Он никак не мог вспомнить… Голова болела, но внутри разгоралось какое-то другое чувство. Он забыл что-то важное — он должен кого-то защитить, но кого? Ради кого так отчаянно бьется сердце?
Семья.
Этот ответ пришел из глубины сознания, и он так обрадовался тому, что у него есть семья, что едва не упал в трясину. Самодельный посох провалился в болото почти до конца, утягивая за собой хозяина. Он с силой вцепился в него, не желая терять спасительное средство, но тщетно. Трясина забрала свое, а горящий бок позволил этому случиться. Было невыносимо жарко, и сил почти не осталось. Он встал, приказывая себе идти, но успел сообразить, что без посоха далеко не уйдет. Поблизости не было ни одного куста, и пришлось ему проверять землю перед собой руками. Сил встать не было. Он почти полз, когда небо опять погасло, даря ночную прохладу. Мошкара летала над головой, а он не видел ее — лежал на спине и смотрел на звезды. Они были другими, не такими, как у него дома. Дом — где он? Но ведь он есть, правда? Ждут ли там? Сможет ли он вернуться? Или погибнет здесь, посреди болота, мучаясь от начинающегося жара? А лихорадка действительно быстро подступала. Рана наверняка загрязнилась и уже начала нарывать. Ему нужна была помощь, но где ее взять посреди болота? Он даже кричать не осмелился — бульканье и вой трясины погасят все звуки, а если нет, то он привлечет к себе лишь очередного кабана. Оставалось полагаться лишь на себя, вот только как раз это он и не мог сделать. В карманах — большей частью потайных, что тоже вызывало немало вопросов — он нашел множество склянок, порошков, игл и других странных вещей. Можно было предположить, что какой-нибудь из этих эликсиров или перетертых трав в силах помочь ему снять жар, однако он ничего не помнил и чувствовал себя беспомощным. Это было неприятно, непривычно, не так. Он чувствовал закипающее внутри раздражение на собственное бессилие. Он не привык быть таким. А каким привык? Вопросы, сводящие с ума.
Лихорадка поглощала его, и только сила воли продолжала держать в сознании. Он понимал, что если позволит себе уснуть, закрыть глаза, то больше не очнется. Лихорадка не отпустит его, погрузив в пучины бреда. А он должен выжить во что бы то ни стало — он знал это так же точно, что сейчас ночь, а за ней будет день. И разум его продолжал работать, чтобы держать в сознании уставшее измученное тело. Хорошо, что он дроу — они более выносливы. Как это странно, не знать, кто ты…
Казалось, утро наступило спустя вечность. Он поднялся и пошел дальше. Ему хватило сил лишь на то, чтобы отпилить от первого попавшегося на тропе куста толстую ветку. Она была плохой заменой старой — он не смог ее обтесать, и занозы впивались в ладони. Эту боль он почти не чувствовал, как и зуд от укусов комаров и мошкары. Бок онемел, его знобило. К следующему вечеру у него начала кружиться голова — от лихорадки или от болотных испарений? Он уже ничего не знал, не чувствовал, не видел. Глаза застилала пелена, но он упорно шел вперед. Что-то появилось внутри, какое-то нарастающее беспокойство. Словно кто-то звал его, вот только слов он не слышал. Но одно он знал точно — его ждут, он нужен кому-то. И это заставляло его идти вперед даже тогда, когда сил уже не оставалось.
К вечеру третьего дня лихорадка одолела его. Он рухнул прямо лицом в мягкую влажную землю и потерял сознание. По крайней мере, то, что он видел, он не мог счесть реальностью. Разум отчаянно боролся с подступающими кошмарами, но совсем скоро проиграл…
…Тяжелые человеческие шаги пугали его. Он обернулся, но никого не увидел. Повязка на лице мешала, и он попытался снять ее. Это было сложно сделать — со связанными руками. Однако упорства ему было не занимать, и скоро тощие мальчишеские запястья освободились от тугих веревок, которые оставили на черной коже кровавые отметины.
— Упрямый, — хохотнул мужчина на человеческом — его он понимал плохо, но интонация говорила сама за себя. Он дернулся, пытаясь сбежать от приближающегося чудовища, но не смог. Его схватили за ноги, потащили прямо по холодному каменному полу.
— Пусти! — выкрикнул он на родном, темноэльфийском. Мужчина не понял его, но шум ему явно не понравился. Он с силой ударил по лицу своего пленника. Боль на секунду поглотила его, но это было лишь короткое промедление. Он не собирался сдаваться: пинался, пытался вырваться. Когда мужчина схватил его за шиворот, он вывернулся и укусил его. Человек вскрикнул и грязно выругался, перемежая человеческий и орочий. А потом ему надоело все это. Он схватил мальчишку за шею и приблизил лицо:
— Запомни, маленькая темная дрянь, — прошипел он на плохом орочьем, выдыхая противный запах вина, — ты здесь — никто. Ты будешь служить мне…
— Никогда! — выкрикнул он, пытаясь оттолкнуть сильную руку, но что может девятилетний мальчишка перед взрослым мужчиной. Его лишь еще раз ударили — разбили губу, — а затем на всю комнату прогремел холодный злой смех. Казалось, мужчина наслаждается слабостью своей жертвы. Он еще не раз демонстрировал свою власть, пытаясь сломать пленника. И у него получалось. Мальчику казалось, что его жизнь превратилась в Глубины. Не было больше ничего, кроме боли и унижения. Он хотел умереть. Он просил об этом того, другого…
…Звезды на ночном небе казались слишком далекими и безликими, чтобы понять боль смертных и бессмертных. Он лежал на спине, лишь чудом не утопая в трясине, и тяжело дышал. На какое-то мгновение разум взял контроль над горящим в лихорадке телом и вырвал из страшных воспоминаний. Ему удалось невозможное — удержать себя на границе реальности. Но это было тяжело. После одолевшего его бреда в голове остались обрывки тех воспоминаний… Он знал, что они истины. Что таило его прошлое? Теперь не хотелось знать ответы на свои вопросы. Боль душевная убивала его еще больше, чем мучения тела. Он ничего не желал — лишь забыться в этом вихре безликих мыслей…
…— Сюда, быстро! — кричал отец. Как же давно он его не видел. Лицо отца поблекло и казалось серым. Дроу вышел из-за калитки, где они жили вместе с орками — неплохими, хоть и смертными. Мальчик посмотрел на небо и улыбнулся. На душе у него было легко и спокойно. Его не волновала ни ругань отца, ни приближающаяся война. Разве в восемь лет жизнь может плохой?
— Сюда иди, сказал! — кричал раздраженный отец. Он всегда очень переживал, если его сын сбегал. Эти взрослые ничего не понимают! Разве можно сидеть дома, когда вокруг столько всего интересного? А папа только и делает, что орет, пока мама заставляет работать в поле. Но там скучно, вот он и сбегает почаще от родителей, надеется найти лесного духа. Про него рассказывали орки-соседи, что он ловит непослушных детей. Вот бы его увидеть! И он бежит в лес, прячется в кустах.
Именно там его ловят люди. Он слышал их шаги, но думал, что это дух. Подобрался поближе — что может случиться с темным эльфом? Его сбил с ног удар — казалось, всю его сущность прожгло огнем. Он заорал от боли, и тут его пнули в бок тяжелым кованым сапогом.
— Смотри, неплохой, да? — спросил грубый мужской голос. Но он не понимал его, лишь слышал насмешку и чужой разговор. Его рассматривали словно скот. А потом прозвучало имя, которое он узнал. Тогда он еще не ведал, что это имя выбьется на его душе каленым железом боли. Он запомнит его навсегда. Имя его мучителя.
Солдаты продадут его капитану за горсть серебряных монет, а тот привезет его в богатое поместье. Он увидит еще много подвалов и роскошных гостиных. Он возненавидит их…
…Боль привела его в чувство. Только через мгновение он понял, что прикусил язык. Разум продолжал бороться с бредом. Лихорадка все также пожирала его тело. Он едва мог шевелиться, но в этот раз сумел заставить себя ползти. Он не сдастся. Дым вновь поднимался в небо — совсем близко. Он должен идти вперед. Это его обязанность. И он действительно шел, вернее, полз. Тупая ноющая боль расползалась по всему телу, но он привычно игнорировал ее. Ему не привыкать терпеть. Это его задача.
И все даже терзаемый лихорадкой он смог почуять чужой взгляд. За ним кто-то следил. Это он знал точно, он почти ощущал его на коже — чужой липкий взгляд. Кто-то им заинтересовался. Если бы были силы, он бы оглянулся, посмотрел на того, кто посмел следить за ним, но сейчас это было бы глупостью. Он продолжал двигаться вперед, и когда болото сменилось лесом, он радовался как ребенок. Хотя бы он больше не рисковал утонуть, захлебнуться в мутной жиже, навеки похоронив секреты, которые таил.
В просвете между деревьями показалась серая стена. Он из последних сил оперся о ствол ближайшей сосны и поднялся на ноги, которые его не держали. Но не успел он сделать и пары шагов, как покатился вниз, по склону, собирая боками все корни, кусты и кочки. Небо перевернулось несколько раз, и он вновь упал во что-то мокрое и неприятное. Второй раз подняться было почти невозможно, но он опять это сделал. На шатающихся ногах он добрел до дороги. Серая стена какого-то города двоилась перед глазами. Он помнил ее? Или нет? Мысли в голове путались, и он не мог поклясться даже в том, что идет к городу, а не лежит посреди болота, одолеваемый бредом лихорадки. И все же он шел вперед, даже когда тело отказывалось повиноваться. Последние метры до ворот он, кажется, пролетел, потому что боль в разбитом лице была последним, что он почувствовал. Сознание окончательно померкло, но в этот раз он погрузился не в водоворот старых воспоминаний, а в беспросветную даже для дроу темноту.
Эра посмотрела на небо и поправила ремень сумки. Вокруг царила тишина, изредка прерываемая пением птиц или трескотом насекомых. Здесь, вблизи от южных плантаций Империи, никогда не было настоящей зимы: не то что снег не выпадал, даже не холодало. Круглый год вечная полуосень — сыро, слякотно и душно. Комарье в воздухе пирует. Все как всегда. Но Эре нравился этот покой и тишина. Лес прекрасен, даже если рядом простирается бескрайнее болото. Здесь не было орков, оборотней и других разумных. Здесь жили кабаны, олени, зайцы — они были намного лучше двуногих. Они молчали. Эра любила тишину и ненавидела смертных (да и бессмертных) за их болтливость и страсть к убийству друг друга. Они так мастерски умели уничтожать все вокруг себя, что она предпочитала общество растений и животных. Те жили более мирно, а законы природы были логичны — в отличие от законов мира разумных. Поэтому она редко когда выбиралась из своего домика на окраине Неглской трясины. Ей нравилось собирать травы, бродить по лесу и болоту. Она умела постоять за себя и не боялась одиночества — она привыкла к нему. В нем было много хорошего. К примеру, оно не могло причинить боль. Так зачем что-то менять? Так она и жила уже больше тридцати лет: собирала и сушила травы, готовила зелья и продавала их в ближайшем городе. В Сольде к Эре Травнице относились как к своей, несмотря на ее расу — дроу. Темных эльфов здесь не жаловали, сказывалось большое число оборотней и орков среди населения. Обычно все же города Империи наполняли именно дроу, составляя костяк знати, вокруг которой уже собирались смертные расы, однако Сольд стал исключением. Темные эльфы находились в меньшинстве, и с каждым годом ситуация все ухудшалась. Конечно, на просторах Империи можно было найти немало мест, где жили одни лишь орки, или тролли, или оборотни, но это касалось отдельных земель, которые занимали целые кланы одной расы. Города же имели преимущественно смешенное население. Сольд поначалу тоже таким был, но со временем все изменилось. Уже много лет, если не веков дроу не селились здесь, а старожилы уезжали. Это, вообще, был странный город. Изначально он являлся одним из множества городов на южном торговом пути, и единственной его бедой были налоги в казну. Но потом маленькое болотце, которое находилось в нескольких десятках миль от Сольда вдруг стало разрастаться. Спустя века оно вплотную подобралось к городу, однако оборотней с орками это не испугало. Они продолжали жить дальше. В этом Эра их понимала — трясина опасна, но она не причинит зла, если в нее не соваться. Сама Травница частенько бродила по ее тропкам в поисках редких цветов и ягод, однако она знала все пути здесь. Да и не боялась она ничего уже давно. Ни жутких звуков, ни туч мошкары, ни диких кабанов, ни даже других жителей Неглской трясины. Она никого не трогала, и ее никто не трогал. Так и жила, и была счастлива. Ничего ее не беспокоило, а лес дарил покой, который она так долго искала.
Редкие походы в город воспринимались как нудная обязанность, однако жить совсем отшельником Эра не могла. Ей банально не хватало некоторых вещей или еды, да и травы надо было кому-то продавать — в чем смысл их хранить? Поэтому сегодня она выбралась до Сольда. Шла пешком, благо она могла переночевать в городе, если задержится в лавке местного алхимика или на рынке. Всего несколько часов — и тропинка вывела ее к широкой пыльной, несмотря на каменную кладку, дороге. Торговый тракт, а выглядит так бедно, словно про него все забыли! Впрочем, эта дорога была не единственной, а близость к болоту и связанные с этим неудобства отгоняли большинство торговцев — они предпочитали ехать другим путем. Вот Сольд и жил в своем гордом одиночестве, а серые стены печально возвышались над ближайшими кустами. Прелесть.
Шум у ворот Эра услышала еще задолго до того, как собственно добралась до него. Парочка ленивых (здесь все такими были) стражников спорила о чем-то, стоя у темного мешка. Подойдя поближе, Эра своим эльфийским зрением разглядела, что предметом обсуждения являлась не вещь, а вполне живой темный. Или мертвый — кто его знает?
— Что у вас? Дружка прибили? — поинтересовалась Травница, подходя.
— Да не дружок он нам, — отмахнулся стражник постарше. — Это ж дроу!
Да, оборотни здесь были "милыми" и "приветливыми". Впрочем, темные все такие.
— И что, прибили дроу? Не стыдно? — с сарказмом поинтересовалась Эра, рассматривая лежащее перед ними тело. С первого взгляда — обычный темный эльф, одежка тоже простая. Весь в грязи и в крови, явно шел через болото. Интересно, как попал? Добровольцев прогуляться через Неглскую трясину не нашлось бы даже среди местных, а тут явно чужак — Сольд был городом пусть и немаленьким, однако почти всех дроу Эра знала в лицо, все же их жило здесь не более двух сотен. Так что труп слегка заинтересовал Травницу. Она присела, разглядывая одежду чужака более внимательно, пока стражники хохмили насчет неизвестных дроу, желающих помереть у их поста.
Ловкие пальцы, привычные к работе, перебирали складки куртки, ремня. За пару минут она нашла больше дюжины потайных карманов с крайне интересным содержимым. Внезапно сумасшедший чужак, полезший в трясину, превратился в подозрительного темного. К тому же он оказался не мертвым, а вполне себе живым, хоть и "слегка" умирающим.
— Не знаете, кто он? — Эра подняла голову и посмотрела на веселящихся стражников. Для них такой "труп" — хоть какое-то развлечение. Скучно же нести караул в Сольде, это не в Меладе служить.
— Дак откуда ж? — удивился младший оборотень. — Он сам привалился, с утра. Вышел во-он там из леса, покатился. Мы все спорили с Джером, сломает он себе шею иль нет?
Семья.
Этот ответ пришел из глубины сознания, и он так обрадовался тому, что у него есть семья, что едва не упал в трясину. Самодельный посох провалился в болото почти до конца, утягивая за собой хозяина. Он с силой вцепился в него, не желая терять спасительное средство, но тщетно. Трясина забрала свое, а горящий бок позволил этому случиться. Было невыносимо жарко, и сил почти не осталось. Он встал, приказывая себе идти, но успел сообразить, что без посоха далеко не уйдет. Поблизости не было ни одного куста, и пришлось ему проверять землю перед собой руками. Сил встать не было. Он почти полз, когда небо опять погасло, даря ночную прохладу. Мошкара летала над головой, а он не видел ее — лежал на спине и смотрел на звезды. Они были другими, не такими, как у него дома. Дом — где он? Но ведь он есть, правда? Ждут ли там? Сможет ли он вернуться? Или погибнет здесь, посреди болота, мучаясь от начинающегося жара? А лихорадка действительно быстро подступала. Рана наверняка загрязнилась и уже начала нарывать. Ему нужна была помощь, но где ее взять посреди болота? Он даже кричать не осмелился — бульканье и вой трясины погасят все звуки, а если нет, то он привлечет к себе лишь очередного кабана. Оставалось полагаться лишь на себя, вот только как раз это он и не мог сделать. В карманах — большей частью потайных, что тоже вызывало немало вопросов — он нашел множество склянок, порошков, игл и других странных вещей. Можно было предположить, что какой-нибудь из этих эликсиров или перетертых трав в силах помочь ему снять жар, однако он ничего не помнил и чувствовал себя беспомощным. Это было неприятно, непривычно, не так. Он чувствовал закипающее внутри раздражение на собственное бессилие. Он не привык быть таким. А каким привык? Вопросы, сводящие с ума.
Лихорадка поглощала его, и только сила воли продолжала держать в сознании. Он понимал, что если позволит себе уснуть, закрыть глаза, то больше не очнется. Лихорадка не отпустит его, погрузив в пучины бреда. А он должен выжить во что бы то ни стало — он знал это так же точно, что сейчас ночь, а за ней будет день. И разум его продолжал работать, чтобы держать в сознании уставшее измученное тело. Хорошо, что он дроу — они более выносливы. Как это странно, не знать, кто ты…
Казалось, утро наступило спустя вечность. Он поднялся и пошел дальше. Ему хватило сил лишь на то, чтобы отпилить от первого попавшегося на тропе куста толстую ветку. Она была плохой заменой старой — он не смог ее обтесать, и занозы впивались в ладони. Эту боль он почти не чувствовал, как и зуд от укусов комаров и мошкары. Бок онемел, его знобило. К следующему вечеру у него начала кружиться голова — от лихорадки или от болотных испарений? Он уже ничего не знал, не чувствовал, не видел. Глаза застилала пелена, но он упорно шел вперед. Что-то появилось внутри, какое-то нарастающее беспокойство. Словно кто-то звал его, вот только слов он не слышал. Но одно он знал точно — его ждут, он нужен кому-то. И это заставляло его идти вперед даже тогда, когда сил уже не оставалось.
К вечеру третьего дня лихорадка одолела его. Он рухнул прямо лицом в мягкую влажную землю и потерял сознание. По крайней мере, то, что он видел, он не мог счесть реальностью. Разум отчаянно боролся с подступающими кошмарами, но совсем скоро проиграл…
…Тяжелые человеческие шаги пугали его. Он обернулся, но никого не увидел. Повязка на лице мешала, и он попытался снять ее. Это было сложно сделать — со связанными руками. Однако упорства ему было не занимать, и скоро тощие мальчишеские запястья освободились от тугих веревок, которые оставили на черной коже кровавые отметины.
— Упрямый, — хохотнул мужчина на человеческом — его он понимал плохо, но интонация говорила сама за себя. Он дернулся, пытаясь сбежать от приближающегося чудовища, но не смог. Его схватили за ноги, потащили прямо по холодному каменному полу.
— Пусти! — выкрикнул он на родном, темноэльфийском. Мужчина не понял его, но шум ему явно не понравился. Он с силой ударил по лицу своего пленника. Боль на секунду поглотила его, но это было лишь короткое промедление. Он не собирался сдаваться: пинался, пытался вырваться. Когда мужчина схватил его за шиворот, он вывернулся и укусил его. Человек вскрикнул и грязно выругался, перемежая человеческий и орочий. А потом ему надоело все это. Он схватил мальчишку за шею и приблизил лицо:
— Запомни, маленькая темная дрянь, — прошипел он на плохом орочьем, выдыхая противный запах вина, — ты здесь — никто. Ты будешь служить мне…
— Никогда! — выкрикнул он, пытаясь оттолкнуть сильную руку, но что может девятилетний мальчишка перед взрослым мужчиной. Его лишь еще раз ударили — разбили губу, — а затем на всю комнату прогремел холодный злой смех. Казалось, мужчина наслаждается слабостью своей жертвы. Он еще не раз демонстрировал свою власть, пытаясь сломать пленника. И у него получалось. Мальчику казалось, что его жизнь превратилась в Глубины. Не было больше ничего, кроме боли и унижения. Он хотел умереть. Он просил об этом того, другого…
…Звезды на ночном небе казались слишком далекими и безликими, чтобы понять боль смертных и бессмертных. Он лежал на спине, лишь чудом не утопая в трясине, и тяжело дышал. На какое-то мгновение разум взял контроль над горящим в лихорадке телом и вырвал из страшных воспоминаний. Ему удалось невозможное — удержать себя на границе реальности. Но это было тяжело. После одолевшего его бреда в голове остались обрывки тех воспоминаний… Он знал, что они истины. Что таило его прошлое? Теперь не хотелось знать ответы на свои вопросы. Боль душевная убивала его еще больше, чем мучения тела. Он ничего не желал — лишь забыться в этом вихре безликих мыслей…
…— Сюда, быстро! — кричал отец. Как же давно он его не видел. Лицо отца поблекло и казалось серым. Дроу вышел из-за калитки, где они жили вместе с орками — неплохими, хоть и смертными. Мальчик посмотрел на небо и улыбнулся. На душе у него было легко и спокойно. Его не волновала ни ругань отца, ни приближающаяся война. Разве в восемь лет жизнь может плохой?
— Сюда иди, сказал! — кричал раздраженный отец. Он всегда очень переживал, если его сын сбегал. Эти взрослые ничего не понимают! Разве можно сидеть дома, когда вокруг столько всего интересного? А папа только и делает, что орет, пока мама заставляет работать в поле. Но там скучно, вот он и сбегает почаще от родителей, надеется найти лесного духа. Про него рассказывали орки-соседи, что он ловит непослушных детей. Вот бы его увидеть! И он бежит в лес, прячется в кустах.
Именно там его ловят люди. Он слышал их шаги, но думал, что это дух. Подобрался поближе — что может случиться с темным эльфом? Его сбил с ног удар — казалось, всю его сущность прожгло огнем. Он заорал от боли, и тут его пнули в бок тяжелым кованым сапогом.
— Смотри, неплохой, да? — спросил грубый мужской голос. Но он не понимал его, лишь слышал насмешку и чужой разговор. Его рассматривали словно скот. А потом прозвучало имя, которое он узнал. Тогда он еще не ведал, что это имя выбьется на его душе каленым железом боли. Он запомнит его навсегда. Имя его мучителя.
Солдаты продадут его капитану за горсть серебряных монет, а тот привезет его в богатое поместье. Он увидит еще много подвалов и роскошных гостиных. Он возненавидит их…
…Боль привела его в чувство. Только через мгновение он понял, что прикусил язык. Разум продолжал бороться с бредом. Лихорадка все также пожирала его тело. Он едва мог шевелиться, но в этот раз сумел заставить себя ползти. Он не сдастся. Дым вновь поднимался в небо — совсем близко. Он должен идти вперед. Это его обязанность. И он действительно шел, вернее, полз. Тупая ноющая боль расползалась по всему телу, но он привычно игнорировал ее. Ему не привыкать терпеть. Это его задача.
И все даже терзаемый лихорадкой он смог почуять чужой взгляд. За ним кто-то следил. Это он знал точно, он почти ощущал его на коже — чужой липкий взгляд. Кто-то им заинтересовался. Если бы были силы, он бы оглянулся, посмотрел на того, кто посмел следить за ним, но сейчас это было бы глупостью. Он продолжал двигаться вперед, и когда болото сменилось лесом, он радовался как ребенок. Хотя бы он больше не рисковал утонуть, захлебнуться в мутной жиже, навеки похоронив секреты, которые таил.
В просвете между деревьями показалась серая стена. Он из последних сил оперся о ствол ближайшей сосны и поднялся на ноги, которые его не держали. Но не успел он сделать и пары шагов, как покатился вниз, по склону, собирая боками все корни, кусты и кочки. Небо перевернулось несколько раз, и он вновь упал во что-то мокрое и неприятное. Второй раз подняться было почти невозможно, но он опять это сделал. На шатающихся ногах он добрел до дороги. Серая стена какого-то города двоилась перед глазами. Он помнил ее? Или нет? Мысли в голове путались, и он не мог поклясться даже в том, что идет к городу, а не лежит посреди болота, одолеваемый бредом лихорадки. И все же он шел вперед, даже когда тело отказывалось повиноваться. Последние метры до ворот он, кажется, пролетел, потому что боль в разбитом лице была последним, что он почувствовал. Сознание окончательно померкло, но в этот раз он погрузился не в водоворот старых воспоминаний, а в беспросветную даже для дроу темноту.
Глава 2. Неглская трясина
Эра посмотрела на небо и поправила ремень сумки. Вокруг царила тишина, изредка прерываемая пением птиц или трескотом насекомых. Здесь, вблизи от южных плантаций Империи, никогда не было настоящей зимы: не то что снег не выпадал, даже не холодало. Круглый год вечная полуосень — сыро, слякотно и душно. Комарье в воздухе пирует. Все как всегда. Но Эре нравился этот покой и тишина. Лес прекрасен, даже если рядом простирается бескрайнее болото. Здесь не было орков, оборотней и других разумных. Здесь жили кабаны, олени, зайцы — они были намного лучше двуногих. Они молчали. Эра любила тишину и ненавидела смертных (да и бессмертных) за их болтливость и страсть к убийству друг друга. Они так мастерски умели уничтожать все вокруг себя, что она предпочитала общество растений и животных. Те жили более мирно, а законы природы были логичны — в отличие от законов мира разумных. Поэтому она редко когда выбиралась из своего домика на окраине Неглской трясины. Ей нравилось собирать травы, бродить по лесу и болоту. Она умела постоять за себя и не боялась одиночества — она привыкла к нему. В нем было много хорошего. К примеру, оно не могло причинить боль. Так зачем что-то менять? Так она и жила уже больше тридцати лет: собирала и сушила травы, готовила зелья и продавала их в ближайшем городе. В Сольде к Эре Травнице относились как к своей, несмотря на ее расу — дроу. Темных эльфов здесь не жаловали, сказывалось большое число оборотней и орков среди населения. Обычно все же города Империи наполняли именно дроу, составляя костяк знати, вокруг которой уже собирались смертные расы, однако Сольд стал исключением. Темные эльфы находились в меньшинстве, и с каждым годом ситуация все ухудшалась. Конечно, на просторах Империи можно было найти немало мест, где жили одни лишь орки, или тролли, или оборотни, но это касалось отдельных земель, которые занимали целые кланы одной расы. Города же имели преимущественно смешенное население. Сольд поначалу тоже таким был, но со временем все изменилось. Уже много лет, если не веков дроу не селились здесь, а старожилы уезжали. Это, вообще, был странный город. Изначально он являлся одним из множества городов на южном торговом пути, и единственной его бедой были налоги в казну. Но потом маленькое болотце, которое находилось в нескольких десятках миль от Сольда вдруг стало разрастаться. Спустя века оно вплотную подобралось к городу, однако оборотней с орками это не испугало. Они продолжали жить дальше. В этом Эра их понимала — трясина опасна, но она не причинит зла, если в нее не соваться. Сама Травница частенько бродила по ее тропкам в поисках редких цветов и ягод, однако она знала все пути здесь. Да и не боялась она ничего уже давно. Ни жутких звуков, ни туч мошкары, ни диких кабанов, ни даже других жителей Неглской трясины. Она никого не трогала, и ее никто не трогал. Так и жила, и была счастлива. Ничего ее не беспокоило, а лес дарил покой, который она так долго искала.
Редкие походы в город воспринимались как нудная обязанность, однако жить совсем отшельником Эра не могла. Ей банально не хватало некоторых вещей или еды, да и травы надо было кому-то продавать — в чем смысл их хранить? Поэтому сегодня она выбралась до Сольда. Шла пешком, благо она могла переночевать в городе, если задержится в лавке местного алхимика или на рынке. Всего несколько часов — и тропинка вывела ее к широкой пыльной, несмотря на каменную кладку, дороге. Торговый тракт, а выглядит так бедно, словно про него все забыли! Впрочем, эта дорога была не единственной, а близость к болоту и связанные с этим неудобства отгоняли большинство торговцев — они предпочитали ехать другим путем. Вот Сольд и жил в своем гордом одиночестве, а серые стены печально возвышались над ближайшими кустами. Прелесть.
Шум у ворот Эра услышала еще задолго до того, как собственно добралась до него. Парочка ленивых (здесь все такими были) стражников спорила о чем-то, стоя у темного мешка. Подойдя поближе, Эра своим эльфийским зрением разглядела, что предметом обсуждения являлась не вещь, а вполне живой темный. Или мертвый — кто его знает?
— Что у вас? Дружка прибили? — поинтересовалась Травница, подходя.
— Да не дружок он нам, — отмахнулся стражник постарше. — Это ж дроу!
Да, оборотни здесь были "милыми" и "приветливыми". Впрочем, темные все такие.
— И что, прибили дроу? Не стыдно? — с сарказмом поинтересовалась Эра, рассматривая лежащее перед ними тело. С первого взгляда — обычный темный эльф, одежка тоже простая. Весь в грязи и в крови, явно шел через болото. Интересно, как попал? Добровольцев прогуляться через Неглскую трясину не нашлось бы даже среди местных, а тут явно чужак — Сольд был городом пусть и немаленьким, однако почти всех дроу Эра знала в лицо, все же их жило здесь не более двух сотен. Так что труп слегка заинтересовал Травницу. Она присела, разглядывая одежду чужака более внимательно, пока стражники хохмили насчет неизвестных дроу, желающих помереть у их поста.
Ловкие пальцы, привычные к работе, перебирали складки куртки, ремня. За пару минут она нашла больше дюжины потайных карманов с крайне интересным содержимым. Внезапно сумасшедший чужак, полезший в трясину, превратился в подозрительного темного. К тому же он оказался не мертвым, а вполне себе живым, хоть и "слегка" умирающим.
— Не знаете, кто он? — Эра подняла голову и посмотрела на веселящихся стражников. Для них такой "труп" — хоть какое-то развлечение. Скучно же нести караул в Сольде, это не в Меладе служить.
— Дак откуда ж? — удивился младший оборотень. — Он сам привалился, с утра. Вышел во-он там из леса, покатился. Мы все спорили с Джером, сломает он себе шею иль нет?
