– Человек не может быть идеальным, идеальной может быть только маска, – вспомнила Виктория истину, прочитанную на каком-то девичьем сайте.
– Мудро, как мудро! – согласилась Анна Леопольдовна, но тут же добавила: – Однако к графу Линару это не относится. Он идеален во всем.
Виктория недовольно поджала губы. Чего только в этом восемнадцатом веке не происходит! А ещё двадцать первое столетие упрекают в разнузданности и свободе нравов. Вика с самого начала смотрела на адюльтер Анны Леопольдовны неодобрительно, и не столько из-за собственных нравственных устоев, сколько оттого, что Слеповран был очень критично настроен к этой истории и высказывался весьма резко, да и Мальцев, хотя так открыто, как Роман Матвеевич, не выражался, но Виктория понимала: адъютанту лейб-гвардии Измайловского полка неловко за амурную историю его правительницы.
– А что Юлия Магнусовна по этому поводу думает? Она же официальная невеста графа, – Вика не удержалась от ехидного замечания.
– О чём Вы, Виктория! Вам же прекрасно известна причина помолвки Юлии с графом.
– Знаете, что я скажу, Анна Леопольдовна, переживать Вам абсолютно не о чем: вернется граф как миленький. Он же не идиот, чтобы от таких денег отказываться. А то, что он Вам пишет – это так: с выраженьем на лице мы сидели на крыльце. Цену себе набивает.
– Я ничего не поняла из Ваших слов, – правительница испуганно смотрела на Вику. – На каком крыльце? Какие деньги? Говорите, пожалуйста, яснее.
С чего это Викторию понесло на эти обличения, она и сама не знала, но, как известно, сказано «А» – нужно говорить весь алфавит.
– А я не предсказываю, а про то, что есть, говорю. Деньги ему тут святят недетские, а ещё почести, награды… Вы это всё, не раздумывая, Линару дадите. Вы очень простодушная, как здесь выражаются. Вами все вертят, а Вы не видите. Только принц Антон без фиги в кармане, ну, и Юлия Магнусовна, только она, извините, глупа как пробка.
Это было, конечно же, выражение Слеповрана, Виктория вовсе не считала Юлиану настолько глупой.
– Что Вы такое говорите! Юлия моё альтер эго! – губы Анны Леопольдовны задрожали. – Вы оскорбили моего доверенного друга, а это означает, что Вы оскорбили и меня! Уходите прочь!
Выражение «альтер эго» Вика услышала впервые и хотя значение его не поняла, но обличительный тон изменила:
– Ну, это я погорячилась, конечно. Юлия Магнусовна не как пробка, но Вы бы всё-таки её поменьше слушали. У неё всё-таки не тот уровень компетенции, чтобы государственные вопросы решать. Вот с этой помолвкой, например, она хотела как лучше, а получилось как всегда: все перешёптываются, пересмеиваются, Вы авторитет теряете. Мы про Елизавету Петровну сейчас говорили, она информационных поводов достаточно даёт, но даже она таких ляпов не делает, над нею никто за глаза не смеётся.
– А разве надо мною смеются? – Анна Леопольдовна испуганно посмотрела на Викторию. – Я же мать императора, Великая княгиня.
– Вот именно, Вы, мать императора, Великая княгиня. С Вас пример должны брать.
Анна Леопольдовна, словно школьница, принялась оправдываться за свои действия и смешалась.
– Но как мне быть, ежели я люблю графа Линара? – растерянный взгляд устремился на Викторию. – Зачем Господь предназначил мне такой высокий жребий? Я была бы гораздо счастливее в более скромной доле.
– Доля у Вас, прямо скажу, непростая, но почетная. При Вашей должности права не имеете повода для разговоров подавать. «Грех не беда, молва не хороша», – неожиданно для самой себя вспомнила Виктория грибоедовский афоризм.
Слова из бессмертной комедии очень понравились Анне Леопольдовне, она несколько раз повторила их, а потом задала всё тот же, сакраментальный вопрос:
– Так всё-таки, Виктория, что занимает графа в Дрездене. Мне это зело важно знать.
– Я же сказала: всё с ним хорошо. Дела уладит, вернется, вот его самого тогда и спросите, чем занимался. Вот здесь волноваться абсолютно не о чем.
– Как не волноваться! Виктория, мне думается, что Вы никогда не испытывали чувства любви. Ведь подлинную любовь не каждому дано испытать. Я благодарю Господа за то, что он ниспослал мне это великое чувство. Но достойна ли я этой любви – любви самого во всем свете прекрасного мужчины? Я так привыкла к страданию, что не могу до конца поверить в это счастье. Мне страшно, что этот дар может исчезнуть.
Вику возмутили эти слова: сказать ей, Виктории Чучухиной, что она любви не испытывала!
– Уж кто-кто, а я в этом кино снималась, причем, в главной роли, – Вика с вызовом посмотрела на правительницу, – и я Вам очень даже сочувствую, но не стоит забывать, что у Вас муж и дети. И вся страна на Вас смотрит.
– Виктория, сызнова выступает в роли посла принца Антона! – это в кабинет вошла Юлиана фон Менгден.
Юлиана с большим презрением относилась к Антону Ульриху, считая, что рога – это единственная награда, которую принц заслужил. Лифляндская баронесса почитала главными мужскими добродетелями умение поддержать галантную беседу с дамой и со вкусом одеваться. Поскольку принц был лишен обоих этих важных качеств, то ничего кроме презрения, по мнению Менгден, он не вызывал.
– Мы не говорили про принца, Виктория толковала об опасности, коей может служить поведение Елизаветы Петровны.
– Боже мой, все только про это толкуют. Это стало скучным, – смешно надула губки Юлиана.
– Так, может, не напрасно толкуют, – не выдержала Вика, – может, всё-таки стоит прислушаться.
– В Петербурге все всегда чего-нибудь да боятся. Холода, наводнения, страшного суда, теперь вот ещё Елизавету Петровну придумали, – Юлиана не любила малоприятные разговоры.
– И что самое интересное: и холода, и наводнения наступают, – продолжила Виктория, – и Елизавета Петровна выступит. Все же не просто так про неё заговорили. Не закрывайте глаза на проблему. Кстати, нам на тренинге говорили, что не надо говорить проблема, надо говорить задача. Вот примитесь за решение этой задачи.
– Хорошо, обещаю Вам, Виктория, завтра же на куртаге поговорить с цесаревной, – устало выдохнула Анна Леопольдовна. – И наконец, посмотрите же, что нынче у графа Линара.
И они обсудили дела графа Линара, потом обсудили новинки моды, потом посплетничали о романе одной из фрейлин… Словом, прекрасно провели время.
Ни на следующей день после разговора с Викторией, ни через неделю, ни через месяц Анна Леопольдовна ничего не предприняла, чтобы поговорить с Елизаветой Петровной. Великая княгиня не только Виктории Чучухиной дала обещание высказать цесаревне своё недовольство, но и принцу Антону, и своим министрам, и покойной матушке, явившейся ей во сне, но никак не могла собраться духом, чтобы обвинить двоюродную тётку в коварстве. Правительница оправдывалась перед собой за это малодушие тем, что дождётся приезда графа Линара и с ним обсудит это щекотливое положение. Только искушённый в дворцовых интригах Линар мог правильно оценить обстановку и дать так ей необходимый совет. Остальные участники событий авторитетом у Анны Леопольдовны не пользовались.
Девятого ноября очень скромно была отмечена годовщина принятия правления младенцем-императором Иоанном. Ожидались балы, фейерверки, но всё празднование ограничилось обеденным столом для штаб- и обер-офицеров гвардии. Анна Леопольдовна не любила пышность, скромная от природы, она неловко чувствовала себя в центре внимания, смущалась и совершала неловкости.
Цесаревна Елизавета, как всегда, нарядная, обворожительная, присутствовала на праздничном обеде, произносила здравицы. В тридцать один год Елизавета Петровна выглядела как юная дева, и двадцатидвухлетняя Анна Леопольдовна не могла соперничать ни с яркостью глаз цесаревны, ни с нежностью кожи, ни с легкостью и плавностью движений и, главное, с жизнеутверждающей весёлой энергетикой, наполнявшей Елизавету. Анна Леопольдовна с восхищением смотрела на тётушку – вот бы научиться так легко вести галантную беседу с молодыми мужчинами, так искренно и заразительно смеяться... Какие могут быть претензии и подозрения, ежели Елизавета Петровна так чарующе хороша, так пленительно грациозна!
Ещё не раз во дворце устраивались малые куртаги, на которых блистала Елизавета Петровна, но объяснение между ней и Анной Леопольдовной так и не состоялось. Может, не случилось бы оно никогда, но двадцать третьего ноября перед одним из собраний к Великой княгине приехал австрийский посланник маркиз Ботта. Маркиз, всегда добродушно-улыбчивый, озабоченно хмурил брови и говорил угрожающим шёпотом: «Французский посол Шетарди и шведский посланник Нолькен интригуют, дабы возвести цесаревну Елизавету на престол. Нолькен сулит цесаревне военную помощь, за коею ей надобно будет заплатить Швеции завоеванными Петром Великим Ингерманландией, Эстляндией». Анна Леопольдовна чувствовала себя виноватой: ей, наверное, и вправду надо бы вразумить Елизавету, но ведь это может цесаревну обидеть.
– Вы находитесь на краю пропасти, – возбужденно жестикулировал маркиз Ботта. – Ради Бога, позаботьтесь о себе, спасите и себя, и младенца-императора, и Вашего супруга! Ежели Вы не остановите цесаревну, произойдут ужасные вещи…
И правительница решилась: сегодня же она соберется с духом, объяснится с Елизаветой Петровной и тем положит конец этим неприятным разговорам.
Как только Ботта ушёл, Анна Леопольдовна приказала позвать Викторию. Ей необходимо было обсудить очень важный вопрос, и это был, конечно, не отвратительный слух о вероломстве Елизаветы Петровны. Сегодня утром доставили письмо из Дрездена от графа Линара, вот этой новостью и спешила поделиться счастливая женщина. Но после разговора с маркизом осталось какое-то гадкое чувство тревоги. Конечно, она сегодня же поговорит с цесаревной. Наверняка, это очередной навет на Елизавету Петровну, но слишком много таких неветов стало в последнее время. Надо, надо поговорить и всё выяснить.
Виктория Чучухина готовилась к вечеру. На куртаге будет Соболевский-Слеповран, и она собиралась выглядеть на сто баллов по десятибалльной системе, а для этого требовалось время. Быстренько накрасить сурьмой брови, а белилами лицо могли только купчихи, а Виктория относила себя, по её выражению, к элите, или, как тут говорили, к «порядочному обществу». Без пудры и румян появляться на людях было неприлично, поэтому не меньше часа приходилось Виктории проводить у зеркала. И это при том, что косметика у неё была самая дорогая, можно сказать, люксовая: пудра не из муки, а настоящая жемчужная (подарок Анны Леопольдовны) с перламутровым сиянием, румяна из кошенили, а мушки из черного муара. Вика только-только намазала лицо маслом семян белого мака, чтобы пудра, не осыпаясь, держалась на коже, как ей было передано распоряжение безотлагательно явиться к Великой княгине. Как тяжело обходиться без мобильного! Сейчас бы позвонила Её величеству, всё выяснила и преспокойненько докрасилась бы… Но нет, надо наскоро припудриться и бежать растолковывать то, что и так понятно, а потом наскоро лепить мушки и второпях подбирать ленту в прическу, чтобы на балу быть не хуже остальных.
Так, размышляя о своей незавидной доле, Виктория вошла в кабинет правительницы.
– Виктория, Вы вновь оказались правы. Я любима графом Линаром, граф выезжает из Дрездена в Лейпциг, а потом сразу в Петербург. Я написала ему: «Ожидаю Вашего возвращения с тем большим нетерпением, что мне хочется услышать суждение Ваше о некоторых вещах», и граф тотчас же завершил все свои дела и стал собираться в дорогу, – Анна Леопольдовна светилась от счастья.
– Поздравляю! Вы только что успешно решили несуществующую проблему, – сухо проронила Вика, но правительница даже внимания не обратила на недовольный тон фрейлины.
– Граф мне ответил, что, едва получив моё письмо, засобирался в путь, и ещё граф пишет, как сто раз поцеловал строку, в коей я попросила беречь здоровье и любить меня по-прежнему, – Анна Леопольдовна потупилась. – Граф пишет, что каждый поцелуй – это цветок, корень которого – сердце.
– Ну, написать-то и не то можно: бумага всё стерпит. Вот как появится, тогда и видно станет, сто раз он буквы целовал или не целовал вовсе.
– Это я и хотела бы узнать. Каким вернется граф Линар? Сбережет ли он силу чувства, ибо ничего иного я и не желаю, – Анна Леопольдовна могла беспрерывно спрашивать о чувствах Линара, каждый раз наполняясь искренним волнением.
Но тут, как всегда, не вовремя появился принц Антон. Не обращая внимание на Викино присутствие, он заговорил, путая русские и немецкие слова о том, что ему давно доподлинно известно, что он много раз говорил, что невозможно более терпеть и следует арестовать Лестока и расставить по улицам пикеты… Вика поняла, что речь вновь зашла про Елизавету Петровну.
– Почему Вы позволяете себе указывать мне? Я сама знаю с кем и о чём мне говорить. Мне всё это давно известно, и, когда сочту нужным, я поступлю, как следует в таком положении дел, – перебила мужа Анна Леопольдовна.
Антон Ульрих растеряно посмотрел на Викторию, словно ища поддержки. Вике стало неловко за беспомощного принца, хотелось выступить на его стороне, но она уже знала, что правящим особам перечить нельзя, поэтому грустно посмотрела на Антона Ульриха, после – на каминные часы, потом – на Анну Леопольдовну:
¬– Я больше не нужна? Можно я пойду к тусовке готовится?
– Куда готовиться? К чему? – почти хором спросили супруги.
– Ну, к этому, к сегодняшнему мероприятию… к куртагу, – пояснила Вика.
За полтора года Виктория Чучухина так и не научилась, по выражению Юлианы, правильно говорить на русском речении.
Вику отпустили, она ушла, а к Анне Леопольдовне вновь вернулось тревожное предчувствие, часто посещавшее правительницу в последнее время. Все предупреждали, пугали, пророчили, но слишком серьёзно было обвинение в заговоре, чтобы высказать его цесаревне. Да и как Елизавета может посягать на престол, если она права на него не имеет в силу низкого рождения? Анна Леопольдовна искренне верила, что существуют какие-то правила владения троном и что их должно всеми соблюдать. Возможно, Елизавете Петровне её окружение и нашептало всяких глупостей, оттого и пошли эти нелепые пересуды, значит, сегодня же вечером надо всё-таки объясниться.
Может, и стоило Анне Леопольдовне отложить этот неприятной разговор с Елизаветой Петровной, не будить лихо, пока оно тихо, а дождаться, как она и хотела, графа Линара и посоветоваться с ним. А за то время что-то в планах цесаревны могло поменяться: французский принц Луи Франсуа де Конти через Давена попросил бы её руки или иной сюжет претворился бы в жизнь, и совсем иначе выглядела бы тогда летопись Российского государства. Но именно двадцать третьего ноября наша история совершила неожиданный вираж.
Виктория Чучухина напрасно волновалась, что не успеет «создать образ» к куртагу. Тайм-менеджмент был соблюдён: и макияж, и прическа, и наряд – лук у неё получился безукоризненным. Войдя к собранию гостей, фрейлина Виктория почувствовала устремленные на неё со всех сторон взгляды, любопытные, одобрительные, у некоторых завистливые, и особый восхищенный взгляд стоящего у дверей Мальцева.
– Мудро, как мудро! – согласилась Анна Леопольдовна, но тут же добавила: – Однако к графу Линару это не относится. Он идеален во всем.
Виктория недовольно поджала губы. Чего только в этом восемнадцатом веке не происходит! А ещё двадцать первое столетие упрекают в разнузданности и свободе нравов. Вика с самого начала смотрела на адюльтер Анны Леопольдовны неодобрительно, и не столько из-за собственных нравственных устоев, сколько оттого, что Слеповран был очень критично настроен к этой истории и высказывался весьма резко, да и Мальцев, хотя так открыто, как Роман Матвеевич, не выражался, но Виктория понимала: адъютанту лейб-гвардии Измайловского полка неловко за амурную историю его правительницы.
– А что Юлия Магнусовна по этому поводу думает? Она же официальная невеста графа, – Вика не удержалась от ехидного замечания.
– О чём Вы, Виктория! Вам же прекрасно известна причина помолвки Юлии с графом.
– Знаете, что я скажу, Анна Леопольдовна, переживать Вам абсолютно не о чем: вернется граф как миленький. Он же не идиот, чтобы от таких денег отказываться. А то, что он Вам пишет – это так: с выраженьем на лице мы сидели на крыльце. Цену себе набивает.
– Я ничего не поняла из Ваших слов, – правительница испуганно смотрела на Вику. – На каком крыльце? Какие деньги? Говорите, пожалуйста, яснее.
С чего это Викторию понесло на эти обличения, она и сама не знала, но, как известно, сказано «А» – нужно говорить весь алфавит.
– А я не предсказываю, а про то, что есть, говорю. Деньги ему тут святят недетские, а ещё почести, награды… Вы это всё, не раздумывая, Линару дадите. Вы очень простодушная, как здесь выражаются. Вами все вертят, а Вы не видите. Только принц Антон без фиги в кармане, ну, и Юлия Магнусовна, только она, извините, глупа как пробка.
Это было, конечно же, выражение Слеповрана, Виктория вовсе не считала Юлиану настолько глупой.
– Что Вы такое говорите! Юлия моё альтер эго! – губы Анны Леопольдовны задрожали. – Вы оскорбили моего доверенного друга, а это означает, что Вы оскорбили и меня! Уходите прочь!
Выражение «альтер эго» Вика услышала впервые и хотя значение его не поняла, но обличительный тон изменила:
– Ну, это я погорячилась, конечно. Юлия Магнусовна не как пробка, но Вы бы всё-таки её поменьше слушали. У неё всё-таки не тот уровень компетенции, чтобы государственные вопросы решать. Вот с этой помолвкой, например, она хотела как лучше, а получилось как всегда: все перешёптываются, пересмеиваются, Вы авторитет теряете. Мы про Елизавету Петровну сейчас говорили, она информационных поводов достаточно даёт, но даже она таких ляпов не делает, над нею никто за глаза не смеётся.
– А разве надо мною смеются? – Анна Леопольдовна испуганно посмотрела на Викторию. – Я же мать императора, Великая княгиня.
– Вот именно, Вы, мать императора, Великая княгиня. С Вас пример должны брать.
Анна Леопольдовна, словно школьница, принялась оправдываться за свои действия и смешалась.
– Но как мне быть, ежели я люблю графа Линара? – растерянный взгляд устремился на Викторию. – Зачем Господь предназначил мне такой высокий жребий? Я была бы гораздо счастливее в более скромной доле.
– Доля у Вас, прямо скажу, непростая, но почетная. При Вашей должности права не имеете повода для разговоров подавать. «Грех не беда, молва не хороша», – неожиданно для самой себя вспомнила Виктория грибоедовский афоризм.
Слова из бессмертной комедии очень понравились Анне Леопольдовне, она несколько раз повторила их, а потом задала всё тот же, сакраментальный вопрос:
– Так всё-таки, Виктория, что занимает графа в Дрездене. Мне это зело важно знать.
– Я же сказала: всё с ним хорошо. Дела уладит, вернется, вот его самого тогда и спросите, чем занимался. Вот здесь волноваться абсолютно не о чем.
– Как не волноваться! Виктория, мне думается, что Вы никогда не испытывали чувства любви. Ведь подлинную любовь не каждому дано испытать. Я благодарю Господа за то, что он ниспослал мне это великое чувство. Но достойна ли я этой любви – любви самого во всем свете прекрасного мужчины? Я так привыкла к страданию, что не могу до конца поверить в это счастье. Мне страшно, что этот дар может исчезнуть.
Вику возмутили эти слова: сказать ей, Виктории Чучухиной, что она любви не испытывала!
– Уж кто-кто, а я в этом кино снималась, причем, в главной роли, – Вика с вызовом посмотрела на правительницу, – и я Вам очень даже сочувствую, но не стоит забывать, что у Вас муж и дети. И вся страна на Вас смотрит.
– Виктория, сызнова выступает в роли посла принца Антона! – это в кабинет вошла Юлиана фон Менгден.
Юлиана с большим презрением относилась к Антону Ульриху, считая, что рога – это единственная награда, которую принц заслужил. Лифляндская баронесса почитала главными мужскими добродетелями умение поддержать галантную беседу с дамой и со вкусом одеваться. Поскольку принц был лишен обоих этих важных качеств, то ничего кроме презрения, по мнению Менгден, он не вызывал.
– Мы не говорили про принца, Виктория толковала об опасности, коей может служить поведение Елизаветы Петровны.
– Боже мой, все только про это толкуют. Это стало скучным, – смешно надула губки Юлиана.
– Так, может, не напрасно толкуют, – не выдержала Вика, – может, всё-таки стоит прислушаться.
– В Петербурге все всегда чего-нибудь да боятся. Холода, наводнения, страшного суда, теперь вот ещё Елизавету Петровну придумали, – Юлиана не любила малоприятные разговоры.
– И что самое интересное: и холода, и наводнения наступают, – продолжила Виктория, – и Елизавета Петровна выступит. Все же не просто так про неё заговорили. Не закрывайте глаза на проблему. Кстати, нам на тренинге говорили, что не надо говорить проблема, надо говорить задача. Вот примитесь за решение этой задачи.
– Хорошо, обещаю Вам, Виктория, завтра же на куртаге поговорить с цесаревной, – устало выдохнула Анна Леопольдовна. – И наконец, посмотрите же, что нынче у графа Линара.
И они обсудили дела графа Линара, потом обсудили новинки моды, потом посплетничали о романе одной из фрейлин… Словом, прекрасно провели время.
Глава XIХ. Санкт-Петербург, 23 ноября 1741 года. Утро
Ни на следующей день после разговора с Викторией, ни через неделю, ни через месяц Анна Леопольдовна ничего не предприняла, чтобы поговорить с Елизаветой Петровной. Великая княгиня не только Виктории Чучухиной дала обещание высказать цесаревне своё недовольство, но и принцу Антону, и своим министрам, и покойной матушке, явившейся ей во сне, но никак не могла собраться духом, чтобы обвинить двоюродную тётку в коварстве. Правительница оправдывалась перед собой за это малодушие тем, что дождётся приезда графа Линара и с ним обсудит это щекотливое положение. Только искушённый в дворцовых интригах Линар мог правильно оценить обстановку и дать так ей необходимый совет. Остальные участники событий авторитетом у Анны Леопольдовны не пользовались.
Девятого ноября очень скромно была отмечена годовщина принятия правления младенцем-императором Иоанном. Ожидались балы, фейерверки, но всё празднование ограничилось обеденным столом для штаб- и обер-офицеров гвардии. Анна Леопольдовна не любила пышность, скромная от природы, она неловко чувствовала себя в центре внимания, смущалась и совершала неловкости.
Цесаревна Елизавета, как всегда, нарядная, обворожительная, присутствовала на праздничном обеде, произносила здравицы. В тридцать один год Елизавета Петровна выглядела как юная дева, и двадцатидвухлетняя Анна Леопольдовна не могла соперничать ни с яркостью глаз цесаревны, ни с нежностью кожи, ни с легкостью и плавностью движений и, главное, с жизнеутверждающей весёлой энергетикой, наполнявшей Елизавету. Анна Леопольдовна с восхищением смотрела на тётушку – вот бы научиться так легко вести галантную беседу с молодыми мужчинами, так искренно и заразительно смеяться... Какие могут быть претензии и подозрения, ежели Елизавета Петровна так чарующе хороша, так пленительно грациозна!
Ещё не раз во дворце устраивались малые куртаги, на которых блистала Елизавета Петровна, но объяснение между ней и Анной Леопольдовной так и не состоялось. Может, не случилось бы оно никогда, но двадцать третьего ноября перед одним из собраний к Великой княгине приехал австрийский посланник маркиз Ботта. Маркиз, всегда добродушно-улыбчивый, озабоченно хмурил брови и говорил угрожающим шёпотом: «Французский посол Шетарди и шведский посланник Нолькен интригуют, дабы возвести цесаревну Елизавету на престол. Нолькен сулит цесаревне военную помощь, за коею ей надобно будет заплатить Швеции завоеванными Петром Великим Ингерманландией, Эстляндией». Анна Леопольдовна чувствовала себя виноватой: ей, наверное, и вправду надо бы вразумить Елизавету, но ведь это может цесаревну обидеть.
– Вы находитесь на краю пропасти, – возбужденно жестикулировал маркиз Ботта. – Ради Бога, позаботьтесь о себе, спасите и себя, и младенца-императора, и Вашего супруга! Ежели Вы не остановите цесаревну, произойдут ужасные вещи…
И правительница решилась: сегодня же она соберется с духом, объяснится с Елизаветой Петровной и тем положит конец этим неприятным разговорам.
Как только Ботта ушёл, Анна Леопольдовна приказала позвать Викторию. Ей необходимо было обсудить очень важный вопрос, и это был, конечно, не отвратительный слух о вероломстве Елизаветы Петровны. Сегодня утром доставили письмо из Дрездена от графа Линара, вот этой новостью и спешила поделиться счастливая женщина. Но после разговора с маркизом осталось какое-то гадкое чувство тревоги. Конечно, она сегодня же поговорит с цесаревной. Наверняка, это очередной навет на Елизавету Петровну, но слишком много таких неветов стало в последнее время. Надо, надо поговорить и всё выяснить.
Виктория Чучухина готовилась к вечеру. На куртаге будет Соболевский-Слеповран, и она собиралась выглядеть на сто баллов по десятибалльной системе, а для этого требовалось время. Быстренько накрасить сурьмой брови, а белилами лицо могли только купчихи, а Виктория относила себя, по её выражению, к элите, или, как тут говорили, к «порядочному обществу». Без пудры и румян появляться на людях было неприлично, поэтому не меньше часа приходилось Виктории проводить у зеркала. И это при том, что косметика у неё была самая дорогая, можно сказать, люксовая: пудра не из муки, а настоящая жемчужная (подарок Анны Леопольдовны) с перламутровым сиянием, румяна из кошенили, а мушки из черного муара. Вика только-только намазала лицо маслом семян белого мака, чтобы пудра, не осыпаясь, держалась на коже, как ей было передано распоряжение безотлагательно явиться к Великой княгине. Как тяжело обходиться без мобильного! Сейчас бы позвонила Её величеству, всё выяснила и преспокойненько докрасилась бы… Но нет, надо наскоро припудриться и бежать растолковывать то, что и так понятно, а потом наскоро лепить мушки и второпях подбирать ленту в прическу, чтобы на балу быть не хуже остальных.
Так, размышляя о своей незавидной доле, Виктория вошла в кабинет правительницы.
– Виктория, Вы вновь оказались правы. Я любима графом Линаром, граф выезжает из Дрездена в Лейпциг, а потом сразу в Петербург. Я написала ему: «Ожидаю Вашего возвращения с тем большим нетерпением, что мне хочется услышать суждение Ваше о некоторых вещах», и граф тотчас же завершил все свои дела и стал собираться в дорогу, – Анна Леопольдовна светилась от счастья.
– Поздравляю! Вы только что успешно решили несуществующую проблему, – сухо проронила Вика, но правительница даже внимания не обратила на недовольный тон фрейлины.
– Граф мне ответил, что, едва получив моё письмо, засобирался в путь, и ещё граф пишет, как сто раз поцеловал строку, в коей я попросила беречь здоровье и любить меня по-прежнему, – Анна Леопольдовна потупилась. – Граф пишет, что каждый поцелуй – это цветок, корень которого – сердце.
– Ну, написать-то и не то можно: бумага всё стерпит. Вот как появится, тогда и видно станет, сто раз он буквы целовал или не целовал вовсе.
– Это я и хотела бы узнать. Каким вернется граф Линар? Сбережет ли он силу чувства, ибо ничего иного я и не желаю, – Анна Леопольдовна могла беспрерывно спрашивать о чувствах Линара, каждый раз наполняясь искренним волнением.
Но тут, как всегда, не вовремя появился принц Антон. Не обращая внимание на Викино присутствие, он заговорил, путая русские и немецкие слова о том, что ему давно доподлинно известно, что он много раз говорил, что невозможно более терпеть и следует арестовать Лестока и расставить по улицам пикеты… Вика поняла, что речь вновь зашла про Елизавету Петровну.
– Почему Вы позволяете себе указывать мне? Я сама знаю с кем и о чём мне говорить. Мне всё это давно известно, и, когда сочту нужным, я поступлю, как следует в таком положении дел, – перебила мужа Анна Леопольдовна.
Антон Ульрих растеряно посмотрел на Викторию, словно ища поддержки. Вике стало неловко за беспомощного принца, хотелось выступить на его стороне, но она уже знала, что правящим особам перечить нельзя, поэтому грустно посмотрела на Антона Ульриха, после – на каминные часы, потом – на Анну Леопольдовну:
¬– Я больше не нужна? Можно я пойду к тусовке готовится?
– Куда готовиться? К чему? – почти хором спросили супруги.
– Ну, к этому, к сегодняшнему мероприятию… к куртагу, – пояснила Вика.
За полтора года Виктория Чучухина так и не научилась, по выражению Юлианы, правильно говорить на русском речении.
Вику отпустили, она ушла, а к Анне Леопольдовне вновь вернулось тревожное предчувствие, часто посещавшее правительницу в последнее время. Все предупреждали, пугали, пророчили, но слишком серьёзно было обвинение в заговоре, чтобы высказать его цесаревне. Да и как Елизавета может посягать на престол, если она права на него не имеет в силу низкого рождения? Анна Леопольдовна искренне верила, что существуют какие-то правила владения троном и что их должно всеми соблюдать. Возможно, Елизавете Петровне её окружение и нашептало всяких глупостей, оттого и пошли эти нелепые пересуды, значит, сегодня же вечером надо всё-таки объясниться.
Может, и стоило Анне Леопольдовне отложить этот неприятной разговор с Елизаветой Петровной, не будить лихо, пока оно тихо, а дождаться, как она и хотела, графа Линара и посоветоваться с ним. А за то время что-то в планах цесаревны могло поменяться: французский принц Луи Франсуа де Конти через Давена попросил бы её руки или иной сюжет претворился бы в жизнь, и совсем иначе выглядела бы тогда летопись Российского государства. Но именно двадцать третьего ноября наша история совершила неожиданный вираж.
Глава XХ. Санкт-Петербург, Ночь с 23 на 24 ноября 1741 года
Виктория Чучухина напрасно волновалась, что не успеет «создать образ» к куртагу. Тайм-менеджмент был соблюдён: и макияж, и прическа, и наряд – лук у неё получился безукоризненным. Войдя к собранию гостей, фрейлина Виктория почувствовала устремленные на неё со всех сторон взгляды, любопытные, одобрительные, у некоторых завистливые, и особый восхищенный взгляд стоящего у дверей Мальцева.
