Шинад снова качнулся с пятки на носок, как частенько делал, раздумывая, когда никто его не видел. Скрипнули половицы.
- Конечно, уррика. Поправляйтесь. Вам нужно что-то?
Он спросил из вежливости, и уррика промолчала в ответ. Попрощавшись, Шинад покинул темную, душную комнату и, собравшись с духом, спустился вниз к перепуганным жителям Фаграу и тотчас же окунулся в атмосферу паники. Похоже, пока он приводил себя в порядок и наносил визиты вежливости недужной уррике, кто-то – не иначе новообьявившийся пророк – подогрел страх толпы, превратив ее в тупое, неуправляемое стадо, ведомое одной общей мыслью. Шинад сталкивался с таким в предгорьях на занятых разведением овечьей шерсти фермах. Одному безумному барану случалось увлечь за собой на дно ущелья целую отару. Перешептываясь, горожане поминали вчерашнее предсказание пророка: «Еще до скончания дня сего смерть ступит в город, раздирая когтями своими груди ваши».
Еще до скончания….
Ступит в город…
Раздирая когтями…
Труп никто из них не видел, и он уже оброс ужасающими подробностями. И все высказанные покойным доктором Вейраном, человеком тишайшим и тактичнейшим, предположения превратились в непреложные жуткие истины. И пока толпа кипела и бурлила, дикий зверь превратился в чудовище из преисподней, с тысячей клыков и когтей, этакое воплощение алчущей пасти. А потом кто-то бросил мимоходом: ганглиби. И вот уже толпа перекидывает уродливое, пугающее словечко, пришедшее прямиком из детской сказки.
Ганглиби.
Ганглиби.
Ганглиби.
Мелькнула среди светлых, золотистых, почти рыжих, седых волос приметная золотая сережка с чистой воды алмазом, исключительным алмазом, обработанным в давно забытой манере «хаггре»*.
«Ганглиби, тоже мне», - подумал с усмешкой Шинад, и тут же поежился.
Окинув взглядом людей, он понял, что меры нужно принимать немедленно. Еще пара часов, и будет уже поздно. Его всегда поражало, до какой же степени суеверие пропитало местных жителей. То, что воспринималось как глупые домыслы жителями Долины (где в каждом из пяти университетов было по факультету, пусть не практикующему, но изучающему магию и ведьмы встречались на каждом шагу) жители Ниддинга принимали на веру. И все же, прекрасно понимая, что делать этого нельзя, Шинад ретировался в свой номер. Сейчас он не в состоянии был сражаться со всеми жителями Фаграу за здравый смысл.
Гостиницу он покинул только вечером, уже перед закатом, когда толпа возле дверей, наволновавшись вдосталь, разошлась по домам. На городок опускались сумерки, делающие его похожим на открытку к празднику Первых Факелов*. Он казался тихим, безмятежным и почти игрушечным, отчего ощущать подспудный страх было еще неприятнее. Неспешно прогуливаясь мощеными улицами, Шинад отметил, что стражники избегают подниматься к шахтам. По большей части они собрались в нижней части города, где у них были казармы, а также пара дешевых пивных. Впрочем, страх держал подальше от места обвала и всех обывателей Фаграу, а воровать там вроде бы не было. У хранилища и конторы охранник все же дежурил, подкрепляя свою храбрость вином из фляги. Шинад покачал головой. По всем приметам городку недолго уже осталось. Шахты закроются, жители разъедутся, или, оставшись здесь, опустятся и сопьются, потому что взять с этих гор будет нечего, кроме эдельвейсов.
- Не желаете ли провести вечер в хорошей компании?
Шинад вздрогнул, обернулся на звук мелодичного голоса, но почти ничего не сумел разглядеть в сумерках. Отблеск медовой кожи, золото волос, аромат цветов – то ли от духов, то ли от венка на голове. Томление и предвкушение. Что-то такое, что иногда ночью, после жаркого летнего дня, можно уловить в воздухе. Шинад тряхнул головой, сбрасывая наваждение. Обычная проститутка, ищущая клиентов вблизи шахт. Сегодня, впрочем, ей ловить нечего.
- Часто бываешь здесь? – спросил Шинад.
- Случается, - с грудным смехом ответили сумерки. Разглядеть женщину было совсем невозможно.
- Знаешь Клендру? Видела ее вчера?
Женщина лишь рассмеялась в ответ, прошла мимо, мазнув его полными будоражащих ароматов прядями волос по лицу и исчезла.
- И впрямь, ганглиби… - пробормотал Шинад.
Уррика Кирия Маверьска
Слабость была так велика, что Кирия не могла даже руку поднять, а короткий разговор с аршедом и вовсе отнял последние силы. Благодарить он приходил. Благодарить, таким тоном, словно отчитывал за что-то. Кирия была за живое задета. В таком состоянии, в растрепанных чувствах, она становилась необычайно чувствительна к чужим словам, ужасно обидчива. Она ненавидела болеть. Всякий раз так случалось, что болела она в одиночестве, лежала в постели, разглядывая потолок в своей комнате, украшенный резьбой и мореным дубом, а сил не было протянуть руку к столику за чашкой с водой. Не было сил читать, или вязать, или вышивать, или хотя бы сесть и дотянуться до колокольчика и вызвать прислугу, а…
Кирия выплыла из навязчивых воспоминаний, хватая воздух ртом. Сирота ты, Кирия Маверьска, и была ею даже при живых родителях. Чего сейчас вспоминать об этом?
Кирия родилась альбиноской. Младенец с белой, как молоко, кожей, с красноватыми глазами, с лишенными какого-либо цвета, заранее поседевшими волосами внушил всей семье ужас. Однако, не зря род Маверя был в близком родстве с Донтагами. Они прекрасно знали, что следует сделать с таким ребенком. Воспитать, вырастить, отправить ко двору, когда срок жизни прежней уррики подойдет к концу.
Глаза Кирии лет в четырнадцать поменяли цвет на глубокий серый, но те, кто знал ее с детства, все еще были уверены, что она прежняя красноглазая уродка, белая мышь.
Кирия села, пытаясь удержать тяжелое, мраморное тело от падения. Ей мерещились одни кошмары, и даже Мартину Кристэлу была бы она сейчас рада. Однако, ночь она провела в одиночестве, то проваливаясь в кошмарные сны, то выбираясь из них и оказываясь в темной комнате, и все мерещилось, что потолок – резной, украшенный резным дубом, и сил нет протянуть руку к стакану с водой на ночном столике. И словно кто-то сидит на ее груди, хищно щелкая зубами.
Потом пришли другие сны, которые, случалось, снились ей в ранней юности, но уже давно были позабыты. Сны, в которых ее тело ласкали теплые, нежные руки, в которых голос нашептывал желанные слова, и на губах был привкус мёда. И голова кружилась одновременно от наслаждения и предвкушения. Грудь ее наливалась тяжестью, хотя чему там наливаться-то. По правде говоря – пара прыщей, и лишь вышивка на груди позволяет маскировать недостаток.
Собственное чувство юмора привело Кирию в чувство. Приподнявшись на локте, она всмотрелась в темноту. Кто-то был совсем рядом, она ощущала это. Кто-то, насылающий то кошмары, то будоражащие, страстные сновидения. Пусть он не в этой комнате, но совсем рядом, и почти можно различить его смрадное дыхание. Собрав все имеющиеся силы, Кирия свесилась с кровати и дотянулась до бесформенной грудой лежащего на кресле платья. Выпавшие из рук бусины раскатились по полу. Стук их прогнал нечто, таящееся в темноте, но едва ли надолго.
- Прочь-прочь, за порог. Прыг-скок, прыг-скок. Каждый постук вам зарок: прочь-прочь, за порог, - пробормотала Кирия деревенский заговор, глупый, но неожиданно действенный, рухнула обратно на подушки и провалилась в спасительный сон без сновидений.
-------------
* Хаггре – нарочито грубая обработка алмазов, обладающая специфическим эффектом. Первоначально камень кажется вам дешевым и невзрачным, но с каждым новым взглядом вы обнаруживаете в нем все новые и новые достоинства. Возможно только с алмазами чистейшей воды. Секрет был утрачен в XII-XIII вв., и сейчас предполагается, что такое было возможно только с применением магии
* Праздник Первых Факелов – день, отмечающий конец лета и начало зимы, отмечается в конце августа
Аршед Шинад Ловиц
Шинаду почти никогда не снилась Гелена. Высокие умы в Усмахте утверждали, что сны, это подавленные воспоминания, и, видимо, тут подавлять было нечего. Он и наяву старался думать о ней поменьше, потому что страшное, изможденное существо на подушках полностью почти вытеснило из памяти ту свежую красавицу, в которую он влюбился с первого взгляда. И вот Гелена явилась к нему, как в день их первой встречи, которую Шинад всегда помнил в мельчайших подробностях, хотя с тех пор прошло уже восемь лет. Это было в саду Яарвета, и Шинад ощущал запах роз и вbдел вокруг себя пышные соцветия всех возможных оттенков, дорожки залитые солнцем, сверкание струй небольшого фонтана. И ее – легкое белое платье, голубые ленты в волосах. Она обернулась, улыбнулась, а потом рассмеялась над чем-то. Сновидение безусловно приукрасило это мгновение, и все же Гелена была похожа на богиню в ту минуту. На сотканную из солнечного света богиню. Он не должен был жениться на ней и перевозить в Ниддинг, под тлетворную тень Княжински, где холод и отчуждение людей, подобных уррике Кирии убили нежную фею. Она стояла и грозила ему пальцем, лицо ее расплывалось, теряя очертания, словно было сделано из воска. Оно начало капать, стекать, обнажая оскаленный череп, и чудесный сон превратился в кошмар.
Шинад сел, все еще охваченный ужасом и отвращением – главным образом к себе самому – и угодил в чьи-то горячие объятья. Женщина была обнажена, ее волосы легким шелковым покрывалом накрыли обоих, а у губ оказался привкус меда и пряностей. Шинад был не в силах сопротивляться. Воздух вдруг сделался горячим и влажным, и кожа его покрылась потом. Тем нежнее заскользили тонкие руки женщины по его плечам и рукам, оставляя по себе странный зуд. Ткнув пальчиком в грудь, опрокинула на влажные подушки, оседлала, и густые волосы, источающие ароматы роз, меда и луговых трав, опустились, как занавес, отсекая весь остальной мир. Медовые, сахарные губы жадно прижались к его губам. Словно что-то лопнуло в голове, на долю секунды Шинаду стало страшно: вспомнился дед, скончавшийся от инсульта и, поговаривали, в интересной позе и не со своей женой. Но вскоре этот страх смыло волной восхитительных ощущений, который подмяли под себя все страхи, все тревоги, все лишние переживания. Он только чувствовал, как изгибается над ним тело, как оно горячее и влажно, как запахи и звуки обволакивают его.
И все же, что-то назойливое осталось на краю сознания, на грани слышимости. Какой-то тихий звук, словно горошины катятся по полу, или мелкие бубенчики. Стук-стук-стук-постук, вот и мушка, вот паук. На ум пришли глупые слова детской считалочки, заставившие содрогнуться, и несмотря на весь жар Шинад содрогнулся от холода. Стук-стук-стук-постук, слопал мушку, тот паук.
Стук-стук-стук.
Он сел на кровати, тяжело дыша, пытаясь смахнуть с себя липкую паутину наваждения. После воображаемого, примстившегося жара ему стало необычайно холодно. Натянув одеяло до подбородка, Шинад силился согреться, раскачивался, бормотал что-то себе под нос, и, словно видя себя со стороны, пугался этого безумия. Ему вообще было страшно.
Стук-стук-стук-постук, слопал мушку, тот паук.
К завтраку он спустился с опозданием. Он был опустошен, изможден, словно в самом деле занимался всю ночь любовью, притом – с алчущим демоном из легенд. Уррика уже сидела за столом, облаченная в свой причудливый церемониальный наряд, украшенный бусинами, бубенчиками, старинными монетами и кусочками зеркала. Узкие кисти свои она грела о большую кружку фрианкара – никогда прежде Шинад не замечал за ней пристрастия к этому напитку. Взгляд уррики, устремленный на картину над камином, был пугающе пуст. Потом, словно очнувшись, он бросила короткий взгляд на Шинада и паскудно улыбнулась.
- Доброе утро, аршед. Хорошо повеселились?
Шинад непонимающе приподнял брови.
- Уррика?
Отставив кружку, женщина подошла, шелестя, звеня и постукивая всеми безделушками своего чудовищного платья, и фамильярным жестом поправила воротник его рубашки. Бросив короткий взгляд в зеркало, Шинад обнаружил у себя на шее темное пятно, словно след от поцелуя. Поспешно сделав шаг в сторону, он, делая вид, что ничего не происходит, сел и налил себе полную чашку фрианкара. Уррика, пряча усмешку, вернулась на свое место.
- Что вы намерены делать? – спросила она.
- С убитой женщиной?
- С проповедником. Он с самого рассвета стоит на площади, и как только ноги не отморозил, и вокруг него уже пару часов как собралась внушительная толпа, - уррика поморщилась. – Люди говорят, что его предсказание сбылось, а обвал – только начало их бед. Шахтеры напуганы.
- Шахтеры всегда напуганы, - с напускной беспечностью пожал плечами Шинад. – Шахтеры и моряки – самые суеверные люди в мире.
- Суеверия – моя забота, аршед, и я всегда знаю, когда они становятся опасны. И сейчас этот момент наступил. Я знаю, как люди боролись со страхами в прошлом, но совершенно не представляю, что они выберут сейчас, - уррика зябко повела плечами, украшения на одежде мелодично звякнули. – Кто скажет, как далеко они зайдут?
- У меня поручение Князя, уррика, - сказал Шинад, спеша отбросить неприятный разговор. – У вас свои заботы.
Уррика посмотрела на него искоса, с заметным осуждением. Потом поднялась. Было заметно, что она еще не вполне твердо стоит на ногах.
- Доброго дня, аршед.
Более не взглянув на него, уррика пошла к выходу, сопровождаемая звоном и стуком.
Стук-стук-стук-постук, слопал мушку, тот паук.
Шинад, отгоняя наваждение, тряхнул головой.
Уррика Кирия Маверьска
Беспечное безразличие аршеда взбесило Кирию. Словно он не понимал, какова реальная опасность, как на самом деле страшно влияние этого безымянного пророка. Но еще больше, честно говоря, ее разозлил след от поцелуя на его шее. Безутешный вдовец, тоже мне! Подгоняемая раздражением, Кирия поднималась все выше, к шахтам, через луг, где от травы и эдельвейсов за два дня осталась только непривлекательная грязная каша.
- Уррика.
Кирия повернулась и обнаружила, что пророк стоит пугающе близко. Куда моложе, чем она думала, глядя на него из толпы. Высокий, светловолосый, отчего кажется седым (а возможно и альбинос, как сама Кирия), глаза необычайно темные, что пугающе контрастирует с белой кожей. Одет хорошо, даже дорого. В ухе покачивается золотая серьга с алмазом, обработанном в утраченной ныне технике хаггре. Дорогая безделушка.
- Что вам нужно?
- Меня зовут Альодо, госпожа. И я хочу помочь вам. Вы ведь идете проводить обряды над шахтами? Я тоже кое-что смыслю в этом.
«Не сомневаюсь», - мрачно подумала Кирия.
- А разве это не ваших рук дело? – холодно спросила она.
- Я просто предсказал случившееся, - покачал головой пророк. – Кому под силу сотрясти гору?
- Идиоту с парой шашек динамита, - любезно подсказала Кирия.
Мужчина, назвавшийся Альодо, расхохотался.
- Полноте, уррика, полноте. Я действительно хочу помочь вам. Вы ведь тоже видели это, верно?
Ньольман гардайг арег’гади. Губы Кирии предательски шевельнулись.
- Заключенный навечно во льдах на дне колодца, - перевел пророк. – Тень прошлых кошмаров. Раб.
- Я разбираюсь в древних легендах, - оборвала его Кирия.
- Неужели же, вы в них не верите? – иронично спросил Альодо.
О, Кирия не верила, Кирия знала. Ниддинг, напуганный древними суевериями и с достойным лучшего применения энтузиазмом рвущийся в будущее, в сущности, ни во что не верил.
- Конечно, уррика. Поправляйтесь. Вам нужно что-то?
Он спросил из вежливости, и уррика промолчала в ответ. Попрощавшись, Шинад покинул темную, душную комнату и, собравшись с духом, спустился вниз к перепуганным жителям Фаграу и тотчас же окунулся в атмосферу паники. Похоже, пока он приводил себя в порядок и наносил визиты вежливости недужной уррике, кто-то – не иначе новообьявившийся пророк – подогрел страх толпы, превратив ее в тупое, неуправляемое стадо, ведомое одной общей мыслью. Шинад сталкивался с таким в предгорьях на занятых разведением овечьей шерсти фермах. Одному безумному барану случалось увлечь за собой на дно ущелья целую отару. Перешептываясь, горожане поминали вчерашнее предсказание пророка: «Еще до скончания дня сего смерть ступит в город, раздирая когтями своими груди ваши».
Еще до скончания….
Ступит в город…
Раздирая когтями…
Труп никто из них не видел, и он уже оброс ужасающими подробностями. И все высказанные покойным доктором Вейраном, человеком тишайшим и тактичнейшим, предположения превратились в непреложные жуткие истины. И пока толпа кипела и бурлила, дикий зверь превратился в чудовище из преисподней, с тысячей клыков и когтей, этакое воплощение алчущей пасти. А потом кто-то бросил мимоходом: ганглиби. И вот уже толпа перекидывает уродливое, пугающее словечко, пришедшее прямиком из детской сказки.
Ганглиби.
Ганглиби.
Ганглиби.
Мелькнула среди светлых, золотистых, почти рыжих, седых волос приметная золотая сережка с чистой воды алмазом, исключительным алмазом, обработанным в давно забытой манере «хаггре»*.
«Ганглиби, тоже мне», - подумал с усмешкой Шинад, и тут же поежился.
Окинув взглядом людей, он понял, что меры нужно принимать немедленно. Еще пара часов, и будет уже поздно. Его всегда поражало, до какой же степени суеверие пропитало местных жителей. То, что воспринималось как глупые домыслы жителями Долины (где в каждом из пяти университетов было по факультету, пусть не практикующему, но изучающему магию и ведьмы встречались на каждом шагу) жители Ниддинга принимали на веру. И все же, прекрасно понимая, что делать этого нельзя, Шинад ретировался в свой номер. Сейчас он не в состоянии был сражаться со всеми жителями Фаграу за здравый смысл.
Гостиницу он покинул только вечером, уже перед закатом, когда толпа возле дверей, наволновавшись вдосталь, разошлась по домам. На городок опускались сумерки, делающие его похожим на открытку к празднику Первых Факелов*. Он казался тихим, безмятежным и почти игрушечным, отчего ощущать подспудный страх было еще неприятнее. Неспешно прогуливаясь мощеными улицами, Шинад отметил, что стражники избегают подниматься к шахтам. По большей части они собрались в нижней части города, где у них были казармы, а также пара дешевых пивных. Впрочем, страх держал подальше от места обвала и всех обывателей Фаграу, а воровать там вроде бы не было. У хранилища и конторы охранник все же дежурил, подкрепляя свою храбрость вином из фляги. Шинад покачал головой. По всем приметам городку недолго уже осталось. Шахты закроются, жители разъедутся, или, оставшись здесь, опустятся и сопьются, потому что взять с этих гор будет нечего, кроме эдельвейсов.
- Не желаете ли провести вечер в хорошей компании?
Шинад вздрогнул, обернулся на звук мелодичного голоса, но почти ничего не сумел разглядеть в сумерках. Отблеск медовой кожи, золото волос, аромат цветов – то ли от духов, то ли от венка на голове. Томление и предвкушение. Что-то такое, что иногда ночью, после жаркого летнего дня, можно уловить в воздухе. Шинад тряхнул головой, сбрасывая наваждение. Обычная проститутка, ищущая клиентов вблизи шахт. Сегодня, впрочем, ей ловить нечего.
- Часто бываешь здесь? – спросил Шинад.
- Случается, - с грудным смехом ответили сумерки. Разглядеть женщину было совсем невозможно.
- Знаешь Клендру? Видела ее вчера?
Женщина лишь рассмеялась в ответ, прошла мимо, мазнув его полными будоражащих ароматов прядями волос по лицу и исчезла.
- И впрямь, ганглиби… - пробормотал Шинад.
Уррика Кирия Маверьска
Слабость была так велика, что Кирия не могла даже руку поднять, а короткий разговор с аршедом и вовсе отнял последние силы. Благодарить он приходил. Благодарить, таким тоном, словно отчитывал за что-то. Кирия была за живое задета. В таком состоянии, в растрепанных чувствах, она становилась необычайно чувствительна к чужим словам, ужасно обидчива. Она ненавидела болеть. Всякий раз так случалось, что болела она в одиночестве, лежала в постели, разглядывая потолок в своей комнате, украшенный резьбой и мореным дубом, а сил не было протянуть руку к столику за чашкой с водой. Не было сил читать, или вязать, или вышивать, или хотя бы сесть и дотянуться до колокольчика и вызвать прислугу, а…
Кирия выплыла из навязчивых воспоминаний, хватая воздух ртом. Сирота ты, Кирия Маверьска, и была ею даже при живых родителях. Чего сейчас вспоминать об этом?
Кирия родилась альбиноской. Младенец с белой, как молоко, кожей, с красноватыми глазами, с лишенными какого-либо цвета, заранее поседевшими волосами внушил всей семье ужас. Однако, не зря род Маверя был в близком родстве с Донтагами. Они прекрасно знали, что следует сделать с таким ребенком. Воспитать, вырастить, отправить ко двору, когда срок жизни прежней уррики подойдет к концу.
Глаза Кирии лет в четырнадцать поменяли цвет на глубокий серый, но те, кто знал ее с детства, все еще были уверены, что она прежняя красноглазая уродка, белая мышь.
Кирия села, пытаясь удержать тяжелое, мраморное тело от падения. Ей мерещились одни кошмары, и даже Мартину Кристэлу была бы она сейчас рада. Однако, ночь она провела в одиночестве, то проваливаясь в кошмарные сны, то выбираясь из них и оказываясь в темной комнате, и все мерещилось, что потолок – резной, украшенный резным дубом, и сил нет протянуть руку к стакану с водой на ночном столике. И словно кто-то сидит на ее груди, хищно щелкая зубами.
Потом пришли другие сны, которые, случалось, снились ей в ранней юности, но уже давно были позабыты. Сны, в которых ее тело ласкали теплые, нежные руки, в которых голос нашептывал желанные слова, и на губах был привкус мёда. И голова кружилась одновременно от наслаждения и предвкушения. Грудь ее наливалась тяжестью, хотя чему там наливаться-то. По правде говоря – пара прыщей, и лишь вышивка на груди позволяет маскировать недостаток.
Собственное чувство юмора привело Кирию в чувство. Приподнявшись на локте, она всмотрелась в темноту. Кто-то был совсем рядом, она ощущала это. Кто-то, насылающий то кошмары, то будоражащие, страстные сновидения. Пусть он не в этой комнате, но совсем рядом, и почти можно различить его смрадное дыхание. Собрав все имеющиеся силы, Кирия свесилась с кровати и дотянулась до бесформенной грудой лежащего на кресле платья. Выпавшие из рук бусины раскатились по полу. Стук их прогнал нечто, таящееся в темноте, но едва ли надолго.
- Прочь-прочь, за порог. Прыг-скок, прыг-скок. Каждый постук вам зарок: прочь-прочь, за порог, - пробормотала Кирия деревенский заговор, глупый, но неожиданно действенный, рухнула обратно на подушки и провалилась в спасительный сон без сновидений.
-------------
* Хаггре – нарочито грубая обработка алмазов, обладающая специфическим эффектом. Первоначально камень кажется вам дешевым и невзрачным, но с каждым новым взглядом вы обнаруживаете в нем все новые и новые достоинства. Возможно только с алмазами чистейшей воды. Секрет был утрачен в XII-XIII вв., и сейчас предполагается, что такое было возможно только с применением магии
* Праздник Первых Факелов – день, отмечающий конец лета и начало зимы, отмечается в конце августа
Аршед Шинад Ловиц
Шинаду почти никогда не снилась Гелена. Высокие умы в Усмахте утверждали, что сны, это подавленные воспоминания, и, видимо, тут подавлять было нечего. Он и наяву старался думать о ней поменьше, потому что страшное, изможденное существо на подушках полностью почти вытеснило из памяти ту свежую красавицу, в которую он влюбился с первого взгляда. И вот Гелена явилась к нему, как в день их первой встречи, которую Шинад всегда помнил в мельчайших подробностях, хотя с тех пор прошло уже восемь лет. Это было в саду Яарвета, и Шинад ощущал запах роз и вbдел вокруг себя пышные соцветия всех возможных оттенков, дорожки залитые солнцем, сверкание струй небольшого фонтана. И ее – легкое белое платье, голубые ленты в волосах. Она обернулась, улыбнулась, а потом рассмеялась над чем-то. Сновидение безусловно приукрасило это мгновение, и все же Гелена была похожа на богиню в ту минуту. На сотканную из солнечного света богиню. Он не должен был жениться на ней и перевозить в Ниддинг, под тлетворную тень Княжински, где холод и отчуждение людей, подобных уррике Кирии убили нежную фею. Она стояла и грозила ему пальцем, лицо ее расплывалось, теряя очертания, словно было сделано из воска. Оно начало капать, стекать, обнажая оскаленный череп, и чудесный сон превратился в кошмар.
Шинад сел, все еще охваченный ужасом и отвращением – главным образом к себе самому – и угодил в чьи-то горячие объятья. Женщина была обнажена, ее волосы легким шелковым покрывалом накрыли обоих, а у губ оказался привкус меда и пряностей. Шинад был не в силах сопротивляться. Воздух вдруг сделался горячим и влажным, и кожа его покрылась потом. Тем нежнее заскользили тонкие руки женщины по его плечам и рукам, оставляя по себе странный зуд. Ткнув пальчиком в грудь, опрокинула на влажные подушки, оседлала, и густые волосы, источающие ароматы роз, меда и луговых трав, опустились, как занавес, отсекая весь остальной мир. Медовые, сахарные губы жадно прижались к его губам. Словно что-то лопнуло в голове, на долю секунды Шинаду стало страшно: вспомнился дед, скончавшийся от инсульта и, поговаривали, в интересной позе и не со своей женой. Но вскоре этот страх смыло волной восхитительных ощущений, который подмяли под себя все страхи, все тревоги, все лишние переживания. Он только чувствовал, как изгибается над ним тело, как оно горячее и влажно, как запахи и звуки обволакивают его.
И все же, что-то назойливое осталось на краю сознания, на грани слышимости. Какой-то тихий звук, словно горошины катятся по полу, или мелкие бубенчики. Стук-стук-стук-постук, вот и мушка, вот паук. На ум пришли глупые слова детской считалочки, заставившие содрогнуться, и несмотря на весь жар Шинад содрогнулся от холода. Стук-стук-стук-постук, слопал мушку, тот паук.
Стук-стук-стук.
Он сел на кровати, тяжело дыша, пытаясь смахнуть с себя липкую паутину наваждения. После воображаемого, примстившегося жара ему стало необычайно холодно. Натянув одеяло до подбородка, Шинад силился согреться, раскачивался, бормотал что-то себе под нос, и, словно видя себя со стороны, пугался этого безумия. Ему вообще было страшно.
Стук-стук-стук-постук, слопал мушку, тот паук.
К завтраку он спустился с опозданием. Он был опустошен, изможден, словно в самом деле занимался всю ночь любовью, притом – с алчущим демоном из легенд. Уррика уже сидела за столом, облаченная в свой причудливый церемониальный наряд, украшенный бусинами, бубенчиками, старинными монетами и кусочками зеркала. Узкие кисти свои она грела о большую кружку фрианкара – никогда прежде Шинад не замечал за ней пристрастия к этому напитку. Взгляд уррики, устремленный на картину над камином, был пугающе пуст. Потом, словно очнувшись, он бросила короткий взгляд на Шинада и паскудно улыбнулась.
- Доброе утро, аршед. Хорошо повеселились?
Шинад непонимающе приподнял брови.
- Уррика?
Отставив кружку, женщина подошла, шелестя, звеня и постукивая всеми безделушками своего чудовищного платья, и фамильярным жестом поправила воротник его рубашки. Бросив короткий взгляд в зеркало, Шинад обнаружил у себя на шее темное пятно, словно след от поцелуя. Поспешно сделав шаг в сторону, он, делая вид, что ничего не происходит, сел и налил себе полную чашку фрианкара. Уррика, пряча усмешку, вернулась на свое место.
- Что вы намерены делать? – спросила она.
- С убитой женщиной?
- С проповедником. Он с самого рассвета стоит на площади, и как только ноги не отморозил, и вокруг него уже пару часов как собралась внушительная толпа, - уррика поморщилась. – Люди говорят, что его предсказание сбылось, а обвал – только начало их бед. Шахтеры напуганы.
- Шахтеры всегда напуганы, - с напускной беспечностью пожал плечами Шинад. – Шахтеры и моряки – самые суеверные люди в мире.
- Суеверия – моя забота, аршед, и я всегда знаю, когда они становятся опасны. И сейчас этот момент наступил. Я знаю, как люди боролись со страхами в прошлом, но совершенно не представляю, что они выберут сейчас, - уррика зябко повела плечами, украшения на одежде мелодично звякнули. – Кто скажет, как далеко они зайдут?
- У меня поручение Князя, уррика, - сказал Шинад, спеша отбросить неприятный разговор. – У вас свои заботы.
Уррика посмотрела на него искоса, с заметным осуждением. Потом поднялась. Было заметно, что она еще не вполне твердо стоит на ногах.
- Доброго дня, аршед.
Более не взглянув на него, уррика пошла к выходу, сопровождаемая звоном и стуком.
Стук-стук-стук-постук, слопал мушку, тот паук.
Шинад, отгоняя наваждение, тряхнул головой.
Уррика Кирия Маверьска
Беспечное безразличие аршеда взбесило Кирию. Словно он не понимал, какова реальная опасность, как на самом деле страшно влияние этого безымянного пророка. Но еще больше, честно говоря, ее разозлил след от поцелуя на его шее. Безутешный вдовец, тоже мне! Подгоняемая раздражением, Кирия поднималась все выше, к шахтам, через луг, где от травы и эдельвейсов за два дня осталась только непривлекательная грязная каша.
- Уррика.
Кирия повернулась и обнаружила, что пророк стоит пугающе близко. Куда моложе, чем она думала, глядя на него из толпы. Высокий, светловолосый, отчего кажется седым (а возможно и альбинос, как сама Кирия), глаза необычайно темные, что пугающе контрастирует с белой кожей. Одет хорошо, даже дорого. В ухе покачивается золотая серьга с алмазом, обработанном в утраченной ныне технике хаггре. Дорогая безделушка.
- Что вам нужно?
- Меня зовут Альодо, госпожа. И я хочу помочь вам. Вы ведь идете проводить обряды над шахтами? Я тоже кое-что смыслю в этом.
«Не сомневаюсь», - мрачно подумала Кирия.
- А разве это не ваших рук дело? – холодно спросила она.
- Я просто предсказал случившееся, - покачал головой пророк. – Кому под силу сотрясти гору?
- Идиоту с парой шашек динамита, - любезно подсказала Кирия.
Мужчина, назвавшийся Альодо, расхохотался.
- Полноте, уррика, полноте. Я действительно хочу помочь вам. Вы ведь тоже видели это, верно?
Ньольман гардайг арег’гади. Губы Кирии предательски шевельнулись.
- Заключенный навечно во льдах на дне колодца, - перевел пророк. – Тень прошлых кошмаров. Раб.
- Я разбираюсь в древних легендах, - оборвала его Кирия.
- Неужели же, вы в них не верите? – иронично спросил Альодо.
О, Кирия не верила, Кирия знала. Ниддинг, напуганный древними суевериями и с достойным лучшего применения энтузиазмом рвущийся в будущее, в сущности, ни во что не верил.
