Оставалось надеяться, что кусочек дерева спасет от тех, кто захочет им навредить. Весь жизненный опыт подсказывал Травнице, что засов не поможет.
Он тонул в лаве, в жерле вулкана. Или сгорал в пламени химеры. Это было невыносимо, и он искал выход из этого кошмара. Его посещали видения, воспоминания, он слышал чьи-то голоса и сам звал кого-то. Душу его одолевала тревога, а разум терзали демоны. Постепенно все это отступило, остался лишь один противный протяжный звук. Он то затихал, то усиливался. Все его внимание сосредоточилось на этом звуке. Он прислушивался к нему так усиленно, что позабыл обо всем. Постепенно в этот шум вклинивалось что-то другое. Внутри зрело беспокойство и какое-то другое, непонятное чувство. Оно прорвалось в одно мгновение, когда на его голову обрушилось сразу все — звуки, голоса, запахи, свет. Он так явно почувствовал вкус жизни, что только через пару минут понял, что шум, который вывел его из омута беспамятства, был лай. Или тявканье? Больше всего этот звук походил на скулеж раненного медведя или варга.
— Бурый, демоны тебя задери! — рявкнул женский голос, а следом хлопнула дверь. — Бурый, закрой пасть, иначе я ее тебе порву!
Пес — или кто это был? — тут же затих. Его можно было понять — такую женщину испугался бы любой.
Он открыл глаза, щурясь от яркого света, и огляделся. За какие-то жалкие секунды он полностью оценил обстановку комнаты: совсем небольшая, практически пустая — кроме кровати и пары криво сколоченных табуретов, на которых лежали травы и одежда, ничего не было. Окно, расположенное совсем рядом с изголовьем, кто-то распахнул, и голос бушевавшей девицы (теперь ее не устроило количество воды в каком-то корыте) был хорошо слышим. Признаться, он предпочел бы обойтись сейчас без чьих-либо воплей — голова болела так, словно ее все же раздавил великан.
Наконец женщина замолкла, напоследок огласив окрестности отборной витиеватой руганью, а затем где-то в доме хлопнула дверь.
— Очнулся? — раздалось от порога.
Он едва смог повернуть голову, чтобы посмотреть на говорившую. Боль с каждой секундой усиливалась.
— Очнулся, — ответила женщина сама себя. Это была обычная темная эльфийка, в простом черном платье, перепачканном в грязи и зелени, с распущенными белоснежными волосами. Почему-то именно прическа привлекла его внимание. Кто эта женщина?
Дроу меж тем уже успела подойти к его кровати, усесться и по-хозяйски начать стаскивать с него одеяло. Удивительно, как быстро силы могут вернуться в раненное тело!
— Что ты делаешь?! Кто ты?! — он отчаянно вцепился в одеяло. В его голове вмиг родилась тысяча подозрений насчет этой девицы. Он никак не мог вспомнить, как он тут оказался. Вернее, он, конечно, не забыл кабана, болото и серые стены, но более далекие эпизоды жизни напрочь отсутствовали в голове! Лишь его путешествие по трясине и некоторые картины, рожденные бредом. Поэтому неудивительно, что к раздевающей его девице с голосом командира он отнесся с превеликим подозрением. Однако она в его положение входить точно не собиралась.
— Кто я? — насмешливо переспросила она. — Ооо, я лесная ведьма, которая похищает красивых — и не очень — мужчин, прячет их в своем доме и насилует их ночи напролет. Вот сейчас тебя подлечу и тоже начну.
Секунду в комнате царила тишина, а потом раздался жесткий смех, такой несвойственный женщинам. Эльфийка веселилась от души.
— Идиот, — постановила она, отсмеявшись. — Я Эра, местные зовут меня Травницей. Подобрала тебя, сирого и убогого, спасти решила, а то бы помер в дорожной канаве от доброты стражников… Тебя как зовут?
Он промолчал. Она хмыкнула, по-своему оценив его нежелание отвечать. Пощечины он точно не ожидал, а его и без того больная голова окончательно перестала соображать.
— Что ты творишь?! — прохрипел он. Горло раздирало от жажды, но он скорее убил бы себя, чем признался бы в этом.
— Привожу в чувство, — совершенно невинно ответила Эра, но вид у нее был до того довольный и наглый, что он почувствовал смесь досады и — вот это странно! — облегчения.
— Я уж… уже… — он окончательно захрипел, не в силах выразить свой протест. "Добросердечная" травница влила ему в горло какую-то гадость. Стало понятно, почему у нее так воет пес — эта девица скорее прибьет тебя, чем спасет.
— Лучше? — поинтересовалась она. Учитывая, что от ее настойки драло горло еще сильнее, а внутри словно вулкан извергся — это уже не говоря о звездочках в глазах от пощечины, — то он воздержался от ответа.
— Какие мы гордые, — процедила Эра, поднимаясь. — Ну хоть скажи, что еще болит. А то вдруг, ты у меня помираешь, а я и не знаю.
— Твоими стараниями, — прохрипел он.
Она усмехнулась, совершенно не задетая.
— Сейчас лучше будет, не бойся, не убью. А если имя скрываешь, так можешь любое другое назвать. А то я сама придумаю — у меня воображения нет, но повеселюсь я за твой счет знатно.
— Я не помню, — признался он. — Ничего… не помню.
Она присвистнула.
— Это тебя так после бреда приложило? А я-то думала травки помогут… Или тебя кто по головушке побил?
— Нет, я не помнил… — он нахмурился. Удивительно, но в голове прояснилось: боль отступила, сухость во рту исчезла. Он с недоверием осознал, что тело его наполняет приятная истома, а жар и озноб исчезли. Если бы не усталость, тяжелым металлом наполняющая его, он бы и вовсе вообразил себя здоровым.
— Благодарю, — произнес он. — Эта гадость помогает.
— Настойка Смертника мерзкая, это да, — подтвердила женщина как ни в чем не бывало. — Зато на ноги тебя поставит за недельку. Так что насчет памяти? У меня есть пару травок, но я должна знать, что лечить. Потерять память можно по разным причинам.
— Я не знаю… Я не помню… — простонал он, но чувство долга заставило его взять себя в руки, победить усталость и недоверие и серьезно ответить: — Помню лишь падение, водоворот, словно попал на корабле в бурю, а потом болото. Рана — это от… от кабана. Все…
Он тяжело выдохнул — чувствовал себя таким уставшим, словно пробежал тысячу миль.
Эра серьезно задумалась, и такой она нравилась ему куда больше. Хотя и грубость ее забавляла и неожиданно грела. Странная женщина — вдруг подумалось ему.
— Странный ты, — озвучила она схожую мысль. — Сколько ты прошел до города?
— Три дня, но последнее время едва полз. В милях…
— Не надо, я примерно знаю, где ты был. И скажу тебе так, попал ты в болото очень странным образом, потому что делать в той части трясины совершенно нечего. Да и если бы решил прогуляться, то подготовился бы лучше. Одет странно, опять же: куртка изнутри с шерстяной подкладкой. На болотах так холодно никогда не бывает.
— К чему ты ведешь?
— К тому, что ты появился здесь магическим образом. Уж не знаю, что это — месть мага, сломавшийся артефакт или гнев высших сил, — но закинула тебя сюда неспроста. Неглская трясина магию отвергает, здесь странные дела творятся. Кто знает, что случилось? Возможно, ты и память потерял из-за магии. А может, из-за удара головой. Знаешь, черепушка наша весьма уязвима, а уж содержимое ее и подавно.
— Ты всегда так выражаешься?
— А тебе леди в шелковом платье подавай? Посреди болота-то? — издевательски поинтересовалась она.
— Не отказался бы, — слабо улыбнулся он.
Она расхохоталась.
— Перебьешься. Есть хочешь?
— Нет, спать, — признался он, чувствуя слабость. Да, странная девица, но опасная ли? Он точно это не знает…
В следующий раз его разбудил не лай Бурого, а чьи-то прикосновения. Он дернулся и открыл глаза.
— Не бесись, мне нужно поменять повязку, а то опять все у тебя загниет и придется что-нибудь отрезать, — глумилась Эра. Судя по темнеющему небу за окном, он проспал до вечера. После настойки какого-то Смертника (что это вообще такое?) он чувствовал себя намного лучше. Однако руки девицы он не желал на себе терпеть! Ее грубые пальцы обжигали бок, кожу вокруг раны.
— Да что ты ломаешься, как…
— Эра, прошу, воздержись от сравнения! И дай попить.
— А пожалуйста?
— Умоляю? — предложил он, и она вновь развеселилась.
— Умоляй-умоляй, я бессердечная тварь. — Сказано это было в шутку, но на мгновение он почувствовал истину в ее словах. По крайней мере, она считала это правдой. Зато попить все же дала и даже — к его неудовольствию — вытерла рот и подбородок от пролившейся воды.
— Как же вы, мужики, хмуриться любите. Все не по-вашему, — проворчала она насмешливо. — Не дергайся, говорю, мне надо рану обработать.
Он сцепил зубы и молча терпел все ее издевательства. Боль его несильно волновала, а вот прикосновения этой женщины — очень! Ее руки вызывали у него отторжение. Он с трудом вытерпел перевязку, зато потом его "вознаградили" плошкой с мутной похлебкой. Он так проголодался, что был согласен даже на черствую корочку хлеба. Однако его ждал ужас.
— Что ты морщишься? Болит? — грубо поинтересовалась Эра, наклоняясь к нему.
Он все же смог добиться относительной самостоятельности и, несмотря на одолевающую его слабость, сейчас полусидел и ел. Лишь чудом он не пролил похлебку на себя, когда первый раз попробовал. Но сообщать хозяйке о том, что ее блюдо отвратительное — хуже настойки Смертника, — он не стал. Молча проглотив весь этот ужас, который, кажется, должен был расплавить его живот, он нашел силы поблагодарить Эру. Та опять съязвила — жизнь без насмешки над всем казалась ей, видимо, слишком скучной.
Совсем скоро — не успела травница уйти — сон одолел его, а утро принесло не только боль, но и ее.
— Не морщись, повязку надо менять дважды в день.
— Я радуюсь, что поправляюсь, — спокойно ответил он. — Если ты меня не травишь.
Хотелось добавить, что в качестве яда выступает ее еда, но он сдержался.
— Терпи, — посоветовала она, и в ее голосе явственно звучало злорадство. Лечила она, и правда, грубовато, не жалела и не аккуратничала — как обычные лекари. Даже для темной она была слишком резкой — неудивительно, что Эра жила одна на отшибе. Он внимательно прислушивался ко всем звукам снаружи и совсем скоро убедился, что других домов рядом нет. Вообще, вокруг царила тишина и покой, и если бы не тревога, грызущая изнутри, и бесконечные вопросы о прошлом, он бы почувствовал себя практически счастливым. Или, по крайней мере, отдохнувшим.
— Боль сильная?
— Ты ведь не оставишь меня в покое?
— Ну ты ведь запрещаешь тебя лапать. Что так? Боишься, что все же задушу? Или что рассмотрю, что не надо? — она рассмеялась. — Не переживай, я уже все там оценила. Вполне прилично.
Лучше бы он в болоте остался.
Наконец Эра ушла — после того, как вымотала все нервы, — и он смог отдохнуть в тишине (относительной) и покое (тоже весьма относительном). Было слышно, как травница ходит по дому — даже несмотря на то, что она являлась темной эльфийкой. Он в который раз отметил свои странные способности и вновь задался вопросом: кто он?
Ночь не принесла ничего, кроме пустого беспокойства, причину которого он никак не мог понять. Словно кто-то очень ждет его, а он забыл и не пришел. Теперь темный зовет его, ждет… О Тьма, какой бред!
Утром он попытался встать — почувствовал себя лучше и рискнул. Грохнулся на пол, после чего узнал много нового о себе и своих умственных способностях, которые отсутствовали с рождения. Наконец Эре удалось уложить его обратно, пару раз отвесив своей далеко не слабой женской ручкой подзатыльник. За "непослушание" она устроила повторный осмотр. Пришлось терпеть боль от содранной повязки и ее грубые прикосновения. На самом деле, ее в мозолях и царапинах пальцы весьма ловко обрабатывали рану, да и вызывали в нем не только отторжение. Она волновала его больше, чем стоило. Он постепенно поправлялся, тело больше не сковывала одна лишь боль и усталость, и он стал чувствовать то, что не должен. К примеру, какая бархатная у нее кожа — там где не было шрамов и мозолей. Как иногда горячо бывает от ее прикосновений. Признаться, к подобным чувствам и ощущениям он не привык. Но больше всего он опасался, что Эра поймет его состояние — и уж точно не промолчит! У нее и так усмешка с губ не сходила! Язвительная, грубая — она почему-то совершенно не раздражала его. Ему нравилось слушать, как она орет на Бурого, как ругается на кухне, пытаясь сделать свою еду пригодной (тщетно, конечно же). Ему нравился ее дом, небольшой и уютный. Вообще, близость болота почти не отражалась на их жизни, только если не считать того, что их никто не беспокоил, но он причислял это к благому. Одиночество его не тяготило, он мог весь день лежать на кровати и думать. Иногда — невольно — отвлекался на Эру. Постепенно мысли о прошлом, сокрытом в тумане, сменились на настоящее. Что он будет делать, когда поправится? Травница во многом права: в болото он попал случайно и явно не по своей воле. Где тогда он был? Где жил? Что делал? Откуда ему начинать путь в прошлое? Он помнил лишь детство, но там были люди… Нет, мерзко вспоминать! Как отделить прошлое от настоящего, если они связаны?
Думая об Эре, он мучился подозрениями. Она нравилась ему, несмотря на отвратительный характер, однако откуда-то изнутри раздавался холодный бесстрастный голос, приказывающий чуть ли не убить ее! А если она враг? Кто она? Почему помогает? Почему живет одна? Что скрывает? Зачем спасла его, если не любит нелюдей (а эту простую мысль она легко донесла ему)? После таких вопросов он серьезно задумывался над тем, кем он был? Почему во всем всех подозревает? Ведь сама Эра не вызывает у него отторжения (а если вспомнить ее руки, то и вовсе наоборот). Но стоит его более разумной части вступить в дело, как он тут же строит между собой и ею высокую стену. Что творится в его душе? Он не понимал, но все чаще стал отодвигать вглубь себя все то нервное беспокойство, которое не давало ему жить. Гораздо приятнее было слушать шелест веток или стрекот каких-то насекомых. Здесь, ближе к югу, зима проходила куда мягче: не было ни снега, ни мороза. Лишь изредка шел дождь, да чуть холодало.
— Ты перестанешь дергаться или нет? — раздраженно поинтересовалась Эра. — Так больно что ли? Судя по тем шрамам, что у тебя есть, ты привык уже к подобному.
«Может, дело в тебе?» — мысленно парировал он, а вслух продолжал молчать: не видел смысла спорить, пусть она ворчит.
Вечер прошел чудесно: Эра не стала готовить, а принесла из погреба кусок солонины и сыр — посчитала, что он достаточно окреп, чтобы есть что-то посущественнее супа. Он тихо благодарил Тьму за милость — кажется, все в руках Травницы превращалось в отраву. Бурый не лаял, Эра не ругалась, как сапожник, а болото почти не беспокоило своих жильцов. Ему казалось, что жизнь прекрасна. А ночью его накрыло с головой чувство тревоги. Ужасное непонимание, что он сделал не так. Он ведь кому-то нужен, так почему же он спокоен? Почему спит, вместо того, чтобы скорее бежать… Куда? Где его дом? Где те, кто так отчаянно зовут его? Он не знал, не помнил, ему было так хорошо здесь, в этом маленьком домике у трясины, так почему он должен куда-то идти? Но душу рвало на части от неопределенности, от непонятной тоски…
Ночь прошла ужасно, а на утро Эра обрадовала его тем, что покидает их с Бурым. Варг — а теперь ему удалось, сидя, разглядеть в окно страшноватого волка-переростка — смотрел на хозяйку преданными глазами и пускал слюни на пожухлую траву.
Глава 3. Дом незнакомки
Он тонул в лаве, в жерле вулкана. Или сгорал в пламени химеры. Это было невыносимо, и он искал выход из этого кошмара. Его посещали видения, воспоминания, он слышал чьи-то голоса и сам звал кого-то. Душу его одолевала тревога, а разум терзали демоны. Постепенно все это отступило, остался лишь один противный протяжный звук. Он то затихал, то усиливался. Все его внимание сосредоточилось на этом звуке. Он прислушивался к нему так усиленно, что позабыл обо всем. Постепенно в этот шум вклинивалось что-то другое. Внутри зрело беспокойство и какое-то другое, непонятное чувство. Оно прорвалось в одно мгновение, когда на его голову обрушилось сразу все — звуки, голоса, запахи, свет. Он так явно почувствовал вкус жизни, что только через пару минут понял, что шум, который вывел его из омута беспамятства, был лай. Или тявканье? Больше всего этот звук походил на скулеж раненного медведя или варга.
— Бурый, демоны тебя задери! — рявкнул женский голос, а следом хлопнула дверь. — Бурый, закрой пасть, иначе я ее тебе порву!
Пес — или кто это был? — тут же затих. Его можно было понять — такую женщину испугался бы любой.
Он открыл глаза, щурясь от яркого света, и огляделся. За какие-то жалкие секунды он полностью оценил обстановку комнаты: совсем небольшая, практически пустая — кроме кровати и пары криво сколоченных табуретов, на которых лежали травы и одежда, ничего не было. Окно, расположенное совсем рядом с изголовьем, кто-то распахнул, и голос бушевавшей девицы (теперь ее не устроило количество воды в каком-то корыте) был хорошо слышим. Признаться, он предпочел бы обойтись сейчас без чьих-либо воплей — голова болела так, словно ее все же раздавил великан.
Наконец женщина замолкла, напоследок огласив окрестности отборной витиеватой руганью, а затем где-то в доме хлопнула дверь.
— Очнулся? — раздалось от порога.
Он едва смог повернуть голову, чтобы посмотреть на говорившую. Боль с каждой секундой усиливалась.
— Очнулся, — ответила женщина сама себя. Это была обычная темная эльфийка, в простом черном платье, перепачканном в грязи и зелени, с распущенными белоснежными волосами. Почему-то именно прическа привлекла его внимание. Кто эта женщина?
Дроу меж тем уже успела подойти к его кровати, усесться и по-хозяйски начать стаскивать с него одеяло. Удивительно, как быстро силы могут вернуться в раненное тело!
— Что ты делаешь?! Кто ты?! — он отчаянно вцепился в одеяло. В его голове вмиг родилась тысяча подозрений насчет этой девицы. Он никак не мог вспомнить, как он тут оказался. Вернее, он, конечно, не забыл кабана, болото и серые стены, но более далекие эпизоды жизни напрочь отсутствовали в голове! Лишь его путешествие по трясине и некоторые картины, рожденные бредом. Поэтому неудивительно, что к раздевающей его девице с голосом командира он отнесся с превеликим подозрением. Однако она в его положение входить точно не собиралась.
— Кто я? — насмешливо переспросила она. — Ооо, я лесная ведьма, которая похищает красивых — и не очень — мужчин, прячет их в своем доме и насилует их ночи напролет. Вот сейчас тебя подлечу и тоже начну.
Секунду в комнате царила тишина, а потом раздался жесткий смех, такой несвойственный женщинам. Эльфийка веселилась от души.
— Идиот, — постановила она, отсмеявшись. — Я Эра, местные зовут меня Травницей. Подобрала тебя, сирого и убогого, спасти решила, а то бы помер в дорожной канаве от доброты стражников… Тебя как зовут?
Он промолчал. Она хмыкнула, по-своему оценив его нежелание отвечать. Пощечины он точно не ожидал, а его и без того больная голова окончательно перестала соображать.
— Что ты творишь?! — прохрипел он. Горло раздирало от жажды, но он скорее убил бы себя, чем признался бы в этом.
— Привожу в чувство, — совершенно невинно ответила Эра, но вид у нее был до того довольный и наглый, что он почувствовал смесь досады и — вот это странно! — облегчения.
— Я уж… уже… — он окончательно захрипел, не в силах выразить свой протест. "Добросердечная" травница влила ему в горло какую-то гадость. Стало понятно, почему у нее так воет пес — эта девица скорее прибьет тебя, чем спасет.
— Лучше? — поинтересовалась она. Учитывая, что от ее настойки драло горло еще сильнее, а внутри словно вулкан извергся — это уже не говоря о звездочках в глазах от пощечины, — то он воздержался от ответа.
— Какие мы гордые, — процедила Эра, поднимаясь. — Ну хоть скажи, что еще болит. А то вдруг, ты у меня помираешь, а я и не знаю.
— Твоими стараниями, — прохрипел он.
Она усмехнулась, совершенно не задетая.
— Сейчас лучше будет, не бойся, не убью. А если имя скрываешь, так можешь любое другое назвать. А то я сама придумаю — у меня воображения нет, но повеселюсь я за твой счет знатно.
— Я не помню, — признался он. — Ничего… не помню.
Она присвистнула.
— Это тебя так после бреда приложило? А я-то думала травки помогут… Или тебя кто по головушке побил?
— Нет, я не помнил… — он нахмурился. Удивительно, но в голове прояснилось: боль отступила, сухость во рту исчезла. Он с недоверием осознал, что тело его наполняет приятная истома, а жар и озноб исчезли. Если бы не усталость, тяжелым металлом наполняющая его, он бы и вовсе вообразил себя здоровым.
— Благодарю, — произнес он. — Эта гадость помогает.
— Настойка Смертника мерзкая, это да, — подтвердила женщина как ни в чем не бывало. — Зато на ноги тебя поставит за недельку. Так что насчет памяти? У меня есть пару травок, но я должна знать, что лечить. Потерять память можно по разным причинам.
— Я не знаю… Я не помню… — простонал он, но чувство долга заставило его взять себя в руки, победить усталость и недоверие и серьезно ответить: — Помню лишь падение, водоворот, словно попал на корабле в бурю, а потом болото. Рана — это от… от кабана. Все…
Он тяжело выдохнул — чувствовал себя таким уставшим, словно пробежал тысячу миль.
Эра серьезно задумалась, и такой она нравилась ему куда больше. Хотя и грубость ее забавляла и неожиданно грела. Странная женщина — вдруг подумалось ему.
— Странный ты, — озвучила она схожую мысль. — Сколько ты прошел до города?
— Три дня, но последнее время едва полз. В милях…
— Не надо, я примерно знаю, где ты был. И скажу тебе так, попал ты в болото очень странным образом, потому что делать в той части трясины совершенно нечего. Да и если бы решил прогуляться, то подготовился бы лучше. Одет странно, опять же: куртка изнутри с шерстяной подкладкой. На болотах так холодно никогда не бывает.
— К чему ты ведешь?
— К тому, что ты появился здесь магическим образом. Уж не знаю, что это — месть мага, сломавшийся артефакт или гнев высших сил, — но закинула тебя сюда неспроста. Неглская трясина магию отвергает, здесь странные дела творятся. Кто знает, что случилось? Возможно, ты и память потерял из-за магии. А может, из-за удара головой. Знаешь, черепушка наша весьма уязвима, а уж содержимое ее и подавно.
— Ты всегда так выражаешься?
— А тебе леди в шелковом платье подавай? Посреди болота-то? — издевательски поинтересовалась она.
— Не отказался бы, — слабо улыбнулся он.
Она расхохоталась.
— Перебьешься. Есть хочешь?
— Нет, спать, — признался он, чувствуя слабость. Да, странная девица, но опасная ли? Он точно это не знает…
***
В следующий раз его разбудил не лай Бурого, а чьи-то прикосновения. Он дернулся и открыл глаза.
— Не бесись, мне нужно поменять повязку, а то опять все у тебя загниет и придется что-нибудь отрезать, — глумилась Эра. Судя по темнеющему небу за окном, он проспал до вечера. После настойки какого-то Смертника (что это вообще такое?) он чувствовал себя намного лучше. Однако руки девицы он не желал на себе терпеть! Ее грубые пальцы обжигали бок, кожу вокруг раны.
— Да что ты ломаешься, как…
— Эра, прошу, воздержись от сравнения! И дай попить.
— А пожалуйста?
— Умоляю? — предложил он, и она вновь развеселилась.
— Умоляй-умоляй, я бессердечная тварь. — Сказано это было в шутку, но на мгновение он почувствовал истину в ее словах. По крайней мере, она считала это правдой. Зато попить все же дала и даже — к его неудовольствию — вытерла рот и подбородок от пролившейся воды.
— Как же вы, мужики, хмуриться любите. Все не по-вашему, — проворчала она насмешливо. — Не дергайся, говорю, мне надо рану обработать.
Он сцепил зубы и молча терпел все ее издевательства. Боль его несильно волновала, а вот прикосновения этой женщины — очень! Ее руки вызывали у него отторжение. Он с трудом вытерпел перевязку, зато потом его "вознаградили" плошкой с мутной похлебкой. Он так проголодался, что был согласен даже на черствую корочку хлеба. Однако его ждал ужас.
— Что ты морщишься? Болит? — грубо поинтересовалась Эра, наклоняясь к нему.
Он все же смог добиться относительной самостоятельности и, несмотря на одолевающую его слабость, сейчас полусидел и ел. Лишь чудом он не пролил похлебку на себя, когда первый раз попробовал. Но сообщать хозяйке о том, что ее блюдо отвратительное — хуже настойки Смертника, — он не стал. Молча проглотив весь этот ужас, который, кажется, должен был расплавить его живот, он нашел силы поблагодарить Эру. Та опять съязвила — жизнь без насмешки над всем казалась ей, видимо, слишком скучной.
Совсем скоро — не успела травница уйти — сон одолел его, а утро принесло не только боль, но и ее.
— Не морщись, повязку надо менять дважды в день.
— Я радуюсь, что поправляюсь, — спокойно ответил он. — Если ты меня не травишь.
Хотелось добавить, что в качестве яда выступает ее еда, но он сдержался.
— Терпи, — посоветовала она, и в ее голосе явственно звучало злорадство. Лечила она, и правда, грубовато, не жалела и не аккуратничала — как обычные лекари. Даже для темной она была слишком резкой — неудивительно, что Эра жила одна на отшибе. Он внимательно прислушивался ко всем звукам снаружи и совсем скоро убедился, что других домов рядом нет. Вообще, вокруг царила тишина и покой, и если бы не тревога, грызущая изнутри, и бесконечные вопросы о прошлом, он бы почувствовал себя практически счастливым. Или, по крайней мере, отдохнувшим.
— Боль сильная?
— Ты ведь не оставишь меня в покое?
— Ну ты ведь запрещаешь тебя лапать. Что так? Боишься, что все же задушу? Или что рассмотрю, что не надо? — она рассмеялась. — Не переживай, я уже все там оценила. Вполне прилично.
Лучше бы он в болоте остался.
Наконец Эра ушла — после того, как вымотала все нервы, — и он смог отдохнуть в тишине (относительной) и покое (тоже весьма относительном). Было слышно, как травница ходит по дому — даже несмотря на то, что она являлась темной эльфийкой. Он в который раз отметил свои странные способности и вновь задался вопросом: кто он?
Ночь не принесла ничего, кроме пустого беспокойства, причину которого он никак не мог понять. Словно кто-то очень ждет его, а он забыл и не пришел. Теперь темный зовет его, ждет… О Тьма, какой бред!
Утром он попытался встать — почувствовал себя лучше и рискнул. Грохнулся на пол, после чего узнал много нового о себе и своих умственных способностях, которые отсутствовали с рождения. Наконец Эре удалось уложить его обратно, пару раз отвесив своей далеко не слабой женской ручкой подзатыльник. За "непослушание" она устроила повторный осмотр. Пришлось терпеть боль от содранной повязки и ее грубые прикосновения. На самом деле, ее в мозолях и царапинах пальцы весьма ловко обрабатывали рану, да и вызывали в нем не только отторжение. Она волновала его больше, чем стоило. Он постепенно поправлялся, тело больше не сковывала одна лишь боль и усталость, и он стал чувствовать то, что не должен. К примеру, какая бархатная у нее кожа — там где не было шрамов и мозолей. Как иногда горячо бывает от ее прикосновений. Признаться, к подобным чувствам и ощущениям он не привык. Но больше всего он опасался, что Эра поймет его состояние — и уж точно не промолчит! У нее и так усмешка с губ не сходила! Язвительная, грубая — она почему-то совершенно не раздражала его. Ему нравилось слушать, как она орет на Бурого, как ругается на кухне, пытаясь сделать свою еду пригодной (тщетно, конечно же). Ему нравился ее дом, небольшой и уютный. Вообще, близость болота почти не отражалась на их жизни, только если не считать того, что их никто не беспокоил, но он причислял это к благому. Одиночество его не тяготило, он мог весь день лежать на кровати и думать. Иногда — невольно — отвлекался на Эру. Постепенно мысли о прошлом, сокрытом в тумане, сменились на настоящее. Что он будет делать, когда поправится? Травница во многом права: в болото он попал случайно и явно не по своей воле. Где тогда он был? Где жил? Что делал? Откуда ему начинать путь в прошлое? Он помнил лишь детство, но там были люди… Нет, мерзко вспоминать! Как отделить прошлое от настоящего, если они связаны?
Думая об Эре, он мучился подозрениями. Она нравилась ему, несмотря на отвратительный характер, однако откуда-то изнутри раздавался холодный бесстрастный голос, приказывающий чуть ли не убить ее! А если она враг? Кто она? Почему помогает? Почему живет одна? Что скрывает? Зачем спасла его, если не любит нелюдей (а эту простую мысль она легко донесла ему)? После таких вопросов он серьезно задумывался над тем, кем он был? Почему во всем всех подозревает? Ведь сама Эра не вызывает у него отторжения (а если вспомнить ее руки, то и вовсе наоборот). Но стоит его более разумной части вступить в дело, как он тут же строит между собой и ею высокую стену. Что творится в его душе? Он не понимал, но все чаще стал отодвигать вглубь себя все то нервное беспокойство, которое не давало ему жить. Гораздо приятнее было слушать шелест веток или стрекот каких-то насекомых. Здесь, ближе к югу, зима проходила куда мягче: не было ни снега, ни мороза. Лишь изредка шел дождь, да чуть холодало.
— Ты перестанешь дергаться или нет? — раздраженно поинтересовалась Эра. — Так больно что ли? Судя по тем шрамам, что у тебя есть, ты привык уже к подобному.
«Может, дело в тебе?» — мысленно парировал он, а вслух продолжал молчать: не видел смысла спорить, пусть она ворчит.
Вечер прошел чудесно: Эра не стала готовить, а принесла из погреба кусок солонины и сыр — посчитала, что он достаточно окреп, чтобы есть что-то посущественнее супа. Он тихо благодарил Тьму за милость — кажется, все в руках Травницы превращалось в отраву. Бурый не лаял, Эра не ругалась, как сапожник, а болото почти не беспокоило своих жильцов. Ему казалось, что жизнь прекрасна. А ночью его накрыло с головой чувство тревоги. Ужасное непонимание, что он сделал не так. Он ведь кому-то нужен, так почему же он спокоен? Почему спит, вместо того, чтобы скорее бежать… Куда? Где его дом? Где те, кто так отчаянно зовут его? Он не знал, не помнил, ему было так хорошо здесь, в этом маленьком домике у трясины, так почему он должен куда-то идти? Но душу рвало на части от неопределенности, от непонятной тоски…
Ночь прошла ужасно, а на утро Эра обрадовала его тем, что покидает их с Бурым. Варг — а теперь ему удалось, сидя, разглядеть в окно страшноватого волка-переростка — смотрел на хозяйку преданными глазами и пускал слюни на пожухлую траву.
