– И что? – Энрике понял куда она клонит. Но не признаваться же! да и не высказывать открытого гнева. – Мне часто снится одна и та же женщина…
Мадлен поморщилась.
– Похоть, Энрике, не доведёт тебя до добра. Только тот, кто плоть усмиряет, волен и душою, и телом, и разумом. Он чист, нетронут, и свободен.
– Бедная сестра, – со смешком отозвался Энрике, он надеялся её смутить, но пока не выходило. Замкнутая в своём строгом мире, Мадлен уверовала, что в этом смирении и есть её собственное величие. – Бедная сестра, которой надо было родиться монахиней!
– Каждый слуга Божий находится ровно на том месте, которое ему назначено, – ответила Мадлен, – но ты не ответил. Мой сон… сны посланы нам как знаки.
От этой фразы Энрике заулыбался против воли.
– Третьего дня, дорогая сестра, мне был сон. Я видел как с неба полилось кислое пиво. А потом оно падало на землю, разбивалось зёрнами и становилось деревом. А неделю назад я видел море, в котором плавали русалки… это прикажешь считать знаками? Или вот, один из моих слуг как-то рассказал прелюбопытный сон! Ему привиделось, что он бобёр, который должен строить плотину… и самое главное, зубы у него болели наяву, он и лёг спать раньше, а тут, во сне, дерево грызть. И он мне рассказывал ещё свои мысли: как же он, дескать, грызть бревно будет, если у него зубы болят?
Энрике смолк. Он понял, что хватил лишку. На Мадлен это не произведёт впечатления. Она останется холодной и он только оскорбит её веру себе. Не то чтобы ему нужна была её вера, но Энрике уже продумал как поступит с сестрой. Да, разумеется, она не примет свержение своего брата. Даже во имя другого брата. Но и убивать её за это – расточительство, прежде всего, и грех. Народ любит Мадлен. Народ помнит, что именно Мадлен регулярно организует раздачи хлебов и молится, как горячо она молится за здравие страны и жителей!
А значит, когда придёт время, всех дел для Энрике – это убедить, что она должна быть на его стороне, должна показать что предана ему, своему брату, и тем совершить великое праведное деяние, защитить своих подданных и свою страну.
Он уже как наяву слышал её вопрос:
– Ты хочешь, чтобы я предала бессмертную душу?
– А на что ты ещё способна? Не просто так ты родилась от нашей крови, это был твой долг, так исполни его с честью. Если народ увидит, что и ты со мной, он признает меня, твоего брата, королём! И не будет лишней крови. И ты защитить людей…
Потом, конечно, придётся разрешить этот вопрос куда уже более верным способом, но какое-то время, Энрике был уверен, она всё-таки будет покладистой. И будет, да! Ей станет страшно за народ.
Во всяком случае, Энрике надеялся на это, но допускал, что Мадлен может оказаться более фанатичной и менее разумной, чем он о ней думает. Но провоцировать её заранее нельзя.
– Прости меня, сестра, – сказал Энрике уже куда мягче и коснулся её ледяной ладони. Почему же она такая холодная и душою, и телом? Почему не горит помыслами и идеями? Неужели нет у неё живых мечтаний?
Энрике это ужасало.
– Прости, я не хотел тебя обидеть, – Энрике коснулся её руки губами. Легко и непринуждённо.
Мадлен покачала головой:
– Я не сержусь, Энрике. Я просто хочу знать, что ты не затеваешь беду для столицы и жителей. Поклянись мне, поклянись! Ты ведь не хочешь зла своей семье, своему брату, племяннику?
– Я не хочу зла своей семье, столице и жителям. Особенно не хочу зла для ребёнка, я не чудовище, Мадлен!
– Поклянись! – повторила она уже твёрже.
– Клянусь, – клясться было легко. Энрике привык к клятвам, и не доверял их опрометчивости. Он верил, что у клятв есть сиюминутная польза, но не больше. И в этой клятве была польза – Мадлен успокоилась и ушла.
Ушла, не подумав, что Энрике и правда не хочет зла своей семье, но будет вынужден его причинить, потому что власть надо взять и не побояться возможной крови.
Пока Летард слонялся по городу и не знал куда себя деть, в городе происходили заметные перемены, и он, как наёмник, привыкший подмечать детали, не мог этого не заметить.
Сначала закрылись ставни самых богатых лавок, мимо которых было приятно ходить каждой женщине и каждому мужчине, хотя многих порою и брала зависть – дорого стоили товары! Но ткани манили взгляды, посуда посверкивала слишком уж томно, и запахи духов и пудры будоражили рассудок. Не было, наверное, в столице ни одной женщины, которая не представляла себе, что вот так бы вот запросто зашла бы однажды в лавку, да выбрала себе по вкусу вещицу! Но руки тяжелели от работы, времени на долгие фантазии не было, и всё, что оставалось – тени!
Мужчины же, проходя мимо, тоже замедляли шаг. Не представляли они себе как покупают что-то конкретное, нет, представлялись им монеты – золотые да серебряные: сколько их лежит в такой лавке? А сколько лежит в виде товара на витринах?!
Летарда сами витрины со своим богатым содержанием не заботили. Его тревожило то, что витрины эти закрыты, что товар из-под их стекла вывозится, причём происходит это в лихорадочной спешке – это никогда не сулит ничего доброго городу.
– Посторонись! – грубо рявкнули ему прямо в ухо и толкнули, направляя к действию. Летард не обиделся: он и в самом деле засмотрелся на перегрузку изящного товара платков и кружев и стал помехою на дороге, помешав всаднику.
А всадник – разъярённый и бешеный, пришпорил коня и резво соскочил на землю. Толпа чуть оживилась – всадник имел весьма богатый и гневный вид. То же обстоятельство, что он прискакал сам, а не послал кого-то из своих людей, что явно мог сделать, говорило о том, что сейчас будет интересно.
И интересно стало. Всадник, переступив с какой-то брезгливостью по земле, приблизился к очередной, стремительно пустеющей витрины и, явно наслаждаясь присутствием многочисленных зрителей, ответствовал:
– Что, Санеро, бежишь?
Хозяин лавки, наблюдавший за погрузкой нежного товара, и без того побледневший, нелепый со своей покрывшейся потом лысиной, и закутанный, как в одеяла, в многочисленные шелковые слои плаща, старался улыбнуться, но выходило жалко.
– Стар я, Херман, – вымученно улыбнулся означенной Санеро, – не до шума столицы. В деревню хочу. Там тихо, спокойно.
– А ты бы зашёл ко мне попрощаться, как того требует дружба, – продолжал Херман. Он явно был гневлив и недоволен, но внимание толпы, оживившейся и начавшей всё больше и больше скапливаться, ему явно нравилось, – или не друзья мы с тобой? Почему бежишь как вор?
Санеро растерянно моргал. Вид его – нелепый и жалкий, вызывал одновременно и отвращение, и стыд. Даже Летарду стало жаль этого несчастного.
– Стар я, Херман, – оправдание было жалким, но Санеро продолжал удерживаться за него как утопающий за соломинку.
Херман лишь досадливо махнул рукой:
– А сын твой где? – новый вопрос был ещё более грозным, и Херман, задавая его, явно наслаждался той паникой, которая блуждала по лицу Санеро. – Или он тоже на покой подался? Состарился в свои…сколько ему?
– Мне без подмоги тяжело…– Санеро уже явно чувствовал неладное, но он попытался выкрутиться из ситуации, и спасти не только себя, но и сына.
Тут и идиот бы понял, что Санеро бежит со своим семейством явно не просто так!
– Летард, – в тот самый момент, когда тихая уличная трагедия была готова обрасти новым действием, Летарда отвлекли и потянули за локоть. Это было очень непочтительно по отношению к наёмнику, но те годы, когда он хватался за нож всюду, где видел оскорбление для своей чести, прошли и Летард даже не выразил удивления ровно до того момента, пока не увидел того, кто его потянул.
Это был Онвер. Собственной персоной! Необычайно серьёзен и собран, он как-то ловко смешался с толпой, хотя Летард прежде даже не видел, кажется, чтобы Онвер покидал Пристанище и свой пост – его ловкого управителя.
– Ты? – Летард не сдержался от удивления и Онвер быстро приложил палец к губам, призывая к молчанию. Но Летард и сам уже понял неладное и послушно стих.
– Идём, – одними губами позвал Онвер и ловко вывинтился из толпы, которая словно бы и не была ему никаким препятствием. Не пойти было невозможно, и Летард последовал за управляющим Пристанища, хотя ему и хотелось услышать, чем кончится разговор всадника Хермана и хозяина лавки Санеро. Судя по хрусту и всхлипываниям – там уже происходило что-то на порядок более зловещее, чем мирный разговор.
Летард не утерпел и всё-таки обернулся и в просвете меж людьми увидел, как ступивший на землю всадник разрывает какие-то куски кружевной дорогой ткани, а Санеро, стоя рядом, не может ему помешать, боится, и только тихонько хнычет…
В проулке Летард нагнал Онвера. Ему нужны были ответы, а не загадки, и он поспешил спросить:
– Что происходит?
Онвер не стал отпираться. Он и сам не выносил загадок, которые могли, по его собственному мнению, только навредить и пустить человека в такие домыслы, на которые он, кажется, и способен-то не был. Другое дело весёлые, развлекающие загадки!
– Альбин хочет тебя видеть, – ответил Онвер, – но дело очень важное, поэтому он послал меня.
– А ты и посыльный! – не сдержался Летард, хотя и сам понимал что эта фраза неловка и груба по отношению к Онверу, который ему ничего дурного не сделал. – Прости.
– Господь простит, – ответил Онвер, – у нас всех с ним свои диалоги. Но дело нешуточное. Сам видишь что происходит.
Летард видел, но Онвер явно видел куда больше.
– Лавки пустеют, – продолжал Онвер, ловко и легко выбирая дорогу в проулках к Пристанищу. Он спешил, и вёл Летарда дорогой куда более короткой, чем та, которую выбирал сам Летард. У него это получалось довольно умело, и Летард даже поразился про себя как это у Онвера так выходит, ведь он сам из Пристанища и не выползает?
Во всяком случае, Летарду так казалось. Сейчас он, конечно, сомневался.
– Муку раскупают впрок, те, у кого есть деньги, покупают и соль. Кто поумнее, едет из города прочь, или переправляет вещи. И всё это в последние два дня! – объяснял Онвер, – А тут ещё и у нас всё неспокойно…пришли.
Летард даже застыл от неожиданности. Переход был очень быстрым и он не заметил как они и впрямь пришли. Правда не к привычному входу в Пристанище, а к его небольшой дверце, через которую Онвер принимал продукты.
– Чего встал? – поинтересовался Онвер и Летард нырнул в низенькую дверь.
Внутри пахло свежестью и горечью. Специи – дорогие и недоступные для простого люда, тут в некотором запасе были. Уксус, запах сырого мяса, овощи, свежая зелень…всё это давало мысли о еде и о благополучии, которые здесь властвовали. Мало кто из горожан мог позволить себе содержать такие запасы.
Пробиться среди мешков с мукой было трудно. Но Летард переступал осторожно, и в какой-то момент, прочтя надпись на мешке, глянул на Онвера…
– Мы тоже скупаем, – тот заметил в полумраке внимание Летарда и не стал отпираться, – нам кормить надо больше, чем в любой семье. И потом, если помнишь, в голод мы помогаем горожанам, так что не надо тут! Но парням не говори. Я двери кладовой держу на трёх ключах, а четвёртым ключом и сам побуду, но зачем нам любители отожрать чужое?
Летард не спорил. Он знал, что запасы Лиги рассчитываются, в случае чего, и на нищую часть города. Лет десять назад корона сама просила Альбина помочь накормить нищету и Альбин не отказал. С тех пор расчёт шёл и на бедноту. Помогала Лига и раньше, но так, с разрешения и мольбы короны лишь недавно.
Но это, конечно, не означало, что все в Лиге одобряли такой расход. Летард сам много раз слышал возмущение, зачем, мол, кормить тех, кто не платит и не может сам позаботиться о куске хлеба?
Альбин, если слышал, такие разговоры пресекал сразу. Ближний к нему круг по возможности тоже. Но это непонимание и недовольство почти физически ощущалось в стенах Лиги. А для Летарда всё было понятно и просто: в голоде все равны, и тот, у кого есть возможность, должен помогать, и если так уж вышло, что в столице властвует лишь две силы – корона и Лига, то они обе должны брать на себя ответственность перед людьми.
– Наверх, – Онвер остановился у следующей двери, которую даже не заметишь – так славно её завесили старыми мешками, которые бережливый Онвер не выбрасывал, а пускал в дело, – не попадайся никому на глаза, а если кого и встретишь, не говори ни слова. Стань идиотом и улыбайся!
Онвер подтолкнул Летарда к дверям и уже через мгновение Летард оказался на ступенях, скрытых полумраком. Онвер наблюдал за ним, оставшись у дверей, и это давало хоть какой-то просвет для шага. Только когда Летард оказался наверху, не встретив, конечно, ни одной души, Онвер закрыл дверь внизу и лестница погрузилась в темноту.
Прежде Летард не поднимался к Альбину таким способом. Он приходил к нему через открытую лестницу, что у всех на виду, и не представлял, что войти к Главе Лиги можно и другим, скрытным способом.
Но об этом думать было некогда. Альбин его и впрямь ждал. Встретил радушно.
– Друг мой! – и широкая улыбка. – Спасибо, что так скоро пришёл!
Ага, словно у Летарда был выбор не приходить или задержаться в пути, если к нему пришёл Онвер. Да только от одного этого факта уже стоило бежать в Пристанище.
– Я рад вернуться, – сдержанно ответил Летард. Он не знал в каком находится сейчас состоянии в глазах Альбина и забыл ли Глава Лиги его вмешательство в дело Люси, любопытством и прочие нелепости, которые он, умудрённый, в общем-то, наёмник, позволил себе допустить?
– И это прекрасно! Вина? – Альбин был само очарование, сам, как услужливый и добрый хозяин, поднялся, наполнил чашу для Летарда и налил себе, разделяя с ним напиток и доверие.
Всё было слишком прекрасно и это отчётливо означало только одно: Летард очень нужен.
Летард пригубил чашу. Вино обожгло его незнакомым роскошным вкусом. От этого вина не несло болотом и дешёвым пойлом. Нет! Оно пахло как будто бы скошенной травой – ещё свежей, полной росы, и чем-то неуловимы фруктовым, кажется, грушами?
В столице они были редки. В деревнях ещё росли – хотя и там были разные сорта, порою, совсем мелкие, ни на что, кроме домашних похлёбок и пирогов негодные. Но в столицу привозили яркие, блестящие груши. Дорогие…
Летард никогда их не пробовал, но сейчас, отпивая из этой чаши, он подумал, что те, блестящие бочками медовые груши, выставленные как драгоценности на дорогих чашах торговцев – и производят тот дивный вкусовой отлив, каким было с избытком насыщено вино.
– Как поживаешь, Летард? – ласково спросил Альбин, но Летард уже давно не был юнцом, и его провести такой нарочитой лаской уже оказалось непросто.
– Что случилось? – спросил он напрямую. – Возвращение, Онвер, вино… мне не пять лет.
– Ну что же, верно! – Альбин усмехнулся, нарочитая маска ласки сошла с его лица, освобождая тягучую задумчивость и пасмурность. – Так даже лучше, честнее. На самом деле, как глупо у нас с тобой получилось. Ну далась тебе эта Люси? И связался ты с этим…Гуго! Славный малый, славный! Такой славный, что мимо нас обходил деньгами и расписками!
Альбин должен был выплеснуть этот гнев. Не на покойного он злился – чего уж злиться на того, кто всё своё отплатил? На себя злился: не заметил!
– Этого я не знал, – спокойно ответил Летард, хотя спокойствие далось ему с трудом.
Мадлен поморщилась.
– Похоть, Энрике, не доведёт тебя до добра. Только тот, кто плоть усмиряет, волен и душою, и телом, и разумом. Он чист, нетронут, и свободен.
– Бедная сестра, – со смешком отозвался Энрике, он надеялся её смутить, но пока не выходило. Замкнутая в своём строгом мире, Мадлен уверовала, что в этом смирении и есть её собственное величие. – Бедная сестра, которой надо было родиться монахиней!
– Каждый слуга Божий находится ровно на том месте, которое ему назначено, – ответила Мадлен, – но ты не ответил. Мой сон… сны посланы нам как знаки.
От этой фразы Энрике заулыбался против воли.
– Третьего дня, дорогая сестра, мне был сон. Я видел как с неба полилось кислое пиво. А потом оно падало на землю, разбивалось зёрнами и становилось деревом. А неделю назад я видел море, в котором плавали русалки… это прикажешь считать знаками? Или вот, один из моих слуг как-то рассказал прелюбопытный сон! Ему привиделось, что он бобёр, который должен строить плотину… и самое главное, зубы у него болели наяву, он и лёг спать раньше, а тут, во сне, дерево грызть. И он мне рассказывал ещё свои мысли: как же он, дескать, грызть бревно будет, если у него зубы болят?
Энрике смолк. Он понял, что хватил лишку. На Мадлен это не произведёт впечатления. Она останется холодной и он только оскорбит её веру себе. Не то чтобы ему нужна была её вера, но Энрике уже продумал как поступит с сестрой. Да, разумеется, она не примет свержение своего брата. Даже во имя другого брата. Но и убивать её за это – расточительство, прежде всего, и грех. Народ любит Мадлен. Народ помнит, что именно Мадлен регулярно организует раздачи хлебов и молится, как горячо она молится за здравие страны и жителей!
А значит, когда придёт время, всех дел для Энрике – это убедить, что она должна быть на его стороне, должна показать что предана ему, своему брату, и тем совершить великое праведное деяние, защитить своих подданных и свою страну.
Он уже как наяву слышал её вопрос:
– Ты хочешь, чтобы я предала бессмертную душу?
– А на что ты ещё способна? Не просто так ты родилась от нашей крови, это был твой долг, так исполни его с честью. Если народ увидит, что и ты со мной, он признает меня, твоего брата, королём! И не будет лишней крови. И ты защитить людей…
Потом, конечно, придётся разрешить этот вопрос куда уже более верным способом, но какое-то время, Энрике был уверен, она всё-таки будет покладистой. И будет, да! Ей станет страшно за народ.
Во всяком случае, Энрике надеялся на это, но допускал, что Мадлен может оказаться более фанатичной и менее разумной, чем он о ней думает. Но провоцировать её заранее нельзя.
– Прости меня, сестра, – сказал Энрике уже куда мягче и коснулся её ледяной ладони. Почему же она такая холодная и душою, и телом? Почему не горит помыслами и идеями? Неужели нет у неё живых мечтаний?
Энрике это ужасало.
– Прости, я не хотел тебя обидеть, – Энрике коснулся её руки губами. Легко и непринуждённо.
Мадлен покачала головой:
– Я не сержусь, Энрике. Я просто хочу знать, что ты не затеваешь беду для столицы и жителей. Поклянись мне, поклянись! Ты ведь не хочешь зла своей семье, своему брату, племяннику?
– Я не хочу зла своей семье, столице и жителям. Особенно не хочу зла для ребёнка, я не чудовище, Мадлен!
– Поклянись! – повторила она уже твёрже.
– Клянусь, – клясться было легко. Энрике привык к клятвам, и не доверял их опрометчивости. Он верил, что у клятв есть сиюминутная польза, но не больше. И в этой клятве была польза – Мадлен успокоилась и ушла.
Ушла, не подумав, что Энрике и правда не хочет зла своей семье, но будет вынужден его причинить, потому что власть надо взять и не побояться возможной крови.
Глава 9. Заброшенная душа
Пока Летард слонялся по городу и не знал куда себя деть, в городе происходили заметные перемены, и он, как наёмник, привыкший подмечать детали, не мог этого не заметить.
Сначала закрылись ставни самых богатых лавок, мимо которых было приятно ходить каждой женщине и каждому мужчине, хотя многих порою и брала зависть – дорого стоили товары! Но ткани манили взгляды, посуда посверкивала слишком уж томно, и запахи духов и пудры будоражили рассудок. Не было, наверное, в столице ни одной женщины, которая не представляла себе, что вот так бы вот запросто зашла бы однажды в лавку, да выбрала себе по вкусу вещицу! Но руки тяжелели от работы, времени на долгие фантазии не было, и всё, что оставалось – тени!
Мужчины же, проходя мимо, тоже замедляли шаг. Не представляли они себе как покупают что-то конкретное, нет, представлялись им монеты – золотые да серебряные: сколько их лежит в такой лавке? А сколько лежит в виде товара на витринах?!
Летарда сами витрины со своим богатым содержанием не заботили. Его тревожило то, что витрины эти закрыты, что товар из-под их стекла вывозится, причём происходит это в лихорадочной спешке – это никогда не сулит ничего доброго городу.
– Посторонись! – грубо рявкнули ему прямо в ухо и толкнули, направляя к действию. Летард не обиделся: он и в самом деле засмотрелся на перегрузку изящного товара платков и кружев и стал помехою на дороге, помешав всаднику.
А всадник – разъярённый и бешеный, пришпорил коня и резво соскочил на землю. Толпа чуть оживилась – всадник имел весьма богатый и гневный вид. То же обстоятельство, что он прискакал сам, а не послал кого-то из своих людей, что явно мог сделать, говорило о том, что сейчас будет интересно.
И интересно стало. Всадник, переступив с какой-то брезгливостью по земле, приблизился к очередной, стремительно пустеющей витрины и, явно наслаждаясь присутствием многочисленных зрителей, ответствовал:
– Что, Санеро, бежишь?
Хозяин лавки, наблюдавший за погрузкой нежного товара, и без того побледневший, нелепый со своей покрывшейся потом лысиной, и закутанный, как в одеяла, в многочисленные шелковые слои плаща, старался улыбнуться, но выходило жалко.
– Стар я, Херман, – вымученно улыбнулся означенной Санеро, – не до шума столицы. В деревню хочу. Там тихо, спокойно.
– А ты бы зашёл ко мне попрощаться, как того требует дружба, – продолжал Херман. Он явно был гневлив и недоволен, но внимание толпы, оживившейся и начавшей всё больше и больше скапливаться, ему явно нравилось, – или не друзья мы с тобой? Почему бежишь как вор?
Санеро растерянно моргал. Вид его – нелепый и жалкий, вызывал одновременно и отвращение, и стыд. Даже Летарду стало жаль этого несчастного.
– Стар я, Херман, – оправдание было жалким, но Санеро продолжал удерживаться за него как утопающий за соломинку.
Херман лишь досадливо махнул рукой:
– А сын твой где? – новый вопрос был ещё более грозным, и Херман, задавая его, явно наслаждался той паникой, которая блуждала по лицу Санеро. – Или он тоже на покой подался? Состарился в свои…сколько ему?
– Мне без подмоги тяжело…– Санеро уже явно чувствовал неладное, но он попытался выкрутиться из ситуации, и спасти не только себя, но и сына.
Тут и идиот бы понял, что Санеро бежит со своим семейством явно не просто так!
– Летард, – в тот самый момент, когда тихая уличная трагедия была готова обрасти новым действием, Летарда отвлекли и потянули за локоть. Это было очень непочтительно по отношению к наёмнику, но те годы, когда он хватался за нож всюду, где видел оскорбление для своей чести, прошли и Летард даже не выразил удивления ровно до того момента, пока не увидел того, кто его потянул.
Это был Онвер. Собственной персоной! Необычайно серьёзен и собран, он как-то ловко смешался с толпой, хотя Летард прежде даже не видел, кажется, чтобы Онвер покидал Пристанище и свой пост – его ловкого управителя.
– Ты? – Летард не сдержался от удивления и Онвер быстро приложил палец к губам, призывая к молчанию. Но Летард и сам уже понял неладное и послушно стих.
– Идём, – одними губами позвал Онвер и ловко вывинтился из толпы, которая словно бы и не была ему никаким препятствием. Не пойти было невозможно, и Летард последовал за управляющим Пристанища, хотя ему и хотелось услышать, чем кончится разговор всадника Хермана и хозяина лавки Санеро. Судя по хрусту и всхлипываниям – там уже происходило что-то на порядок более зловещее, чем мирный разговор.
Летард не утерпел и всё-таки обернулся и в просвете меж людьми увидел, как ступивший на землю всадник разрывает какие-то куски кружевной дорогой ткани, а Санеро, стоя рядом, не может ему помешать, боится, и только тихонько хнычет…
В проулке Летард нагнал Онвера. Ему нужны были ответы, а не загадки, и он поспешил спросить:
– Что происходит?
Онвер не стал отпираться. Он и сам не выносил загадок, которые могли, по его собственному мнению, только навредить и пустить человека в такие домыслы, на которые он, кажется, и способен-то не был. Другое дело весёлые, развлекающие загадки!
– Альбин хочет тебя видеть, – ответил Онвер, – но дело очень важное, поэтому он послал меня.
– А ты и посыльный! – не сдержался Летард, хотя и сам понимал что эта фраза неловка и груба по отношению к Онверу, который ему ничего дурного не сделал. – Прости.
– Господь простит, – ответил Онвер, – у нас всех с ним свои диалоги. Но дело нешуточное. Сам видишь что происходит.
Летард видел, но Онвер явно видел куда больше.
– Лавки пустеют, – продолжал Онвер, ловко и легко выбирая дорогу в проулках к Пристанищу. Он спешил, и вёл Летарда дорогой куда более короткой, чем та, которую выбирал сам Летард. У него это получалось довольно умело, и Летард даже поразился про себя как это у Онвера так выходит, ведь он сам из Пристанища и не выползает?
Во всяком случае, Летарду так казалось. Сейчас он, конечно, сомневался.
– Муку раскупают впрок, те, у кого есть деньги, покупают и соль. Кто поумнее, едет из города прочь, или переправляет вещи. И всё это в последние два дня! – объяснял Онвер, – А тут ещё и у нас всё неспокойно…пришли.
Летард даже застыл от неожиданности. Переход был очень быстрым и он не заметил как они и впрямь пришли. Правда не к привычному входу в Пристанище, а к его небольшой дверце, через которую Онвер принимал продукты.
– Чего встал? – поинтересовался Онвер и Летард нырнул в низенькую дверь.
Внутри пахло свежестью и горечью. Специи – дорогие и недоступные для простого люда, тут в некотором запасе были. Уксус, запах сырого мяса, овощи, свежая зелень…всё это давало мысли о еде и о благополучии, которые здесь властвовали. Мало кто из горожан мог позволить себе содержать такие запасы.
Пробиться среди мешков с мукой было трудно. Но Летард переступал осторожно, и в какой-то момент, прочтя надпись на мешке, глянул на Онвера…
– Мы тоже скупаем, – тот заметил в полумраке внимание Летарда и не стал отпираться, – нам кормить надо больше, чем в любой семье. И потом, если помнишь, в голод мы помогаем горожанам, так что не надо тут! Но парням не говори. Я двери кладовой держу на трёх ключах, а четвёртым ключом и сам побуду, но зачем нам любители отожрать чужое?
Летард не спорил. Он знал, что запасы Лиги рассчитываются, в случае чего, и на нищую часть города. Лет десять назад корона сама просила Альбина помочь накормить нищету и Альбин не отказал. С тех пор расчёт шёл и на бедноту. Помогала Лига и раньше, но так, с разрешения и мольбы короны лишь недавно.
Но это, конечно, не означало, что все в Лиге одобряли такой расход. Летард сам много раз слышал возмущение, зачем, мол, кормить тех, кто не платит и не может сам позаботиться о куске хлеба?
Альбин, если слышал, такие разговоры пресекал сразу. Ближний к нему круг по возможности тоже. Но это непонимание и недовольство почти физически ощущалось в стенах Лиги. А для Летарда всё было понятно и просто: в голоде все равны, и тот, у кого есть возможность, должен помогать, и если так уж вышло, что в столице властвует лишь две силы – корона и Лига, то они обе должны брать на себя ответственность перед людьми.
– Наверх, – Онвер остановился у следующей двери, которую даже не заметишь – так славно её завесили старыми мешками, которые бережливый Онвер не выбрасывал, а пускал в дело, – не попадайся никому на глаза, а если кого и встретишь, не говори ни слова. Стань идиотом и улыбайся!
Онвер подтолкнул Летарда к дверям и уже через мгновение Летард оказался на ступенях, скрытых полумраком. Онвер наблюдал за ним, оставшись у дверей, и это давало хоть какой-то просвет для шага. Только когда Летард оказался наверху, не встретив, конечно, ни одной души, Онвер закрыл дверь внизу и лестница погрузилась в темноту.
Прежде Летард не поднимался к Альбину таким способом. Он приходил к нему через открытую лестницу, что у всех на виду, и не представлял, что войти к Главе Лиги можно и другим, скрытным способом.
Но об этом думать было некогда. Альбин его и впрямь ждал. Встретил радушно.
– Друг мой! – и широкая улыбка. – Спасибо, что так скоро пришёл!
Ага, словно у Летарда был выбор не приходить или задержаться в пути, если к нему пришёл Онвер. Да только от одного этого факта уже стоило бежать в Пристанище.
– Я рад вернуться, – сдержанно ответил Летард. Он не знал в каком находится сейчас состоянии в глазах Альбина и забыл ли Глава Лиги его вмешательство в дело Люси, любопытством и прочие нелепости, которые он, умудрённый, в общем-то, наёмник, позволил себе допустить?
– И это прекрасно! Вина? – Альбин был само очарование, сам, как услужливый и добрый хозяин, поднялся, наполнил чашу для Летарда и налил себе, разделяя с ним напиток и доверие.
Всё было слишком прекрасно и это отчётливо означало только одно: Летард очень нужен.
Летард пригубил чашу. Вино обожгло его незнакомым роскошным вкусом. От этого вина не несло болотом и дешёвым пойлом. Нет! Оно пахло как будто бы скошенной травой – ещё свежей, полной росы, и чем-то неуловимы фруктовым, кажется, грушами?
В столице они были редки. В деревнях ещё росли – хотя и там были разные сорта, порою, совсем мелкие, ни на что, кроме домашних похлёбок и пирогов негодные. Но в столицу привозили яркие, блестящие груши. Дорогие…
Летард никогда их не пробовал, но сейчас, отпивая из этой чаши, он подумал, что те, блестящие бочками медовые груши, выставленные как драгоценности на дорогих чашах торговцев – и производят тот дивный вкусовой отлив, каким было с избытком насыщено вино.
– Как поживаешь, Летард? – ласково спросил Альбин, но Летард уже давно не был юнцом, и его провести такой нарочитой лаской уже оказалось непросто.
– Что случилось? – спросил он напрямую. – Возвращение, Онвер, вино… мне не пять лет.
– Ну что же, верно! – Альбин усмехнулся, нарочитая маска ласки сошла с его лица, освобождая тягучую задумчивость и пасмурность. – Так даже лучше, честнее. На самом деле, как глупо у нас с тобой получилось. Ну далась тебе эта Люси? И связался ты с этим…Гуго! Славный малый, славный! Такой славный, что мимо нас обходил деньгами и расписками!
Альбин должен был выплеснуть этот гнев. Не на покойного он злился – чего уж злиться на того, кто всё своё отплатил? На себя злился: не заметил!
– Этого я не знал, – спокойно ответил Летард, хотя спокойствие далось ему с трудом.
