Сознавать, что Гуго – его товарищ, славный малый Гуго – подлец, было непросто. Летарду не хотелось этого делать. Тем более, Гуго не мог дать объяснений и давно уже ответил по всей строгости за грехи свои перед Господом.
– Да ишаку понятно! – буркнул Альбин, – только факт остаётся. Ай, чёрт с ним! Не о нём поговорить надо. А надо, Летард, надо. Тут у нас тени ходят, нехорошие тени. Слухи ползут дурные, ещё более дурные и вести.
Летард пожал плечами, выражая полную своё неосведомлённость. Смутно он вспомнил все закрытые лавки и спешно отъезжающие подводы, которые успевали раздобыть богатые горожане, и слова Онвера о скупке муки…
– Всего даже тебе сказать не могу, – с сожалением признал Альбин, – никому не могу довериться. Но кое-что тебе открою: в наших рядах не всё гладко.
А когда же было иначе? Всегда были те, кто считал, что Лига должна полностью владеть городом. Всегда были те, кто считал, что лигианцы слишком мягки! На всех не напасёшься зуботычин.
– Поэтому я здесь? – уворачиваться было поздно, отступать – нелепо. Летард устал от отсутствия прямоты и задал вопрос откровенно. Он хотел расставить все точки, понять истинную причину своего призыва и, что важнее – отведённую роль. Понять и узнать цену. Всё имеет цену в Лиге.
– Нет, я не предлагаю тебе быть карателем, – Альбин не стал увиливать. Он понял желание Летарда, и, в некотором роде, даже обрадовался тому, что можно стать откровеннее и самому. – Совсем не предлагаю тебе убивать провинившихся.
Что ж, это было милосердно! Непривычно, но милосердно. Летарду всегда было противно убивать провинившихся лигианцев. Приходилось, спору нет, но всегда липкое чувство неправильности произошедшего не покидало его. Всё-таки это были свои! Да, некоторые были ими недолгое время, а кто-то был давно, и кто-то пошёл на поводу у алчности и гордыни, затеял свою игру, и, конечно, проиграл, но Летарду всегда было непросто поднимать нож на своих. Даже по приказу.
Так что слова Альбина Летарда даже обрадовали. Лига не убивает тех, кто провинился! Что же будет? Изгнание?
И другое тотчас омрачило его мысли: а зачем тогда Альбин так настойчиво искал встречи с ним? Объявить эту новость? И без Летарда Альбин прекрасно мог изгнать кого угодно из Лиги!
– Не предлагаю, потому что не знаю провинившихся, – закончил Альбин и тяжело взглянул на Летарда, как бы предлагая ему проникнуться всей ситуацией.
А вот это было уже не то, чего ждал Летард. Лига не знала тех, кто виновен?
– Ты послушай, – предложил Альбин, – и постарайся не перебивать. Я не могу открыть тебе всего, но хорошо знаю тебя и потому буду честен настолько, насколько это возможно в наших обстоятельствах.
Обстоятельства были плачевны. Первое – и почти откровенное, уже не было никаким секретом не только для Летарда, но и для горожан. Война будет. Принц крови может таиться сколько угодно, но все уже давно поняли его замыслы.
– У Энрике аж зудит, он всё желает сесть на трон, – объяснял Альбин, – и это, конечно, никакой не секрет. И я не понимаю почему корона ничего не делает против него!
Этого Летард тоже не понимал. И он, и Альбин были безумно далеки от короны и той тяжести, которую она несёт на голову и, что хуже, на душу. Их мировоззрение не позволяло постичь простого: если открыто низвергнуть Энрике, это просто даст для врагов короны, которые всегда есть, знамение. Даже убив его, корона сделает только хуже – он станет мучеником и вокруг его смерти, помня о том, что Энрике и сам шёл против короны, сплотятся враги трона.
И потом – нельзя забывать о репутации среди королей! Какие земли захотят торговать и вести дипломатические переговоры, уступать и способствовать тем, кто не может разобраться в собственной семье? Понятно, что в любой, даже самой царственной семье, есть свои тайны, но откровенное низвержение будет позором.
И в таком случае уже проще уповать на то, что ничего не будет или…будет. Но тогда под позор попадает Энрике. А трон не замаран.
Эти сложные, недоступные игры, были неподвластны Альбину, который, будь его воля, и поступи приказ – прихлопнул бы принца крови и дело с концом!
Второй факт оказался уже чуть любопытнее. Энрике наплевал, похоже, на то, что Лига никогда не лезла в дела трона. Парадоксально, но так и было. С самого существования Лиги, конечно, попадались более амбициозные её лидеры, которые хотели получить себе больше власти в том или ином месте, выгадать что-то и для себя, но в основном Лига была верна своему уставу, который гласил, что Лига не вмешивается в дела трона и способствует наведению и поддержанию порядка в городе.
– Наглец об этом забыл! – сообщил Альбин с нескрываемой злостью, – он чужими руками хочет добраться до каждого уголка города, хочет навести смуту и при этом остаться чистеньким!
Это было уже явно нехорошо. Лига была не совсем легальной, но всё-таки опорой короны. Именно Лига даже в самые тяжелые годы поддерживала народ, раскрывала свои закрома и удерживала порядок. Даже когда король отступил на время из столицы в прошлое столкновение с вроде бы присмиревшим ныне принцем Энрике, Лига не принимала никаких сторон и поддерживала ровно тот порядок, на который хватало сил.
Никаких грабежей. Никаких налётов. Никакого выражения сочувствия или восторга по отношению к одной из сторон.
Лига есть Лига. Лига – это город.
И надо сказать, то в прошлый раз Энрике не полез в дела Лиги, надеялся на свои силы и ловкость своих подручных, которые, впрочем, скоро признали, что внутренний раздор, начавшийся почти сразу, не позволил довести дело до конца, и принц крови пал в ноги королю Рудольфу, умоляя о прощении.
Ну и запирая всю большую злобу в своей душе, конечно.
Из этого факта вытекал и факт следующий: Энрике, действуя через верных ему людей, перекупал преданность отдельных лигианцев.
– Подозреваю, что и Гуго мог быть с ним, – признал Альбин, – но в целом, хотя и хочу верить, что не до многих дотянулись слабости и обещания этого гада…
Он не договорил, замолчал. Лига когда-то виделась ему идеальным местом. Местом чести. Да, наёмники. Да, налётчики. Но не по голосу короны – голосу тайному, скорее, шёпоту, они творят свои дела? Налёт на врагов. Налёт на купцов, что не умеют вовремя отступиться и прогнуться под новый налог. Всё равно у Лиги были идеалы. И это было странно, наверное, со стороны, но Альбин видел в этом красоту и суровость порядка.
А теперь порядок распадался, и он уже точно знал, что двое или трое верных ему людей оказались верны больше золоту, чем Лиге. Наивность, которая не шла лидеру такого мощного объединения, всё-таки ещё тенилась в его душе, и известность такого предательства шокировала Альбина и нанесла его душе урон.
Он бы понял, если предали бы, разуверившись в Лиге! Или отвратившись от него, как от лидера. Он бы понял – идея разошлась с идеей. Понял и покарал.
Но тут идея Лиги разошлась с теми посулами золота и власти, которые давал беззаконник и богохульник, публично клявшийся в своём раскаянии перед троном и перед королём!
– Я не знаю кто именно уже перешёл, не знаю, кому могу доверять всецело, – признал Альбин, – и знаю, что ты не искал золота. Так что твоё слово будет вернее слов многих моих соратников. И от того ты здесь.
Суть задачи сводилась к простой формулировке: найти, вызнать, выцарапать правду о тех, кто уже готов был наводить смуту в столице и всячески поддерживать действия принца Энрике.
Но как её выполнить?
– Я никогда не был…– Летард даже растерялся, пытаясь подобрать слово, которое объяснило бы, что ему такое в новинку и он даже не понимает с чего начать, – шпионом.
Это было правдой. Летард больше работал руками, чем головой. Выслеживал, перехватывал, грабил, убивал. Но не продумывал интриги, не подделывал документов – всем этим занимались люди, которые были физически слабее его, и перед которыми Летард, о, странное дело, иногда ощущал робость.
– Прояви воображение, – Альбин, однако, даже не желал этого обсуждать. – Ты верный человек и хороший слуга Лиги. Когда было нужно, ты находил людей в закоулках, куда даже паучий зад не втиснешь! Так что сейчас твоё нежелание мне остаётся расценить как предательство?
Нет, Летард не был предателем. Конечно, оставалось только согласиться.
– Узнай имена этих псов, – напутствовал Альбин, открывая для него прежнюю, скрытую дверь, – как хочешь узнай. Следи за ними! Что они хотят? К чему идут? Когда начнут свои действия и какими будут эти действия…всё узнай. А всё, что будешь узнавать – напрямую мне.
– Может быть, через Онвера? – усомнился Летард, – если лигианцы заметят, что такой как я часто сную наверх…они могут что-то заподозрить.
– А пусть тебя это не тревожит, – усмехнулся Альбин, – никто не узнает. Тайные двери на то и тайные.
Но это Летарда не успокоило. Он понял, что Альбин не доверяет даже Онверу. А ведь Онвер – это управитель Пристанища! Столько тайн, сколько он знает, неподвластно вынести никому. И всё же, даже он не пользуется полным доверием Альбина?
Тогда почему его достоин Летард?
На этот вопрос у Летарда не было ответа. Какая-то его часть души, близкая к гордыне, хотела верить в то, что Альбин просто видит в нём единственную опору. Но Летард не был гордецом в полной мере, и понимал, что здесь что-то большее, чем просто доверие. В конце концов, то, что Летард не искал золота, не означало, что он был к нему равнодушен! И разве в мире мало других ценностей?
Где-то на краю сознания мелькнул воздушный образ истинной нежной красоты, которая не должна была достаться Летарду ни в какой насмешке судьбы. Понимая это, он удержался и не стал нырять в память, остался в реальности.
Она далеко. Она мечта. А он здесь, и его задача заключается в том, чтобы искать предателей среди наёмников. Предатель – это слишком низко для убийцы и вора. Но ещё ниже это для лигианца!
Он уже приближался к своему убежищу, когда понял, что его ждут. Человек был скрыт плащом, но его фигура проступала отчётливо из темноты, и наёмник различил топтание фигуры. Что ж, врагов Летард не боялся, он знал, что лигианцы редко заканчивают дни в своих постелях, и двум смертям всё равно не бывать.
– Кто вы? Что вам нужно? – спросил он негромко, приближаясь. Сталь уже леденила руку, скрытую в плаще.
Фигура повернулась, оценила обстановку и стянула капюшон с головы.
– Вы помните меня, господин? – спросил юнец, которого Летард, надо сказать, меньше всего ожидал здесь увидеть. – Я Мартин. Вы спасли меня.
– Не помню, – солгал Летард. – Я не зову гостей. И не привечаю.
– Я не гость, – возразил Мартин спокойно, – я всего лишь путник. Я не отниму у вас много времени. Поговорите со мной, пожалуйста.
У Летарда не было никакого желания приглашать юнца в своё тусклое плесневелое убежище, но он понимал, что простой на улице может быть ещё опаснее.
– Ты один? – осведомился он.
– Один, – признался Мартин.
– Напрасно. Улицы полны негодяев. Ты должен помнить.
– Я не боюсь, – заметил Мартин спокойно. – Тем более, двум смертям не бывать. Я знаю почему рискую, почему иду к вам. Поговорите со мной.
Чувствуя, что совершает большую ошибку, Летард впустил его в дом.
– Ты же не веришь в это, правда? – Мэри была прекрасна в совей растерянности. Красивая, рослая, высокая с туго заплетённой густой косой, она была опорой, и всегда себя так ставила, наученная доброй Регоной, но сейчас она робела, не верила и проявилось в ней восхитительное девичье неуверенное… – Альмо, это же шутка?
Этот день должен был быть обычным. Управившись в своей лавке, да ловко прокрутив все рутинные дела по хозяйству, Мэри направилась к своему жениху, чтобы уже успеть привыкнуть к делам в его лавке. У него всегда было как будто бы холоднее, но от того, что дел было куда больше, Мэри упаривалась почти мгновенно. Однако сегодня её прошибло жарой и залило краской не от работы, а от того, что она услышала.
Началось всё вроде бы как всегда. Альмо встретил её с неловкой приветливостью – хотя он был старше и ловчее в жизни, ему всё-таки не удавалось ещё смириться с мыслью о том, что эта молодая девушка скоро станет его законной женою, оттого в отношениях их нежность была несколько неловкой, пусть они оба и стремились её показать, но всё же оба были неприучены и робели друг перед другом, держась, скорее, как хорошие приятели.
А потом случилось невероятное. Мэрии заметила, что её Альмо (мысленно девушка старалась также привыкнуть к тому, что Альмо именно её) – сегодня как-то особенно улыбается, точно мечтательно, и его как будто бы прямо подмывает что-то такое сообщить ей.
– Что-то случилось? – спросила она напрямик. Регона всегда учила её говорить прямо. – Ты сегодня какой-то сам не свой.
– Не ловчись, говори словами, а намёки оставь тем, у кого много времени. У нас, рабочего люда, времени на загадки не бывает.
И Мэри учла. Иногда ей хотелось не быть такой откровенной и открытой, но она считала уроки Регоны важнее своего непонятного желания, в котором не видела никакого смысла, кроме смутного удовольствия.
– Я просто думаю об осени, – ответил Альмо, ему не терпелось что-то ещё добавить, что-то определённо изменилось, но он крепился.
– О свадьбе? – Мэри тронула тень смущения. Она знала, что осень уже близка и нервничала. Ждала её и опасалась одновременно.
– О том, что, пожалуй, стоит расщедриться на платье получше…а может и на новый дом, – Альмо давно не был так счастлив и никогда не был так загадочен.
Мэри не поняла. Она уже решила, посовещавшись, конечно, с Регоной, что платье сошьют ей сами.
– Не хуже королевы пойдёшь! – обещала Регона, – у самих руки прямые, негоже по швейкам прыгать.
Но понимала Мэри, что платье будет скромным. Даже если разойтись на покупку новой ткани и кое-какую отделку… нет, не роптала. Знала, что много хуже живут люди, и благодарила и Господа, и Регону, и не показывала даже тени мысли о том, что ловили, как назло ловили её глаза порою на улице хорошеньких дам, у которых даже служанки носили такие платья, что дух захватывало!
– Что? – Мэри тряхнула головой, тяжёлая коса хлестанула по спине, но она не заметила даже. – Платье мы сами справим…
– Зачем справлять? Бог даст, так тебе такое сошьют, что будешь королевой, – Альмо был готов сдаться, рассказать всё как есть, но держался из последних сил. Невольно он залюбовался своей юной невестой, в которой разглядел и крепкость рук, и нрав, и строгость к хозяйству. Тем и приглянулась. Ему хотелось её порадовать, хотелось, чтобы она вела дом крепко и твёрдо, но не так как сейчас, не своими руками, а руками прислуги. И то, что казалось когда-то невозможным, вдруг само собой шло в руки!
– Но, Альмо…– она растерялась ещё больше, совсем заблудилась в его словах, – откуда? То есть как? Нет, мы не богаты, я хотела сказать, что мы и не бедны, но…
– Скоро у нас будет много золота, – Альмо перебил её неровные слова и улыбнулся. Ему нравилось её смущение. И нравилось произносить такие фразы, он казался сам себе грознее и лучше.
Она вскрикнула, не веря. Встрепенулась, оглянулась по сторонам – нет ли лишних? Затем, понизив голос до шёпота, спросила:
– Откуда, Альмо?
Много золота – это не от мясной лавки.
– Да ишаку понятно! – буркнул Альбин, – только факт остаётся. Ай, чёрт с ним! Не о нём поговорить надо. А надо, Летард, надо. Тут у нас тени ходят, нехорошие тени. Слухи ползут дурные, ещё более дурные и вести.
Летард пожал плечами, выражая полную своё неосведомлённость. Смутно он вспомнил все закрытые лавки и спешно отъезжающие подводы, которые успевали раздобыть богатые горожане, и слова Онвера о скупке муки…
– Всего даже тебе сказать не могу, – с сожалением признал Альбин, – никому не могу довериться. Но кое-что тебе открою: в наших рядах не всё гладко.
А когда же было иначе? Всегда были те, кто считал, что Лига должна полностью владеть городом. Всегда были те, кто считал, что лигианцы слишком мягки! На всех не напасёшься зуботычин.
– Поэтому я здесь? – уворачиваться было поздно, отступать – нелепо. Летард устал от отсутствия прямоты и задал вопрос откровенно. Он хотел расставить все точки, понять истинную причину своего призыва и, что важнее – отведённую роль. Понять и узнать цену. Всё имеет цену в Лиге.
– Нет, я не предлагаю тебе быть карателем, – Альбин не стал увиливать. Он понял желание Летарда, и, в некотором роде, даже обрадовался тому, что можно стать откровеннее и самому. – Совсем не предлагаю тебе убивать провинившихся.
Что ж, это было милосердно! Непривычно, но милосердно. Летарду всегда было противно убивать провинившихся лигианцев. Приходилось, спору нет, но всегда липкое чувство неправильности произошедшего не покидало его. Всё-таки это были свои! Да, некоторые были ими недолгое время, а кто-то был давно, и кто-то пошёл на поводу у алчности и гордыни, затеял свою игру, и, конечно, проиграл, но Летарду всегда было непросто поднимать нож на своих. Даже по приказу.
Так что слова Альбина Летарда даже обрадовали. Лига не убивает тех, кто провинился! Что же будет? Изгнание?
И другое тотчас омрачило его мысли: а зачем тогда Альбин так настойчиво искал встречи с ним? Объявить эту новость? И без Летарда Альбин прекрасно мог изгнать кого угодно из Лиги!
– Не предлагаю, потому что не знаю провинившихся, – закончил Альбин и тяжело взглянул на Летарда, как бы предлагая ему проникнуться всей ситуацией.
А вот это было уже не то, чего ждал Летард. Лига не знала тех, кто виновен?
– Ты послушай, – предложил Альбин, – и постарайся не перебивать. Я не могу открыть тебе всего, но хорошо знаю тебя и потому буду честен настолько, насколько это возможно в наших обстоятельствах.
Обстоятельства были плачевны. Первое – и почти откровенное, уже не было никаким секретом не только для Летарда, но и для горожан. Война будет. Принц крови может таиться сколько угодно, но все уже давно поняли его замыслы.
– У Энрике аж зудит, он всё желает сесть на трон, – объяснял Альбин, – и это, конечно, никакой не секрет. И я не понимаю почему корона ничего не делает против него!
Этого Летард тоже не понимал. И он, и Альбин были безумно далеки от короны и той тяжести, которую она несёт на голову и, что хуже, на душу. Их мировоззрение не позволяло постичь простого: если открыто низвергнуть Энрике, это просто даст для врагов короны, которые всегда есть, знамение. Даже убив его, корона сделает только хуже – он станет мучеником и вокруг его смерти, помня о том, что Энрике и сам шёл против короны, сплотятся враги трона.
И потом – нельзя забывать о репутации среди королей! Какие земли захотят торговать и вести дипломатические переговоры, уступать и способствовать тем, кто не может разобраться в собственной семье? Понятно, что в любой, даже самой царственной семье, есть свои тайны, но откровенное низвержение будет позором.
И в таком случае уже проще уповать на то, что ничего не будет или…будет. Но тогда под позор попадает Энрике. А трон не замаран.
Эти сложные, недоступные игры, были неподвластны Альбину, который, будь его воля, и поступи приказ – прихлопнул бы принца крови и дело с концом!
Второй факт оказался уже чуть любопытнее. Энрике наплевал, похоже, на то, что Лига никогда не лезла в дела трона. Парадоксально, но так и было. С самого существования Лиги, конечно, попадались более амбициозные её лидеры, которые хотели получить себе больше власти в том или ином месте, выгадать что-то и для себя, но в основном Лига была верна своему уставу, который гласил, что Лига не вмешивается в дела трона и способствует наведению и поддержанию порядка в городе.
– Наглец об этом забыл! – сообщил Альбин с нескрываемой злостью, – он чужими руками хочет добраться до каждого уголка города, хочет навести смуту и при этом остаться чистеньким!
Это было уже явно нехорошо. Лига была не совсем легальной, но всё-таки опорой короны. Именно Лига даже в самые тяжелые годы поддерживала народ, раскрывала свои закрома и удерживала порядок. Даже когда король отступил на время из столицы в прошлое столкновение с вроде бы присмиревшим ныне принцем Энрике, Лига не принимала никаких сторон и поддерживала ровно тот порядок, на который хватало сил.
Никаких грабежей. Никаких налётов. Никакого выражения сочувствия или восторга по отношению к одной из сторон.
Лига есть Лига. Лига – это город.
И надо сказать, то в прошлый раз Энрике не полез в дела Лиги, надеялся на свои силы и ловкость своих подручных, которые, впрочем, скоро признали, что внутренний раздор, начавшийся почти сразу, не позволил довести дело до конца, и принц крови пал в ноги королю Рудольфу, умоляя о прощении.
Ну и запирая всю большую злобу в своей душе, конечно.
Из этого факта вытекал и факт следующий: Энрике, действуя через верных ему людей, перекупал преданность отдельных лигианцев.
– Подозреваю, что и Гуго мог быть с ним, – признал Альбин, – но в целом, хотя и хочу верить, что не до многих дотянулись слабости и обещания этого гада…
Он не договорил, замолчал. Лига когда-то виделась ему идеальным местом. Местом чести. Да, наёмники. Да, налётчики. Но не по голосу короны – голосу тайному, скорее, шёпоту, они творят свои дела? Налёт на врагов. Налёт на купцов, что не умеют вовремя отступиться и прогнуться под новый налог. Всё равно у Лиги были идеалы. И это было странно, наверное, со стороны, но Альбин видел в этом красоту и суровость порядка.
А теперь порядок распадался, и он уже точно знал, что двое или трое верных ему людей оказались верны больше золоту, чем Лиге. Наивность, которая не шла лидеру такого мощного объединения, всё-таки ещё тенилась в его душе, и известность такого предательства шокировала Альбина и нанесла его душе урон.
Он бы понял, если предали бы, разуверившись в Лиге! Или отвратившись от него, как от лидера. Он бы понял – идея разошлась с идеей. Понял и покарал.
Но тут идея Лиги разошлась с теми посулами золота и власти, которые давал беззаконник и богохульник, публично клявшийся в своём раскаянии перед троном и перед королём!
– Я не знаю кто именно уже перешёл, не знаю, кому могу доверять всецело, – признал Альбин, – и знаю, что ты не искал золота. Так что твоё слово будет вернее слов многих моих соратников. И от того ты здесь.
Суть задачи сводилась к простой формулировке: найти, вызнать, выцарапать правду о тех, кто уже готов был наводить смуту в столице и всячески поддерживать действия принца Энрике.
Но как её выполнить?
– Я никогда не был…– Летард даже растерялся, пытаясь подобрать слово, которое объяснило бы, что ему такое в новинку и он даже не понимает с чего начать, – шпионом.
Это было правдой. Летард больше работал руками, чем головой. Выслеживал, перехватывал, грабил, убивал. Но не продумывал интриги, не подделывал документов – всем этим занимались люди, которые были физически слабее его, и перед которыми Летард, о, странное дело, иногда ощущал робость.
– Прояви воображение, – Альбин, однако, даже не желал этого обсуждать. – Ты верный человек и хороший слуга Лиги. Когда было нужно, ты находил людей в закоулках, куда даже паучий зад не втиснешь! Так что сейчас твоё нежелание мне остаётся расценить как предательство?
Нет, Летард не был предателем. Конечно, оставалось только согласиться.
– Узнай имена этих псов, – напутствовал Альбин, открывая для него прежнюю, скрытую дверь, – как хочешь узнай. Следи за ними! Что они хотят? К чему идут? Когда начнут свои действия и какими будут эти действия…всё узнай. А всё, что будешь узнавать – напрямую мне.
– Может быть, через Онвера? – усомнился Летард, – если лигианцы заметят, что такой как я часто сную наверх…они могут что-то заподозрить.
– А пусть тебя это не тревожит, – усмехнулся Альбин, – никто не узнает. Тайные двери на то и тайные.
Но это Летарда не успокоило. Он понял, что Альбин не доверяет даже Онверу. А ведь Онвер – это управитель Пристанища! Столько тайн, сколько он знает, неподвластно вынести никому. И всё же, даже он не пользуется полным доверием Альбина?
Тогда почему его достоин Летард?
На этот вопрос у Летарда не было ответа. Какая-то его часть души, близкая к гордыне, хотела верить в то, что Альбин просто видит в нём единственную опору. Но Летард не был гордецом в полной мере, и понимал, что здесь что-то большее, чем просто доверие. В конце концов, то, что Летард не искал золота, не означало, что он был к нему равнодушен! И разве в мире мало других ценностей?
Где-то на краю сознания мелькнул воздушный образ истинной нежной красоты, которая не должна была достаться Летарду ни в какой насмешке судьбы. Понимая это, он удержался и не стал нырять в память, остался в реальности.
Она далеко. Она мечта. А он здесь, и его задача заключается в том, чтобы искать предателей среди наёмников. Предатель – это слишком низко для убийцы и вора. Но ещё ниже это для лигианца!
Он уже приближался к своему убежищу, когда понял, что его ждут. Человек был скрыт плащом, но его фигура проступала отчётливо из темноты, и наёмник различил топтание фигуры. Что ж, врагов Летард не боялся, он знал, что лигианцы редко заканчивают дни в своих постелях, и двум смертям всё равно не бывать.
– Кто вы? Что вам нужно? – спросил он негромко, приближаясь. Сталь уже леденила руку, скрытую в плаще.
Фигура повернулась, оценила обстановку и стянула капюшон с головы.
– Вы помните меня, господин? – спросил юнец, которого Летард, надо сказать, меньше всего ожидал здесь увидеть. – Я Мартин. Вы спасли меня.
– Не помню, – солгал Летард. – Я не зову гостей. И не привечаю.
– Я не гость, – возразил Мартин спокойно, – я всего лишь путник. Я не отниму у вас много времени. Поговорите со мной, пожалуйста.
У Летарда не было никакого желания приглашать юнца в своё тусклое плесневелое убежище, но он понимал, что простой на улице может быть ещё опаснее.
– Ты один? – осведомился он.
– Один, – признался Мартин.
– Напрасно. Улицы полны негодяев. Ты должен помнить.
– Я не боюсь, – заметил Мартин спокойно. – Тем более, двум смертям не бывать. Я знаю почему рискую, почему иду к вам. Поговорите со мной.
Чувствуя, что совершает большую ошибку, Летард впустил его в дом.
Глава 10. Планы на счастье
– Ты же не веришь в это, правда? – Мэри была прекрасна в совей растерянности. Красивая, рослая, высокая с туго заплетённой густой косой, она была опорой, и всегда себя так ставила, наученная доброй Регоной, но сейчас она робела, не верила и проявилось в ней восхитительное девичье неуверенное… – Альмо, это же шутка?
Этот день должен был быть обычным. Управившись в своей лавке, да ловко прокрутив все рутинные дела по хозяйству, Мэри направилась к своему жениху, чтобы уже успеть привыкнуть к делам в его лавке. У него всегда было как будто бы холоднее, но от того, что дел было куда больше, Мэри упаривалась почти мгновенно. Однако сегодня её прошибло жарой и залило краской не от работы, а от того, что она услышала.
Началось всё вроде бы как всегда. Альмо встретил её с неловкой приветливостью – хотя он был старше и ловчее в жизни, ему всё-таки не удавалось ещё смириться с мыслью о том, что эта молодая девушка скоро станет его законной женою, оттого в отношениях их нежность была несколько неловкой, пусть они оба и стремились её показать, но всё же оба были неприучены и робели друг перед другом, держась, скорее, как хорошие приятели.
А потом случилось невероятное. Мэрии заметила, что её Альмо (мысленно девушка старалась также привыкнуть к тому, что Альмо именно её) – сегодня как-то особенно улыбается, точно мечтательно, и его как будто бы прямо подмывает что-то такое сообщить ей.
– Что-то случилось? – спросила она напрямик. Регона всегда учила её говорить прямо. – Ты сегодня какой-то сам не свой.
– Не ловчись, говори словами, а намёки оставь тем, у кого много времени. У нас, рабочего люда, времени на загадки не бывает.
И Мэри учла. Иногда ей хотелось не быть такой откровенной и открытой, но она считала уроки Регоны важнее своего непонятного желания, в котором не видела никакого смысла, кроме смутного удовольствия.
– Я просто думаю об осени, – ответил Альмо, ему не терпелось что-то ещё добавить, что-то определённо изменилось, но он крепился.
– О свадьбе? – Мэри тронула тень смущения. Она знала, что осень уже близка и нервничала. Ждала её и опасалась одновременно.
– О том, что, пожалуй, стоит расщедриться на платье получше…а может и на новый дом, – Альмо давно не был так счастлив и никогда не был так загадочен.
Мэри не поняла. Она уже решила, посовещавшись, конечно, с Регоной, что платье сошьют ей сами.
– Не хуже королевы пойдёшь! – обещала Регона, – у самих руки прямые, негоже по швейкам прыгать.
Но понимала Мэри, что платье будет скромным. Даже если разойтись на покупку новой ткани и кое-какую отделку… нет, не роптала. Знала, что много хуже живут люди, и благодарила и Господа, и Регону, и не показывала даже тени мысли о том, что ловили, как назло ловили её глаза порою на улице хорошеньких дам, у которых даже служанки носили такие платья, что дух захватывало!
– Что? – Мэри тряхнула головой, тяжёлая коса хлестанула по спине, но она не заметила даже. – Платье мы сами справим…
– Зачем справлять? Бог даст, так тебе такое сошьют, что будешь королевой, – Альмо был готов сдаться, рассказать всё как есть, но держался из последних сил. Невольно он залюбовался своей юной невестой, в которой разглядел и крепкость рук, и нрав, и строгость к хозяйству. Тем и приглянулась. Ему хотелось её порадовать, хотелось, чтобы она вела дом крепко и твёрдо, но не так как сейчас, не своими руками, а руками прислуги. И то, что казалось когда-то невозможным, вдруг само собой шло в руки!
– Но, Альмо…– она растерялась ещё больше, совсем заблудилась в его словах, – откуда? То есть как? Нет, мы не богаты, я хотела сказать, что мы и не бедны, но…
– Скоро у нас будет много золота, – Альмо перебил её неровные слова и улыбнулся. Ему нравилось её смущение. И нравилось произносить такие фразы, он казался сам себе грознее и лучше.
Она вскрикнула, не веря. Встрепенулась, оглянулась по сторонам – нет ли лишних? Затем, понизив голос до шёпота, спросила:
– Откуда, Альмо?
Много золота – это не от мясной лавки.
