Часть первая. Благодарность великой госпожи Кицусакари из Нанто
Раз в тысячу лет, может быть чаще, может быть реже, все обитатели трех миров, пусть они даже о том и не подозревают, собираются в хоровод. Кто будет заводилой в том хороводе? Что за танец они спляшут? Что за песню споют? От этого зависит существование самого мироздания. Вступи в тот хоровод всего один лишний бес, и от знакомого всем мира останется только прах, и даже воспоминания о нем сотрутся, потому что некому будет помнить.
Прошла уже тысяча лет? Ну, может больше, а может меньше. Кого сейчас больше на свете: Небожителей или духов? Людей или бесов? Кто же это может сказать? Одно можно сказать точно, Нацуко Ринсингё это совершенно не волновало, да только она однажды совершила простой добрый поступок. Иногда самые незначительные мелочи могут изменить расстановку сил, и тогда уже зазвучит совсем иная музыка.
Только вечер прошел,
Глянь, уже поднимается утро.
Слишком ночь коротка –
Оттого-то и причитает,
Горько жалуется кукушка.
Мибу-но Тадаминэ
Наследством каждый в семье распорядился по-своему, являя полнейшее многообразие характеров. Эри, к примеру, обратила свою долю в наличные и махнула на остров Манго, где за пару недель спустила все в ночных клубах в компании красавчиков значительно моложе ее. Джин купил машину. Финни получил в наследство дом в пригороде столичного Отиё, так что вопил громче всех, какая горькая у него судьба, и как ему будет не хватать дедушки. Он этого дедушку в своей жизни видел раза четыре, это если считая смертное ложе старика. Рин досталась закусочная. Здесь подавались блинчики – в западном стиле, яичные лепешки и рисовые шарики с начинкой. В детстве, пока еще училась в младшей школе, Рин проводила здесь все каникулы, помогая дедушке готовить. И вот теперь, стоя посреди небольшой, старомодной, но неизменно аккуратной – дедушка следил за этим – кухни, она плакала. Рин утирала слезы, но они все текли и текли, и оставалось только наплевать на все и смириться. Она опустилась на пол, обхватила голову руками и разрыдалась.
Эри и Финни предлагали продать закусочную и переехать в Раньшо, или еще куда-нибудь, поближе к цивилизации. Нанто – дыра, твердили они. Что здесь осталось? Сосна в восемь обхватов? Да кому она интересна? Старый храм на вершине горы? Руины. Священные камни? Груда валунов у истока жиденькой старой речки. Погребальный холм? Ну да, холм имеется, не подкова, как в Эчико, и не «замочная скважина», как в Нибэ, но ничего так себе холм. И охраняют его двенадцать глиняных мечников, четыре всадника и семь красавиц, украшенных цветной глазурью. Но не оставаться же в Нанто ради старого кургана!
Рин, конечно же, послала их к лешему. Она твердо вознамерилась продолжить дело деда, сколько бы, и чего бы ей это не стоило. И к концу недели, как не печально это говорить, она уже готова была сдаться. В Нанто ничего не происходило.
Братья и сестра, как бы Рин не хотелось доказать обратное, были правы. Нанто с годами становился все более тихой и глухой провинцией, куда новости и веяния моды доходят с опозданием чуть ли не на десятилетия, и о которой туристы вспоминают только если весь мир уже объездили. Из всех благ цивилизации, если такое слово здесь уместно, в Нанто были только электростанция (ну а где ее сейчас нет), телеграфная вышка, своя маленькая радиостанция и крошечная телестудия, транслирующая на единственном канале передачу «На наших полях», сериалы десятилетней давности и, под новый год, «Страна ищет таланты»*. Еще здесь была своя банда, рассекающая по городу на мотоциклах и с деревянными мечами. Впрочем, вот тут как раз нечем было гордиться. Это было унылое и сонное место, которое меньше всего нуждалось в торговле вафлями и яичными блинчиками.
Закусочная стояла на окраине городка, также, как и провинция, носящего название Нанто, или Большое Нанто. Сразу за домом, окруженным небольшим садом, протекал ручей, впадающий в реку Уриучи, и за ручьем начинался склон горы Белого Старца, на вершине которой потихоньку разрушался уже упомянутый храм. Встав с утра пораньше, пока туман ещё не рассеялся, Рин любовалась очертаниями горы в дымке. Знаменитая сосна, кстати, тоже росла неподалеку.
Прошло недели три, прежде чем Рин окончательно привыкла к своей новой жизни. Отчаянье прошло, и она начала наслаждаться тишиной Нанто, так отличной от шума и суеты Отиё, который никогда не спал и никого не щадил. Что ж, как говаривал дедушка, отринем любовь, от которой нам больно, а вместе с ней боль, побуждающую нас любить. Эри, Финни и Джин сдались еще на второй неделе и перестали звать Рин назад, так что ей даже не пришлось объяснять, что заставило ее сбежать так далеко и с такой радостью принять условия завещания. Вернее – просьбу. Дедушка очень просил не продавать закусочную и оставить в ней все, как было заведено в последние сто лет. Это было очень почтенное заведение. К концу месяца Рин и сама стала чувствовать себя «почтенной», а своеобразная рутина захватила ее полностью. Она вставала часов в восемь, если не было настроения полюбоваться предрассветным туманом, готовила тесто для вафель, разогревала вафельницу и противень, расставляла тарелки, доставала баночки с чаем и кофе, открывала двери и ждала. Торговля шла не слишком бойко, большую часть вафель съедала сама Рин, яичные блинчики с овощами и жаренным мясом составляли ее обед, а кофе она выпивала столько, что скоро сама должна была почернеть. В шесть-семь часов можно было смело закрывать закусочную и отправляться на прогулку.
Склон горы нравился ей больше всего.
Сосна в восемь обхватов носила имя Лисьего Патриарха, по совершенно неясной причине, и возле нее была поставлена табличка, рассказывающая, как много сотен лет назад император-изгнанник Го-Суоруки посадил здесь сосновое семечко и нарек это место священным. Возле древнего дерева приятно было сидеть, прижавшись спиной к ароматному стволу, и любоваться великолепной панорамой. Весь городок был как на ладони, с его церковью, маленьким святилищем, школой, телеграфной станцией, «новеньким» (всего-то 15 лет) торговым центром, аккуратными домиками на юге и кучкой многоквартирных уродцев на северо-западе. Здесь невольно приходили в голову мысли о бренности всего сущего, и шурша бегло карандашом, Рин зарисовывала фантастические картины, посещающие ее воображение. В первую неделю из-под ее руки еще выходил по привычке выразительный профиль господина Рурику, но к концу месяца она и думать про него забыла. По крайней мере, он теперь появлялся на каждой восьмой-десятой страницы, а не ежеминутно. Иногда, отложив блокнот, Рин ложилась на спину, заложив руки за голову, и любовалась медленно темнеющим небом и появляющимися звездами. Здесь ничто не мешало им сиять, и только ради этого сказочной красоты мерцания и стоило покинуть Отиё.
В субботу Рин сподобилась-таки позабыть свой блокнот у корней. Она обнаружила это только в сумерках, когда решила поточить карандаши. Пенал был на месте, а блокнот пропал, и не нужно было особенно напрягаться, чтобы сообразить, где он. Рин выглянула наружу. Был еще август, но дело шло уже к осени, поэтому к вечеру холодало, к тому же поднялся ветер и нагнал грозовые тучи. Представив, как блокнот с чудесными – Рин всегда высоко себя оценивала – рисунками размокает под дождем, она шмыгнула носом. Потом, накинув легкую куртку и надев сандалии, прихватив с собой фонарик, Рин отправилась спасать будущие шедевры.
Совсем стемнело, поднялся сильный ветер, и даже пришлось в каком-то смысле бороться со стихией: перебираясь по камням через ручей, Рин промочила левую ногу. Оказавшись на противоположном берегу, она принялась светить себе под ноги, высматривая блокнот, но вместо него наткнулась в зарослях хаги на взведенный капкан.
- Гадость!
Местные не часто охотились, но животных в округе было много, и иногда появлялись слухи о бродягах с ружьями. Рассказывали и о капканах, в которые даже попадались дети, но Рин это всегда казалось очередной городской легендой. Как гигантские крысы, обитающие в коллекторе под Отиё. Но вот перед ней был самый настоящий капкан, и не гляди она внимательно вниз, вполне могла бы остаться без ноги. Подобрав палку, Рин ткнула ею в самый центр капкана, и челюсти схлопнулись с неприятным лязгом.
- Гадость, честное слово, - пробормотала Рин и пошла дальше, глядя себе под ноги еще внимательнее.
Добравшись до сосны, она внимательно изучила корни, но вместо своего блокнота наткнулась на еще один капкан, на этот раз сработавший. В темноте, через метелки травы Рин никак не могла разглядеть, что за животное попало в беду, но слышала жалобный скулеж и разъяренное рычание. От этого звука становилось больно на сердце. Хлынул дождь. Махнув рукой на свой блокнот, который все равно уже был безнадежно испорчен, Рин шагнула к дереву, делая свет фонаря поярче.
В капкан угодил лис, судя по всему молодой, медно-красного окраса со странными серебристыми нитями в шкуре, словно бы преждевременно седой. Он пытался отгрызть себе лапу, как – Рин слышала – частенько делают эти звери, но похоже не решался. Кровь, испятнавшая шкуру и зубья капкана, казалась совсем черной. Рин аккуратно положила фонарь на землю.
- Потерпи, потерпи, я сейчас освобожу тебя.
Острые зубы клацнули у самого ее запястья. Если подумать, даже котенок может в испуге прокусить обидчику руку, что уж говорить о более крупном и опасном звере. Продолжая бормотать что-то успокоительное, Рин сняла с волос резинку и быстрым движением накинула ее на пасть лиса. Этому фокусу ее научил Рурику, который был, конечно, полнейшим подонком, но отменно ладил с животными. Накрыв зверя кофтой, чтобы меньше сопротивлялся, Рин принялся разжимать челюсти капкана. С этим справиться оказалось нелегко, но спустя несколько минут ей удалось наконец освободить лапу лиса. Зверь дернулся, пытаясь убежать, но оказался слишком слаб из-за потери крови, а может быть из-за шока. Оставлять его здесь на поживу браконьерам или другим животным было нельзя.
- Что ж, - вздохнула Рин. – Придется отнести тебя домой.
Лис зарычал, но повязка на челюсти не позволила ему тявкнуть или же цапнуть Рин за руку. Кофта мешала ему пошевелиться, и Рин почти без труда донесла свою нелегкую ношу до дома, где смогла рассмотреть рану. На шкуре лиса остались следы от трех или четырех зубцов. По счастью капкан был новый, не тронутый ржавчиной, и лишней заразы можно было не опасаться. Рин аккуратно промокнула рану, посыпала ее обеззараживающий порошком (у деда в аптечке подписи были наглядные и без лишних названий) и аккуратно перевязала. Все, что ей было известно о ветеринарии, Рин в свое время узнала от Рурику, а она тогда особенно не вслушивалась. Тем не менее, она понимала, что лис в скором времени сорвет повязку. Что ж, главное, чтобы рана не нагноилась, а так, набравшись сил, лис сможет залечить лапу сам. Уложив зверя на галерее и поставив перед ним миску с бульоном, Рин забрала свою резинку, освобождая клыкастую пасть и отправилась спать. Дверь она на всякий случай заперла. Кто знает, как у местных диких зверей выражается благодарность.
С утра обнаружилось, что лис ушел, на размокшей от дождя земле в саду остались его следы. Рин пожелала ему скорейшего выздоровления и отправилась открывать закусочную. Зарядивший накануне вечером дождь практически не прекращался, клоня к земле тяжелые соцветия гортензий, заставляя людей сидеть дома. В обычные дни в закусочной не было посетителей, а сегодня создавалось странное впечатление, что их больше, чем нет. Некое присутствие в отрицательной степени. Рин не могла объяснить свое чувство словами, оно немного пугало ее, и в то же время успокаивало. Такое она уже испытывала в детстве.
- О-Бон*! Конечно же! – Рин постучала себя пальцем по лбу. – Какая же я глупая!
Рин никогда не была суеверна, но не иначе, как дедушка напомнил ей, что сегодня девятое августа, второй день фестиваля. День, когда следует навестить могилы своих родных, прибраться там и расставить угощение, а также приготовить лепешки к завтрашнему пиршеству. Дедушка всегда очень серьезно относился к этому празднику, да и к остальным традиционным фестивалям, и каждое лето Рин веселилась с ним вовсю. Дедушка умер, но негоже забывать его сразу же.
Натянув дождевик, Рин прихватила метелку, скребок и лейку и отправилась в сторону кладбища, расположенного совсем неподалеку. Когда она впервые приехала сюда на каникулы, соседство с кладбищем напугало ее, но за пару лет она совсем привыкла. К тому же, дед любил рассказывать истории о призраках, а в них от гнева усопших страдали только дурные люди, добрые же наоборот – вознаграждались. К тому же, взрослая Рин должна была признать, в Нанто все расположено «неподалеку», и от одной окраины до противоположной можно дойти неспешно максимум – за час.
Кладбище пустовало. Люди позабыли о празднике за обычной суетой, а может быть побоялись дождя. Рин отыскала семейное святилище*, которое посещала последний раз не более двух месяцев назад, когда захоранивали прах дедушки, и принялась за работу. Она очистила камень святилища от мха и плесени, отмыла иероглифы надписи и зажгла благовонную палочку, которая, к сожалению, тотчас же потухла. Впрочем, запах остался.
- Дедушка, мама, папа, уважаемые предки, - Рин опустила голову. Молиться она не особенно умела, но дедушка всегда говорил в этот день что-нибудь хорошее, о своих родителях и о ее, и о бабушке, и обо всех давно усопших членах семьи. – Надеюсь, вы весело проведете праздник в этом году.
Далекий хохот пересмешника заставил ее вскочить. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Ну вот, даже птицы смеются над ее молитвой. Кусая губы от неожиданной и неоправданной обиды, Рин поклонилась могиле и пошла домой, низко нагибая голову, по которой нещадно колотили струи вновь разошедшегося дождя. Перед домашним алтарем, заставленными миниатюрными портретами и фотографиями, она выставила небольшое угощение, села, подперев щеку рукой, и замерла, сонно разглядывая струйки дыма, а сквозь них – лица. Дедушка, бабушка, совсем молодая на этой фотографии, родители, они пропали в горах на севере, когда Рин было шесть или семь, и даже тел не нашли. В святилище были захоронены, чисто символически, немногие их личные вещи. Родители…
Наверное, Рин заснула, удрученная, а иначе с чего бы она вдруг услышала музыку: бива, цитра, барабанчики, флейты. Музыка становилась все громче, приближаясь. Торжественный, и вместе с тем радостный напев. В комнате было очень темно, но с каждым мгновением начало светлеть, а потом перед глазами Рин явилось целое шествие: лисы всех мастей, облаченные в парчовые одежды времен императора Цунукуши-тайо*, у каждого из них был в руках фонарь, расписанный сосновыми ветками. Следом шли журавли в не менее пышных одеяниях, играющие на музыкальных инструментах. Замыкали это диковинное шествие танцующие карпы и барсуки. Рин протерла глаза, но, конечно же, это не помогло ей проснуться. Когда это во сне такое срабатывало?
Шествие остановилось, вперед вышел белый лис, низко поклонился и откашлялся в лапу, совсем как человек.
- Имею ли я честь говорить с госпожой Нацуко Ринсингё, хозяйкой этого дома?
