- Научный метод, док, - бросаю я, одновременно бросая сферу. - Поэкспериментируем.
Она разбивается под ногами ближайшего голема, и жидкость, разлитая по полу, вспыхнула, будто встретилась с чем-то, что ненавидела. Зелёное пламя взвилось вверх, охватывая голема. Огонь обычно имеет свойство гаснуть, но не этот – он жрал. Проедал металл, кожу, мозг в сосуде, извиваясь живыми языками пламени. Рёв. Грохот. Голем обрушился, его тело судорожно дёргалось, ртуть в сосудах пыталась собрать его заново, а его железо и кожа спорили, кому умирать первым.
Но на месте павших поднимались новые. Их было слишком много. Мне не выиграть эту битву, но можно выиграть время. Я рывком опрокинул ближайший стеллаж, книги, бумаги и алхимические труды рухнули в огонь, и лаборатория вспыхнула. Стена пламени отрезала мне путь назад, но также отрезала путь ко мне. Теперь у врагов было чем заняться помимо меня.
Я развернулся и бросился в коридор, ведущий дальше. Замок позволил мне уйти, но его стены смеялись глубоким смехом, не раскрывая рта.
Передо мной раскинулся огромный зал, колонны возвышались, словно освежеванные ребра титана. Потолок терялся во мраке, и где-то далеко наверху шевелилось что-то неправильное, с углами, которые не укладывались в логику, сама геометрия здесь была больна. По стенам, словно плесень, расползались живые глаза. Они открывались и закрывались не в такт, моргали с мерзкой отрывистостью, наблюдая за мной не как за врагом, но как за подопытным. И в этом месте, в самом его сердце, стояло нечто. Доктор Грейвз. Вернее то, что носило его тело так же, как хирурги носят стерильные перчатки.
Он был огромен. Выше, массивнее, тяжелее, чем должен был быть. Халат его был разорван, местами заляпан чернилами и чем-то более густым, что впиталось в ткань, будто он использовал его не для защиты от грязи, а как скатерть на алтаре, на котором приносил в жертву книги. Руки длинные, как хирургические инструменты, двигались медленно, но с точностью, от которой по спине ползли ледяные мурашки. Его лицо скрывал капюшон, но внутри я увидел глаза. Сотни. Тысячи. Вращающиеся хаотично, все вразнобой, все смотрящие в разные стороны, как если бы они видели больше, чем могли переварить. И голос. Голос, в котором были десятки голосов. Голоса, которые он изучал. Голоса, которые он похоронил внутри себя.
- Ты пришёл исследовать меня? - звук прокатился по залу волной, ударил в стены, отразился от колонн, вернулся в искажённом виде, как если бы сам замок принял на свой счёт сказанное. - Нет, детектив, - доктор медленно склонил голову, и я понял, что каждый его глаз видел меня. - Тут ты исследуемый.
Грейвз вытащил из стены меч. Только размером со стальную балку, грубый, чудовищный, сделанный не для обычного боя, а для разделки. Разделки кавалерийского отряда в одиночку. Он двинулся так, как не должен был двигаться человек. В одно мгновение он был неподвижен, в следующее его массивный силуэт исчезал, оставляя после себя лишь ощущение смещения пространства.
Я выстрелил. Захар и Данил взревели, выплёвывая пули, но они лишь врезались в воздух, который уже не был там, где должен. Грейвз двигался не как боец, а как уравнение, заранее знавшее решение. Как функция моего убийства. Он не уворачивался, он просто оказывался в местах, где пули теряли смысл.
- Откуда такая враждебность, док? - спросил я, уходя вбок. Стрелять вслепую не имело смысла. Мне нужно было сбить его с ритма, заставить говорить, а не только резать.
- Ты всё ещё думаешь, что ответы помогут? - он поднял меч, и его лезвие отразило свет так, что мир на мгновение искривился. – И детективы, и учёные ищут ответы, и не всегда ответы полезны. Но всегда невозвратимы.
Он рубанул, и воздух застонал. Не просто воздух - само пространство. Удар был не физическим, он прорезал сам порядок вещей, разверзая пустоту. Я едва успел отпрянуть назад, чувствуя, как что-то холодное и чужеродное тянет меня в разрез.
- О, я слышал об этом. Философия, да? - я снова выстрелил, но теперь не в него, а в пол под его ногами. Камень треснул, и на миг его движение сбилось. Я бросился вперёд, уходя под новую волну разрезов. - Хорошенько вы меня изучали, если ещё не узнали, что я просто тупой бугай с пушками.
- Тупой бугай не может использовать пушки в разумах, детектив, - парировал он и взмахнул рукой. Пространство содрогнулось, и зал сдвинулся, меняя свою форму, вынуждая меня оступиться. - Мы лишь ищем схемы, подгоняем реальность под удобную версию. Но неужели не пришло в голову, что истина может быть бессистемной?
Я выругался и откатился в сторону, стреляя по колоннам. Пыль взметнулась, скрывая меня на секунду.
- Что вы скрываете с такой яростью, док? - я ждал его следующего движения, пытаясь предугадать траекторию в пыльном тумане.
- Изумительные методы расследования, - силуэт Грейвз в облаке не искажался, как должно было быть. Он был фиксированным, реальным в мире иллюзий. - Спрашивать людей, что они скрывают. Поверьте доктору, все скрывают внутри себя секреты и думают, что у них есть самые важные причины на это.
- Дайте мне хоть что-нибудь, док, - я надавил, шагнув назад. - Чтобы мы не зря загрязняли друг другу мозги.
- Был ли хоть раз, когда ты был счастлив, добравшись до истины, детектив? - сказал он, и меч сорвался вниз.
- Так сделайте меня самым несчастным детективом. Всё равно счастье - не моя специализация.
Я не стал встречать удар. Я бросился в сторону, перекатившись, и почувствовал, как воздух за спиной разошёлся. Замок содрогнулся, будто его внутренности пытались перегруппироваться. Где-то в тени что-то открылось - проход, который прежде не существовал. Либо это был шанс, либо ловушка. Разницы не было.
Я рванул туда, и Грейвз не последовал. Он просто наблюдал, его множество глаз двигалось вразнобой. Это не просто бой. Это тест. И я не знал, прохожу ли я его или уже провалил.
Я оказался в узкой комнате, уставленной шкафами с папками и бумагами. Архив. Почти все ящики были закрыты, за исключением одного. Внутри лежала одинокая папка медицинской карты. На ней не было текста. Вместо слов там разливался чёрно-белый свет, мерцающий, словно новомодные движущиеся картинки на целлулоиде.
- Лонгфорд был стар, - голос Грейвза прозвучал приглушённо, он говорил не здесь, а где-то за гранью восприятия.
На листе появился мистер Лонгфорд на кушетке. Его лицо, иссечённое временем, было спокойным, но в этом спокойствии читалось что-то другое. Его пальцы, когда он поправлял манжеты, дрожали, не от холода, а от чего-то более глубокого.
- Старость - это не просто болезнь, детектив, а запланированный природой процесс дегенерации. Снижение нейропластичности, уменьшение объёма серого вещества, накопление тау-белков, разрушение миелиновых оболочек. Годы стирают память через нейромедиаторы, замедляя импульсы, ослабляя синапсы. В какой-то момент разум начинает терять хватку за реальность, - голос доктора был холоден. - Эту болезнь нельзя вылечить. Её нельзя даже понять, пока не окажешься в её капкане.
Губы Лонгфорда двигались, но слов я не слышал. Только его пальцы, нервно сжимающиеся на подлокотниках. Только его глаза, с тоской вглядывающиеся в пустоту. Он не просто был стар. Он осознавал, что он стар. И осознавал, что этого не изменить.
- Он боялся, - произнёс я, сам не осознавая, что говорю вслух.
- Все боятся, - голос Грейвза теперь звучал ближе. - Но Лонгфорд боялся не просто смерти. Он боялся, что времени больше нет. И это знание сожрало его раньше, чем могло бы что-то другое.
- Времени на что? На его проект?
Картинка дёрнулась, плёнка заела в невидимом проекторе. Лонгфорд посмотрел прямо на меня, будто видел меня там, тут. Его губы беззвучно прошептали что-то, но прежде чем я смог разобрать, мир вывернулся наизнанку. Я вылетел из сознания доктора, словно меня вытолкнули за дверь в ночь лютым ударом ветра.
Реальность
Глаза открылись сами собой, и я снова был в кабинете. Боль была снова дома. Грейвз сидел за столом. Спокойный. Чересчур спокойный. Он по-прежнему держал пальцы в замке, но на глаза вернулись его очки.
- Нашли убийцу, детектив? - спросил он.
- Ваш мистер Лонгфорд боялся смерти, - наконец сказал я, чувствуя, как слова выходят из меня с трудом, застревая в горле. - Это всё, что я узнал. Хотя, если подумать, мог бы догадаться, что старик боялся смерти и без проникновения в вашу голову.
- Я бы это тоже мог вам просто сказать, детектив. - Грейвз слегка наклонил голову, его очки поймали свет, отразив его в мою сторону. - Так зачем вы были там?
- Нужно было проверить, убийца ли вы, - ответил я. - Если вы преступник и в вашем разуме копается детектив, вы концентрируетесь на том, чтобы не думать о своём преступлении. А это значит, что всё ваше сознание заполняется одной мыслью. И тогда… я вижу ваше преступление.
- Ну раз мы оба теперь знаем, что я не убийца, - доктор чуть наклонил голову, словно это была слабая заявка на улыбку, - то чем ещё могу вам помочь?
- Покойный боялся смерти, но курил?
- Да, это усиливало его страх. Зависимость сильнее разума, уж вы-то должны понимать, - доктор либо учуял, что от меня пахнет алкоголем, либо он имел в виду, что я способен видеть людские зависимости.
Я встал, ощущая тяжесть в ногах, как будто я был ровесником Лонгфорда. Усмешка, которая сорвалась с моих губ, была больше для себя, чем для него.
- Я с вами закончил, - сказал я, поправляя плащ. - Пожалуй, вернусь к своему главному подозреваемому - дворецкому.
- Было приятно поговорить с вами, - сказал доктор, провожая меня взглядом.
Я уже взялся за дверную ручку, когда он добавил:
- В этот раз.
Я обернулся.
- Не стоит двусмысленно шутить над детективом, док. Особенно, будучи подозреваемым в его расследовании. Поговорка такая, не слышали?
- Я говорю о том, что не каждый псионик отличается... стабильностью, - сказало абсолютно пустое лицо доктора. – Предыдущий псионик, с которым я имел счастье говорить был... словно кто-то выкрутил центры аффективного возбуждения на максимум. Вспышки неконтролируемой агрессии, примитивная реакция на стресс, неспособность к когнитивному торможению. Полным психом, простыми словами.
Дворецкий ждал меня в конце коридора, его фигура, строгая и неподвижная, казалась стрелкой часов, застывшей перед боем. Я уже ожидал, что он материализуется из ниоткуда. Его лицо было бесстрастным, как маска, но в глазах читалось что-то, что я не мог понять.
- Вудсворт, - сказал я, подходя к нему. - Мы с вами ещё не закончили.
- Конечно, сэр, - ответил он, его голос был таким же бесстрастным, как всегда. - Чем могу быть полезен?
- Проводите меня в свою комнату, - я кивнул. - У нас есть о чём поговорить.
Он не задал вопросов, просто повернулся и пошёл впереди меня.
- Вудсворт, расскажите мне о прислуге. Сколько человек работает в доме?
- В доме, сэр, работает только трое: я, служанка Мэри и водитель мистер Харрис, - ответил он, его голос был ровным, как будто он читал список покупок.
- Трое? - я поднял бровь. - Для такого дома?
- Мистер Лонгфорд предпочитал минимализм, сэр, - объяснил Вудсворт. - Он считал, что чем меньше людей, тем меньше... беспорядка.
- Правду говорят, что прислуга знает всё, ведь благородные и за людей вас не считают? – сконструированная фраза не была моим шедевром, но уже разделил управление собой со своей головной болью.
- О, сэр, - его голос был мягче, чем шаги по ковру. - Я уверен, что вы уже убедились: знать всё невозможно, - он попытался перевёсти разговор в философскую пустоту.
- Разве? Но ведь именно в этом смысл расследования.
- Но зачем спрашивать, если скоро вы сами всё увидите? - он никак не проявлял свои эмоции, я бы решил, что он психопат, если бы не знал такой тип людей.
- Кто сказал, что я просто не наслаждаюсь хорошей беседой? Люблю задавать вопросы.
- Тогда я скажу, что вам повезло с вашей работой, сэр.
Комната дворецкого находилась в дальнем конце коридора, за дверью, которая выглядела так же, как и все остальные, но почему-то казалась более... незаметной.
Комната была маленькой, но безупречной. Всё на своих местах, ни пылинки, ни соринки. Кровать, застеленная белоснежным покрывалом, стояла у стены, рядом с ней - небольшой шкаф из тёмного дерева. На стене висели часы, их тиканье было единственным звуком в комнате. На шкафу, аккуратно расставлены, лежали несколько книг, их корешки были идеально выровнены, а рядом, стояла фотография. На ней был молодой Вудсворт, его лицо было таким же бесстрастным. Просто бойскаут викторианской Англии. Никаких новых запахов, отличных от остального дома не было. Просто помещение для сна.
Из-за отсутствия стульев мы оба сели на разные стороны кровати, и я сказал, что должен был сказать про опасности проникновения в разум. Вудсворт кивнул.
Я скрестил руки с револьверами на груди.
Закрыл глаза.
И шагнул внутрь.
Театр хороших манер
Щелчок. Вспыхнули свечи, вылизывая края реальности.
Я стоял в самом сердце огромного старинного театра. Потолок терялся в темноте, бархатные шторы свисали с невидимых высот закатом перед бурей, а золотые узоры на них переливались в свете свечей. Запах пыли, воска и старых кулис висел в воздухе, царапая лёгкие. Вдалеке, приглушённо, словно из другого измерения, звучала тревожная, медленно затухающая мелодия. И они. Зрители.
Они сидели в креслах, одетые в безупречные смокинги и платья, их силуэты окружёны мраком. Их лица скрыты, но я чувствовал их взгляды. Жадные, оценивающие. Сотни глаз, наполненных безмолвным осуждением.
Передо мной, в круге света, стоит Вудсворт. Его фигура строгая, как всегда, но теперь он выглядит иначе. Его лицо - белая маска, без прорезей для настоящих глаз, лишь гладкая поверхность, отражающая свет.
- Вам нужно научиться манерам, детектив, - произнёс он с лёгким укором, словно мой учитель арифметики, разочарованный мной. Он щёлкнул пальцами.
Моя одежда исчезла, заменяясь фраком, белой рубашкой и ублюдским галстуком-бабочкой. В идеальном образе правильного джентльмена не было лишь двух вещей. Мои револьверы. Исчезли. Я почувствовал холодную пустоту там, где должны были быть их привычная тяжесть.
- Эй! - я хватаюсь за кобуры, которых тоже нет. Пальцы дрожат, как у пьяницы без бутылок. - Верни их, скотина!
Меня снова обволокла тьма. Пламя вспыхнуло заново. Сцена. Свет. В воздухе, словно титры кино, появилась надпись:
"Детектив входит. Он должен представиться."
Я шагнул.
- Чёрта с два! Мои револьверы – сюда! Быстро! – я не намеревался менять карьеру так резко. Пустота на боках зудела, как свежая рана.
Титры сменились на “Неправильно!” и осыпались пеплом на сцену, шипя, как змеи.
- Он не уважает искусство.
- Он не обучен этикету.
- Следи за осанкой.
- Его манеры... недостаточны.
Голоса накатывали, шептались, хмыкали, приглушённо смеялись влажными и скользкими смешками, будто кто-то водит мокрой ладонью по стеклу. Я сделал ещё один шаг - и теперь видел их.
Гротескные фигуры, одетые с изысканной элегантностью, сидели в креслах, но их позы были неестественными. Их шеи гнулись под тяжестью голов, пальцы дёргались, как агонизирующие черви. Красные мужчины с рогами и моноклями. Жабы, раздувшиеся до размеров человека, в вечерних платьях. Слизи в цилиндрах, держащие бокалы вина, в которых плескалась тьма.
Она разбивается под ногами ближайшего голема, и жидкость, разлитая по полу, вспыхнула, будто встретилась с чем-то, что ненавидела. Зелёное пламя взвилось вверх, охватывая голема. Огонь обычно имеет свойство гаснуть, но не этот – он жрал. Проедал металл, кожу, мозг в сосуде, извиваясь живыми языками пламени. Рёв. Грохот. Голем обрушился, его тело судорожно дёргалось, ртуть в сосудах пыталась собрать его заново, а его железо и кожа спорили, кому умирать первым.
Но на месте павших поднимались новые. Их было слишком много. Мне не выиграть эту битву, но можно выиграть время. Я рывком опрокинул ближайший стеллаж, книги, бумаги и алхимические труды рухнули в огонь, и лаборатория вспыхнула. Стена пламени отрезала мне путь назад, но также отрезала путь ко мне. Теперь у врагов было чем заняться помимо меня.
Я развернулся и бросился в коридор, ведущий дальше. Замок позволил мне уйти, но его стены смеялись глубоким смехом, не раскрывая рта.
Передо мной раскинулся огромный зал, колонны возвышались, словно освежеванные ребра титана. Потолок терялся во мраке, и где-то далеко наверху шевелилось что-то неправильное, с углами, которые не укладывались в логику, сама геометрия здесь была больна. По стенам, словно плесень, расползались живые глаза. Они открывались и закрывались не в такт, моргали с мерзкой отрывистостью, наблюдая за мной не как за врагом, но как за подопытным. И в этом месте, в самом его сердце, стояло нечто. Доктор Грейвз. Вернее то, что носило его тело так же, как хирурги носят стерильные перчатки.
Он был огромен. Выше, массивнее, тяжелее, чем должен был быть. Халат его был разорван, местами заляпан чернилами и чем-то более густым, что впиталось в ткань, будто он использовал его не для защиты от грязи, а как скатерть на алтаре, на котором приносил в жертву книги. Руки длинные, как хирургические инструменты, двигались медленно, но с точностью, от которой по спине ползли ледяные мурашки. Его лицо скрывал капюшон, но внутри я увидел глаза. Сотни. Тысячи. Вращающиеся хаотично, все вразнобой, все смотрящие в разные стороны, как если бы они видели больше, чем могли переварить. И голос. Голос, в котором были десятки голосов. Голоса, которые он изучал. Голоса, которые он похоронил внутри себя.
- Ты пришёл исследовать меня? - звук прокатился по залу волной, ударил в стены, отразился от колонн, вернулся в искажённом виде, как если бы сам замок принял на свой счёт сказанное. - Нет, детектив, - доктор медленно склонил голову, и я понял, что каждый его глаз видел меня. - Тут ты исследуемый.
Грейвз вытащил из стены меч. Только размером со стальную балку, грубый, чудовищный, сделанный не для обычного боя, а для разделки. Разделки кавалерийского отряда в одиночку. Он двинулся так, как не должен был двигаться человек. В одно мгновение он был неподвижен, в следующее его массивный силуэт исчезал, оставляя после себя лишь ощущение смещения пространства.
Я выстрелил. Захар и Данил взревели, выплёвывая пули, но они лишь врезались в воздух, который уже не был там, где должен. Грейвз двигался не как боец, а как уравнение, заранее знавшее решение. Как функция моего убийства. Он не уворачивался, он просто оказывался в местах, где пули теряли смысл.
- Откуда такая враждебность, док? - спросил я, уходя вбок. Стрелять вслепую не имело смысла. Мне нужно было сбить его с ритма, заставить говорить, а не только резать.
- Ты всё ещё думаешь, что ответы помогут? - он поднял меч, и его лезвие отразило свет так, что мир на мгновение искривился. – И детективы, и учёные ищут ответы, и не всегда ответы полезны. Но всегда невозвратимы.
Он рубанул, и воздух застонал. Не просто воздух - само пространство. Удар был не физическим, он прорезал сам порядок вещей, разверзая пустоту. Я едва успел отпрянуть назад, чувствуя, как что-то холодное и чужеродное тянет меня в разрез.
- О, я слышал об этом. Философия, да? - я снова выстрелил, но теперь не в него, а в пол под его ногами. Камень треснул, и на миг его движение сбилось. Я бросился вперёд, уходя под новую волну разрезов. - Хорошенько вы меня изучали, если ещё не узнали, что я просто тупой бугай с пушками.
- Тупой бугай не может использовать пушки в разумах, детектив, - парировал он и взмахнул рукой. Пространство содрогнулось, и зал сдвинулся, меняя свою форму, вынуждая меня оступиться. - Мы лишь ищем схемы, подгоняем реальность под удобную версию. Но неужели не пришло в голову, что истина может быть бессистемной?
Я выругался и откатился в сторону, стреляя по колоннам. Пыль взметнулась, скрывая меня на секунду.
- Что вы скрываете с такой яростью, док? - я ждал его следующего движения, пытаясь предугадать траекторию в пыльном тумане.
- Изумительные методы расследования, - силуэт Грейвз в облаке не искажался, как должно было быть. Он был фиксированным, реальным в мире иллюзий. - Спрашивать людей, что они скрывают. Поверьте доктору, все скрывают внутри себя секреты и думают, что у них есть самые важные причины на это.
- Дайте мне хоть что-нибудь, док, - я надавил, шагнув назад. - Чтобы мы не зря загрязняли друг другу мозги.
- Был ли хоть раз, когда ты был счастлив, добравшись до истины, детектив? - сказал он, и меч сорвался вниз.
- Так сделайте меня самым несчастным детективом. Всё равно счастье - не моя специализация.
Я не стал встречать удар. Я бросился в сторону, перекатившись, и почувствовал, как воздух за спиной разошёлся. Замок содрогнулся, будто его внутренности пытались перегруппироваться. Где-то в тени что-то открылось - проход, который прежде не существовал. Либо это был шанс, либо ловушка. Разницы не было.
Я рванул туда, и Грейвз не последовал. Он просто наблюдал, его множество глаз двигалось вразнобой. Это не просто бой. Это тест. И я не знал, прохожу ли я его или уже провалил.
Я оказался в узкой комнате, уставленной шкафами с папками и бумагами. Архив. Почти все ящики были закрыты, за исключением одного. Внутри лежала одинокая папка медицинской карты. На ней не было текста. Вместо слов там разливался чёрно-белый свет, мерцающий, словно новомодные движущиеся картинки на целлулоиде.
- Лонгфорд был стар, - голос Грейвза прозвучал приглушённо, он говорил не здесь, а где-то за гранью восприятия.
На листе появился мистер Лонгфорд на кушетке. Его лицо, иссечённое временем, было спокойным, но в этом спокойствии читалось что-то другое. Его пальцы, когда он поправлял манжеты, дрожали, не от холода, а от чего-то более глубокого.
- Старость - это не просто болезнь, детектив, а запланированный природой процесс дегенерации. Снижение нейропластичности, уменьшение объёма серого вещества, накопление тау-белков, разрушение миелиновых оболочек. Годы стирают память через нейромедиаторы, замедляя импульсы, ослабляя синапсы. В какой-то момент разум начинает терять хватку за реальность, - голос доктора был холоден. - Эту болезнь нельзя вылечить. Её нельзя даже понять, пока не окажешься в её капкане.
Губы Лонгфорда двигались, но слов я не слышал. Только его пальцы, нервно сжимающиеся на подлокотниках. Только его глаза, с тоской вглядывающиеся в пустоту. Он не просто был стар. Он осознавал, что он стар. И осознавал, что этого не изменить.
- Он боялся, - произнёс я, сам не осознавая, что говорю вслух.
- Все боятся, - голос Грейвза теперь звучал ближе. - Но Лонгфорд боялся не просто смерти. Он боялся, что времени больше нет. И это знание сожрало его раньше, чем могло бы что-то другое.
- Времени на что? На его проект?
Картинка дёрнулась, плёнка заела в невидимом проекторе. Лонгфорд посмотрел прямо на меня, будто видел меня там, тут. Его губы беззвучно прошептали что-то, но прежде чем я смог разобрать, мир вывернулся наизнанку. Я вылетел из сознания доктора, словно меня вытолкнули за дверь в ночь лютым ударом ветра.
Реальность
Глаза открылись сами собой, и я снова был в кабинете. Боль была снова дома. Грейвз сидел за столом. Спокойный. Чересчур спокойный. Он по-прежнему держал пальцы в замке, но на глаза вернулись его очки.
- Нашли убийцу, детектив? - спросил он.
- Ваш мистер Лонгфорд боялся смерти, - наконец сказал я, чувствуя, как слова выходят из меня с трудом, застревая в горле. - Это всё, что я узнал. Хотя, если подумать, мог бы догадаться, что старик боялся смерти и без проникновения в вашу голову.
- Я бы это тоже мог вам просто сказать, детектив. - Грейвз слегка наклонил голову, его очки поймали свет, отразив его в мою сторону. - Так зачем вы были там?
- Нужно было проверить, убийца ли вы, - ответил я. - Если вы преступник и в вашем разуме копается детектив, вы концентрируетесь на том, чтобы не думать о своём преступлении. А это значит, что всё ваше сознание заполняется одной мыслью. И тогда… я вижу ваше преступление.
- Ну раз мы оба теперь знаем, что я не убийца, - доктор чуть наклонил голову, словно это была слабая заявка на улыбку, - то чем ещё могу вам помочь?
- Покойный боялся смерти, но курил?
- Да, это усиливало его страх. Зависимость сильнее разума, уж вы-то должны понимать, - доктор либо учуял, что от меня пахнет алкоголем, либо он имел в виду, что я способен видеть людские зависимости.
Я встал, ощущая тяжесть в ногах, как будто я был ровесником Лонгфорда. Усмешка, которая сорвалась с моих губ, была больше для себя, чем для него.
- Я с вами закончил, - сказал я, поправляя плащ. - Пожалуй, вернусь к своему главному подозреваемому - дворецкому.
- Было приятно поговорить с вами, - сказал доктор, провожая меня взглядом.
Я уже взялся за дверную ручку, когда он добавил:
- В этот раз.
Я обернулся.
- Не стоит двусмысленно шутить над детективом, док. Особенно, будучи подозреваемым в его расследовании. Поговорка такая, не слышали?
- Я говорю о том, что не каждый псионик отличается... стабильностью, - сказало абсолютно пустое лицо доктора. – Предыдущий псионик, с которым я имел счастье говорить был... словно кто-то выкрутил центры аффективного возбуждения на максимум. Вспышки неконтролируемой агрессии, примитивная реакция на стресс, неспособность к когнитивному торможению. Полным психом, простыми словами.
Дворецкий ждал меня в конце коридора, его фигура, строгая и неподвижная, казалась стрелкой часов, застывшей перед боем. Я уже ожидал, что он материализуется из ниоткуда. Его лицо было бесстрастным, как маска, но в глазах читалось что-то, что я не мог понять.
- Вудсворт, - сказал я, подходя к нему. - Мы с вами ещё не закончили.
- Конечно, сэр, - ответил он, его голос был таким же бесстрастным, как всегда. - Чем могу быть полезен?
- Проводите меня в свою комнату, - я кивнул. - У нас есть о чём поговорить.
Он не задал вопросов, просто повернулся и пошёл впереди меня.
- Вудсворт, расскажите мне о прислуге. Сколько человек работает в доме?
- В доме, сэр, работает только трое: я, служанка Мэри и водитель мистер Харрис, - ответил он, его голос был ровным, как будто он читал список покупок.
- Трое? - я поднял бровь. - Для такого дома?
- Мистер Лонгфорд предпочитал минимализм, сэр, - объяснил Вудсворт. - Он считал, что чем меньше людей, тем меньше... беспорядка.
- Правду говорят, что прислуга знает всё, ведь благородные и за людей вас не считают? – сконструированная фраза не была моим шедевром, но уже разделил управление собой со своей головной болью.
- О, сэр, - его голос был мягче, чем шаги по ковру. - Я уверен, что вы уже убедились: знать всё невозможно, - он попытался перевёсти разговор в философскую пустоту.
- Разве? Но ведь именно в этом смысл расследования.
- Но зачем спрашивать, если скоро вы сами всё увидите? - он никак не проявлял свои эмоции, я бы решил, что он психопат, если бы не знал такой тип людей.
- Кто сказал, что я просто не наслаждаюсь хорошей беседой? Люблю задавать вопросы.
- Тогда я скажу, что вам повезло с вашей работой, сэр.
Комната дворецкого находилась в дальнем конце коридора, за дверью, которая выглядела так же, как и все остальные, но почему-то казалась более... незаметной.
Комната была маленькой, но безупречной. Всё на своих местах, ни пылинки, ни соринки. Кровать, застеленная белоснежным покрывалом, стояла у стены, рядом с ней - небольшой шкаф из тёмного дерева. На стене висели часы, их тиканье было единственным звуком в комнате. На шкафу, аккуратно расставлены, лежали несколько книг, их корешки были идеально выровнены, а рядом, стояла фотография. На ней был молодой Вудсворт, его лицо было таким же бесстрастным. Просто бойскаут викторианской Англии. Никаких новых запахов, отличных от остального дома не было. Просто помещение для сна.
Из-за отсутствия стульев мы оба сели на разные стороны кровати, и я сказал, что должен был сказать про опасности проникновения в разум. Вудсворт кивнул.
Я скрестил руки с револьверами на груди.
Закрыл глаза.
И шагнул внутрь.
Театр хороших манер
Щелчок. Вспыхнули свечи, вылизывая края реальности.
Я стоял в самом сердце огромного старинного театра. Потолок терялся в темноте, бархатные шторы свисали с невидимых высот закатом перед бурей, а золотые узоры на них переливались в свете свечей. Запах пыли, воска и старых кулис висел в воздухе, царапая лёгкие. Вдалеке, приглушённо, словно из другого измерения, звучала тревожная, медленно затухающая мелодия. И они. Зрители.
Они сидели в креслах, одетые в безупречные смокинги и платья, их силуэты окружёны мраком. Их лица скрыты, но я чувствовал их взгляды. Жадные, оценивающие. Сотни глаз, наполненных безмолвным осуждением.
Передо мной, в круге света, стоит Вудсворт. Его фигура строгая, как всегда, но теперь он выглядит иначе. Его лицо - белая маска, без прорезей для настоящих глаз, лишь гладкая поверхность, отражающая свет.
- Вам нужно научиться манерам, детектив, - произнёс он с лёгким укором, словно мой учитель арифметики, разочарованный мной. Он щёлкнул пальцами.
Моя одежда исчезла, заменяясь фраком, белой рубашкой и ублюдским галстуком-бабочкой. В идеальном образе правильного джентльмена не было лишь двух вещей. Мои револьверы. Исчезли. Я почувствовал холодную пустоту там, где должны были быть их привычная тяжесть.
- Эй! - я хватаюсь за кобуры, которых тоже нет. Пальцы дрожат, как у пьяницы без бутылок. - Верни их, скотина!
Меня снова обволокла тьма. Пламя вспыхнуло заново. Сцена. Свет. В воздухе, словно титры кино, появилась надпись:
"Детектив входит. Он должен представиться."
Я шагнул.
- Чёрта с два! Мои револьверы – сюда! Быстро! – я не намеревался менять карьеру так резко. Пустота на боках зудела, как свежая рана.
Титры сменились на “Неправильно!” и осыпались пеплом на сцену, шипя, как змеи.
- Он не уважает искусство.
- Он не обучен этикету.
- Следи за осанкой.
- Его манеры... недостаточны.
Голоса накатывали, шептались, хмыкали, приглушённо смеялись влажными и скользкими смешками, будто кто-то водит мокрой ладонью по стеклу. Я сделал ещё один шаг - и теперь видел их.
Гротескные фигуры, одетые с изысканной элегантностью, сидели в креслах, но их позы были неестественными. Их шеи гнулись под тяжестью голов, пальцы дёргались, как агонизирующие черви. Красные мужчины с рогами и моноклями. Жабы, раздувшиеся до размеров человека, в вечерних платьях. Слизи в цилиндрах, держащие бокалы вина, в которых плескалась тьма.
