А Филиппо уже рванул дверцу шкафа. Он тоже услышал, только оказался ловчее и сообразительнее, опытнее. Его пальцы без труда нашли нужный механизм и очень узкая панель отъехала в сторону, сливаясь со стенкой шкафа и не выдававшая себя до той поры ничем, и оставила очень узкий, с дамское зеркальце, разъём, в котором забелела пара листочков.
Филиппо вытащил их бережно, хотя Магда и рванулась к нему с такой решительностью, что это опережение сыграло им на пользу – Магда, не ровен час, от переизбытка чувств, разорвала бы ещё находку!
– Что это? Что? – шептала Магда, вившаяся рядом с Филиппо, пока тот разворачивал первый лист. Лист обнажился быстро и зачернел множеством рисунков, в которых намётанный глаз Филиппо узнал коридоры и даже комнаты самой резиденции. А второй листок, куда более бедный на узорчики хитросплетённых дорог, походил на план самого Города, с подробными точками входа и выхода, малоизвестными даже самим жителям.
Магда побледнела. Она жалела о находке. Конечно, вероятность того, что это принадлежало именно виконту, была мала, но, откровенно говоря, гораздо меньше была вероятность того, что кто-то оставил столь важные карты в тайнике гостевых покоев!
– А вот и не зря, – мрачно сказал Филиппо, крутя в руках листы. Он раздумывал что делать. Сунуть обратно? А если виконт заметит и перепрячет? А если это не его? Оставался маленький шанс на то, что прежде тут обитал шпион, хорошо осведомлённый о Городе, и…
И это было ни разу не лучше.
– Надо показать Бартоломью! – сориентировалась Магда и выдернула листы из его рук. Филиппо попытался схватить края бумаги, но не смог, пальцы хватанули воздух.
– А если он обнаружит пропажу? – спросил Филиппо. – Ещё до того, как мы успеем что-то предпринять? Сами карты не улика. Мы не докажем.
– И что же, – едко поинтересовалась Магда, она была в новом для себя состоянии, и это давало её нервам непривычное возбуждение, – этот виконт будет заявлять, что кто-то залез в его шкаф?
В её словах был резон. В самом деле, допустить, что виконт Лоран, обнаружив пропажу карт, будет ещё возмущаться – мала. Вероятнее, он затаится. Или поедет прочь. А вот оставаться не следовало…
Через две минуты они уже спешили прочь от покоев. Они постарались сделать так, чтобы нельзя было увидеть сразу, что в покоях кто-то проводил обыск, но если виконт Лоран не тот, за кого себя выдаёт, он, конечно, заметит неладное.
Конрад попался по дороге слишком невовремя. Он явно удивился, увидев и Магду, и Филиппо в такой спешке.
– Я могу помочь? – спросил он, обращаясь, вроде к ним двоим, но глядя всё-таки на Филиппо. Да, Магда старше по положению, она Всадник, но привычка слушать тех, кто кажется надёжнее и опытнее – злая привычка. Магда смогла этого не заметить, сейчас ей было неважно куда там посмотрел Конрад, ей было важно скорее добраться до Бартоломью.
Но Филиппо считал иначе. Он явно не был рад встрече с Конрадом, встрече задерживающей, но не стал противиться и вынужденно остановился, а когда услышал вопрос, взглянул на Магду.
Она не сразу поняла его взгляд, и не сразу сообразила, что именно Филиппо сейчас расставляет всё по местам. Просто так, для того, чтобы был порядок.
– Нет, не нужен, всё хорошо, Конрад, спасибо, – ответила Магда и Конрад, спохватившись, перевёл взгляд на неё, кивнул и пошёл прочь. Когда он уже скрылся, пришлось признать: – ты всегда меня выручаешь, спасибо.
– Я просто не терплю того, что люди играют через голову, – сказал Филиппо, – ты Всадник, нравится ему это или нет. Это решение Верховного.
– Им надо бы стать и тебе, – Магда знала, что права. Филиппо больше подходит для этой роли. У него и опыта больше, и внимания, и уважения среди других дознавателей.
– Нам надо к Бартоломью, – напомнил Филиппо и пошёл первым. Он знал, что Магда не может его понять. Да, роль Всадника подходила ему – он и сам знал это, но нужна была ему эта роль? Эта ответственность перед Городом, перед Престолом и перед Пресветлым? Быть Всадником – это отвечать не только даже за вверенных тебе дозанвателей, что плохо ещё получалось у Магды и держалось, надо признаться, на том, что её поставил именно Бартоломью – нынешний Верховный, это ещё и всегда быть на одной стороне с Городом и Верховным, а сердце Филиппо колебалось в последнем… защищать Город – это одно, это его долг. Быть на одной стороне с Верховным? Это уже выглядело сомнительно, но Магду Филиппо не торопился просвещать, пусть думает что хочет.
У самых дверей Магда вдруг оробела.
– А если он ещё там…– прошелестела она.
– Подождём, – ответил шёпотом Филиппо.
Вдвоём припали к дверям. Нарушение, конечно, что в этот час у кабинета самого Верховного не было стражи, но это был верный признак тайных разговоров, которые не должны были даже случайно быть известны.
Бартоломью рассуждал просто – к нему не сунутся, побоятся. Откуда ему было предвидеть, что сунутся, ещё как и в неудобный час? Он дал чёткое поручение держаться подальше от этого дела, и не мог допустить даже в мыслях, что его поручение такие верные люди как Магда и Филиппо не выполнят!
Ладно ещё Филиппо, но Магда!
Однако эта горделивая вера в то, что его собственное слово превыше всего, в этот раз оказалась недоброй. Магда припала к дверям вместе с Филиппо, было трудно разобрать что-то за дверьми, но отчётливое бормотание двух голосов было слышно.
– Говорят ещё, – тихо сказала Магда, на мгновение отстраняясь от двери.
Филиппо не ответил. Его лицо побелело. Он слышал не только что разговор идет, но и услышал о чём он идёт…
Магда, поняв его, приложилась снова к двери, почти распластавшись на полу, чтобы было удобнее слушать в тонкий просвет между дверью и полом. И зря она это сделала. Впоследствии, когда на её запястье останется шрам от ожога, а сердце давно потеряет всякую надежду и нежность, она проклянет в тихих словах именно этот вечер, как тот, с которого и началось её разрушение.
В глухоте дверей сложно было что-то разобрать. Да ещё и собственная кровь почему-то очень шумно пульсировала где-то в ушах – во всяком случае, Магде так казалось. Но понемногу она обвыклась и со своим положением, и с глухотой и разум её, перестроившись, разобрал нужное.
Говорил Бартоломью. Конечно, она узнала его голос, но совсем не узнала его слов – они не могли принадлежать ему:
– Скажи принцу, что я помню про обязательство и не нужно пугать и ворошить всё в Городе ради этого.
– Гасион скоро будет в предместьях…
– Если он послал тебя ко мне, значит, тебе и быть гонцом.
– Не ссорься с Чёрным Крестом, Бартоломью! Гасион этого не простит.
– Не твоя беда и забота переживать о том, что Гасион мне простит.
Так мало, так мало было услышано, но у Магды перед глазами запрыгали чёрные точки, воздух резко стал каким-то острым и даже колючим, дышать вмиг стало трудно, она заворочалась на полу, толком не зная что делать. Благо, она была не одна. Филиппо, сообразивший, что она слышит то же самое, что и он, но для неё – это явно куда более значительный удар, бросился к ней, и потащил прочь.
Она вырывалась, попыталась закричать, не соображая, что происходит, но он закрыл ей рот и весьма бесцеремонно впихнул в какую-то тёмную выемку коридора, где можно было перевести дух, чтобы совсем не пропасть в то же мгновение.
Вовремя. Бартоломью или что-то почувствовал, или что-то услышал. Вышел в коридор, огляделся, пусто, конечно, пусто. Но они засиделись.
– Полагаю, мы договорились, – сказал Лоран, покидая Бартоломью.
Верховный не ответил, что-то не нравилось ему в собственном предчувствии. Он не знал что именно, но тревога сжала его изнутри и сковала льдом. Он не мог знать, что сейчас, буквально в пяти шагах от него, Филиппо зажимает рот Магде, которая хочет вырваться, закричать, потребовать объяснений, а может быть что-то ещё, и он борется с ней, потому что она против Бартоломью никто.
Не мог Бартоломью этого знать, но лёд в душе всё-таки креп.
От её мира ничего не осталось. Он только что был, всё в нём ей казалось понятным, и, главное – в нём была опора в виде Бартоломью. Но пара услышанных фраз превратили всё, что прежде Магда знала лучше, чем саму себя и доверяла больше, чем себе – развалилось и перестало что-либо значить.
Это было катастрофой, настоящим падением, к которому никак нельзя было подготовиться и из-под обломков которого она уже не надеялась выбраться. Страшные слова Бартоломью о Чёрном Кресте и Гасионе, с которым «не надо ссориться» звучали в её голове снова и снова, она пыталась найти в них какую-то новую реальность, иное определение, чтобы обелить Бартоломью. Но всей силы её души не хватало, чтобы сделать это. Это просто случилось, просто стало открытием, и она проклинала и себя, и Филиппо, за то, что теперь ей это известно.
Конечно, можно было ворваться в его кабинет. Можно было бы потребовать объяснений и раскрыть то, что она услышала. Но это не подходило для Магды. Во-первых, она боялась видеть Бартоломью. Ей почему-то казалось, что когда она встретит его взгляд, то увидит в нём другого человека, и тот, прежний, известный и честный Бартоломью, умрёт.
Во-вторых, она не была уверена в том, что выдержит такое испытание для себя. Призвать к ответу? Воззвать к правде и сердцу? Вспомнить о законе? О, Магда не посмела бы так себя вести перед Бартоломью. Он бы снёс всякое её желание скандала и откровений одной какой-нибудь колкой и обязательно спокойной фразой.
И как бы он тогда смотрел…
– Тихо, дура…– Филиппо шипел ей прямо в ухо, зажимал ей рот и удерживал своим телом у стены, не позволяя рвануться непонятно куда и непонятно зачем, лишь бы всё остановилось, изменилось, оказалось вдруг нелепой шуткой или кошмарным сном. – Тихо…
Одним сильным движением он втолкнул её в какую-то скрытную архивную кладовку, никогда из «уличных» дознавателей незамеченную и Магда, легко потеряв равновесие и от неожиданности не сообразив даже, что надо предпринять какие-то меры для самозащиты, полетела на коробки. Упала на них, ударилась, но даже не пискнула – боль физическая ничего не весила для неё в эту минуту.
Филиппо ввалился следом, запер за собой кладовую, поёрзал в темноте, пока она лежала без движения, в прострации и желании раствориться в пыли и коробках, но, наконец, слабый огонёк свечи осветил её лицо.
Свеча дурно пахла. То ли была сделана из дешёвого жира, то ли кто-то когда-то её чем-то залил ненароком, но это было хоть какое-то освещение.
Филиппо выхватил её лицо из темноты и сам вздрогнул. Он знал это совершенно пустое выражение лица, когда всё осмысленное и живое покидает человека, остаётся лишь что-то вроде оболочки, в которой уже, кажется, никогда не будет радости.
Филиппо понимал, что должен что-то сказать, утешить. Успокоить, но слова застряли в горле. Да и что он мог сказать? Он и сам казался себе смешным и растерянным в эту минуту, ему самому требовалось понимание и надежда на то, что услышанное – всего лишь дурной сон, а не реальность.
– Магда, – шёпот Филиппо не значил ничего для Магды, она не отреагировала, и ему пришлось склониться над ней, – Магда, надо идти.
Она не ответила, но всё же взглянула на него. То ли пыталась узнать, то ли понять о чём он говорит и что…
– Надо идти, – повторил Филиппо, – здесь нельзя оставаться. Надо подумать.
– О чём? – её голос прозвучал тускло, безжизненно и равнодушно. И, что было уже хуже – она спросила не шёпотом. Их могли услышать.
Филиппо оглянулся на запертую дверь. Вероятность того, что кто-то в этом момент проходил близко, да ещё и услышал её вопрос – мала, но она есть. То, что возможно – уже не исключено.
– Тише! – взмолился он.
– Зачем? – Магда не сбавила голоса, но зашевелилась на коробках. Филиппо подал ей руку, но, поняв бесплотность попыток, приблизился и поднял её полностью.
– Надо быть осторожнее, – сказал Филиппо, – и решить…надо решить, Магда.
Она взглянула на него мрачно и тяжело. Конечно, ей не хотелось ничего решать. Ей хотелось отдать свою жизнь, свою память, свои движения на откуп судьбе, чтобы она выключила её и распорядилась за неё всем как-нибудь без её, Магды, участия.
– Только дойдём до меня, – пообещал Филиппо, – и поговорим, ладно?
Она кивнула, не пытаясь быть осторожной, пихнула дверь, та отскочила с грохотом. Магда даже не оглянулась, пошла по коридору тяжело и медленно. Её походка была неестественно прямой, точно все силы уходили на то, чтобы идти и не упасть.
Филиппо выскочил следом. Затушил свечу, оглянулся – никого, закрыл кладовую, рванул за Магдой, подхватил её под руку, может быть, из опасения, что она всё же упадёт, а может быть, от того уберегая, чтобы она не побежала по коридорам – вперёд или назад, крича и не умея держать в себе ужасное открытие своей жизни.
Но Магда не упала. Вперёд или назад тоже не побежала. Она брела – покорная коридору и руке Филиппо, брела, хотя походка её оставалась всё такой же неестественной.
Покои Филиппо были рядом, но он весь взмок и измучился, пока Магда не переступила порог его комнаты и не рухнула в кресло. Не дожидаясь от неё никакой реакции, Филиппо запер дверь, поспешно налил и себе, и ей крепкого и терпкого вина.
Она выпила его словно воду, не поморщилась и не закашлялась, даже в лице не изменилась. Может быть, она и вовсе не ощутила вкуса.
– Надо решить, – сказал Филиппо, наливая ей ещё. – Понимаешь? Мы не можем утверждать, что верно поняли услышанное.
Про себя он знал, что всё они услышали и поняли верно. Он и не просто так подозревал Бартоломью в некоторых манипуляциях с происходящим вокруг, не просто так беспокоился и о том, как Бартоломью может прийти к власти. Все его смутные подозрения были построены на одном странном интуитивном чувстве, подтвердить которое было нельзя, можно было только злиться на себя же за недоверие к ближнему и странную тревожность.
Но Филиппо не мог прогнать от себя ни тревожность, ни недоверие. Оно строилось на чём-то большем, что нельзя было открыть и доказать легко и просто, но жило…не умирало! И теперь Филиппо догадывался, что всё было неспроста, что его интуиция – это оружие хорошего дознавателя, сыграла ему на руку, и он, ещё не зная точно, в чём тьма Бартоломью, ощутил её быстрее, хотя и не знал её основы.
– Он мог прикинуться другом…мог быть шпионом, мог действовать с подачи Володыки, – Филиппо знал, что ни один из этих вариантов не подходит для них. Но он понимал, что Магду надо держать на уровне здравомыслия, потому что их знание строится на интуиции и обрывке услышанного, а это не доказательственная база. Это, простите, посмешище.
– Я не верю…– Магда отпихнула кубок с вином. Слегка расплескав его содержимое на ковёр, обхватила голову руками. – Нет, нет…не может такого быть. Это неправда. Это обман!
– Да, – сказал Филиппо, чувствуя странное изменение в своём голосе, – вернее всего, это обман. Я знаю, Магда, как ты относишься к Бартоломью. Все это знают.
Она не отреагировала, только вздрогнула, точно его слова её ударили.
– Все, – повторил Филиппо, – все знают, что ты его любишь. И это не вызывает смеха или осуждения. Просто ты должна сохранить здравую мысль. Магда, если то, что мы услышали, хоть немного правда… ты должна допустить, что Бартоломью может быть вовлечён во что-то такое, что…
Филиппо вытащил их бережно, хотя Магда и рванулась к нему с такой решительностью, что это опережение сыграло им на пользу – Магда, не ровен час, от переизбытка чувств, разорвала бы ещё находку!
– Что это? Что? – шептала Магда, вившаяся рядом с Филиппо, пока тот разворачивал первый лист. Лист обнажился быстро и зачернел множеством рисунков, в которых намётанный глаз Филиппо узнал коридоры и даже комнаты самой резиденции. А второй листок, куда более бедный на узорчики хитросплетённых дорог, походил на план самого Города, с подробными точками входа и выхода, малоизвестными даже самим жителям.
Магда побледнела. Она жалела о находке. Конечно, вероятность того, что это принадлежало именно виконту, была мала, но, откровенно говоря, гораздо меньше была вероятность того, что кто-то оставил столь важные карты в тайнике гостевых покоев!
– А вот и не зря, – мрачно сказал Филиппо, крутя в руках листы. Он раздумывал что делать. Сунуть обратно? А если виконт заметит и перепрячет? А если это не его? Оставался маленький шанс на то, что прежде тут обитал шпион, хорошо осведомлённый о Городе, и…
И это было ни разу не лучше.
– Надо показать Бартоломью! – сориентировалась Магда и выдернула листы из его рук. Филиппо попытался схватить края бумаги, но не смог, пальцы хватанули воздух.
– А если он обнаружит пропажу? – спросил Филиппо. – Ещё до того, как мы успеем что-то предпринять? Сами карты не улика. Мы не докажем.
– И что же, – едко поинтересовалась Магда, она была в новом для себя состоянии, и это давало её нервам непривычное возбуждение, – этот виконт будет заявлять, что кто-то залез в его шкаф?
В её словах был резон. В самом деле, допустить, что виконт Лоран, обнаружив пропажу карт, будет ещё возмущаться – мала. Вероятнее, он затаится. Или поедет прочь. А вот оставаться не следовало…
Через две минуты они уже спешили прочь от покоев. Они постарались сделать так, чтобы нельзя было увидеть сразу, что в покоях кто-то проводил обыск, но если виконт Лоран не тот, за кого себя выдаёт, он, конечно, заметит неладное.
Конрад попался по дороге слишком невовремя. Он явно удивился, увидев и Магду, и Филиппо в такой спешке.
– Я могу помочь? – спросил он, обращаясь, вроде к ним двоим, но глядя всё-таки на Филиппо. Да, Магда старше по положению, она Всадник, но привычка слушать тех, кто кажется надёжнее и опытнее – злая привычка. Магда смогла этого не заметить, сейчас ей было неважно куда там посмотрел Конрад, ей было важно скорее добраться до Бартоломью.
Но Филиппо считал иначе. Он явно не был рад встрече с Конрадом, встрече задерживающей, но не стал противиться и вынужденно остановился, а когда услышал вопрос, взглянул на Магду.
Она не сразу поняла его взгляд, и не сразу сообразила, что именно Филиппо сейчас расставляет всё по местам. Просто так, для того, чтобы был порядок.
– Нет, не нужен, всё хорошо, Конрад, спасибо, – ответила Магда и Конрад, спохватившись, перевёл взгляд на неё, кивнул и пошёл прочь. Когда он уже скрылся, пришлось признать: – ты всегда меня выручаешь, спасибо.
– Я просто не терплю того, что люди играют через голову, – сказал Филиппо, – ты Всадник, нравится ему это или нет. Это решение Верховного.
– Им надо бы стать и тебе, – Магда знала, что права. Филиппо больше подходит для этой роли. У него и опыта больше, и внимания, и уважения среди других дознавателей.
– Нам надо к Бартоломью, – напомнил Филиппо и пошёл первым. Он знал, что Магда не может его понять. Да, роль Всадника подходила ему – он и сам знал это, но нужна была ему эта роль? Эта ответственность перед Городом, перед Престолом и перед Пресветлым? Быть Всадником – это отвечать не только даже за вверенных тебе дозанвателей, что плохо ещё получалось у Магды и держалось, надо признаться, на том, что её поставил именно Бартоломью – нынешний Верховный, это ещё и всегда быть на одной стороне с Городом и Верховным, а сердце Филиппо колебалось в последнем… защищать Город – это одно, это его долг. Быть на одной стороне с Верховным? Это уже выглядело сомнительно, но Магду Филиппо не торопился просвещать, пусть думает что хочет.
У самых дверей Магда вдруг оробела.
– А если он ещё там…– прошелестела она.
– Подождём, – ответил шёпотом Филиппо.
Вдвоём припали к дверям. Нарушение, конечно, что в этот час у кабинета самого Верховного не было стражи, но это был верный признак тайных разговоров, которые не должны были даже случайно быть известны.
Бартоломью рассуждал просто – к нему не сунутся, побоятся. Откуда ему было предвидеть, что сунутся, ещё как и в неудобный час? Он дал чёткое поручение держаться подальше от этого дела, и не мог допустить даже в мыслях, что его поручение такие верные люди как Магда и Филиппо не выполнят!
Ладно ещё Филиппо, но Магда!
Однако эта горделивая вера в то, что его собственное слово превыше всего, в этот раз оказалась недоброй. Магда припала к дверям вместе с Филиппо, было трудно разобрать что-то за дверьми, но отчётливое бормотание двух голосов было слышно.
– Говорят ещё, – тихо сказала Магда, на мгновение отстраняясь от двери.
Филиппо не ответил. Его лицо побелело. Он слышал не только что разговор идет, но и услышал о чём он идёт…
Магда, поняв его, приложилась снова к двери, почти распластавшись на полу, чтобы было удобнее слушать в тонкий просвет между дверью и полом. И зря она это сделала. Впоследствии, когда на её запястье останется шрам от ожога, а сердце давно потеряет всякую надежду и нежность, она проклянет в тихих словах именно этот вечер, как тот, с которого и началось её разрушение.
В глухоте дверей сложно было что-то разобрать. Да ещё и собственная кровь почему-то очень шумно пульсировала где-то в ушах – во всяком случае, Магде так казалось. Но понемногу она обвыклась и со своим положением, и с глухотой и разум её, перестроившись, разобрал нужное.
Говорил Бартоломью. Конечно, она узнала его голос, но совсем не узнала его слов – они не могли принадлежать ему:
– Скажи принцу, что я помню про обязательство и не нужно пугать и ворошить всё в Городе ради этого.
– Гасион скоро будет в предместьях…
– Если он послал тебя ко мне, значит, тебе и быть гонцом.
– Не ссорься с Чёрным Крестом, Бартоломью! Гасион этого не простит.
– Не твоя беда и забота переживать о том, что Гасион мне простит.
Так мало, так мало было услышано, но у Магды перед глазами запрыгали чёрные точки, воздух резко стал каким-то острым и даже колючим, дышать вмиг стало трудно, она заворочалась на полу, толком не зная что делать. Благо, она была не одна. Филиппо, сообразивший, что она слышит то же самое, что и он, но для неё – это явно куда более значительный удар, бросился к ней, и потащил прочь.
Она вырывалась, попыталась закричать, не соображая, что происходит, но он закрыл ей рот и весьма бесцеремонно впихнул в какую-то тёмную выемку коридора, где можно было перевести дух, чтобы совсем не пропасть в то же мгновение.
Вовремя. Бартоломью или что-то почувствовал, или что-то услышал. Вышел в коридор, огляделся, пусто, конечно, пусто. Но они засиделись.
– Полагаю, мы договорились, – сказал Лоран, покидая Бартоломью.
Верховный не ответил, что-то не нравилось ему в собственном предчувствии. Он не знал что именно, но тревога сжала его изнутри и сковала льдом. Он не мог знать, что сейчас, буквально в пяти шагах от него, Филиппо зажимает рот Магде, которая хочет вырваться, закричать, потребовать объяснений, а может быть что-то ещё, и он борется с ней, потому что она против Бартоломью никто.
Не мог Бартоломью этого знать, но лёд в душе всё-таки креп.
Глава 29. Сломанная
От её мира ничего не осталось. Он только что был, всё в нём ей казалось понятным, и, главное – в нём была опора в виде Бартоломью. Но пара услышанных фраз превратили всё, что прежде Магда знала лучше, чем саму себя и доверяла больше, чем себе – развалилось и перестало что-либо значить.
Это было катастрофой, настоящим падением, к которому никак нельзя было подготовиться и из-под обломков которого она уже не надеялась выбраться. Страшные слова Бартоломью о Чёрном Кресте и Гасионе, с которым «не надо ссориться» звучали в её голове снова и снова, она пыталась найти в них какую-то новую реальность, иное определение, чтобы обелить Бартоломью. Но всей силы её души не хватало, чтобы сделать это. Это просто случилось, просто стало открытием, и она проклинала и себя, и Филиппо, за то, что теперь ей это известно.
Конечно, можно было ворваться в его кабинет. Можно было бы потребовать объяснений и раскрыть то, что она услышала. Но это не подходило для Магды. Во-первых, она боялась видеть Бартоломью. Ей почему-то казалось, что когда она встретит его взгляд, то увидит в нём другого человека, и тот, прежний, известный и честный Бартоломью, умрёт.
Во-вторых, она не была уверена в том, что выдержит такое испытание для себя. Призвать к ответу? Воззвать к правде и сердцу? Вспомнить о законе? О, Магда не посмела бы так себя вести перед Бартоломью. Он бы снёс всякое её желание скандала и откровений одной какой-нибудь колкой и обязательно спокойной фразой.
И как бы он тогда смотрел…
– Тихо, дура…– Филиппо шипел ей прямо в ухо, зажимал ей рот и удерживал своим телом у стены, не позволяя рвануться непонятно куда и непонятно зачем, лишь бы всё остановилось, изменилось, оказалось вдруг нелепой шуткой или кошмарным сном. – Тихо…
Одним сильным движением он втолкнул её в какую-то скрытную архивную кладовку, никогда из «уличных» дознавателей незамеченную и Магда, легко потеряв равновесие и от неожиданности не сообразив даже, что надо предпринять какие-то меры для самозащиты, полетела на коробки. Упала на них, ударилась, но даже не пискнула – боль физическая ничего не весила для неё в эту минуту.
Филиппо ввалился следом, запер за собой кладовую, поёрзал в темноте, пока она лежала без движения, в прострации и желании раствориться в пыли и коробках, но, наконец, слабый огонёк свечи осветил её лицо.
Свеча дурно пахла. То ли была сделана из дешёвого жира, то ли кто-то когда-то её чем-то залил ненароком, но это было хоть какое-то освещение.
Филиппо выхватил её лицо из темноты и сам вздрогнул. Он знал это совершенно пустое выражение лица, когда всё осмысленное и живое покидает человека, остаётся лишь что-то вроде оболочки, в которой уже, кажется, никогда не будет радости.
Филиппо понимал, что должен что-то сказать, утешить. Успокоить, но слова застряли в горле. Да и что он мог сказать? Он и сам казался себе смешным и растерянным в эту минуту, ему самому требовалось понимание и надежда на то, что услышанное – всего лишь дурной сон, а не реальность.
– Магда, – шёпот Филиппо не значил ничего для Магды, она не отреагировала, и ему пришлось склониться над ней, – Магда, надо идти.
Она не ответила, но всё же взглянула на него. То ли пыталась узнать, то ли понять о чём он говорит и что…
– Надо идти, – повторил Филиппо, – здесь нельзя оставаться. Надо подумать.
– О чём? – её голос прозвучал тускло, безжизненно и равнодушно. И, что было уже хуже – она спросила не шёпотом. Их могли услышать.
Филиппо оглянулся на запертую дверь. Вероятность того, что кто-то в этом момент проходил близко, да ещё и услышал её вопрос – мала, но она есть. То, что возможно – уже не исключено.
– Тише! – взмолился он.
– Зачем? – Магда не сбавила голоса, но зашевелилась на коробках. Филиппо подал ей руку, но, поняв бесплотность попыток, приблизился и поднял её полностью.
– Надо быть осторожнее, – сказал Филиппо, – и решить…надо решить, Магда.
Она взглянула на него мрачно и тяжело. Конечно, ей не хотелось ничего решать. Ей хотелось отдать свою жизнь, свою память, свои движения на откуп судьбе, чтобы она выключила её и распорядилась за неё всем как-нибудь без её, Магды, участия.
– Только дойдём до меня, – пообещал Филиппо, – и поговорим, ладно?
Она кивнула, не пытаясь быть осторожной, пихнула дверь, та отскочила с грохотом. Магда даже не оглянулась, пошла по коридору тяжело и медленно. Её походка была неестественно прямой, точно все силы уходили на то, чтобы идти и не упасть.
Филиппо выскочил следом. Затушил свечу, оглянулся – никого, закрыл кладовую, рванул за Магдой, подхватил её под руку, может быть, из опасения, что она всё же упадёт, а может быть, от того уберегая, чтобы она не побежала по коридорам – вперёд или назад, крича и не умея держать в себе ужасное открытие своей жизни.
Но Магда не упала. Вперёд или назад тоже не побежала. Она брела – покорная коридору и руке Филиппо, брела, хотя походка её оставалась всё такой же неестественной.
Покои Филиппо были рядом, но он весь взмок и измучился, пока Магда не переступила порог его комнаты и не рухнула в кресло. Не дожидаясь от неё никакой реакции, Филиппо запер дверь, поспешно налил и себе, и ей крепкого и терпкого вина.
Она выпила его словно воду, не поморщилась и не закашлялась, даже в лице не изменилась. Может быть, она и вовсе не ощутила вкуса.
– Надо решить, – сказал Филиппо, наливая ей ещё. – Понимаешь? Мы не можем утверждать, что верно поняли услышанное.
Про себя он знал, что всё они услышали и поняли верно. Он и не просто так подозревал Бартоломью в некоторых манипуляциях с происходящим вокруг, не просто так беспокоился и о том, как Бартоломью может прийти к власти. Все его смутные подозрения были построены на одном странном интуитивном чувстве, подтвердить которое было нельзя, можно было только злиться на себя же за недоверие к ближнему и странную тревожность.
Но Филиппо не мог прогнать от себя ни тревожность, ни недоверие. Оно строилось на чём-то большем, что нельзя было открыть и доказать легко и просто, но жило…не умирало! И теперь Филиппо догадывался, что всё было неспроста, что его интуиция – это оружие хорошего дознавателя, сыграла ему на руку, и он, ещё не зная точно, в чём тьма Бартоломью, ощутил её быстрее, хотя и не знал её основы.
– Он мог прикинуться другом…мог быть шпионом, мог действовать с подачи Володыки, – Филиппо знал, что ни один из этих вариантов не подходит для них. Но он понимал, что Магду надо держать на уровне здравомыслия, потому что их знание строится на интуиции и обрывке услышанного, а это не доказательственная база. Это, простите, посмешище.
– Я не верю…– Магда отпихнула кубок с вином. Слегка расплескав его содержимое на ковёр, обхватила голову руками. – Нет, нет…не может такого быть. Это неправда. Это обман!
– Да, – сказал Филиппо, чувствуя странное изменение в своём голосе, – вернее всего, это обман. Я знаю, Магда, как ты относишься к Бартоломью. Все это знают.
Она не отреагировала, только вздрогнула, точно его слова её ударили.
– Все, – повторил Филиппо, – все знают, что ты его любишь. И это не вызывает смеха или осуждения. Просто ты должна сохранить здравую мысль. Магда, если то, что мы услышали, хоть немного правда… ты должна допустить, что Бартоломью может быть вовлечён во что-то такое, что…
