Может просто душа хронична, а ум топичен. Притом, что в душе оттуда-сюда достается, а в уме отсюда-туда лишь выпирается (не достается)!
Да, но ум упирается не в небесную высоту, а в кругу сего мира? Потому об «уме вещей» вообще и можно говорить. Если истина посредине, то ум пребывает в срединном мире. Им и измеряется сей мир (как окружающий человека) вдоль и поперек. Не сказать, что он «умный мир», но допустимо что он умопостигаем.
Но в этом внутреннем мире мы провалены. А поэтому «внутренний» ли он вообще? Да, но кажется таковым из возвышенных утопий в эмпирии окружающего мира. Не только в архитектуре зданий, но вообще в архитектонике всего, что бросается в глаза в первую очередь и достает до дна души. Что там голову морочить «звездным небом»?! Это вертикаль властных структур и идолы богатства…
Мы провалены именно в том, в чем возвышены?! И это со-стояние проваленности-возвышенности называется «внутренним миром». И наоборот, чем выше ум в утопиях, тем глубже провал в душах.
Но тут же, ум субстанциален, душа субъектна. Поэтому же в уме человечество духовно опустошается, в душах субъективно искривляется, извращается, вырождается.
Да, если в человечестве человек обособлен, омассовлен, разорван, тогда и ум лишь топичен, субстанциален, а душа хронична, субъективна. А точнее, ум в топичности субстанциально пуст, т.е. утопичен, а душа хронически субъективна. Пьет, курит, а теперь вон изводится в интернете! Человечество болеет в человеке! Здравствует оно абстрактно, само по себе, как внешней жизнью человека.
Истина, конечно, не в человеке заключается, что и называется антропоцентризмом, а человек из себя по человечеству раскрывается в истине. Он изначально и всегда уже открыт во времени и в этом-то его тайна как истины бытия. Но вот проблема в том, что он сходит с ума в топосе сего мира? Опять же по человечеству? В самодовольстве ума человек пропадает по человечеству.
А все потому, что при этом сумасшествие есть утеря опережающих, упреждающих ум душевных перпектив. Оголение в топосе, вплоть до выставления половых чресел на свет божий!
И времени «стыдно» от этого, а потому оно и улетает из душ… Но ведь как это соблазнительно, как сближает в топосе телесности!
Упреждение уже душой и есть совестная инстанция.
Раздел IV. МЕЖДУ-МИРЬЕ
1. Открыть человека, в чем он уже открыт
Человек как вселенское существо втискивается (в социальную чересполосицу) как социальное пространство при всем своем временном превосходстве перед ним, а потому если не перемалывается в нем «в муку», то «нормально» крутится песчинкой гонимый судьбой, т.е. оборачивается и оказывается на поверку в самосознании лишь своим телом, но «освобожденным» от времени в душе.
Да и не в этом ли «смысл жизни» заключается, чтобы быть вхожим вообще в сей мир, а для этого пожизненно — опытно, эмпирически ограничивать себя? Сведение к телесности и мельтешение в качестве тела среди тел.
Общественная жизнь поддерживается (своеобразной) «социальной механикой»! И в первую очередь в ней учитывается (приводится в движение) человеческий «фактор», потом человеческий «капитал», а ныне уже и вовсе «искусственный интеллект», т.е. вместо homo sapiens, который в самом человеке «дошел до ручки»!
Но ведь невольно до того, веками тащилось в воображении к тому, что в будущем «человеческое» (наверное) предстанет большим чем «общественное», но в теперешнем его «высвобождении» он именно обратно втискивается ограничительно из будущего в настоящее к прошлому вплоть до мелочного существа?
Человек как атомистический индивид возникает, появляется на свет божий и порождается поколение за поколением именно из будущего в настоящем вплоть до человеческой кончины…(как в отходе) к прошлому в захороненном состоянии трупа под землей во тьме могилы.
Потому-то время и течет из будущего, но не физически, а метафизически, т.е. по чело-веку.
Но это не значит, что вектор времени по человеку меняется полностью на обратный ход. Время физическое даже метафизически обратно не повернуть. От смерти так не спастись… Но вот, чтобы оно крутилось в мире сем как общественной жизни «человеков» вполне возможно. Это и происходит и осуществляется в топической уловке времени, т.е. социетальном «хроно-топосе» или обобществленном «топо-хроносе». Где физическое отсюда-туда сменяется как бы «квазифизически» оттуда-сюда в череде мгновений как в биении пульса социального организма, «левиафана» или, точнее социо-органического механизма (если можно так выразится). И где «вперед» сменяется в «назад». Одним словом, имеет место кутерьма повседневности.
Но человек может спастись не в «будущем» вместо «теперешнего времени», в каковом он только и мелькает в повседневном головокружении, а из будущего в настоящем как настоятельной, в смысле актуальной открытости во вселенной (из вечности в конечном).
Общественный человек — это потерянный (или может быть для облегчения- «утерянный», с тем чтобы он нашелся наконец-то) во времени в homo sapiens, да и в homo faber как и в других ипостасях его, но не с таким размахом.
Открыть человека можно в хроно-топической скрученности в сем мире, который в силу этого и субстанциален социально. На всем человек уже наследил вкруг себя, выжался точечно как червь. Со всем он сровнялся, во всем он себя познал. И именно в превосходящей себя открытости во времени он может обрести себя из закрытости. И странно то, что человека нужно открыть в том, в чем он заведомо открыт?
Но может быть этому сопротивляется общественная сущность человека, которая не хочет «ломатся» под «космический порядок»? Или точнее, вселенский беспорядок? Ну что значит, «открытость во времени»? «Ни дна ему, ни покрышки» — что ли? Топос вообще должен быть отвергнут? Во имя времени? Во благо ли это может быть? А так ведь, человеку удобно и даже уютно быть определенным в беспредельном мире?
И вообще ведь самому человеку надо ставить перед собой задачи, которые посильно ему решить, а не распыляться в неразрешаемом? Потому и спрашивается, как можно открыть человека, в чем он уже открыт?! Это невозможно, но это нужно — вот ответ! Т.е. это надо так полагать, что он «не знает» о том, что он открыт, точнее, не догадывается о том, в чем он именно (уже) открыт?
Поэтому открытие человека (именно) во времени есть корневая смысло-жизненная проблема. Потому что от времени-то он пожизненно и закрывается, сохраняясь и уберегаясь в топосе. И это якобы «свобода» в отвержении необходимости, т.е. самодостаточность в топосе как собственная необходимость в (рассудочном) поддерживании и выдерживании я=я. И даже во внутреннем неравенстве я?я все-таки прощупываются лишь «пределы внешнего окружения», в которых я себя обретаю и обитаю. И в том тащусь!
Из времени человек превосходит себя во плоти душевно. А это даже не знаемо, а испытываемо, признаваемо и призываемо!
Это не относится к познанию человека, это есть его предназначение.
2. Вторжение времени в постмодерне
Насчет «оттуда-сюда» и «отсюда-туда (возможно к постмодерну из модерна) есть некоторая путаница. Дело в том, что «физически» время уже течет оттуда-сюда (пропадая), а «метафизически» же (упреждая) оно рефлексируется (из оттуда-сюда в) отсюда-туда. Поэтому и в душе человек, будучи вынужден (от судьбы) встречать время оттуда-сюда в отсюда-туда, должен и может испытывать порывы в ней же как отрывы и прозрения из телесной круговерти как повседневной рутины и серости-темноты. Творческое настроение, вдохновение приходят поэтому к нам в душевном обнаружении самого «оттуда-сюда». И может быть в творчестве человек и испытывает в себе космополита!? Как свое предназначение, которое заключается в том, чтобы найтись в этом мире из мира того? Но в возвращении ли тем самым? Да нет же! Даже в поэтическом воображении оно не происходит.
Душа открывается на время, потому что она в этом мире лишь протягивается психически (в прострациях) или используется «психо-логически», обозначается «прописными истинами». В этом мире само (физическое) время (выпадая) из оттуда-сюда сворачивается в повседневности, а в «лучшем случае» учитывается как «стрела времени», которая неповторима и необратима. Но кунштюк в том, что именно «стрелой времени» время оттуда-сюда пресекается поперечно. Т.е. это наверное и не парадокс, а элементарная практика, в которой время используется его переводом на средство достижения чего-то потребного в целесообразной жизнедеятельности человека. Так что, «время» оказывается пронизывающим средством в пространстве между субъектом и объектом (вплоть до «точки зрения»). Оно хронометрично вообще в пространстве, осваиваемом из окружающего мира. Время таким образом служит самому человеку (в расчете) на пространство, расширяющегося из его телесности и в «телосности» (целесообразности) остального мира.
… Но по всему этому не в самом времени человек открыт, он в нем лишь выпадает оттуда-сюда. Но на это отпадение и проникновение (в сей мир) — в человеке может ответить лишь душа его. Человек душой обозначается из (отпущенного) времени, но именно потому что душа в нем пробуждается и рождается, отвечая ему же тем самым (в отпущении). Не сказать, что время порождает душу, но все же она рождается из времени как акция состоятельности смиренного под небесами существа под именем «Чело-век». Душа не состояние, а превосходящая в сущности человека состоятельность в духе, с его душевно-духовным самостоянием как космополита во вселенной.
«Претерпевый да спасется»! Но навсегда ли? И разом ли? Душа открывается на время не в «спуске ли пара» в духе?
… Но может быть, если человек закрывается в том, из чего он открыт в мире, то не в этом ли и заключается «внутренний механизм» творчества? Который был в модерне использован уже как техника письма, мастерство воплощения и выражения совершенного. Т.е. как способ демонстрации способностей, приспособление в них к оживлению используемого материала как сподручного. Как «видение в смотрении» — в смысле высматривания, усматривания и даже подо-зрения.
В модерне внутреннее оказывается внешним, а в постмодерне не наоборот, но навыворот. И если в модерне всегда таилось нечто невыразимое, несказaнное, то в постмодерне — полутайна недовыражения, недосказанности. Намеки, кивания, переглядывания, потому что «все есть текст». Все во всем между собой во знакомстве пребывает. Все в мире в соседстве. Отчаянный илюрализм. Оголтелая одновременность вплоть до разновременного.
Большое наряду с малым, а не в сцепленности друг с другом. И никакой органичности, которой-то следовал модернизм!
А что, если модерн осуществлялся лишь в здешних порядках, хотя и из поднебесия, но прямо в обратном отношении как из времени в пространстве? Мир иного и мир сей, сравниваясь не в пользу этого, в творчестве все же уравнивался с тем? И время тем самым успокаивалось пространственно? Не только архитектурно, но вообще в культуре, к тому и в ней же как цивилизации?
И человек еще не был во времени. Хотя и гнался за ним и чуть ли не владел им.
А в постмодерне время не просится уже, а вторгается и (впрямь) сквозит в повседневности — через технические достижения в средствах коммуникации из космоса, хотя и ближайшего, но в приоткрытости уже вселенной. Из нее на земле теперь мы сообщаемся. И из вечности (пусть еще расплывчатой, неопределенной) время достает теперь до душ.
И мир здешний субстанциально предстает в интерсубъектности. И «то ли еще будет с миром сим»?! Он разваливается, продавливается информационно, степенно упорядочиваясь в информации, но при этом разбрасываясь эмпирически своими кусками для (невозможного) «чело-века», (уже как бы) взирающего на все это снисходительно из мира того во времени в своей открытости.
А художнику приходится ныне работать с этим неупорядоченным, абсурдным, ума не приложимым миром. Другого материала уже нет.
А потому-то «постмодернистской душе» мало быть из времени, надобно доставать до самой вечности. Вот таким образом истина и «оборачивается» вечностью в конечном. И в этом же должен заключатся илюрализм.
Но душе (при этом) уже не остается выбора как в модерне, изысканный вкус не требуется, суждения возникают поневоле, все допустимо, все нужно впихнуть, даже если оно «неудобоваримо». И чуть ли не оправдание Ницшеанской «вседозволенности» получается тем самым?
Из того мира здесь распахиваются «врата ада»?
3. Хроно-топический механизм в междумирьи
(К Батищеву Г.С. «Диалектика творчества». М., 1984.) «… О вселенности человека» как упреждению того, что теперь мыслится по хроно-топосу человека (см. в конце).
Там уже была намечена «механика (метафизика) творчества» как душевно-духовная работа в распростертости от «ничто» в душе до «беспредельной объективной диалектики» в духе (в моей интерпретации Батищева Г.С.).
Таким образом, стихийно была предосхищена теперь взыскуемая «встреча времени» оттуда-сюда. Но «почитание диалектики» не позволяло тогда выставить ее космической механикой, которую бы человек выдерживал в себе. Но теперь становится понятным (внятным), что в человеке в его душевно-духовном самостоянии работает «диалектика как космо-физика» или метафизика как «механика в диалектике».
И таким образом, человек дотягивается до небес, т.е. он не поднимается к ним во времени, а душевно-духовно состоятелен в космосе из времени, улавливаемого в себе как душе! А это уже не «понятно», «но внятно».
На вопросительный знак (?) о своем предназначении человек из точечности небытия (или ничтойной точечности)…ответствует знаком восклицания(!). И заставляет его спрашивать об этом (как бы) окружающий мир, стискивая его до точки и требуя ответа, кто он такой? — во что бы то ни стало! Но на самом деле спрашивается самому человеку в судорожных обьятиях мира сего. Он вынужден к этому самовопрошанию, потому что в мире сем его нет. Из него он только выпирается в душе, которой и приходится жертвовать, оставляя здесь, чтобы подняться над собой в духе.
И стало быть, всякое творчество есть лишь «механизм работы в человеке» или «работа хроно-топического механизма» в душевно-духовном состоянии как (поддерживаемом и выдерживаемом) самостоянии из космоса.
Состоятельность человека «динамична», а не окончательна. Она не достигается как успешный результат. Она душевно-духовно выдерживается и поддерживается как формо-образование в со-держании этого и того мира с удержанием их в «со-гласии» как междумирьи. В нем-то и открывается человек как мировой посредник. Это и есть совестная инстанция, сфера со-знания…
Время не застывает как магма в лаве горных пород-отвалов, а пульсирует, бьется из космоса в человеке. И закрываясь даже в космических порядках, т.е. определяясь в них топически, человек открыт во времени. Можно даже сказать, что чем больше он внешне закрывается, тем глубже он внутренне открывается. И пространству никогда не взять в силки человека из времени.
Но тут еще есть соображения относительно ценностей.
Это междумирье описывается в них следующим образом. Если из духа заблуждений с точки зрения души во времени обнаруживается истина, а добро во зле на себя человека поднимается до уровня блага, то красота, не нуждаясь в уродстве, предстает как самоценность (ср. выше). Но при этом, если иметь в виду «круговращение в истине», то «наверху» оказываются и добро как благо, и красота как совершенство.
Да, но ум упирается не в небесную высоту, а в кругу сего мира? Потому об «уме вещей» вообще и можно говорить. Если истина посредине, то ум пребывает в срединном мире. Им и измеряется сей мир (как окружающий человека) вдоль и поперек. Не сказать, что он «умный мир», но допустимо что он умопостигаем.
Но в этом внутреннем мире мы провалены. А поэтому «внутренний» ли он вообще? Да, но кажется таковым из возвышенных утопий в эмпирии окружающего мира. Не только в архитектуре зданий, но вообще в архитектонике всего, что бросается в глаза в первую очередь и достает до дна души. Что там голову морочить «звездным небом»?! Это вертикаль властных структур и идолы богатства…
Мы провалены именно в том, в чем возвышены?! И это со-стояние проваленности-возвышенности называется «внутренним миром». И наоборот, чем выше ум в утопиях, тем глубже провал в душах.
Но тут же, ум субстанциален, душа субъектна. Поэтому же в уме человечество духовно опустошается, в душах субъективно искривляется, извращается, вырождается.
Да, если в человечестве человек обособлен, омассовлен, разорван, тогда и ум лишь топичен, субстанциален, а душа хронична, субъективна. А точнее, ум в топичности субстанциально пуст, т.е. утопичен, а душа хронически субъективна. Пьет, курит, а теперь вон изводится в интернете! Человечество болеет в человеке! Здравствует оно абстрактно, само по себе, как внешней жизнью человека.
Истина, конечно, не в человеке заключается, что и называется антропоцентризмом, а человек из себя по человечеству раскрывается в истине. Он изначально и всегда уже открыт во времени и в этом-то его тайна как истины бытия. Но вот проблема в том, что он сходит с ума в топосе сего мира? Опять же по человечеству? В самодовольстве ума человек пропадает по человечеству.
А все потому, что при этом сумасшествие есть утеря опережающих, упреждающих ум душевных перпектив. Оголение в топосе, вплоть до выставления половых чресел на свет божий!
И времени «стыдно» от этого, а потому оно и улетает из душ… Но ведь как это соблазнительно, как сближает в топосе телесности!
Упреждение уже душой и есть совестная инстанция.
Раздел IV. МЕЖДУ-МИРЬЕ
1. Открыть человека, в чем он уже открыт
Человек как вселенское существо втискивается (в социальную чересполосицу) как социальное пространство при всем своем временном превосходстве перед ним, а потому если не перемалывается в нем «в муку», то «нормально» крутится песчинкой гонимый судьбой, т.е. оборачивается и оказывается на поверку в самосознании лишь своим телом, но «освобожденным» от времени в душе.
Да и не в этом ли «смысл жизни» заключается, чтобы быть вхожим вообще в сей мир, а для этого пожизненно — опытно, эмпирически ограничивать себя? Сведение к телесности и мельтешение в качестве тела среди тел.
Общественная жизнь поддерживается (своеобразной) «социальной механикой»! И в первую очередь в ней учитывается (приводится в движение) человеческий «фактор», потом человеческий «капитал», а ныне уже и вовсе «искусственный интеллект», т.е. вместо homo sapiens, который в самом человеке «дошел до ручки»!
Но ведь невольно до того, веками тащилось в воображении к тому, что в будущем «человеческое» (наверное) предстанет большим чем «общественное», но в теперешнем его «высвобождении» он именно обратно втискивается ограничительно из будущего в настоящее к прошлому вплоть до мелочного существа?
Человек как атомистический индивид возникает, появляется на свет божий и порождается поколение за поколением именно из будущего в настоящем вплоть до человеческой кончины…(как в отходе) к прошлому в захороненном состоянии трупа под землей во тьме могилы.
Потому-то время и течет из будущего, но не физически, а метафизически, т.е. по чело-веку.
Но это не значит, что вектор времени по человеку меняется полностью на обратный ход. Время физическое даже метафизически обратно не повернуть. От смерти так не спастись… Но вот, чтобы оно крутилось в мире сем как общественной жизни «человеков» вполне возможно. Это и происходит и осуществляется в топической уловке времени, т.е. социетальном «хроно-топосе» или обобществленном «топо-хроносе». Где физическое отсюда-туда сменяется как бы «квазифизически» оттуда-сюда в череде мгновений как в биении пульса социального организма, «левиафана» или, точнее социо-органического механизма (если можно так выразится). И где «вперед» сменяется в «назад». Одним словом, имеет место кутерьма повседневности.
Но человек может спастись не в «будущем» вместо «теперешнего времени», в каковом он только и мелькает в повседневном головокружении, а из будущего в настоящем как настоятельной, в смысле актуальной открытости во вселенной (из вечности в конечном).
Общественный человек — это потерянный (или может быть для облегчения- «утерянный», с тем чтобы он нашелся наконец-то) во времени в homo sapiens, да и в homo faber как и в других ипостасях его, но не с таким размахом.
Открыть человека можно в хроно-топической скрученности в сем мире, который в силу этого и субстанциален социально. На всем человек уже наследил вкруг себя, выжался точечно как червь. Со всем он сровнялся, во всем он себя познал. И именно в превосходящей себя открытости во времени он может обрести себя из закрытости. И странно то, что человека нужно открыть в том, в чем он заведомо открыт?
Но может быть этому сопротивляется общественная сущность человека, которая не хочет «ломатся» под «космический порядок»? Или точнее, вселенский беспорядок? Ну что значит, «открытость во времени»? «Ни дна ему, ни покрышки» — что ли? Топос вообще должен быть отвергнут? Во имя времени? Во благо ли это может быть? А так ведь, человеку удобно и даже уютно быть определенным в беспредельном мире?
И вообще ведь самому человеку надо ставить перед собой задачи, которые посильно ему решить, а не распыляться в неразрешаемом? Потому и спрашивается, как можно открыть человека, в чем он уже открыт?! Это невозможно, но это нужно — вот ответ! Т.е. это надо так полагать, что он «не знает» о том, что он открыт, точнее, не догадывается о том, в чем он именно (уже) открыт?
Поэтому открытие человека (именно) во времени есть корневая смысло-жизненная проблема. Потому что от времени-то он пожизненно и закрывается, сохраняясь и уберегаясь в топосе. И это якобы «свобода» в отвержении необходимости, т.е. самодостаточность в топосе как собственная необходимость в (рассудочном) поддерживании и выдерживании я=я. И даже во внутреннем неравенстве я?я все-таки прощупываются лишь «пределы внешнего окружения», в которых я себя обретаю и обитаю. И в том тащусь!
Из времени человек превосходит себя во плоти душевно. А это даже не знаемо, а испытываемо, признаваемо и призываемо!
Это не относится к познанию человека, это есть его предназначение.
2. Вторжение времени в постмодерне
Насчет «оттуда-сюда» и «отсюда-туда (возможно к постмодерну из модерна) есть некоторая путаница. Дело в том, что «физически» время уже течет оттуда-сюда (пропадая), а «метафизически» же (упреждая) оно рефлексируется (из оттуда-сюда в) отсюда-туда. Поэтому и в душе человек, будучи вынужден (от судьбы) встречать время оттуда-сюда в отсюда-туда, должен и может испытывать порывы в ней же как отрывы и прозрения из телесной круговерти как повседневной рутины и серости-темноты. Творческое настроение, вдохновение приходят поэтому к нам в душевном обнаружении самого «оттуда-сюда». И может быть в творчестве человек и испытывает в себе космополита!? Как свое предназначение, которое заключается в том, чтобы найтись в этом мире из мира того? Но в возвращении ли тем самым? Да нет же! Даже в поэтическом воображении оно не происходит.
Душа открывается на время, потому что она в этом мире лишь протягивается психически (в прострациях) или используется «психо-логически», обозначается «прописными истинами». В этом мире само (физическое) время (выпадая) из оттуда-сюда сворачивается в повседневности, а в «лучшем случае» учитывается как «стрела времени», которая неповторима и необратима. Но кунштюк в том, что именно «стрелой времени» время оттуда-сюда пресекается поперечно. Т.е. это наверное и не парадокс, а элементарная практика, в которой время используется его переводом на средство достижения чего-то потребного в целесообразной жизнедеятельности человека. Так что, «время» оказывается пронизывающим средством в пространстве между субъектом и объектом (вплоть до «точки зрения»). Оно хронометрично вообще в пространстве, осваиваемом из окружающего мира. Время таким образом служит самому человеку (в расчете) на пространство, расширяющегося из его телесности и в «телосности» (целесообразности) остального мира.
… Но по всему этому не в самом времени человек открыт, он в нем лишь выпадает оттуда-сюда. Но на это отпадение и проникновение (в сей мир) — в человеке может ответить лишь душа его. Человек душой обозначается из (отпущенного) времени, но именно потому что душа в нем пробуждается и рождается, отвечая ему же тем самым (в отпущении). Не сказать, что время порождает душу, но все же она рождается из времени как акция состоятельности смиренного под небесами существа под именем «Чело-век». Душа не состояние, а превосходящая в сущности человека состоятельность в духе, с его душевно-духовным самостоянием как космополита во вселенной.
«Претерпевый да спасется»! Но навсегда ли? И разом ли? Душа открывается на время не в «спуске ли пара» в духе?
… Но может быть, если человек закрывается в том, из чего он открыт в мире, то не в этом ли и заключается «внутренний механизм» творчества? Который был в модерне использован уже как техника письма, мастерство воплощения и выражения совершенного. Т.е. как способ демонстрации способностей, приспособление в них к оживлению используемого материала как сподручного. Как «видение в смотрении» — в смысле высматривания, усматривания и даже подо-зрения.
В модерне внутреннее оказывается внешним, а в постмодерне не наоборот, но навыворот. И если в модерне всегда таилось нечто невыразимое, несказaнное, то в постмодерне — полутайна недовыражения, недосказанности. Намеки, кивания, переглядывания, потому что «все есть текст». Все во всем между собой во знакомстве пребывает. Все в мире в соседстве. Отчаянный илюрализм. Оголтелая одновременность вплоть до разновременного.
Большое наряду с малым, а не в сцепленности друг с другом. И никакой органичности, которой-то следовал модернизм!
А что, если модерн осуществлялся лишь в здешних порядках, хотя и из поднебесия, но прямо в обратном отношении как из времени в пространстве? Мир иного и мир сей, сравниваясь не в пользу этого, в творчестве все же уравнивался с тем? И время тем самым успокаивалось пространственно? Не только архитектурно, но вообще в культуре, к тому и в ней же как цивилизации?
И человек еще не был во времени. Хотя и гнался за ним и чуть ли не владел им.
А в постмодерне время не просится уже, а вторгается и (впрямь) сквозит в повседневности — через технические достижения в средствах коммуникации из космоса, хотя и ближайшего, но в приоткрытости уже вселенной. Из нее на земле теперь мы сообщаемся. И из вечности (пусть еще расплывчатой, неопределенной) время достает теперь до душ.
И мир здешний субстанциально предстает в интерсубъектности. И «то ли еще будет с миром сим»?! Он разваливается, продавливается информационно, степенно упорядочиваясь в информации, но при этом разбрасываясь эмпирически своими кусками для (невозможного) «чело-века», (уже как бы) взирающего на все это снисходительно из мира того во времени в своей открытости.
А художнику приходится ныне работать с этим неупорядоченным, абсурдным, ума не приложимым миром. Другого материала уже нет.
А потому-то «постмодернистской душе» мало быть из времени, надобно доставать до самой вечности. Вот таким образом истина и «оборачивается» вечностью в конечном. И в этом же должен заключатся илюрализм.
Но душе (при этом) уже не остается выбора как в модерне, изысканный вкус не требуется, суждения возникают поневоле, все допустимо, все нужно впихнуть, даже если оно «неудобоваримо». И чуть ли не оправдание Ницшеанской «вседозволенности» получается тем самым?
Из того мира здесь распахиваются «врата ада»?
3. Хроно-топический механизм в междумирьи
(К Батищеву Г.С. «Диалектика творчества». М., 1984.) «… О вселенности человека» как упреждению того, что теперь мыслится по хроно-топосу человека (см. в конце).
Там уже была намечена «механика (метафизика) творчества» как душевно-духовная работа в распростертости от «ничто» в душе до «беспредельной объективной диалектики» в духе (в моей интерпретации Батищева Г.С.).
Таким образом, стихийно была предосхищена теперь взыскуемая «встреча времени» оттуда-сюда. Но «почитание диалектики» не позволяло тогда выставить ее космической механикой, которую бы человек выдерживал в себе. Но теперь становится понятным (внятным), что в человеке в его душевно-духовном самостоянии работает «диалектика как космо-физика» или метафизика как «механика в диалектике».
И таким образом, человек дотягивается до небес, т.е. он не поднимается к ним во времени, а душевно-духовно состоятелен в космосе из времени, улавливаемого в себе как душе! А это уже не «понятно», «но внятно».
На вопросительный знак (?) о своем предназначении человек из точечности небытия (или ничтойной точечности)…ответствует знаком восклицания(!). И заставляет его спрашивать об этом (как бы) окружающий мир, стискивая его до точки и требуя ответа, кто он такой? — во что бы то ни стало! Но на самом деле спрашивается самому человеку в судорожных обьятиях мира сего. Он вынужден к этому самовопрошанию, потому что в мире сем его нет. Из него он только выпирается в душе, которой и приходится жертвовать, оставляя здесь, чтобы подняться над собой в духе.
И стало быть, всякое творчество есть лишь «механизм работы в человеке» или «работа хроно-топического механизма» в душевно-духовном состоянии как (поддерживаемом и выдерживаемом) самостоянии из космоса.
Состоятельность человека «динамична», а не окончательна. Она не достигается как успешный результат. Она душевно-духовно выдерживается и поддерживается как формо-образование в со-держании этого и того мира с удержанием их в «со-гласии» как междумирьи. В нем-то и открывается человек как мировой посредник. Это и есть совестная инстанция, сфера со-знания…
Время не застывает как магма в лаве горных пород-отвалов, а пульсирует, бьется из космоса в человеке. И закрываясь даже в космических порядках, т.е. определяясь в них топически, человек открыт во времени. Можно даже сказать, что чем больше он внешне закрывается, тем глубже он внутренне открывается. И пространству никогда не взять в силки человека из времени.
Но тут еще есть соображения относительно ценностей.
Это междумирье описывается в них следующим образом. Если из духа заблуждений с точки зрения души во времени обнаруживается истина, а добро во зле на себя человека поднимается до уровня блага, то красота, не нуждаясь в уродстве, предстает как самоценность (ср. выше). Но при этом, если иметь в виду «круговращение в истине», то «наверху» оказываются и добро как благо, и красота как совершенство.
