- Да как же, царь великий? – Эйна спросила. – Как же косу ей драть, коль она меня в узел одной рукой свернула да за порог и выкинула? Еще и пинка дала ратникам на забаву. А господин-то и не вступился вовсе, будто и не видел, что со мной сделали.
- Дура ты, Эйна. Как есть дура, - качает головой Алвор. – Мне тут склоки бабьи без надобности. По-иному ударить можно.
- Научи, царь великий! – так Эйна и вскинулась. – Всё, что скажешь, сделаю, только верни ты мне господина моего любимого!
- Коли выйдет всё, так прежним Арнард сделается, да еще послушней станет. Я говорить стану, а ты на нос себе наматывай, да науку мою запоминай…
А пока заговорщики в шатре царском шепчутся, в другом шатре мирно всё да благостно. Спит сном честным Арнард, да в кои веки без просыпу. Только на заре утренней сон тревожный привиделся. Река глубокая, да мост деревянный. И стоит он будто на берегу реки неизвестной, да в воду смотрит. Ох, и тяжко ему, ох, и горестно. Застонал князь пресветлый, головой во сне мотнул, да и вскрикнул:
- Эринушка!
- Здесь я, ненаглядный мой.
Открыл глаза, а над ним жрица склонилась, рукой ласковой по щеке гладит. А на устах улыбка добрая, и глаза светом тайным наполнены, будто душа сквозь них светится. Глядит на нее Арнард, а сам понять не может, то ль во сне ответ услышал, то ль и вправду было, да ненаглядным его Эрин назвала.
- То всё сон, Арнард, - говорит ему жрица тихо. – Прошел уж, не воротится.
- Каждую ночь его вижу, пока царь снадобья своего не даст, - князь ей отвечает. – Реку вижу быструю, да мост деревянный. И будто на дне реки этой душа моя покоится, за собой зовет. И имя одно всё выкрикиваю, зову ту, что в реке покоится. Как тебя, ее звали, жрица.
- Помнишь, стало быть, - то ли спросила, то ли сама себе ответила.
- Сон помню. Как не запомнить, что год за годом вижу? А что в жизни было, как отрезано.
- Еще что помнишь?
Хотела Эрин на ноги подняться, да не отпустил князь, запястье сжал да на себя потянул. Вот и упала на грудь крепкую, да вставать не спешит. Глядит в глаза дымные, в рассветном свете совсем темные, наглядеться не может. Так и хочется ей к устам желанным прижаться, да первой не решается, ждет, что Арнард сделает. А он жрицу-то и перевернул, уложил с собой рядом, да сам сверху склонился. Да по лицу ее взглядом жарким блуждает, оторваться сил нет.
- Кто ты? – спрашивает.
- Эрин я, жрица старшая, - она отвечает. – А до того княгиней пресветлой была, да недолго. А до княгини в девках простых ходила, в деревне Озерной жила.
- Озерная, - глаза прикрыл Арнард, задумался, словно слово знакомое слышит. – А княгиней как стала?
- Да как девка простая княгиней пресветлой стать могла? За князя пресветлого замуж вышла. По любви взял, у другого отбил, сына кузнецова. Так со свадьбы чужой своей женой и увез. А как в город княжеский приехали, у няньки оставил, с глаз отца подалее. И сестрица его мне помощницей стала. Пока с нечистью поганой муж мой разбирался, от отца родного прикрыла.
- А дальше, что было?
- А дальше с мужем так и не свиделись. Князь старший от меня сына избавить решил.
- Сын и позволил?
- Не позволил, да сделать уж ничего не смог. Не было его, пока лиходейство творилось. Как вернулся, уже поздно стало.
- И защиты не было?
- Были охранники, мужем приставленные. Да только что охранники супротив князя с приспешниками сделать могут? Вот и не справились. Один лишь помочь, чем смог, сумел. Доброе дело сделал, чтоб не мучилась.
- А князь что же, муж который?
- А муж мой любимый отца не простил, от рода отрекся да прочь ушел, с тех пор и не виделись. И сказать я ему не успела главного, и о том, где скрылась не передала. Да и передать уж кому не было. Скор оказался князюшка на решения, в тот же день, как узнал, так прочь и отправился, вестей по себе не оставил. Да и кому оставлять было? Коли дядька его еще сам не вернулся, а сестра отцу подвластная. Ему горе глаза застило, от беды своей сбежать захотел, а про то, что жена его живехонькая дожидается, не узнал даже. Вот и стала я жрицей Аридиной, так жизнь и проживаю, да о муже любимом тоскую. Всё жду, что воротится, да скажет: «Голубка моя нежная».
- Голубка моя нежная, - эхом князь отозвался. – Так и я девку с глазами синими в виденье вчера называл. Была, стало быть, в жизни моей похожая. И на коне ее вез, и в лесу на лугу цветущем сидел, а она мне глаза руками закрывала да смеялась весело. И имя-то одно всё в голове вертится. Эринкой ее, выходит, звали. И Михая вспомнил, чьим именем ворона верного назвал. Да только в тумане все, ни лиц толком, не мест не вижу. И что случилось со мной, того тоже упомнить не могу.
Да что ж ты, князюшка, всё по краю ходишь, да не в ту сторону оборачиваешься? Вот ведь память твоя, под боком лежит, глазами знакомыми смотрит. И имя есть, и облик любимый, да только годы в беспамятстве, да река проклятая с мостом деревянным одно с другим сложить не дают, да к прошлому воротиться. Вот и блуждает впотьмах, что перед носом есть, увидеть не может.
- А князь твой слаб, видать, оказался, коли бросил всё, да ушел восвояси.
- Да где же слаб, Арнард? Был бы слаб, при отце-душегубе жить остался, да волю его дальше исполнял. А он простить дела черного не смог, вот от рода своего и отказался, да богов великих проклял.
Сказала и глядит на мужа, ждет, что ответит.
- Вот и я в богов не верую и рода-племени не знаю. Похожи, видать, мы с мужем твоим.
- На одно лицо, сокол ясный. И ростом и статью. На тебя гляжу, а его вижу. – Да и прошептала, так что сердце князюшки замерло: - Ненаглядный мой…
- Голубка моя нежная, - Арнард ответил да к устам ее поцелуем долгим прижался.
Ох, и сладость горькая. И целует так, что сердце заходится, да не жену родную, а еще одну полюбовницу. Да только ведь, что знает Эрин, что теперь-то поцелуй правильный, кому надо его дарит, вот и не стала противиться. Сама о том уж душой истосковалась, да телом жарким. Вот и обняла сама мужа любимого, на ласку ответила. В волосах темных пальцами запуталась, шелк их прежний ощутила.
- Арн мой, - шепчет, - заждалась уж, любимый мой.
Он и отпрянул, да взглянул хмуро.
- Не меня целуешь, Эрин, мужа своего. Такого мне не надобно. – Да и встал с постели узкой.
- Так ведь и ты девке синеглазой поцелуй дарил, - жрица ответила. – В чем вина моя, воин меченный?
- Арнард я, так и зови. Не пес приблудный, чтоб клички давали.
- Нет у тебя ни рода, ни племени, да и прошлого нет, один царь с чарами черными да волей своей. Кто же ты, Арнард?
Обернулся он к жрице, глянул сурово, да из шатра-то и вышел. Стоит на прохладе утренней в рубахе одной, не поежится. На рассвет новый смотрит да думает. Опять права жрица старшая. Нет у него дома родного, один лишь дворец богатый, царем подаренный, да шатер походный, в нем жизнь свою проживает, как пес в конуре. И как пес родни не знает. Кто отец был, кто матушка? Да и сам как к Алвору попал, как познакомились? Сам царь сказывал, что в дороге раненного подобрал, да у себя приветил. Выходил, вылечил да другом себе сделал. Вот и служит верно ему Арнард… будто пес приблудный, что от хозяина добро увидел.
Поглядел на шатер царский, уж зайти хотел к величеству, да передумал. Глаза закрыл, лицо ветру прохладному подставил, а в голове видение новое. Будто во дворце он большом, да перед троном высоким склонился. А на троне том не Алвор сидит. И одет по другому, и корона иная, из злата отлитая. А подле трона шут лежит веселый, да ему, Арнарду, рукой машет:
«Явился, голубчик, владыке кланяешься. А батька-то тебя уж заждался…»
- Владыка, - шепчет Арнард.
Выходит, другому государю служил, у самого трона стоял, да кланялся с почтением, а ему владыка в ответ улыбался. Стало быть, приближен был. Так выходит, и род был высокий, коль во дворце государевом за своего приняли. А потом иное вспомнилось – письмо из дома родного, сестрицей писанное.
- Арника, сестра любимая.
Вздрогнул тут князь да назад воротился. Глядит на жрицу, а он уж порядок наводит. Постелю сложила, да лицо водой холодной умывает. После косу расплела да и огляделась, расчесаться нечем. Усмехнулся Арнард, гребень из сундука походного достал да Эрин и сунул.
- Держи, жрица старшая, краше всех будешь.
- Эринкой зови, сам из жриц меня спровадил, - с улыбкой ответила, а князю по сердцу, будто ножом резанула.
Головой мотнул, да себя приводить в порядок принялся.
- Уной назвалась, вот ей и будешь.
- Так то ж для всех, а тебе мое имя ведомо.
Опять глядят друг на друга пытливо. То ли ссору новую затеять, то ли посмеяться весело, да так и не решили, молча, друг от дружки отвернулись. Эрин свои дела продолжает, а князь о письме от сестры думает. Что писала ему она? Вроде вести тревожные, будто горе дома случилось…
- О чем, Арнард, задумался? Может, чего вспомнилось?
- Брат мой старший пропал, - князь ответил, да и сам обомлел. К жрице обернулся, глядит на нее, а сам дальше думает, да имя брата вспомнилось: - Стигнард. А ведь и верно, Стигнардом брата зовут. А сестрицу Арникою.
- А род свой вспомнил ли?
Покачал головой Арнард, за меч свой взялся, да снова на жрицу и посмотрел.
- Странно это, - говорит. – В темницу кинули, а оружие оставили, да бежать никто не мешал. Одна охранница и та без оружия. А до того туман в лесу, да жрица одинокая супротив стояла, убить хотела, да не стала. И ворон мой, что мертвым к ногам упал, потом живым живехонек с тобой вернулся.
- Только сейчас додумался? – усмехнулась Эрин.
- И вчера думал, да смятение душу полнило. И сейчас полнит, только сразу смекнул, не с проста себя пленить позволила, для вида противилась. А я в спешке поддался, да пока к стану ехали, понимать начал. Вот и думал, что видения ты насылаешь. Хотел узнать, что дальше будет.
- А сейчас не думаешь?
- И сейчас думаю, да только видения памятью моей становятся. Не чужие, сердце на них откликается. Будто сон тяжелый сбрасываю. А вот тебе почто я сдался? Или царя через меня погубить намерилась? Так ведь зря это, против клятвы своей не пойду. Ворожба не поможет. Хоть и тянет к тебе, а супротив воли своей не пойду.
- А царю не сказал о подозрениях, коль он меня следить за тобой приноравливал, да смертью лютой за противление грозился. И от себя гнать не спешишь.
- Не спешу, - князь отвечает. – Ты рядом, и мне спокойно. Коль и ворожба, то добрая, а я уж давно от добра чужого не грелся. То с верой собачьей смотрят, то со страхом взирают, а то и с ненавистью в спину плюют. А те, что в любви уверяют, на поклон к царю бегают, да всё, что промеж нас было, сказывают. Такой любви мне не надобно.
Подошла к нему Эрин, руки на грудь положила, да в глаза заглядывает.
- Утаи от царя, что вспомнить случилось, и я слова лишнего не скажу. Человек без памяти, что дом сожженный. Нет прошлого, нет и будущего, одним настоящим жить приходится. Ни горестей нет, ни надежды светлой. Тогда жизнь людская полная, когда строится из бревнышек. Одно к одному складывается, да дом целый и вырастает. А в нем и печалям есть место, и радостям. А ты пустой сейчас, Арнард, пепелище одно. Дай душе возродиться, да светом наполнится. Глядишь, и то, чего раньше не видел, узришь.
Глядит на жрицу князюшка, опять прижать к себе хочет, да руки прочь убрал, а сам и спрашивает:
- Так нужна ль мне память, жрица? Коли забыл чего, так на то нужда, может, подвигла? Так зачем мне помнить то, что не хочется? Пойду к Алвору, настоя его выпью, и опять спокойно спать стану, снов страшных не видя, и от чар твоих избавлюсь.
- Да не чары то, Арнард, то жизнь твоя, - ответила Эрин и вздохнула тяжко.
Как к упрямцу пробиться? Как душу пропащую вернуть? Только словом верным, да делом добрым, а еще терпением. Вот и набралась она терпения. А он к жене подошел, за плечи взял, да к макушке щекой прижался. Глаза закрыл да запах леса полной грудью вдыхает. И спокойно Арнарду становится, и на душе легко. Взял бы Эрин за руку, за собой увел, и забыл о войне кровавой да о царе-благодетеле, что от сечи лютой вздохнуть не дает, все дальше гонит. Тут и понял пресветлый, что устал уж он воевать, что иного сердцу надобно, о покое просит.
- Готов ли, Арнард?
Глаза открыл, а в шатер Алвор заглядывает. Вот и отступил от Эрин, государю поклонился.
- Готов, царь великий.
- За бабу свою не волнуйся, сам пригляжу, - царь обещает, да только сердце Арнарда вдруг тревогой черной сжало. Вот и ответил Алвору, как раньше не говорил:
- Того не надобно. С собой возьму.
- На сечу возьмешь? – царь удивился. – Неужто бабу под мечи поставишь?
- Под мечи не поставлю, - ответил князюшка. – А что с ней делать, сам разберусь.
Усмехнулся Алвор, по Эрин взглядом скользнул, да из шатра вышел. А как ушел царь, так Арнард к жрице обернулся. Глядит, губы кусает, думает. А как надумал, так и сказал ей:
- Отпущу я тебя. Как от стана отъедем, так вольной считать себя можешь. Куда хочешь, скройся, только подалее от меня держись и от Алвора, тем паче.
- А коли останусь? – Эрин спрашивает.
- Сам гнать стану, - Арнард ей отвечает. – Коль придется, то конями погоню, но в стан ты больше не вернешься, на глаза царю не покажешься. Не верю я, что трогать не станет, а мне смерти твоей не надобно. Уходи, колдовка, да назад дорогу позабудь. Хочешь, за душу мою пропащую богине своей молись, может тебя и послушается. А я, что должно, делать стану.
Покачала головой жрица, сама князюшку обняла да к груди прижалась. Отпускать не хочется, да удержать-то, против воли не удержишь. Ежели снова пленит, осерчает Арнард, против нее гневом наполнится. Пусть уж своим чередом всё идет. Глядишь, очнется муж любимый, а она рядом останется. Пусть незримой ему, а под приглядом держать будет. Есть на то у ней умения. Вот и не стала спорить Эрин.
- Как скажешь, Арнард, так и сделаю. И Ариде молиться буду, и свечу для тебя зажгу, как велят обычаи.
Улыбнулся князь, голову Эрин ладонями сжал несильно да в глаза заглянул:
- Да свечу-то зачем?
- Чтоб дорогу назад сыскать мог, - ответила.
- Неужто ждать меня станешь? Ведь чужой совсем, не муж любимый.
- Вот вернешься и мужем станешь.
- И обиду простишь? Ведь ударил тебя, жрица.
- Меня жизнь сильнее била. Твой удар, что укус комариный. Да и сама я того хотела, сама голову подставила. А коль не подставила б, так ведь и не поверил бы, с собой не забрал.
Усмехнулся Арнард, головой покачал.
- Только к чему всё это? И на царя не напала, ни меня на то уговаривать не стала, всё обо мне да о жизни своей говорила. Стыдила да вредничала, порядки свои устанавливала, а зачем пришла, так и не сказала. Еще и ворона в помощники взяла.
- За тобой я шла, Арнард, за тобой одним.
- Да зачем же?! Иль… признала меня? Так выходит? Ведь убить в том лесу собиралась, да вдруг раздумала. И меч мне оставила, и ворона вернула, и со мной отправилась, и на Эйну орлицей кинулась… На меня со злостью смотрела, будто виновен в чем-то. Неужто и вправду… Эринка.
Сказал, а имя заветное стоном надсадным вырвалось. Она уж рот открыла, ответить хотела, да тут рог крикливый в седло призвал.
- Ты ль та девка, кого на коне вез, да на лугу со мной смеялась? Ответь!
- И глаза у меня синие, и волосы, что орех спелый, и имя мне Эрин. Вот и думай сам, Арнард, складывать, ты с детства обучен.
- Дура ты, Эйна. Как есть дура, - качает головой Алвор. – Мне тут склоки бабьи без надобности. По-иному ударить можно.
- Научи, царь великий! – так Эйна и вскинулась. – Всё, что скажешь, сделаю, только верни ты мне господина моего любимого!
- Коли выйдет всё, так прежним Арнард сделается, да еще послушней станет. Я говорить стану, а ты на нос себе наматывай, да науку мою запоминай…
А пока заговорщики в шатре царском шепчутся, в другом шатре мирно всё да благостно. Спит сном честным Арнард, да в кои веки без просыпу. Только на заре утренней сон тревожный привиделся. Река глубокая, да мост деревянный. И стоит он будто на берегу реки неизвестной, да в воду смотрит. Ох, и тяжко ему, ох, и горестно. Застонал князь пресветлый, головой во сне мотнул, да и вскрикнул:
- Эринушка!
- Здесь я, ненаглядный мой.
Открыл глаза, а над ним жрица склонилась, рукой ласковой по щеке гладит. А на устах улыбка добрая, и глаза светом тайным наполнены, будто душа сквозь них светится. Глядит на нее Арнард, а сам понять не может, то ль во сне ответ услышал, то ль и вправду было, да ненаглядным его Эрин назвала.
- То всё сон, Арнард, - говорит ему жрица тихо. – Прошел уж, не воротится.
- Каждую ночь его вижу, пока царь снадобья своего не даст, - князь ей отвечает. – Реку вижу быструю, да мост деревянный. И будто на дне реки этой душа моя покоится, за собой зовет. И имя одно всё выкрикиваю, зову ту, что в реке покоится. Как тебя, ее звали, жрица.
- Помнишь, стало быть, - то ли спросила, то ли сама себе ответила.
- Сон помню. Как не запомнить, что год за годом вижу? А что в жизни было, как отрезано.
- Еще что помнишь?
Хотела Эрин на ноги подняться, да не отпустил князь, запястье сжал да на себя потянул. Вот и упала на грудь крепкую, да вставать не спешит. Глядит в глаза дымные, в рассветном свете совсем темные, наглядеться не может. Так и хочется ей к устам желанным прижаться, да первой не решается, ждет, что Арнард сделает. А он жрицу-то и перевернул, уложил с собой рядом, да сам сверху склонился. Да по лицу ее взглядом жарким блуждает, оторваться сил нет.
- Кто ты? – спрашивает.
- Эрин я, жрица старшая, - она отвечает. – А до того княгиней пресветлой была, да недолго. А до княгини в девках простых ходила, в деревне Озерной жила.
- Озерная, - глаза прикрыл Арнард, задумался, словно слово знакомое слышит. – А княгиней как стала?
- Да как девка простая княгиней пресветлой стать могла? За князя пресветлого замуж вышла. По любви взял, у другого отбил, сына кузнецова. Так со свадьбы чужой своей женой и увез. А как в город княжеский приехали, у няньки оставил, с глаз отца подалее. И сестрица его мне помощницей стала. Пока с нечистью поганой муж мой разбирался, от отца родного прикрыла.
- А дальше, что было?
- А дальше с мужем так и не свиделись. Князь старший от меня сына избавить решил.
- Сын и позволил?
- Не позволил, да сделать уж ничего не смог. Не было его, пока лиходейство творилось. Как вернулся, уже поздно стало.
- И защиты не было?
- Были охранники, мужем приставленные. Да только что охранники супротив князя с приспешниками сделать могут? Вот и не справились. Один лишь помочь, чем смог, сумел. Доброе дело сделал, чтоб не мучилась.
- А князь что же, муж который?
- А муж мой любимый отца не простил, от рода отрекся да прочь ушел, с тех пор и не виделись. И сказать я ему не успела главного, и о том, где скрылась не передала. Да и передать уж кому не было. Скор оказался князюшка на решения, в тот же день, как узнал, так прочь и отправился, вестей по себе не оставил. Да и кому оставлять было? Коли дядька его еще сам не вернулся, а сестра отцу подвластная. Ему горе глаза застило, от беды своей сбежать захотел, а про то, что жена его живехонькая дожидается, не узнал даже. Вот и стала я жрицей Аридиной, так жизнь и проживаю, да о муже любимом тоскую. Всё жду, что воротится, да скажет: «Голубка моя нежная».
- Голубка моя нежная, - эхом князь отозвался. – Так и я девку с глазами синими в виденье вчера называл. Была, стало быть, в жизни моей похожая. И на коне ее вез, и в лесу на лугу цветущем сидел, а она мне глаза руками закрывала да смеялась весело. И имя-то одно всё в голове вертится. Эринкой ее, выходит, звали. И Михая вспомнил, чьим именем ворона верного назвал. Да только в тумане все, ни лиц толком, не мест не вижу. И что случилось со мной, того тоже упомнить не могу.
Да что ж ты, князюшка, всё по краю ходишь, да не в ту сторону оборачиваешься? Вот ведь память твоя, под боком лежит, глазами знакомыми смотрит. И имя есть, и облик любимый, да только годы в беспамятстве, да река проклятая с мостом деревянным одно с другим сложить не дают, да к прошлому воротиться. Вот и блуждает впотьмах, что перед носом есть, увидеть не может.
- А князь твой слаб, видать, оказался, коли бросил всё, да ушел восвояси.
- Да где же слаб, Арнард? Был бы слаб, при отце-душегубе жить остался, да волю его дальше исполнял. А он простить дела черного не смог, вот от рода своего и отказался, да богов великих проклял.
Сказала и глядит на мужа, ждет, что ответит.
- Вот и я в богов не верую и рода-племени не знаю. Похожи, видать, мы с мужем твоим.
- На одно лицо, сокол ясный. И ростом и статью. На тебя гляжу, а его вижу. – Да и прошептала, так что сердце князюшки замерло: - Ненаглядный мой…
- Голубка моя нежная, - Арнард ответил да к устам ее поцелуем долгим прижался.
Ох, и сладость горькая. И целует так, что сердце заходится, да не жену родную, а еще одну полюбовницу. Да только ведь, что знает Эрин, что теперь-то поцелуй правильный, кому надо его дарит, вот и не стала противиться. Сама о том уж душой истосковалась, да телом жарким. Вот и обняла сама мужа любимого, на ласку ответила. В волосах темных пальцами запуталась, шелк их прежний ощутила.
- Арн мой, - шепчет, - заждалась уж, любимый мой.
Он и отпрянул, да взглянул хмуро.
- Не меня целуешь, Эрин, мужа своего. Такого мне не надобно. – Да и встал с постели узкой.
- Так ведь и ты девке синеглазой поцелуй дарил, - жрица ответила. – В чем вина моя, воин меченный?
- Арнард я, так и зови. Не пес приблудный, чтоб клички давали.
- Нет у тебя ни рода, ни племени, да и прошлого нет, один царь с чарами черными да волей своей. Кто же ты, Арнард?
Обернулся он к жрице, глянул сурово, да из шатра-то и вышел. Стоит на прохладе утренней в рубахе одной, не поежится. На рассвет новый смотрит да думает. Опять права жрица старшая. Нет у него дома родного, один лишь дворец богатый, царем подаренный, да шатер походный, в нем жизнь свою проживает, как пес в конуре. И как пес родни не знает. Кто отец был, кто матушка? Да и сам как к Алвору попал, как познакомились? Сам царь сказывал, что в дороге раненного подобрал, да у себя приветил. Выходил, вылечил да другом себе сделал. Вот и служит верно ему Арнард… будто пес приблудный, что от хозяина добро увидел.
Поглядел на шатер царский, уж зайти хотел к величеству, да передумал. Глаза закрыл, лицо ветру прохладному подставил, а в голове видение новое. Будто во дворце он большом, да перед троном высоким склонился. А на троне том не Алвор сидит. И одет по другому, и корона иная, из злата отлитая. А подле трона шут лежит веселый, да ему, Арнарду, рукой машет:
«Явился, голубчик, владыке кланяешься. А батька-то тебя уж заждался…»
- Владыка, - шепчет Арнард.
Выходит, другому государю служил, у самого трона стоял, да кланялся с почтением, а ему владыка в ответ улыбался. Стало быть, приближен был. Так выходит, и род был высокий, коль во дворце государевом за своего приняли. А потом иное вспомнилось – письмо из дома родного, сестрицей писанное.
- Арника, сестра любимая.
Вздрогнул тут князь да назад воротился. Глядит на жрицу, а он уж порядок наводит. Постелю сложила, да лицо водой холодной умывает. После косу расплела да и огляделась, расчесаться нечем. Усмехнулся Арнард, гребень из сундука походного достал да Эрин и сунул.
- Держи, жрица старшая, краше всех будешь.
- Эринкой зови, сам из жриц меня спровадил, - с улыбкой ответила, а князю по сердцу, будто ножом резанула.
Головой мотнул, да себя приводить в порядок принялся.
- Уной назвалась, вот ей и будешь.
- Так то ж для всех, а тебе мое имя ведомо.
Опять глядят друг на друга пытливо. То ли ссору новую затеять, то ли посмеяться весело, да так и не решили, молча, друг от дружки отвернулись. Эрин свои дела продолжает, а князь о письме от сестры думает. Что писала ему она? Вроде вести тревожные, будто горе дома случилось…
- О чем, Арнард, задумался? Может, чего вспомнилось?
- Брат мой старший пропал, - князь ответил, да и сам обомлел. К жрице обернулся, глядит на нее, а сам дальше думает, да имя брата вспомнилось: - Стигнард. А ведь и верно, Стигнардом брата зовут. А сестрицу Арникою.
- А род свой вспомнил ли?
Покачал головой Арнард, за меч свой взялся, да снова на жрицу и посмотрел.
- Странно это, - говорит. – В темницу кинули, а оружие оставили, да бежать никто не мешал. Одна охранница и та без оружия. А до того туман в лесу, да жрица одинокая супротив стояла, убить хотела, да не стала. И ворон мой, что мертвым к ногам упал, потом живым живехонек с тобой вернулся.
- Только сейчас додумался? – усмехнулась Эрин.
- И вчера думал, да смятение душу полнило. И сейчас полнит, только сразу смекнул, не с проста себя пленить позволила, для вида противилась. А я в спешке поддался, да пока к стану ехали, понимать начал. Вот и думал, что видения ты насылаешь. Хотел узнать, что дальше будет.
- А сейчас не думаешь?
- И сейчас думаю, да только видения памятью моей становятся. Не чужие, сердце на них откликается. Будто сон тяжелый сбрасываю. А вот тебе почто я сдался? Или царя через меня погубить намерилась? Так ведь зря это, против клятвы своей не пойду. Ворожба не поможет. Хоть и тянет к тебе, а супротив воли своей не пойду.
- А царю не сказал о подозрениях, коль он меня следить за тобой приноравливал, да смертью лютой за противление грозился. И от себя гнать не спешишь.
- Не спешу, - князь отвечает. – Ты рядом, и мне спокойно. Коль и ворожба, то добрая, а я уж давно от добра чужого не грелся. То с верой собачьей смотрят, то со страхом взирают, а то и с ненавистью в спину плюют. А те, что в любви уверяют, на поклон к царю бегают, да всё, что промеж нас было, сказывают. Такой любви мне не надобно.
Подошла к нему Эрин, руки на грудь положила, да в глаза заглядывает.
- Утаи от царя, что вспомнить случилось, и я слова лишнего не скажу. Человек без памяти, что дом сожженный. Нет прошлого, нет и будущего, одним настоящим жить приходится. Ни горестей нет, ни надежды светлой. Тогда жизнь людская полная, когда строится из бревнышек. Одно к одному складывается, да дом целый и вырастает. А в нем и печалям есть место, и радостям. А ты пустой сейчас, Арнард, пепелище одно. Дай душе возродиться, да светом наполнится. Глядишь, и то, чего раньше не видел, узришь.
Глядит на жрицу князюшка, опять прижать к себе хочет, да руки прочь убрал, а сам и спрашивает:
- Так нужна ль мне память, жрица? Коли забыл чего, так на то нужда, может, подвигла? Так зачем мне помнить то, что не хочется? Пойду к Алвору, настоя его выпью, и опять спокойно спать стану, снов страшных не видя, и от чар твоих избавлюсь.
- Да не чары то, Арнард, то жизнь твоя, - ответила Эрин и вздохнула тяжко.
Как к упрямцу пробиться? Как душу пропащую вернуть? Только словом верным, да делом добрым, а еще терпением. Вот и набралась она терпения. А он к жене подошел, за плечи взял, да к макушке щекой прижался. Глаза закрыл да запах леса полной грудью вдыхает. И спокойно Арнарду становится, и на душе легко. Взял бы Эрин за руку, за собой увел, и забыл о войне кровавой да о царе-благодетеле, что от сечи лютой вздохнуть не дает, все дальше гонит. Тут и понял пресветлый, что устал уж он воевать, что иного сердцу надобно, о покое просит.
- Готов ли, Арнард?
Глаза открыл, а в шатер Алвор заглядывает. Вот и отступил от Эрин, государю поклонился.
- Готов, царь великий.
- За бабу свою не волнуйся, сам пригляжу, - царь обещает, да только сердце Арнарда вдруг тревогой черной сжало. Вот и ответил Алвору, как раньше не говорил:
- Того не надобно. С собой возьму.
- На сечу возьмешь? – царь удивился. – Неужто бабу под мечи поставишь?
- Под мечи не поставлю, - ответил князюшка. – А что с ней делать, сам разберусь.
Усмехнулся Алвор, по Эрин взглядом скользнул, да из шатра вышел. А как ушел царь, так Арнард к жрице обернулся. Глядит, губы кусает, думает. А как надумал, так и сказал ей:
- Отпущу я тебя. Как от стана отъедем, так вольной считать себя можешь. Куда хочешь, скройся, только подалее от меня держись и от Алвора, тем паче.
- А коли останусь? – Эрин спрашивает.
- Сам гнать стану, - Арнард ей отвечает. – Коль придется, то конями погоню, но в стан ты больше не вернешься, на глаза царю не покажешься. Не верю я, что трогать не станет, а мне смерти твоей не надобно. Уходи, колдовка, да назад дорогу позабудь. Хочешь, за душу мою пропащую богине своей молись, может тебя и послушается. А я, что должно, делать стану.
Покачала головой жрица, сама князюшку обняла да к груди прижалась. Отпускать не хочется, да удержать-то, против воли не удержишь. Ежели снова пленит, осерчает Арнард, против нее гневом наполнится. Пусть уж своим чередом всё идет. Глядишь, очнется муж любимый, а она рядом останется. Пусть незримой ему, а под приглядом держать будет. Есть на то у ней умения. Вот и не стала спорить Эрин.
- Как скажешь, Арнард, так и сделаю. И Ариде молиться буду, и свечу для тебя зажгу, как велят обычаи.
Улыбнулся князь, голову Эрин ладонями сжал несильно да в глаза заглянул:
- Да свечу-то зачем?
- Чтоб дорогу назад сыскать мог, - ответила.
- Неужто ждать меня станешь? Ведь чужой совсем, не муж любимый.
- Вот вернешься и мужем станешь.
- И обиду простишь? Ведь ударил тебя, жрица.
- Меня жизнь сильнее била. Твой удар, что укус комариный. Да и сама я того хотела, сама голову подставила. А коль не подставила б, так ведь и не поверил бы, с собой не забрал.
Усмехнулся Арнард, головой покачал.
- Только к чему всё это? И на царя не напала, ни меня на то уговаривать не стала, всё обо мне да о жизни своей говорила. Стыдила да вредничала, порядки свои устанавливала, а зачем пришла, так и не сказала. Еще и ворона в помощники взяла.
- За тобой я шла, Арнард, за тобой одним.
- Да зачем же?! Иль… признала меня? Так выходит? Ведь убить в том лесу собиралась, да вдруг раздумала. И меч мне оставила, и ворона вернула, и со мной отправилась, и на Эйну орлицей кинулась… На меня со злостью смотрела, будто виновен в чем-то. Неужто и вправду… Эринка.
Сказал, а имя заветное стоном надсадным вырвалось. Она уж рот открыла, ответить хотела, да тут рог крикливый в седло призвал.
- Ты ль та девка, кого на коне вез, да на лугу со мной смеялась? Ответь!
- И глаза у меня синие, и волосы, что орех спелый, и имя мне Эрин. Вот и думай сам, Арнард, складывать, ты с детства обучен.
