, прежде покажи мне.
Это было первым серьезным разочарованием. Медер потерял покой. Он старался найти его вновь в чарующей музыке, но совесть не позволяла ему этого сделать, напоминая ядовито, что он передает самые ужасные тайны горожан Дознанию.
Записывал Медер скупо. В журнале для исповедей и вовсе писал кое-как, ограничиваясь простым: «изменил жене», «внебрачный ребенок», но вскоре дознаватель сделал ему замечание:
–Ваши записи не имеют подробностей. Мне нужны имена и даты. Потрудитесь исправиться или прощайтесь с местом.
Прощаться не хотелось. Медер искренне верил в то, что на посту жреца принесет все-таки больше благодеяний и добродетели, чем за его пределами. И стал записывать, каждый раз, мысленно прося прощение у исповедующегося грешника. Да, пусть кающийся и совершил какой-то поступок, но он пришел за прощением, за сочувствием, а Медер передавал тайну измученной души во власть Дознанию.
Не желая проигрывать уж совсем, Медер научился изворачиваться. Тайных бастардов заменял мелкими злодеяниями вроде чревоугодничества или гневливостью. Измены брака называл гордыней, и чувствовал все больше подступающие темные воды.
Второе разочарование было еще более опасным. Подкуп!
Как можно подкупить жреца? Жрец благословляет брак и рождение, провожает в смерть. И что же? Парочка влюбленных, которым не суждено было никогда быть в честном браке, явилась с мольбами к Медеру, прося соединить их тайно. Во взгляде обоих было столько любви и нежности, столько кротости, столько веры и света, что Медер заколебался.
С одной стороны – союз перед Луалом – святыня, но с другой – обстоятельства развели эту пару в разные сословия, так как это примут родители? Дозволят ли?
Медер направился за советом к Наставнику и тот неприятно поразил его:
–Возьми с них деньги и напиши родителям. И заработаешь, и чести дома не уронишь. Не придется венчать грешников.
–Но они любят друг друга! Как можно говорить о наживе…
–А если его родители убьют такую поганую невесту? А если она вздернется? Или он утопится? Нет, родители должны знать. У юноши блестящее будущее, наверняка, ему уже подыскали партию, а девчонка еще молода…отойдут. А если нет – не наша забота. Существовать же на что-то жрецы должны, одним бюджетом не насытишься. Так что, либо ты сделаешь так как я сказал, либо кто-то другой из наших жрецов сделает это, не бойся, найдутся.
Медер восставал внутренне против этого решения. Но разум говорил, что родители обоих должны знать. А если совершать уже подлость к влюбленным, то почему бы не совершить и благодетель, взяв деньги? В конце концов, с этих денег, с пожертвований кормит Церковь нищих и бесприютных. Сама существуя на казенном довольствии, но почему же не искупить подлость благом?
Медер понимал, что это больше похоже на самооправдание. Но что он мог? Отступить? А куда отступать?
И вот уже музыка не уносит его к небесам, привязывает к земле и вдавливает. Медер впервые слышит, как она громка, как страшна, и возвещает не о чем-то радостном, а о неизбежном страшном суде над сами собой.
И Медер пишет письмо.
***
Идут годы. Он уже не удивляется новым отчетам, не удивляется просьбам (приказам) Дознания о доносах, не удивляется ничему. Его не трогает больше подкуп, Медер пытается поступать так, как правильно поступить, но правильно поступить именно для Церкви в частном случае. И это возвышает его.
Медер помогает нищим за счет своего жалования, выслушивает и сочувствует, всегда готов принять и поговорить, он – символ добродетели…
Но та добродетель церковная, за ней скрыто много чего дурного, много чего неявного, подлого и низкого. Медер искренне помогает людям, искупая слабость своего духа, но все глубже увязает в темных водах. Он теперь точно знает, с кем говорить, кого просить. Его боятся, его уважают, и он одинок.
А потом приходит смута. Вернее, началось все с того, что Король, еще будучи ребенком, очень хотел доказать своему младшему брату – принцу Мирасу, свою исключительность. Годы шли, а желание никуда не девалось и даже усиливалось.
А принц Мирас был человеком амбициозным, тщеславным и болезненно воспринимал все тычки и оскорбления. Стоило ли удивляться тому, что Мирас, отдавший всю свою ярость и неприкаянность на служение народу, вскоре стал обладателем мощной политической партии? Стоило ли удивляться перевороту?
Обстоятельства его были странными, туманными. Но Медер объяснил себе так: был Король Прежний, но ушел. Теперь Король Мирас.
Впервые войдя в королевскую залу, ставшую новой палатой Короля, Медер приветствовал правителя:
–Ваше величество, – чем изрядно расслабил Мираса, знавшего, какой властью обладают жрецы.
–Я рад твоей дружбе, – признался новый король. – Высший жрец, Медер.
–Я дружен со всеми, – не стал отпираться Медер. – дела трона мало интересуют слугу Луала и Девяти рыцарей Его. Религия должна идти рядом с политикой, но не пересекать ее.
–Разве религия не может прийти на помощь своему королю? – Мирас был само очарование. – разве не присягал ты короне?
–Корона имеет смертную голову, а жрец – волю Небес.
–Но смертная голова может служить благу, что одобрит воля небес, – Мирас ценил искренность в людях, даже если эта искренность была опасной. – скажи мне, высший жрец, разве всегда ты поступал на одно благо? Разве не прятал ты браки, разве не доносил ли исповеди, и, в конце концов, разве не благословлял ли ты тайно бастардов?
Замечание было правильным. Медер сумел вырваться в Высшие Жрецы, возглавил Церковь Луала и Девяти рыцарей Его, но что он для этого совершил, сколько раз и как…это тайна, за которую теперь жрец планировал расплачиваться, твердо веря, что под его правлением Церковь откажется от всех подлостей.
–Ваше величество хорошо осведомлены, – признал Медер.
–Послужи своему народу, как служит ему всякий жрец, – Мирас склонил голову в дружелюбном сочувствии…
***
Смута несет в себе смерть. Вскоре Медер понял, почему именно его Мирас призвал на свою службу. смерти надо оправдать перед народом.
–Объяви его врагом, – убеждал король своего жреца, заговаривая об очередном опасном своем советнике.
–Он не совершил преступления против церкви или Луала!
–Но он совершил преступление против своего короля.
–Пусть дознаватели объявляют тогда его предателем, – настаивал Медер.
–Дознавателей народ не любит, а жрецам верит, – признавался король. – объяви.
–Ваше величество, – чуть не плача, умолял Медер, но Мирас, показавшийся таким тихим и дружелюбным в первую встречу, жестко констатировал:
–Или так, или всей свободе церкви придет конец, я сделаю ее подвластной Дознанию!
И Медер, спасая своих братьев, свой народ, своего бога объявлял врагами. И снова объявлял. Благословлял карательный поход против не сразу покорившейся земли. И снова объявлял врагов, и призывал карать тех, кто творит заговор против своего короля. И снова действовал, опять и опять подчиняясь указанию короля…
–К этому ли я шел? – спрашивал Медер сам себя, провозглашая вчерашнего верного друга короны сегодня врагом перед народом. – Этого ли я ждал?
Спасения не было. Музыка, прежде священная, стала темной. Она резала, жгла, выла, выжигала, опаляла всякую надежду и всякое стремление к благу.
Просыпаясь, Медер не видел света за окном. Он не выносил тишины, но не выносил и разговора. Каждый день отравлял другой.
–Я просто хотел помочь людям! – в отчаянии кричал он вдруг во время заседания советников, сменившихся благодаря Медеру почти полностью.
–Я просто хотел нести благо! – умолял Медер, в отчаянии хватаясь за плащи своих послушников, ползая в молитвенном зале, пугая юных учеников, к которым пришли музыка и желание нести слово Луала и Девяти Рыцарей Его.
–Я просто верил…– в бессонную, очередную бессонную ночь, шептал в темноту Медер.
–Я преступник. И я несу народу вред. Я предал своего короля. Я предал Маару, я предал Луала, – объявил Медер в один пасмурный день народу и народ испуганно охнул.
Король бесновался, требовал покаяния, но Медер отвечал спокойно и безразлично:
–Я предал Луала, я был труслив, чтобы быть ему. Судите меня.
–Ты высший жрец моего королевства!
–Я прошу вашего милосердия, – не отступал Медер. – Казните меня так, как казнили других по моему жесточайшему и подлому навету.
Мирас вздохнул, унимая гнев. Что делать с безумцами?
–Ты был верным слугой, – простился король со жрецом, а через три дня Медер, не дрогнув, ступил на эшафот. Абсолютно успокоенный, уверенный в правильности своего поступка и твердый в своей вере.
Он мысленно успел еще воззвать к Луалу прежде, чем дернуло стальным ожогом по коже, и даже увидел края открывающегося чертога Луала и бесконечный, сжигающий смертного свет.
19. Доклад
Самое худшее время для Коллегии Дознавателей – рассвет. Ночь – их время, время допросов, визитов, облав…но рассвет, пробуждающий жителей Маары, невольно сковывает их движения, и дознавателям приходится уже таиться, быть осторожнее, и мягче.
Мальт уже собирался идти спать – как и многие дознаватели, спать он ложился к утру, и даже уже удобно улёгся в своих скромных покоях, когда…
Стук. Проклятый громкий стук. Требовательный, точно знающий, что Мальт ещё не уснул. Такой стук, от которого не уклониться.
Мальт, стараясь сдерживать проклятья, поднялся – в конце концов, к нему, к дознавателю довольно высокого ранга просто так не постучатся. Что-то случилось. Что-то плохое, потому что всегда случается только плохое.
Опыт не подвёл. По бледности пришедшего дознавателя Мальт понял, что случилось не просто плохое, а отвратительно плохое и сейчас все куда-то побегут, заторопятся, занервничают, и он сам побежит и заторопится.
–В зал. Срочно! – дознаватель был бледен. Мальт не заставил себя упрашивать, набросив на плечи мантию, он поспешил за вестником. Вестник, конечно, терпеливо дождался, когда Мальт возьмёт мантию, но по лицу его было понятно, что такие промедления он считает блажью. Молодой ещё! Не насиделся на заседаниях в холодной каменной зале, после которой ломит спину и продувает шею.
В зале была уже вся верхушка Коллегии. Глава и ведущие дознаватели, на счету которых было больше всего раскрытий. Мальт увидел знакомые лица Персиваля, Талена, Огюста и поморщился. Да, то, что между дознавателями не водилось дружбы – секретом ни для кого не было. Вообще, вся Секция Закона, состоящая из трёх Коллегий: Дознания, Судейства и Палачей имела крайне мрачную репутацию. В первых двух Коллегиях и вовсе царило холодное презрение и недоверие, а вот палачи почему-то были дружелюбны друг с другом и вообще больше напоминали семью – Мальт только морщился: как можно вообще кому-то доверять? Тем более – на службе закона?!
Его самого опасались, как и положено опасаться дознавателям. И презирали за личные его качества, в число которых входила болезненная въедливость и дотошность к бумагам. Он даже имел прозвище – «бюрократическая сволочь», но не считал это обидным и никак не менял своего поведения, искренне полагая себя правым и заставляя соратников по Коллегии раз за разом переписывать набело одни и те же акты и протоколы.
Мальт ко всем относился с ответным подозрением, но хуже всего к Персивалю – их заслуги были примерно равны, но Персиваль был в глазах Мальта подхалимом и подлецом, а Мальт в глазах Персиваля представал в образе зарвавшегося глупца. Их примиряли только дела, редкие, опасные своей важностью.
Расселись в тревоге. Мальт попытался отсесть подальше ото всех. Но не вышло – грузный Тален рухнул на стул рядом с ним с радостью. Мальт хотел возмутиться, но не успел – Глава заговорил.
***
Ситуация была плохая: этой ночью был убит граф Магерун – один из доверенных друзей самого Короля, входивший в личную свиту в должности его секретаря. Убит подло и нагло – посреди улицы, четырьмя ударами в грудь и живот; убит грязно – цепляясь за жизнь, граф Магерун полз по стене ближайшего к нему дома в агонии, оставляя ужасные кровавые следы; убит вместе с одним своим слугой…
–Почему с одним? – сразу влез Персиваль. Он всеми силами пытался показать, что слушает крайне внимательно. Настолько внимательно, что даже записывает за Главой. Только Мальт видел по движению пальцев Персиваля, что тот, в лучшем случае, рисует в листке пергамента цветочки, в худшем – просто крючки.
–Не перебивай! – велел Глава, но без злости. Подхалимство Персиваля было ему понятно, но приятно. – Король ещё не знает об убийстве. Но вы знаете – наш Король, да будут дни его долги…
