Они сталкивались снова и снова, каждый удар сотрясал пустоту, рождая волны энергии, что раскалывали саму суть бытия. Ану отсек еще одну голову, и ее обугленный остов рухнул в бездну, но темное существо лишь взревело громче, его ярость удвоилась. Оно вцепилось когтями в грудь Ану, разрывая его золотую плоть, и из ран хлынул свет, ослепительный и чистый, но смешанный с болью.
Они бились вечность — или, быть может, мгновение, — пока их силы не достигли предела. В последнем, отчаянном усилии Ану вонзил копье прямо в сердце темного существа, пронзив его насквозь. Но в тот же миг когти твари разорвали его собственное тело, вырвав из него сияющую сущность. Их крики слились в единый, оглушительный вопль, и два существа взорвались в ослепительной вспышке, где свет и тьма смешались в одно. От их столкновения родилась буря, что разнесла их останки по бесконечности. Из плоти Ану возникли ангелы и небеса, а из крови темного существа — демоны и Пылающая Преисподняя. Так был рожден Санктуарий — мир, ставший отражением их вечной вражды.
Видение оборвалось так же резко, как началось. Митра стояла, сжимая белый камень, ее грудь тяжело вздымалась. Она поняла, что держит в руках осколок той древней битвы — частицу, что осталась от столкновения Ану и его безымянного врага. Но что это значило для ордена некромантов? И почему алтарь хранил этот секрет? Ее разум пылал вопросами, но ответы все еще ускользали, как тени в ночи. Одно она знала точно: этот камень был лишь началом, и путь впереди обещал еще больше крови и тайн. Митра покинула долину, оставив за собой лишь разрушенный алтарь и иссушенные останки хазра, что медленно растворялись в кровавой грязи. Белый камень, холодный и тяжелый, лежал в ее руке, спрятанный в складках изодранного плаща. Она двинулась дальше, ее шаги были медленными, но решительными, несмотря на усталость, что сковывала ее тело. Солнце давно скрылось за горизонтом, уступив место багровому сумраку, который в Санктуарии казался вечным. Ветер выл, неся с собой запах гнили и пепла, а тени шевелились, словно живые, но она не обращала на них внимания. Ее путь лежал вперед, к ответам, что манили ее, как призрачный свет во мраке.
К ночи она набрела на деревушку — жалкое скопление покосившихся хибар, прилепившихся к краю болотистой низины. Дома были сложены из гнилого дерева и костей, крыши покрыты соломой, пропитанной сыростью и плесенью. Улицы утопали в грязи, смешанной с кровью и отбросами, а редкие жители — изможденные, с пустыми глазами — шарахались от нее, прячась за ставнями. Таверна стояла в центре, чуть больше других построек, но не менее убогая: стены покрыты копотью, окна затянуты мутной пленкой, а вывеска с надписью "Кровавая Кружка" болталась на ржавой цепи, скрипя при каждом порыве ветра.
Митра толкнула дверь ногой, и та с треском распахнулась. Внутри было душно, воздух пропитан запахом прокисшего эля, пота и страха. Несколько местных, сидящих за грубо сколоченными столами, разом замолчали, уставившись на нее. Их лица были изможденными, покрытыми шрамами и язвами, а руки нервно сжимали кружки. Она выглядела как призрак смерти: бледная, в изодранном плаще, с посохом, от которого все еще исходил слабый запах крови. Ее появление вызвало шепотки, но никто не осмелился заговорить первым.
— Где здесь можно остановиться? — ее голос прорезал тишину, громкий и резкий, как удар хлыста.
Все замерли. Кто-то уронил кружку, и та с глухим стуком упала на пол, разливая мутную жижу. Мужчина у стойки, тощий, с сальными волосами и кривыми зубами, дернулся от звука ее голоса, но, пересилив страх, прохрипел:
— Наверху... есть комната. На втором этаже. Свободна.
Митра посмотрела на него, ее черные глаза пробуравили его насквозь, заставив сжаться. Не говоря ни слова, она сунула руку под плащ, вытащила потемневшую от времени монету и бросила ее в его сторону. Та звякнула о деревянный пол, закатившись под стол, и мужчина поспешно бросился ее подбирать, бормоча что-то невнятное. Остальные молча проводили ее взглядами, пока она, не оглядываясь, направилась к лестнице.
Ступени скрипели под ее весом, угрожая развалиться. На втором этаже было темно, лишь тусклый свет масляной лампы, висящей на стене, освещал узкий коридор. Дверь в комнату оказалась приоткрытой, и Митра вошла, не церемонясь. Внутри было тесно: кровать с продавленным соломенным матрасом, покрытым пятнами, стол, на котором стояла треснувшая миска, и стул, шатавшийся на трех ножках. Стены были покрыты плесенью, а из щелей доносился слабый сквозняк.
Она бросила посох в угол, где он с глухим стуком упал, и рухнула на кровать, не раздеваясь. Усталость навалилась на нее, как тяжелый камень, но сон не шел. В ее руке все еще был зажат белый камень, и его холод проникал в кожу, напоминая о видении. Два существа, свет и тьма, их битва... и тайны, что ждали впереди. Здесь, в этой жалкой таверне, она могла позволить себе лишь краткий отдых. Завтра ее путь продолжится, и Санктуарий снова потребует крови — ее или чужой. Митра лежала на продавленной кровати, ее тело неподвижно, но разум не находил покоя. Глаза закрылись, и тьма сомкнулась над ней, утягивая в глубины сна. Сначала была лишь пустота — холодная, безмолвная, но вскоре она начала дрожать, как от далекого грома. И вот перед ней снова возникла та битва, древняя и яростная, что уже являлась ей в видении. Но теперь она была глубже, отчетливей, словно само мироздание решило раскрыть ей свои тайны.
Она видела Ану, сияющего, как звезда, его золотая плоть истекала светом, а копье в его руках разило с неумолимой силой. Напротив него возвышалось то второе существо — хаос во плоти, черное, как бездна, с семью головами, изрыгающими пламя и яд. Их бой был неистовым: Ану пронзал одну голову за другой, отсекая их с потоками черной крови, но тварь лишь регенерировала, ее ярость росла. И вдруг, в разгар схватки, Ану взревел, его голос расколол пустоту:
— Татамет! Твое зло не вечное!
Имя пронеслось через бездну, как удар грома, и Митра вздрогнула во сне, ощутив его силу. Татамет — так звали это воплощение тьмы, первобытного дракона, чья ненависть породила все ужасы Санктуария. Его семь голов зарычали в ответ, их глаза запылали багровым, а когти вонзились в Ану, разрывая его сияющую плоть.
Битва достигла кульминации. Ану вонзил копье в сердце Татамета, и тот, в свою очередь, разорвал грудь Первозданного своими когтями. Их тела взорвались в ослепительной вспышке, и из этой гибели родилось новое. Митра видела, как головы Татамета, отсеченные и истекающие смолой, начали падать в бездну, но вместо того чтобы исчезнуть, они перерождались, принимая новые, ужасающие формы.
Первыми возникли три великие силы. Из одной головы чьи рога были длиннее прочих, а пасть изрыгала дым, родился Баал, Владыка Разрушения. Его тело было массивным, покрытым шипастой чешуей, из которой сочилась кислота, а глаза светились злобным весельем. Его когти оставляли в пустоте дымящиеся борозды, а смех был подобен раскатам грома. Вторая голова, с горящими глазами и кривыми клыками, дала жизнь Диабло, Владыке Ужаса. Он вырос из тьмы, его кожа была красной, как раскаленная лава, а рога извивались, как живые змеи. Его присутствие наполняло все вокруг страхом, а шипы на спине пульсировали, испуская ядовитый жар. Третья голова, самая изящная, но с пастью, полной острых зубов, породила Мефисто, Владыку Ненависти. Его тело было худощавым, покрытым бледной кожей, словно у мертвеца, а из спины вырастали костяные отростки, сочащиеся черной желчью. Его глаза горели холодным, расчетливым светом, а голос шептал проклятия, от которых пустота дрожала.
Затем появились остальные. Из четвертой головы, покрытой гноящимися язвами, возник Азмодан, Владыка Греха. Его туша была огромной, жирной, с множеством конечностей, каждая из которых заканчивалась когтями. Из его пасти вырывался дым, а тело испускало жар, как раскаленная печь. Пятая голова, с длинными волосами, похожими на щупальца, родила Андариэль, Деву Страданий. Ее тело было женственным, но искаженным: кожа бледная, с венами, проступающими черными линиями, а из спины торчали шипы, с которых капал яд. Ее когти блестели, как лезвия, а смех был полон боли. Шестая голова, с глазами, скрытыми под костяной маской, дала жизнь Белиалу, Владыке Лжи. Он был стройным, с кожей, переливающейся, как ртуть, и руками, что извивались, как змеи. Его голос был сладким, но лживым, а вокруг него клубился иллюзорный туман. Наконец, седьмая голова, самая уродливая, покрытая наростами, породила Дуриэля, Владыку Боли. Его тело было похоже на гигантского насекомого, с хитиновым панцирем и клешнями, сочащимися гноем. Его движения были резкими, а из пасти вырывались крики агонии.
Митра видела, как эти демоны, Великие и Малые Зла, поднимались из перерожденных голов Татамета, их сила росла, наполняя бездну ужасом. Но это было не все. Из разорванной плоти Татамета, из его черной крови и дымящихся костей, начало формироваться царство — Пылающий Ад. Огненные реки потекли из его ран, застывая в обсидиановые равнины. Из обломков его чешуи выросли шпили, усеянные черепами, а из дымящихся внутренностей поднялись крепости, полные криков и страданий. Это был мир, рожденный из смерти Татамета, его последнее наследие, где демоны правили, а души смертных горели в вечном пламени.
Сон оборвался, и Митра резко распахнула глаза. Она лежала на кровати, ее грудь тяжело вздымалась, а пальцы судорожно сжимали белый камень. Имя Татамета эхом отдавалось в ее голове, а образы демонов и Пылающего Ада горели перед глазами. Этот сон был не просто видением — он был предупреждением, откровением. Камень в ее руке был связан с этой древней историей, и теперь она знала: орден некромантов, чьи следы она искала, мог быть ближе к истокам мироздания, чем она думала. Усталость отступила, сменившись холодной решимостью. Ей предстояло идти дальше, и этот сон лишь подстегнул ее жажду ответов. Утро в Санктуарии наступило серое и холодное. Небо, затянутое плотными тучами, казалось, давило на землю, а слабый ветер нес с собой запах сырости и гниения. Митра поднялась с кровати, ее кости ныли от ночного сна на жестком матрасе, но она не позволила себе задерживаться. Белый камень, спрятанный в складках плаща, холодил кожу, напоминая о видении, что явилось ей во сне. Ответов не было, лишь вопросы, жгучие и неотступные, толкали ее вперед. Она схватила посох, бросила последний взгляд на убогую комнату и спустилась вниз, не удостоив таверну даже прощальным взглядом. Жители деревушки шарахались от нее, как от чумы, но ей было все равно. Ее путь лежал дальше.
Она шла весь день, не зная точного направления, но доверяя инстинктам, что вели ее через пустоши и болота. К вечеру перед ней выросли очертания города — Вестмарш, некогда гордый оплот человечества, ныне тень былого величия. Его стены, покрытые трещинами и пятнами копоти, возвышались над равниной, а башни, искореженные войной с демонами, накренились, словно готовые рухнуть. Улицы города кишели жизнью, но это была жизнь отчаянная: торговцы выкрикивали свои товары, нищие тянули руки из грязи, а стражники с угрюмыми лицами патрулировали переулки. В воздухе висел запах дыма, крови и страха — Вестмарш выживал, но едва ли процветал.
Митра вошла в город, игнорируя взгляды прохожих, что цеплялись к ее изодранному плащу и посоху. Ей нужно было найти хоть что-то — подсказку, след, связанный с орденом или белым камнем. Она свернула в узкий переулок, где среди лачуг и телег виднелась небольшая лавка. Над входом висела вывеска с изображением склянки, а изнутри доносился слабый запах трав и химии. Она толкнула дверь и вошла.
Внутри было тесно: полки ломились от пузырьков с зельями, сушеных трав и странных артефактов. Старик за прилавком, сгорбленный и с руками, покрытыми пятнами, поднял на нее мутные глаза, но ничего не сказал. Митра подошла к полке с зельями, разглядывая мутные жидкости в склянках — красные, зеленые, черные, некоторые пузырились, другие казались застывшими. Она протянула руку к одному из них, когда ее взгляд упал на мутное зеркало, висящее на стене рядом.
В отражении она увидела себя — и замерла. Ее лицо было покрыто грязью, смешанной с засохшей кровью, волосы спутались в колтуны, пропитанные пылью и жиром. Плащ, некогда черный, теперь был серо-бурым от грязи и разрывов, а кожа на руках выглядела серой, как у мертвеца. Она выглядела как ходячий труп, и на миг даже ее холодный разум дрогнул. "Мне бы не помешало искупаться", — подумала она, почти с сарказмом. В Санктуарии чистота была роскошью, но сейчас, глядя на свое отражение, она ощутила, как усталость и грязь давят на нее сильнее, чем она готова была признать.
— Есть тут где-то место, где можно помыться? — бросила она старику, не оборачиваясь.
Тот кашлянул, словно от неожиданности, и прохрипел:
— В конце улицы... старая баня. Работает, если заплатишь. Воды мало, но горячая.
Митра кивнула, бросила на прилавок еще одну монету из своих скудных запасов и вышла. Зелья могли подождать — ей нужно было привести себя в порядок, прежде чем продолжать поиски. Вестмарш был полон теней и слухов, и она чувствовала, что здесь, среди этих улиц, она найдет хоть крупицу истины. Но сначала — баня. Даже некромантке иногда нужно смыть с себя грязь этого проклятого мира.
Митра свернула в конец улицы, где среди покосившихся домов виднелась старая баня — низкое здание из потемневшего камня, с крышей, покрытой мхом, и трубой, из которой поднимался слабый дымок. Она толкнула тяжелую дверь, и та скрипнула, пропуская ее внутрь. В полумраке стоял запах сырости, угля и травяного настоя. У входа сидела старуха, закутанная в лохмотья, с лицом, похожим на сморщенное яблоко. Митра молча бросила ей пару монет, и старуха, не поднимая глаз, кивнула в сторону занавешенного прохода.
Пройдя дальше, Митра оказалась в небольшой комнате, освещенной тусклым светом масляной лампы. В центре стояла деревянная бадья, наполненная горячей водой, от которой поднимался пар, а рядом — грубый стол с куском мыла и тряпкой. Воздух был теплым, почти липким, контрастируя с холодом улиц Вестмарша. Она закрыла за собой занавес и начала раздеваться.
Сначала упал плащ — тяжелый, пропитанный грязью и кровью, он рухнул на пол с глухим шлепком, обнажив ее худощавое тело. Она стянула потрепанную тунику, открывая бледную кожу, покрытую шрамами и тонкими линиями вен, проступающими под ней, как темные реки. Ее грудь была небольшой, но упругой, с темными сосками, напрягшимися от прохлады, что пробилась сквозь тепло комнаты. Она расстегнула пояс, и штаны соскользнули вниз, обнажая длинные, жилистые ноги, на которых виднелись старые синяки и царапины, оставленные битвами. Ее бедра были узкими, но мускулистыми, а между ними темнел треугольник жестких волос, слегка влажных от пота и пыли долгого пути. Она сбросила сапоги, и ее босые ступни, покрытые мозолями и грязью, ступили на холодный пол. Наконец, она распустила волосы — длинные, черные, спутанные, они упали на плечи, касаясь ее спины, где виднелись выцветшие татуировки в виде рун, вырезанных когда-то острым лезвием.
Она стояла перед бадьей, ее тело было одновременно изможденным и сильным, как натянутая струна, готовая порваться или разить.
Они бились вечность — или, быть может, мгновение, — пока их силы не достигли предела. В последнем, отчаянном усилии Ану вонзил копье прямо в сердце темного существа, пронзив его насквозь. Но в тот же миг когти твари разорвали его собственное тело, вырвав из него сияющую сущность. Их крики слились в единый, оглушительный вопль, и два существа взорвались в ослепительной вспышке, где свет и тьма смешались в одно. От их столкновения родилась буря, что разнесла их останки по бесконечности. Из плоти Ану возникли ангелы и небеса, а из крови темного существа — демоны и Пылающая Преисподняя. Так был рожден Санктуарий — мир, ставший отражением их вечной вражды.
Видение оборвалось так же резко, как началось. Митра стояла, сжимая белый камень, ее грудь тяжело вздымалась. Она поняла, что держит в руках осколок той древней битвы — частицу, что осталась от столкновения Ану и его безымянного врага. Но что это значило для ордена некромантов? И почему алтарь хранил этот секрет? Ее разум пылал вопросами, но ответы все еще ускользали, как тени в ночи. Одно она знала точно: этот камень был лишь началом, и путь впереди обещал еще больше крови и тайн. Митра покинула долину, оставив за собой лишь разрушенный алтарь и иссушенные останки хазра, что медленно растворялись в кровавой грязи. Белый камень, холодный и тяжелый, лежал в ее руке, спрятанный в складках изодранного плаща. Она двинулась дальше, ее шаги были медленными, но решительными, несмотря на усталость, что сковывала ее тело. Солнце давно скрылось за горизонтом, уступив место багровому сумраку, который в Санктуарии казался вечным. Ветер выл, неся с собой запах гнили и пепла, а тени шевелились, словно живые, но она не обращала на них внимания. Ее путь лежал вперед, к ответам, что манили ее, как призрачный свет во мраке.
К ночи она набрела на деревушку — жалкое скопление покосившихся хибар, прилепившихся к краю болотистой низины. Дома были сложены из гнилого дерева и костей, крыши покрыты соломой, пропитанной сыростью и плесенью. Улицы утопали в грязи, смешанной с кровью и отбросами, а редкие жители — изможденные, с пустыми глазами — шарахались от нее, прячась за ставнями. Таверна стояла в центре, чуть больше других построек, но не менее убогая: стены покрыты копотью, окна затянуты мутной пленкой, а вывеска с надписью "Кровавая Кружка" болталась на ржавой цепи, скрипя при каждом порыве ветра.
Митра толкнула дверь ногой, и та с треском распахнулась. Внутри было душно, воздух пропитан запахом прокисшего эля, пота и страха. Несколько местных, сидящих за грубо сколоченными столами, разом замолчали, уставившись на нее. Их лица были изможденными, покрытыми шрамами и язвами, а руки нервно сжимали кружки. Она выглядела как призрак смерти: бледная, в изодранном плаще, с посохом, от которого все еще исходил слабый запах крови. Ее появление вызвало шепотки, но никто не осмелился заговорить первым.
— Где здесь можно остановиться? — ее голос прорезал тишину, громкий и резкий, как удар хлыста.
Все замерли. Кто-то уронил кружку, и та с глухим стуком упала на пол, разливая мутную жижу. Мужчина у стойки, тощий, с сальными волосами и кривыми зубами, дернулся от звука ее голоса, но, пересилив страх, прохрипел:
— Наверху... есть комната. На втором этаже. Свободна.
Митра посмотрела на него, ее черные глаза пробуравили его насквозь, заставив сжаться. Не говоря ни слова, она сунула руку под плащ, вытащила потемневшую от времени монету и бросила ее в его сторону. Та звякнула о деревянный пол, закатившись под стол, и мужчина поспешно бросился ее подбирать, бормоча что-то невнятное. Остальные молча проводили ее взглядами, пока она, не оглядываясь, направилась к лестнице.
Ступени скрипели под ее весом, угрожая развалиться. На втором этаже было темно, лишь тусклый свет масляной лампы, висящей на стене, освещал узкий коридор. Дверь в комнату оказалась приоткрытой, и Митра вошла, не церемонясь. Внутри было тесно: кровать с продавленным соломенным матрасом, покрытым пятнами, стол, на котором стояла треснувшая миска, и стул, шатавшийся на трех ножках. Стены были покрыты плесенью, а из щелей доносился слабый сквозняк.
Она бросила посох в угол, где он с глухим стуком упал, и рухнула на кровать, не раздеваясь. Усталость навалилась на нее, как тяжелый камень, но сон не шел. В ее руке все еще был зажат белый камень, и его холод проникал в кожу, напоминая о видении. Два существа, свет и тьма, их битва... и тайны, что ждали впереди. Здесь, в этой жалкой таверне, она могла позволить себе лишь краткий отдых. Завтра ее путь продолжится, и Санктуарий снова потребует крови — ее или чужой. Митра лежала на продавленной кровати, ее тело неподвижно, но разум не находил покоя. Глаза закрылись, и тьма сомкнулась над ней, утягивая в глубины сна. Сначала была лишь пустота — холодная, безмолвная, но вскоре она начала дрожать, как от далекого грома. И вот перед ней снова возникла та битва, древняя и яростная, что уже являлась ей в видении. Но теперь она была глубже, отчетливей, словно само мироздание решило раскрыть ей свои тайны.
Она видела Ану, сияющего, как звезда, его золотая плоть истекала светом, а копье в его руках разило с неумолимой силой. Напротив него возвышалось то второе существо — хаос во плоти, черное, как бездна, с семью головами, изрыгающими пламя и яд. Их бой был неистовым: Ану пронзал одну голову за другой, отсекая их с потоками черной крови, но тварь лишь регенерировала, ее ярость росла. И вдруг, в разгар схватки, Ану взревел, его голос расколол пустоту:
— Татамет! Твое зло не вечное!
Имя пронеслось через бездну, как удар грома, и Митра вздрогнула во сне, ощутив его силу. Татамет — так звали это воплощение тьмы, первобытного дракона, чья ненависть породила все ужасы Санктуария. Его семь голов зарычали в ответ, их глаза запылали багровым, а когти вонзились в Ану, разрывая его сияющую плоть.
Битва достигла кульминации. Ану вонзил копье в сердце Татамета, и тот, в свою очередь, разорвал грудь Первозданного своими когтями. Их тела взорвались в ослепительной вспышке, и из этой гибели родилось новое. Митра видела, как головы Татамета, отсеченные и истекающие смолой, начали падать в бездну, но вместо того чтобы исчезнуть, они перерождались, принимая новые, ужасающие формы.
Первыми возникли три великие силы. Из одной головы чьи рога были длиннее прочих, а пасть изрыгала дым, родился Баал, Владыка Разрушения. Его тело было массивным, покрытым шипастой чешуей, из которой сочилась кислота, а глаза светились злобным весельем. Его когти оставляли в пустоте дымящиеся борозды, а смех был подобен раскатам грома. Вторая голова, с горящими глазами и кривыми клыками, дала жизнь Диабло, Владыке Ужаса. Он вырос из тьмы, его кожа была красной, как раскаленная лава, а рога извивались, как живые змеи. Его присутствие наполняло все вокруг страхом, а шипы на спине пульсировали, испуская ядовитый жар. Третья голова, самая изящная, но с пастью, полной острых зубов, породила Мефисто, Владыку Ненависти. Его тело было худощавым, покрытым бледной кожей, словно у мертвеца, а из спины вырастали костяные отростки, сочащиеся черной желчью. Его глаза горели холодным, расчетливым светом, а голос шептал проклятия, от которых пустота дрожала.
Затем появились остальные. Из четвертой головы, покрытой гноящимися язвами, возник Азмодан, Владыка Греха. Его туша была огромной, жирной, с множеством конечностей, каждая из которых заканчивалась когтями. Из его пасти вырывался дым, а тело испускало жар, как раскаленная печь. Пятая голова, с длинными волосами, похожими на щупальца, родила Андариэль, Деву Страданий. Ее тело было женственным, но искаженным: кожа бледная, с венами, проступающими черными линиями, а из спины торчали шипы, с которых капал яд. Ее когти блестели, как лезвия, а смех был полон боли. Шестая голова, с глазами, скрытыми под костяной маской, дала жизнь Белиалу, Владыке Лжи. Он был стройным, с кожей, переливающейся, как ртуть, и руками, что извивались, как змеи. Его голос был сладким, но лживым, а вокруг него клубился иллюзорный туман. Наконец, седьмая голова, самая уродливая, покрытая наростами, породила Дуриэля, Владыку Боли. Его тело было похоже на гигантского насекомого, с хитиновым панцирем и клешнями, сочащимися гноем. Его движения были резкими, а из пасти вырывались крики агонии.
Митра видела, как эти демоны, Великие и Малые Зла, поднимались из перерожденных голов Татамета, их сила росла, наполняя бездну ужасом. Но это было не все. Из разорванной плоти Татамета, из его черной крови и дымящихся костей, начало формироваться царство — Пылающий Ад. Огненные реки потекли из его ран, застывая в обсидиановые равнины. Из обломков его чешуи выросли шпили, усеянные черепами, а из дымящихся внутренностей поднялись крепости, полные криков и страданий. Это был мир, рожденный из смерти Татамета, его последнее наследие, где демоны правили, а души смертных горели в вечном пламени.
Сон оборвался, и Митра резко распахнула глаза. Она лежала на кровати, ее грудь тяжело вздымалась, а пальцы судорожно сжимали белый камень. Имя Татамета эхом отдавалось в ее голове, а образы демонов и Пылающего Ада горели перед глазами. Этот сон был не просто видением — он был предупреждением, откровением. Камень в ее руке был связан с этой древней историей, и теперь она знала: орден некромантов, чьи следы она искала, мог быть ближе к истокам мироздания, чем она думала. Усталость отступила, сменившись холодной решимостью. Ей предстояло идти дальше, и этот сон лишь подстегнул ее жажду ответов. Утро в Санктуарии наступило серое и холодное. Небо, затянутое плотными тучами, казалось, давило на землю, а слабый ветер нес с собой запах сырости и гниения. Митра поднялась с кровати, ее кости ныли от ночного сна на жестком матрасе, но она не позволила себе задерживаться. Белый камень, спрятанный в складках плаща, холодил кожу, напоминая о видении, что явилось ей во сне. Ответов не было, лишь вопросы, жгучие и неотступные, толкали ее вперед. Она схватила посох, бросила последний взгляд на убогую комнату и спустилась вниз, не удостоив таверну даже прощальным взглядом. Жители деревушки шарахались от нее, как от чумы, но ей было все равно. Ее путь лежал дальше.
Она шла весь день, не зная точного направления, но доверяя инстинктам, что вели ее через пустоши и болота. К вечеру перед ней выросли очертания города — Вестмарш, некогда гордый оплот человечества, ныне тень былого величия. Его стены, покрытые трещинами и пятнами копоти, возвышались над равниной, а башни, искореженные войной с демонами, накренились, словно готовые рухнуть. Улицы города кишели жизнью, но это была жизнь отчаянная: торговцы выкрикивали свои товары, нищие тянули руки из грязи, а стражники с угрюмыми лицами патрулировали переулки. В воздухе висел запах дыма, крови и страха — Вестмарш выживал, но едва ли процветал.
Митра вошла в город, игнорируя взгляды прохожих, что цеплялись к ее изодранному плащу и посоху. Ей нужно было найти хоть что-то — подсказку, след, связанный с орденом или белым камнем. Она свернула в узкий переулок, где среди лачуг и телег виднелась небольшая лавка. Над входом висела вывеска с изображением склянки, а изнутри доносился слабый запах трав и химии. Она толкнула дверь и вошла.
Внутри было тесно: полки ломились от пузырьков с зельями, сушеных трав и странных артефактов. Старик за прилавком, сгорбленный и с руками, покрытыми пятнами, поднял на нее мутные глаза, но ничего не сказал. Митра подошла к полке с зельями, разглядывая мутные жидкости в склянках — красные, зеленые, черные, некоторые пузырились, другие казались застывшими. Она протянула руку к одному из них, когда ее взгляд упал на мутное зеркало, висящее на стене рядом.
В отражении она увидела себя — и замерла. Ее лицо было покрыто грязью, смешанной с засохшей кровью, волосы спутались в колтуны, пропитанные пылью и жиром. Плащ, некогда черный, теперь был серо-бурым от грязи и разрывов, а кожа на руках выглядела серой, как у мертвеца. Она выглядела как ходячий труп, и на миг даже ее холодный разум дрогнул. "Мне бы не помешало искупаться", — подумала она, почти с сарказмом. В Санктуарии чистота была роскошью, но сейчас, глядя на свое отражение, она ощутила, как усталость и грязь давят на нее сильнее, чем она готова была признать.
— Есть тут где-то место, где можно помыться? — бросила она старику, не оборачиваясь.
Тот кашлянул, словно от неожиданности, и прохрипел:
— В конце улицы... старая баня. Работает, если заплатишь. Воды мало, но горячая.
Митра кивнула, бросила на прилавок еще одну монету из своих скудных запасов и вышла. Зелья могли подождать — ей нужно было привести себя в порядок, прежде чем продолжать поиски. Вестмарш был полон теней и слухов, и она чувствовала, что здесь, среди этих улиц, она найдет хоть крупицу истины. Но сначала — баня. Даже некромантке иногда нужно смыть с себя грязь этого проклятого мира.
Митра свернула в конец улицы, где среди покосившихся домов виднелась старая баня — низкое здание из потемневшего камня, с крышей, покрытой мхом, и трубой, из которой поднимался слабый дымок. Она толкнула тяжелую дверь, и та скрипнула, пропуская ее внутрь. В полумраке стоял запах сырости, угля и травяного настоя. У входа сидела старуха, закутанная в лохмотья, с лицом, похожим на сморщенное яблоко. Митра молча бросила ей пару монет, и старуха, не поднимая глаз, кивнула в сторону занавешенного прохода.
Пройдя дальше, Митра оказалась в небольшой комнате, освещенной тусклым светом масляной лампы. В центре стояла деревянная бадья, наполненная горячей водой, от которой поднимался пар, а рядом — грубый стол с куском мыла и тряпкой. Воздух был теплым, почти липким, контрастируя с холодом улиц Вестмарша. Она закрыла за собой занавес и начала раздеваться.
Сначала упал плащ — тяжелый, пропитанный грязью и кровью, он рухнул на пол с глухим шлепком, обнажив ее худощавое тело. Она стянула потрепанную тунику, открывая бледную кожу, покрытую шрамами и тонкими линиями вен, проступающими под ней, как темные реки. Ее грудь была небольшой, но упругой, с темными сосками, напрягшимися от прохлады, что пробилась сквозь тепло комнаты. Она расстегнула пояс, и штаны соскользнули вниз, обнажая длинные, жилистые ноги, на которых виднелись старые синяки и царапины, оставленные битвами. Ее бедра были узкими, но мускулистыми, а между ними темнел треугольник жестких волос, слегка влажных от пота и пыли долгого пути. Она сбросила сапоги, и ее босые ступни, покрытые мозолями и грязью, ступили на холодный пол. Наконец, она распустила волосы — длинные, черные, спутанные, они упали на плечи, касаясь ее спины, где виднелись выцветшие татуировки в виде рун, вырезанных когда-то острым лезвием.
Она стояла перед бадьей, ее тело было одновременно изможденным и сильным, как натянутая струна, готовая порваться или разить.
